Статья: Разговоры в Федоровке
Александр Александрович Кузнецов
О расположенной в этой деревне бывшей усадьбе актрисы Гликерии Николаевны Федотовой (1846–1925)
В километре от реки Оки между Серпуховом и Каширой стоит деревня Федоровка. Здесь находится усадьба начала ХIХ столетия, принадлежавшая до революции ведущей актрисе Малого театра (впоследствии — народная артистка Республики и Герой Труда) Г. Н. Федотовой. Четверть века назад в деревне оставались еще несколько старух, помнивших Гликерию Николаевну.
1986 год. В дождливый осенний день пошел я к одной из соседок — к Евдокии Петровне Сосновской. Жила она одна, муж и сын погибли на фронте, осталась дочь, но та теперь в Москве. Евдокии Петровне исполнился девяносто один год, и хотя двигалась она не очень бойко, память имела преотличную и разговаривать с ней было — одно удовольствие.
В избе сидели еще две старушки. Одну, сухонькую, звали Верой Ларионовной, или бабой Верой, другую — полную и с больными ногами, неподвижно сидевшую на стуле, — Пелагеей Александровной. Обе немного помоложе хозяйки.
— Вы, наверное, все помните Гликерию Николаевну Федотову? — начал я разговор.
— Я такоть немножко помню, — отозвалась Вера Ларионовна. — Я со второго года, революция пришла — мне пятнадцать было. Помню, но никогда не общалася, знаю, что хорошая была, даже в численнике ее рисуют. А вот Поля хорошо должна знать: Катя-то, ее сестра, в няньках у ней с каких лет. А потом и в горничных.
— С девяти лет она там жила, сестра моя, — подхватила Пелагея Александровна. — Катя на четыре года постарше меня, с девяти лет она нянькой у Федотовой. Да не у нее самой, а у прислуги ее. У ей прислуга, а у прислуги ребенок.
— В каком году это было?
— А вот считай: Катя на четыре годочка постарше, а пошла девяти лет.
— Приблизительно 1905 год, — прикинул я. — А что за хозяйство было у Гликерии Николаевны?
— Какой там хозяйство… — отвечала Пелагея Александровна. — Земли у нее не было. Только парк, пруд, аллеи, сад да цветы. В усадьбе чисто. Купальня у пруда. Когда после революции господ не стало, мы купались в них, все деревенские. Пруд чистый был. Это теперь он зарос, а тогда все у них чисто было. Даже Куприяновых пруд, что повыше, тоже чистый. Теперь он зарос совсем, нету его.
— Ну как же, Поля, лошадь и корова у ей, я помню, — перебила ее баба Вера. — Сани разные, карета. Стояли под железной крышей. Конюшня кирпичная, стены от ей еще стоят. Сарай длинный, все покрыто, там у их кухня была. Ты же, никак, на кухне этой жила.
— Жила, жила с малолетства, — заговорила молчавшая хозяйка дома. — Нас пять девочек было да четыре брата. А мне чтой-то выпало идти в люди жить. Старшие маме нужны, младшие еще малы. Меня и отдали Федотовой кухарке помогать. К черной кухне, что во дворе. По двору работала, в огороде, корова… В самом доме кухня только для господ — белая называется. А для нас готовили на черной. Кормили хорошо. Досыта. Первое, второе и третье. У ей, у Гликерии Николаевны, экономка. Горничная, повара, кухарки, конюх… Конюхом кухаркин муж, у них я и жила.
— А сама она (Федотова. — А. К.) безногая была, сидела все время. У ней острая ревматизма. Ездила где-то в грязи лечиться, нигде не помогло. Ее в коляске возили, мужчина был, он и возил.
— И моя сестра Катя ее возила, — вставила Пелагея Александровна.
— Перед домом как раз напротив двери — аллейка в липовый сад. Мы чистили, подметали — красиво… хорошо! — продолжает Евдокия Петровна. — Гуляли они по липовому саду.
— Цветов много, — это уже Вера Ларионовна опять, — за домом красные дорожки. Розовой глиной обсыпаны, как асфальт. Беседка стояла. Мы ходили разметать. А они сидят, бывалочи, в беседке. Вот где поляна, там цветы были. Много… А то выйдут перед домом к пруду. Тут вроде садочек небольшой. Сидели на лавочке, на пруд смотрели.
— Кто сидел с Гликерией Николаевной? Гости? Родственники?
— Приезжали к ней из Москвы, приезжали, — ответила баба Вера. — Возил их на лошадях Дементий Петрович и мой отец. У того дрожки, а отец в таратайку запрягал. А потом у ей был сын, сноха ездила и две внучки. На лето приезжали. Перед самой революцией другой барыне продала дом. Как ее звали, Дуся, не помнишь?
— Как не помнить, Никитина Валерия Николаевна.
— Вот-вот, Никитина. С ней тоже прислуга. До революции жили.
Меня интересовал интерьер дома — мебель, картины, изразцовые печи, камины, библиотека...
— В доме обыкновенно, — отвечала на мой вопрос Евдокия Петровна, — ни ковров, ни хрусталя, ничего такого. Стулья хорошие, стол большой, двенадцать человек садилось. Тама все осталось. Ее дом, как это по-русски сказать, не раскулачивали. Скотину у Никитиной отобрали, ее саму увезли куда-то, а в доме все осталось.
— Позже попользовались, Дуся, аль не помнишь? — сказала баба Вера. — Перины тащили наши деревенские, подушки, матрацы. Посуду всякую. Что им нужно было. Но это не в революцию тащили, а когда кулачить стали. Мне двадцать два года было, помню хорошо. Федотова уже померла тогда. Когда кулачили — тут всяк себе нес. Мине тоже кулачили, — смеется старушка. — Вот где вы сейчас стоите (имелся в виду мой дом. — А. К.), амбар был наш. Его взяли под ферму.
— Федотова никому не отказывала, — потирает больное колено Пелагея Александровна. — У кого корова падет или еще что, сейчас идет к барыне. Приходит — и прямо к ней наверх. Она сидит за столом, в карты занимается. «Здравствуйте, Гликерия Николаевна, я вот к вашему здоровью». — «А что, миленький, что случилось? В чем дело?» — «Да вот у меня лошадка пала, будьте милостивы, помогите!». Она сейчас кличет: «Марья Федоровна, пойди сюда!» Хозяйствовала у ей экономка. «Дай-ка мне десять рублей». Та вынимает, дает. «Вот вам на лошадку». Это я лично видела. Не в долг давала, а просто в подарок. Все уже знали: не откажет. Но зря никто не смел пользоваться. У кого корова падет или еще что...
— А ты чего интересуешься? Федотовой али всем старым временем? — спросила меня Евдокия Петровна.
— И то и другое… Люблю историю, особенно старинные русские усадьбы.
— Так их и не осталось, — вздохнула старушка, — вместе с церквами порушили.
— Зачем же порушили?
— А кто их знает...
— И верна, — вставила баба Вера, — ведь в каждой деревне были что барские дома, что пруды с садом. А остался один только федотовский.
— Возьми Хатавки или Кутуково — ничего нет, все заросло. Да и в Есуково вон догнивает.
Ох, больное место в моей душе затронули бабушки!.. Но я заговорил о другом:
— А вы знаете, что Федотова круглая сирота, ни отца, ни матери не помнила?
— Да ну?!
— Да. До шести лет росла в доме дедушки, орловского чиновника. А звали ее тогда Луша Позднякова. Как сироту ее отдали учиться в школу-пансион в Москве, а потом в московскую театральную школу. На сцене она с двенадцати лет.
Я попытался было рассказать моим собеседницам, что Федотова — это эпоха в истории русского театра, что, будучи ученицей Самарина и Щепкина, она стала наставницей Станиславского, что ею сыграно больше трехсот ролей, в том числе во всех пьесах Островского и Шекспира. Однако слушали они меня чисто из вежливости, и я очень скоро замолчал.
— Потому и добрая была, что знала лихо, — заключила баба Вера.
***
После этого я отправился взглянуть еще раз на дом Федотовой, в котором находится местная школа. Тогда в школе было всего тридцать учеников: в первом классе четыре, в девятом (десятого и одиннадцатого классов тут нет) — всего двое. При этом школа располагает двумя зданиями — большим каменным усадебным домом Гликерии Николаевны Федотовой и одноэтажным домом дворян Чарнецких.
От федотовского дома на меня всегда веяло очарованием чего-то родного, давно знакомого. Его построила в начале XIX века генеральша Евдокия Андреевна Муравьева и жила здесь одна, четыре сына-офицера только изредка ее навещали. Евдокия Андреевна — моя дальняя родственница (моей прабабушкой была Ольга Сергеевна Муравьева, в замужестве Кузнецова — дочь одного из пяти знаменитых братьев Муравьевых, о чем я подробно рассказал в № 1 «Московского журнала» за 2010 год). Родство, конечно, весьма отдаленное, но все-таки...
Со стороны деревни усадьба была огорожена оградой из белого камня — кое-где еще видны ее остатки. Перед домом лет пятьдесят назад посадили маленькие елочки. Теперь они превратились в огромные ели. По бокам въездных ворот — две колонны, или, скорее, стелы с навершиями из белого камня и с овальными медальонами. Самих ворот давно уже нет.
Двухэтажный дом с мезонинами на обе стороны (это уже третий этаж) построен Е. А. Муравьевой в самом начале XIX века. Стены его местами зачем-то обили железом, а с фасадной стороны масляными красками намалевали цветы, звезды и гирлянды. На втором этаже видны балконные двери, но балконы отсутствуют. Крылечко, сооруженное из водопроводных труб. Слева от него висит мраморная доска с надписью: «В этом доме жила с 1905 по 1909 год постоянно и в летний период до 1917 года великая русская актриса, Герой Труда Гликерия Николаевна Федотова. 1846-1925».
Типичная русская усадьба первой четверти ХIХ века. Парадная лестница из вестибюля первого этажа уводила сразу наверх. Внизу оставались кухня, кладовая, помещения для прислуги. Поднявшись по лестнице, вы попадали в парадный зал. Рядом — гостиные, «буфетные», «скатертные» комнаты, соединявшиеся с залом и образовывавшие анфиладу. Верхний этаж, или антресоли, предназначался для жилья.
От крыльца дома Федотовой еловая аллея ведет к одноэтажным кирпичным развалинам. Здесь когда-то были черная кухня, подсобные помещения, конюшня, каретник, рядом с которым до сих пор торчат из крапивы скелеты дрожек и саней. Строение это давно уже стоит без крыши — только стены с арочными окнами и проемом дверей. Выщербленные кирпичи, внутри — бузина и репейники выше человеческого роста. Левая часть каретника еще покрыта крышей — им пользовалась располагавшаяся здесь до школы больница (в 2009 году ничего не осталось и от этих руин — их разобрали).
Пересекаю аллею с двухсотлетними липами и выхожу на поляну, с трех сторон окруженную также липами. Тут стояла беседка, о которой говорили старушки, сюда вели «розовые дорожки», здесь красовались клумбы с цветами. В парке — четыре липовые аллеи. Они не вырублены пока и не заросли, как в соседних усадьбах. Вдоль дороги в Федоровку растут посаженные более двухсот лет назад высокие, все как на подбор, могучие лиственницы.