Реферат: Слово как опорный образ поэтики Иосифа Бродского

Словокак опорный образ поэтики Иосифа Бродского.

Имя Иосифа Бродского известно всемусовременному читающему миру. Его творчество – стихи, пьесы, эссе,литературно-критические работы – является общепризнанным и отмечено в 1987 годуНобелевской премией. Его судьбе позавидовали бы многие – обладающий сразузаметным талантом, он был знаком с множеством великих людей второй половины 20века. Перенесший арест и принудительную эмиграцию, он не переставал писать,хотя теперь, по прошествии времени, мы видим, как события его жизни изменялипоэтическую концепцию и тематику произведений. Впрочем, таким переменамспособствовала в первую очередь сама эпоха, положение в стране – по собственнымсловам Бродского, это и определило направление его творчества. «… Мы начиналина пустом – точней, на пугающем своей опустошенностью – месте и скорейинтуитивно, чем сознательно, мы стремились именно к воссозданию эффектанепрерывности культуры, к восстановлению ее форм и тропов, к наполнению еенемногих уцелевших и часто совершенно скомпрометированных форм нашимсобственным, новым или казавшимся нам таковым, современным содержанием». Такпоэт отзывался о начале своего пути в Нобелевской лекции.

Впоследствии он действительно преуспел ввоссоздании целостности культуры, возможно, благодаря общему пониманию всего,что его окружает. Для него мир был совокупностью рассыпающихся мелочей, которыенужно собрать в гармоничное целое, привести к единому истоку. И лучшим, если неединственным путем к этому Бродский считал литературное творчество. Это неозначает, что он ставил литературу на порядок выше других форм искусства; делов том, что одним из важнейших элементов человеческой жизни для него являлсяязык. «Язык и, думается, литература – вещи более древние, неизбежные и долговечные,нежели любая форма общественной организации… Философия государства, егоэтика, не говоря о его эстетике, — всегда «вчера»; язык, литература – всегда«сегодня» и часто – особенно в случае ортодоксальности той или инойполитической системы – даже и завтра». Он неразрывно связан с историей («Всеимеющиеся в распоряжении у прозы жанры были и остаются так или иначе пронзеныгипнотизирующим присутствием трагедии ХХ века»). В то же время язык определенновыходит за пределы истории: «Искусство вообще – и литература в частности… тем иотличается от жизни, что бежит повторенья,… а основной инструмент истории –клише». Бродский доводит значение Слова до безграничности – сравнивает с«психологией бытия в тупике». Язык буквально пронизывает всё состояние общества– «Первой жертвой разговоров об утопии – желаемой или уже обретенной – преждевсего становится грамматика, ибо язык, не поспевая за такого рода мыслью,задыхается в сослагательном наклонении и начинает тяготеть к вневременнымкатегориям и конструкциям; вследствие чего даже у простых существительных почвауходит из-под ног, и вокруг них возникает ореол условности». Поэт не приемлеттенденции писателей пользоваться языком толпы, улицы, напротив, «народу следуетговорить языком литературы». И именно язык оказался основным фактором вопределении его позиции – Бродский осознает, что мог бы выбрать в свое времядля себя «путь дальнейшей деформации», но отказался, так как «выбор на самомделе был не наш, а выбор культуры – … эстетический, а не нравственный».

Вообще поэт действительно уделял большое внимание эстетическим моментамв творчестве. Его идеал принципиально исключает все чрезмерное, чрезвычайное,не принимает безумия экстатических состояний. Он наполнен специфической«идеальностью» согласия, гармонии, единства, родства как вечного стремлениячеловека к вечно недостижимому высшему началу в самом себе. В этом смыслеБродский ближе к Пастернаку, умевшему понять и принять в свой мир все отсталыеряды жизни, принципиально отвергавшему наличие противников, врагов. Бродский –поэт, «любящий сложенье», его сердцу милее «согласное гуденье насекомых», чемраздоры «слабых мира этого и сильных» (в стихотворении «Письма римскомудругу»). И, опять-таки, главным средством для создания образа вечного Мирастановится Слово. Бродский не придумывает новых слов, а «вспоминает» старые.Для его чувств язык значит неизмеримо много – с помощью английского он даетсвободу родителям, поселяя их историю в другом языке (эссе «Полторы комнаты»),освобождая и себя самого: «Это как мыть ту посуду – полезно для здоровья». Спомощью английского же он сближается с человеком, которому едва ли непоклоняется – Уистаном Оденом. Искусство слова порождает стремление жить взаключенном («Писатель в тюрьме»). Родная речь делает одновременно и тяжелее илегче его разрыв с Советским Союзом:

Слушай, дружина, враги и братие!

Все, что творил я, творил не ради я

славы в эпоху кино и радио,

но ради речи родной, словесности.

За каковое раченье-жречество

…

чаши лишившись в пиру Отечества,

ныне стою в незнакомой местности.

(«1972 год»)

Нужно заметить, что расставание срусским языком и страной часто переплетается с образом смерти и в то же времясмысла жизни. И именно переводя смерть в мир Слова можно уравнять ее со всемсущим, включить в земной круг существования. Своеобразный конец наступаеттогда, когда поэт без страха «списывает с натуры форму своего отсутствия», нодля Бродского он не несет отрицательного смысла. Это всего лишь часть дани, выплачиваемойЯзыку. Поставленные в ряд, все слова и образы одинаково сохраняются во времени,и сохраняет их сам поэт «словами прощенья и любви», заполняя тем самым время.Вообще Время также стоит в ряду важнейших образов лирики Бродского, и ононеразрывно связано с явлением языка. И Время, и Язык попеременно, а то и вместеприсутствуют почти в любом его стихотворении, тем самым придавая различнымстихам вид единого поэтического полотна. Благодаря этому происходит как быпреодоление самого времени, а для Бродского, невзирая на восприятие Временискорее как позитивной, нежели негативной, ценности его преодоление иутверждение бессмертия поэзии очень важны и значимы. Отсюда напрашивается выводо способе победы над Временем – и мы находим его, очевидный и тем не менеенепривычный, в эссе «Поклониться тени»: «время боготворит язык». Поэтпризнается, что эта строка Одена натолкнула его на поток мыслей, продолжающийсядо самого зрелого возраста. «Ибо «обожествление» — это отношение меньшего кбольшему. Если время боготворит язык, это означает, что язык больше, илистарше, чем время, которое, в свою очередь, старше и больше пространства.… Такчто, если время – которое синонимично, нет, даже вбирает в себя божество, — боготворит язык, откуда тогда происходит язык? Ибо дар всегда меньше дарителя».Возможно, в тот момент у Бродского и зародилась характерная, кстати, дляпостмодернистов мысль о том, что Слово воистину есть Бог. Несомненно, все этодоказывает роль Слова во внутреннем мире лирического героя. Скажем, Время, иногдапротивопоставляемое Языку, тем самым противопоставляется и герою. У Бродскогоон практически отождествляется с ним самим, и руководя судьбой своего героя спомощью языка, поэт осознает, что с помощью языка же подспудно руководит исвоей:

…Я слышу Музы лепет.

Ячувствую нутром, как Парка нитку треплет:

мой углекислый вздох пока что в вышних терпят

…

Мне нечего сказать ни греку, ни варягу.

Зане не знаю я, в какую землю лягу.

Скрипи, скрипи, перо! переводи бумагу.

(«Часть речи»,1975-1976)

Нопри этом, разумеется, поэт не властвует над языком, а является скорее лишь егоинструментом. Об этом речь далее.

Обозначив для себя одним из основных принципов сохранять традиции, ИосифБродский не был ни политически, ни социально, ни поэтически активным творцом.Вследствие особого отношения к миру не как к враждебной среде, Бродскийневольно сформировал специфический тип лирического героя. Он, так же как и сампоэт, верен одному лишь Слову, не придавая большого значения переменам времении пространства. Вот лишь один из характерных примеров:

Яродился и вырос в балтийских болотах, подле

серыхцинковых волн, всегда набегавших по две,

иотсюда – все рифмы, отсюда тот блеклый голос,

вьющийсямежду ними, как мокрый волос,

есливьется вообще.

(«Часть речи (1975 – 1976)»)

Здесь видна одна из отличительных черт лирического героя – полное, едвали не болезненное отсутствие самолюбия и самоуверенности. Это заметно и в егоэссе, одно из которых даже называется «Меньше единицы». Все существо героя такили иначе подчинено вечным и абстрактным категориям, будучи в то же времяокруженным и подавленным бытовыми проблемами:

Ясижу у окна. Я помыл посуду.

Ябыл счастлив здесь, и уже не буду.

(«Я всегда твердил, что судьба –игра.(1971)»)

Но именно эту ношу, намеренно илибессознательно, накладывает на него Бродский – справляться со всеми неудачамипутем достижений не физических, но духовных:

Гражданинвторосортной эпохи, гордо

признаюя товаром второго сорта

своилучшие мысли, и дням грядущим

ядарю их как опыт борьбы с удушьем.

(«Я всегда твердил, что судьба –игра.(1971)»)

Он выбрал этот путь для своего героя, астало быть, для самого себя – ведь Бродский как никто был близок своему

alter ego, тот служил ему кем-то вродепроводника по миру Слов. Результатом этой связи стало глубокое, но небеспросветное одиночество:

…Увы,

тому,кто не умеет заменить

собойвесь мир, обычно остается

крутитьщербатый телефонный диск,

какстол на спиритическом сеансе,

покудапризрак не ответит эхом

последнимвоплям зуммера в ночи.

(«

Postscriptum(1967)»)

Мояпесня была лишена мотива,

нозато ее хором не спеть. Не диво,

чтов награду мне за такие речи

своихног никто не кладет на плечи.

…

Ясижу в темноте. И она не хуже

вкомнате, чем темнота снаружи.

(«Я всегда твердил, что судьба –игра.(1971)»)

Лирический герой смиряется с этим – уж таково свойство его души, — но неот бессилия, а от сознания всей целесообразности такого одиночества,обусловленного ожиданием чуда (чуда искусства – позже Иосиф Бродский четчесформулирует это). Оно являет собой логичный и безболезненный выход, дорогудальше, о чем будет сказано ниже.

Путь же вперед Бродский не считает изменой прежним убеждениям, прежнимчувствам, хотя эволюция лирического героя на протяжении стихотворения хорошонами просматривается:

Яписал, что в лампочке – ужас пола.

Чтолюбовь, как акт, лишена глагола.

Чтоне знал Эвклид, что, сходя на конус,

вещьобретает не ноль, но Хронос.

(«Я всегда твердил, что судьба –игра.(1971)»)

Вот это уже отражение одного из главных жизненных принципов героя — ведь«пространство для меня действительно и меньше, и менее дорого, чем время. Непотому, что оно меньше, а потому, что оно – вещь, тогда как время есть мысльо вещи. Между вещью и мыслью, скажу я, всегда предпочтительнее последнее».А мысль всегда выражается в словах, тем более, что все его произведенияобъединяет идея о превосходстве языка над временем. Таким образом, лирическийгерой воплощает собой попытки самого автора с помощью языка овладеть временем.И пусть эти попытки не исполнены страсти, но ведь человеческие действия имеютгораздо меньше ценности, чем присоединение к потоку языка. Именно поэтомупозиция отстраненного наблюдателя, так часто принимаемая

alter ego поэта, является для негооптимальной. Любые попытки творца властвовать над языком ни к чему не приводят,потому что Слово само по себе несет идею всего мира, состоящего из названий, апоэт не в праве навязывать свое понимание реальности. «Нельзя ничего навязыватьобществу. Единственное, что необходимо сделать, это создать такие механизмы,которые защищали бы одного человека от другого». И определенно одним изважнейших подобных механизмов является Слово.

Как раз отладкой механизмов или хотя бы размышлениями на эту тему изанимается лирический герой Бродского. Привести мир в состояние гармонии можновсего лишь систематизацией слов и понятий, но как сложно найти подходящее,«гораздо труднее, чем придумать новое»! Отсюда вытекает ярко выраженнаяконструктивная тенденция его стихов, преимущественно ранних, из которой, в своюочередь, следует определенный принцип построения образной системы. Разумеется,речь идет не об абсолютном законе, а лишь о тенденции, которая достаточно четкопрослеживается. Бродский стремится описать как можно больше предметов, соотнесяих, по возможности, с универсальной системой ценностей. Вот и его лирическийгерой является спокойным, целостным образом летописца, верного только Слову.Поэтому для него не важны субъективные мнения, расхождения с его желаниями,жестокие болезненные потери. При этом его нельзя назвать фаталистом – разве чтопод судьбой будет пониматься язык. Бродский чувствует, что человек может идолжен ковать свою собственную историю не путем борьбы, а путем объединения собстоятельствами. Ведь каждое из них можно превратить в слово, в каплю средиокеана Языка, и вместе с ним занять свое место в канве бытия. Но это неозначает полной пассивности, наоборот, его бьющая ключом энергия выражаетсяименно в этой словесной мозаике, эта мозаика и наполняет смыслом его жизнь,жизнь поэта:

Ведяту жизнь, которую веду,

яблагодарен бывшим белоснежным

листамбумаги, свернутым в дуду.

(«Двадцать сонетов к МарииСтюарт», 1980)

Да и когдаже чувствовать полноту существования, как не вмещая в собственной речи вседалекие и разъединенные явления жизни. После всех творившихся разрушенийБродский не может не вернуться к воспеванию Жизни, к мотиву вечнойблагодарности за красоту мироздания:

Ипока мне рот не забили глиной,

изнего раздаваться будет лишь благодарность.

(«Я входил вместо дикого зверя в клетку…», 1980)

Его не такуж заботит то, что его рот все-таки «забьют глиной», но любая лепта, внесеннаяв общее состояние языка, мгновенно станет достоянием всего общества – «язык посвоей природе ставит то, что в нем достигнуто, в настоящее время». Так, каждый,кто считает себя поэтом, должен стремиться «удлинить перспективу человеческогомироощущения, показать выход, предложить путь человеку, у которого ум зашел заразум – человеку, оказавшемуся в тупике». Единственным средством достиженияэтого является язык – в нем нет тупиков, так как он находится в непрерывномдвижении относительно и пространства, и времени («Чтобы уберечь себя отпопятного хода, искусство пользуется понятием клише»). В одном из своих эссе,«Катастрофы в воздухе», посвященном литературному анализу, Бродский пишет оДостоевском потрясающие строки: «Во многих отношениях он был первым нашимписателем, доверявшим интуиции языка больше, чем своей собственной… И языкотплатил ему сторицей. Придаточные предложения часто заносили его гораздодальше, чем то позволили бы ему исходные намерения или интуиция». Тот же путьавтор подсказывает и другим поэтам, ведь они – «те, кем он (язык) жив, именноэтот закон учит поэта большей праведности, чем любая вера». Только полагаясь на«диктат языка», можно и нужно что-то менять в этом мире: «помимо конкретногозла, подлинная мишень – мироощущение языка, это зло породившего». Слова первымиреагируют на метаморфозы человеческой жизни, а значит, и метаморфозы языкаимеют влияние на качество бытия. Бродский открыто заявляет, что литературамешает «ревнителям всеобщего блага» объединить людей в одну толпу и управлятьей, потому что «там, где прошло искусство, где прочитано стихотворение, ониобнаруживают на месте ожидаемого согласия и единодушия – равнодушие иразногласие, на месте решимости к действию – невнимание и брезгливость». Посути, приобщение к культуре Слова, будь то творчество или чтение, представляетсобой «бегство от знаменателя, …бегство в сторону необщего выражения лица, всторону числителя, в сторону личности, в сторону частности». Это бегство и естьвыход, предложенный языком, выход в будущее, так как «другого будущего, кромеочерченного искусством, у человека нет». И в этом с ним сложно не согласиться.

Такимобразом, если этот путь является самым желаемым для Бродского, тоответственность провожатых падает на поэтов. Конечно, лишь в самом образе Словазаложена глубина, на которую пока не способен проникнуть человеческий разум,спасительная глубина; но Слово не может остаться без выражения, и здесь творец– «средство языка к продолжению своего существования». Бродский, в отличие отмногих других, не делает акцента на том, истинным ли поэтом является считающийсебя таковым. Ибо «независимо от соображений, по которым он берется за перо, инезависимо от эффекта, производимого тем, что выходит из-под его пера, на егоаудиторию, сколь бы велика или мала она ни была, — немедленное последствиеэтого предприятия – ощущение вступления в прямой контакт с языком, точнее –ощущение немедленного впадания в зависимость от оного, от всего, что на нем ужевысказано, написано, осуществлено». Это и имел в виду поэт, говоря о властиСлова над Минутой и Местом. Перед этим таинством слияния с языком меркнет любаяугроза. Теперь лирический герой становится современником всех времен,странником всех стран, и ради этого он выносит все страдания и даже смертнуюдолю поэта. В этом он видит настоящую свободу, которая значит для него едва лине меньше, чем сами явления Жизни и Смерти:

…Она послаще

любви,привязанности, веры

(креста,овала),

посколькуи до нашей эры

существовала.

Ейсвойственно к тому ж упрямство.

ПокудаВремя

непоглупеет, как пространство

(чтовряд ли), семя

свободыв злом чертополохе,

влюбом пейзаже

дастиз удушливой эпохи

побег.И даже

сорвисьвсе звезды с небосвода,

исчезниместность,

всеж не оставлена свобода,

чьядочь – словесность.

Она,пока есть в горле влага,

небез приюта.

Скрипи,перо. Черней, бумага.

Летиминута.

(1987)

В этомстихотворении ясно видно, как в мировоззрении Бродского сплетаются трикатегории: Время, Пространство, Слово. Вся душа лирического героя подвластнаэтим стихиям, и именно они держат его на плаву. Вместе с языком свобода тожепредлагает выход из пространства и времени, но только при условии полнойсамоотдачи словам, являя собой их «вместилище». Таким образом, поэт так же независит от «местности», и он так же может избежать забвения. Сама свободарасполагается во временной бесконечности, что означает вечную жизнь, и без нееневозможно существование Поэзии, но она и обещает освобождение служителю, почтичто части «своей дочери» — словесности.

Лирическийгерой Бродского и является таким преданным служителем, понимающим сложное и вто же время простое устройство мироздания. В его открытых, чистых ибескорыстных чувствах тоже безошибочно просматривается тесная связь с языком –он все делает «ради речи родной, словесности». Его зависимость «абсолютная,деспотическая, но она же и раскрепощает… Стихосложение – колоссальныйускоритель сознания, мышления, мироощущения». В Нобелевской лекции поэт говорито существовании трех методов познания: аналитическом, интуитивном и посредствомоткровения (метод библейских пророков). Вслед за этим автор проводит мысль о том,что только поэзия пользуется всеми тремя, и это приравнивает ее к идеямвеличайших проповедников истины. И пусть сначала сложно поверить в тенепостижимые перспективы, что открываются перед поэтом, отчасти являющемсямессией, но Бродский наглядно показывает в своих стихах возможность воссозданиягармонии, связи времен, преодоления гибели и соединения из осколков идеальногомира с помощью языка.

Каждый человек, и в особенности поэт,сам находит для себя способ воскрешения того самого идеального мира, но способБродского кажется если не универсальным, то наиболее честным и целостным. Онидет за словами, он повторяет их, громоздя друг на друга, наполняя ихмагической, заклинательной энергией, убеждённый в том, что сила слова способнанейтрализовать и даже обуздать злую агрессию человеческой истории. Можнопредположить, что конструктивный, собирательный взгляд на мир задан человекукак бы «по умолчанию», от рождения. Возможно, он частично способствует некоемупреодолению времени, но рядом с ним присутствует тема какого-то стоического кнему доверия:

Бей в барабан о своем доверии

к ножницам, в коих судьба материи

скрыта. Только размер потери и

делает смертного равным Богу.

(Это суждение стоит галочки

даже в виду обнаженной парочки).

Бей в барабан, пока держишь палочки,

с тенью своей маршируя в ногу!

(«1972 год»)

Здесь нужно обратить внимание на два,казалось бы, несовместимых мотива: с одной стороны, доверие, а с другой – «бейв барабан». «Бить в барабан» о доверии – вещь совершенно невозможная. Подбарабан обычно ходят в атаку. Совершенно очевидно, что «доверие» здесьвыступает как некий инструмент сопротивления времени. Доверие к «ножницам»,кроящим материю бытия и обрезающим (усовершенствованная версия Парки) нитьжизни, окрашивается смыслом стоической готовности к гибели, подобно солдату навойне. Это ситуация, когда «хочется плакать, но плакать нечего» — то есть ибесполезно, и нечем, нет слез. – Здесь впервые заявлено новое кредо Бродского:жить на износ, до конца, «бить в барабан, пока держишь палочки». Такую позицию лирического героя нельзяназвать пассивным приятием порядка вещей, но в то же время этот протест неагрессивен, а наоборот, призывает к гармоничному объединению. Вот мы ивозвращаемся к поиску Бродским выхода из неприглядных лабиринтов истории испособам этот выход воплотить в жизнь. Как выяснилось, все они так или иначесвязаны со словом: например, та же ирония («краска стыда вся ушла на флаги») исамоирония, или переработка прошедших времени и других жизненных ресурсов вречь, в кириллицу.

В число способов входит знаменитая«длинная строка». К. Ваншенкин, художник, говорил о ней: «Сейчас многиевольно или невольно подражают в этом смысле (длинной строки) Бродскому. Но егодлинная строка живет, дышит, молодо сгибается в суставах, а у тех не суставы, ашарниры». Она помогает Бродскому организовать словесный поток в некие парныесвязки по принципу их смыслового контраста (такие, как, например, тело – душа,небо – море, мертвые – живые, геенна – рай, тиран – раб, дьявол – Бог, грешный– святой). Причем эти противоположности достаточно гармонично соседствуют другс другом, переплетаясь со связками по принципу ассоциаций, когда одно слововлечет за собой другое (отец – сын, перо – бумага, небо – звезда, причина –следствие, хлеб – вино). Эта организация тоже работает на основное содержаниеэстетического идеала – выздоровление и успокоение Души, преодоление пережитых иожидаемых катастроф. Опорными образами в его поэтике становятся Слово, Мысль,Время, Память, Дух, как бы стоящие на страже человеческой души.

К ним оказываются привязаны другиеслова, понятия, и возникают громадные перечни всего сущего, «парад» слов, какбы передающий должный (идеальный) порядок Мира и человека в нем. И такое«построение» противостоит реальному мироустройству, которое по сути состоит измножества утрат. Существовать перед лицом таких потерь, как у Бродского –действительно физически страшно, и, следовательно, жить под знаком всеобщего иабсолютного исчезновения невозможно – возникнет искушение поскорее пройти этотпуть до конца и вычеркнуть из жизни себя как причину всех зол и потерь, чтобыбольше не мучиться. Жизнь превращается в драматический процесс противоборстванаступающему небытию. Но коль скоро поэт является поэтом, у него есть этопреимущество перед остальными людьми: ему гораздо труднее потерять в полномсмысле все, чтобы совсем ничего не осталось. До тех пор, пока он ощущает себяпоэтом, «держит палочки и бьет в барабан», любые его утраты и мучения будутплодотворны, то есть ничто не исчезнет бесследно, от всего человека останется«часть речи», его стихи:

Знаешь,чем гуще россыпь

черногона листе,

тембезразличней особь

кпрошлому, к пустоте

вбудущем. Их соседство,
мало проча добра,

лишьускоряет бегство

побумаге пера.

(«Строфы», 1978)

В этой ситуации Иосиф Бродский и видитпроявление того факта, что поэт суть лишь инструмент Языка, и относится к этомус каким-то даже радостным смирением. Вот еще примеры:

Холодменя воспитал и вложил перо

впальцы, чтоб их согреть в горсти.

…

Тихотворениемое, мое немое,

однакотяглое – на страх поводьям,

кудапожалуемся на ярмо и

комуповедаем, как жизнь проводим?

…

Потомучто как в поисках милой всю-то

тыпроехал вселенную, дальше вроде

нетстраницы податься в живой природе.

Зазимуемже тут, с черной обложкой рядом,

проницаемойстужей снаружи, отсюда – взглядом,

забугром в чистом поле на штабель слов

перомкириллицы наколов.

(«Часть речи», 1975-1976)

Такимобразом, через понятие словесности Бродский не просто обозначает выход изперипетий жизни, но и единственный фактор продолжения прогресса, постепенноеотрицание какой бы то ни было власти над собой и своим «тяглым тихотворением».Автор заявляет, что пространство Слов преодолевает как временные, так и рамкиобычного пространства, и тем самым поэт вместе со своими творениями незаканчивает жизнь «за черной обложкой»:

…Предо мной – пространство в чистом виде.

Внем места нет столпу, фонтану, пирамиде.

Внем, судя по всему, я не нуждаюсь в гиде.

Скрипи,мое перо, мой коготок, мой посох.

Неподгоняй сих строк: забуксовав в отбросах,

эпохана колесах нас не догонит, босых.

Мненечего сказать ни греку, ни варягу.

Занене знаю я, в какую землю лягу.

Скрипи,скрипи, перо! Переводи бумагу.

(«Часть речи», 1975-1976)

В этомзаключительном стихотворении из цикла «Часть речи» наконец очень четкопрописывается такой простой и логичный тезис: именно перо вместе с творцомспособно совершить некую бескровную революцию, обогнав время и пространство,овладев судьбой («На то она судьба, чтоб понимать на всяком наречье»), храняглубоко, сначала недоступно для самого поэта, свою основную силу.«Стихосложение – колоссальный ускоритель сознания, мышления, мироощущения» — еще одно подтверждение из Нобелевской лекции. И силу эту может дать толькоЯзык.

Втаком случае стоит подробно рассмотреть это универсальное оружие, благо оноявляется одним из самых употребляемых образов в лирике Бродского. И, конечно,самая «неразлучная» словесная пара в его стихах – Перо и Бумага. В ниходновременно присутствуют и оппозиционность, и близость смыслов. Перо обладаетпреимущественным положением перед бумагой, принужденной к пассивному ожиданиюсобственного преображения, несмотря на превосходство большого пространстваБумаги над маленьким «телом» Пера. Послушное воле поэта, Перо оставляет«кириллицыны знаки», образующие Слово, на Бумаге, задача которой – сохранитьэти знаки. Дар поэта, смысл его творчества – в том, чтобы найти слово,затерянное в лабиринтах словаря, именно найти, что труднее, нежели придуматьновое. Цена удачно найденного Слова очень высока – это физическая смерть поэта.Так, мы возвращаемся к тому, что Бродский переосмысливает понятие поэтическогобессмертия. Для него самая большая ценность поэта в том и заключается, что поэт– смертный человек. Здесь можно увидеть некоторую близость позиций Бродского иА. Вознесенского, который также считает, что «художники всех времен» объединеныобщей долей: это те, «кого заживо испепелял талант» (поэма «Мастера»). Но еслиВознесенский не принимает такой доли поэта, оценивая ее как страдальческую(«Доля художников хуже калек» — «Васильки Шагала»), значит – несправедливую, топоэт у Бродского спокоен в своем отношении к смерти, даже более того –благодарен жизни за то, что стал Поэтом.

Наклонись,я шепну Тебе на ухо что-то: я

благодаренза все…

(«Римские элегии», 1980)

Сознавая, что чем больше словеснойэнергии собрано в стихах, тем ближе конец, Бродский поощряет свое Перо кпостоянному «контакту» с Бумагой. Ведь только безостановочный поток слов можетстать преградой смерти. Такое отношение к жизни позволяет вынести не тольколюбые повороты личной истории, но и конец этой истории: если для поэтов онкогда-то и наступает, то лишь в виде автопортрета как последнего слова,знаменующего общую для всех поэтов-творцов судьбу:

Что,в сущности, и есть автопортрет.

Шагв сторону от собственного тела,

повернутыйк вам в профиль табурет,

видиздали на жизнь, что пролетела.

Вотэто и зовется «мастерство»:

способностьне страшиться процедуры

небытия– как формы своего

отсутствия,списав его с натуры.

(«На выставке Карла Вейлинка»,1984)

Вот ещепример того же ряда:

Беззлых гримас, без помышленья злого,

извсех щедрот Большого Каталога

смертьнабирает не красоты слога,

анеизменно самого певца.

(«Стихи на смерть Т. С. Элиота», 1965)

Разумеется, Бродского это не пугает, так как обретаетсвой конец жизнь человека, но не существование Слова, распоряжающегося этойжизнью. Здесь нужно сказать о еще одном понятии, которое автор считал выходящимза рамки человеческого существования – о любви. В одном стихотворении – «Вгородке, из которого смерть расползалась по школьной карте…» — Бродскийописывает жизнь города, в чьем прошлом была война, и каждая точно подмеченнаядеталь дает нам понять, что бесследно она не проходит. «Оконная марля,выцветшая от стирки» — это и занавеска, и в то же время застиранныегоспитальные бинты (недаром сквозь нее «проступают ранки гвоздики»). В любомдальнейшем образе также можно заметить отголоски прошлого, изменить котороевозможно разве что путем облечения воспоминаний в слова и настоящей любовью:

Настоящийконец войны – это на тонкой спинке

венскогостула платье одной блондинки

дакрылатый полет серебристой жужжащей пули,

уносящейжизни на Юг в июле.

(«Часть речи», 1975-1976)

Но пустьдаже «пуля, уносящая жизни» стала крылатым, «серебристым» самолетом, на которомотдыхающие летят «на Юг в июле», все равно война всегда будет с нами. Ее конецпридет, когда образы, ранее мыслившиеся лишь как военные, приобретут новые,мирные коннотации, и война сама станет метафорой мирной жизни; иными словами,когда трансформируется наше сознание и язык. В этом чудо существования Слов,метафор, и поэт оказывается единственным ответственным за измененияобщественного сознания, при этом ничего обществу не навязывая. Отталкиваясь отэтого, можно считать, что здесь действуют две силы: Любовь и Язык. Накалчувства часто в целях самосохранения сменяется самоиронией и условностью:

ввечеруу тела, точно у Шивы, рук

дотянутьсяжелающих до бесценной

(«Часть речи», 1975-1976)

И оченьчасто оба эти мотива сталкиваются, и выходом из ситуаций, когда любовь твориламир, но теперь прошла, оказывается всего лишь возможность воскресить ее впамяти, в поэзии. Стихотворение способно оживить забытое, также как прежделюбовь возродила к жизни героя. Отсюда и рождается жадное перечисление всеготого, что было так дорог

еще рефераты

Еще работы по литературе, лингвистике

Реферат по литературе, лингвистике

Наташа Ростова - пылкая мечтательница

29 Августа 2013

Реферат по литературе, лингвистике

Троемирие в романе М. Булгакова "Мастер и Маргарита"

29 Августа 2013

Реферат по литературе, лингвистике

"Игра". Сказки Матильды Шапиро

29 Августа 2013

Реферат по литературе, лингвистике

Анализ стихотворения А.С.Пушкина "Элегия"

29 Августа 2013