Реферат: Гражданское общество и либерализм
1Контекст: Социальные движения Востока и Запада.
Плюрализм не являтся кругом произвольных
интересов. Организованныйплюрализм, данный
обществу,… должен основываться на демокра-
тических принципах.
[Stanislaw Ehrlich 1982, 237]
Неожиданныйинтерес гражданской общественности вызвали рабо-
ты теоретиков, исследующих возможности демократическогосоциализ-
ма и демократической оппозиции государственному социализму в
Центральной и Восточной Европе [Keane 1988, 31]. И, как всегда,
этот вопрос быстро оказался в центре внимания западнойполитичес-
кой теории.
С однойстороны, к этому привело неправильноеистолкование:
под давлением идеологии Холодной Войны демократическими иоппози-
ционными движениями в Коммунистическом блоке пренебрегалислишком
долго, и это пренебрежение стало одной изпричин неожиданного
разрушения советских режимов в Центральной и ВосточнойЕвропе. С
другой стороны, несомненный успех движений гражданскойобществен-
ности как движущей силы смены авторитарных, если несказать тото-
литарных, режимовкоммунистического типа вселили теоретические и
практические надежды на демократические изменения взападных об-
ществах, которые всегда выступают больше с позиции status quo,
ориентирующей неоконсервативные правительства. Спроектами социа-
листической трансформации, как дискредитированными разрушением
взглядов на истинную природу «реально существующих» марксист-
ско-ленинских режимов, так и уничтоженными неолиберальными «реа-
лиями» нового мирового порядка, гражданское общество стало, если
можно так выразиться, последним шансом демократическойтеории.
В отличие отобъяснимого внимания к общественной трансформа-
ции в Центральной и Восточной Европе [Rau 1991]очарование теории
народного общества на Западе кажется происходящим от большого
числа исторических, контекстуальных и умственных предрасположен-
ностей. Особенновыделялось из них то, что основной потребностью
радикальной демократии стало переопределениеконцептуальных деви-
зов социального прогресса и политические перемены, иболее точный
ответ на неоконсервативные критические нападкисчитался вредным
обществу.
Западный неомарксизм на некоторое время перевел свое внима-
ние от возможностей плановой экономики к государству как орене
классовой борьбы [Miliband 1973; Poulantzas 1978].Однако, многие
из надежд неомарксистов могли осуществиться в государствекак по-
тенциальный фактор демократического выбора, кажущийсянепоправимо
дискредитированным совпадением разрушениягосударственного социа-
лизма на Востоке иочевидной невозможностью социально-демократи-
ческих правительств обмануть реалии нового мировогопорядка, про-
диктованного глобальными производственными и бюджетнымикризисами
и неконтролируемыми международными финансовыми кругами наЗападе.
В то же время левые демократы с трудом смогли со всеобщимэнтузи-
азмом поддержать преимущества либеральной рыночнойэкономики без
потери интеллектуальной, моральной итеоретической целостности.
Спасение пришло от «популярной власти» и«демократического движе-
ния» внутри общества [Panitch 1993].
На основепопулярной мыслящей оппозиции государственному со-
циализму на Востокеи появления неоконсервативной модели либера-
лизма на Западе [Keane, 1988, 2-11] из историиполитической мысли
была восстановлена концепция гражданского общества,нацеленная на
«возвращение и изменение старых»буржуазных" рефлексов общества и
ограничений государственной власти... как необходимое условие
поддержки современного демократического менталитета"[64]. В ка-
честве сферы автономного демократического возобновлениянезависи-
мо от государственных манипуляций и рыночных расчетовгражданское
общество было очень сильно концептуализировано какантикультурный
проект. С однойстороны, в этом можно увидеть разумныйответ на
клевету неоконсерваторов против демоктатическойантикультуры 60-х
годов как «противника» модернизации и прогрессалиберального го-
сударства и рынка[Bell 1978] и попытку дать теоретическое обос-
нование и оправдание социальным движениям, возникшим изантикуль-
туры. С другойстороны, гражданское общество можно рассматривать
как сознательно утопическое представление, направленное против
абсолютно пессимистического взгляда на то, что былоназвано «рис-
кованным обществом» новой постиндустриальнойсовременности [Beck
1986].
То, чтопринесло гражданскому обществу споры о теории и
практике, в любом случае, есть опыт социальных движенийВостока и
Запада и их противодействие недостаточности демократического
представления вне действительности государства и рынка.Внедряясь
в реалии государства и рынка и больше не оспаривая их на своем
основном пути, теория гражданского общества в основной его части
стала либеральной гражданской общественной теорией.
1Большене оспариваемое условие: государство и рынок. 0
Во времяАристотеля и до Althusius {имя} гражданское общест-
во былополитическим обществом. По словамАристотеля, доброде-
телью гражданина было «принимать участие в правлениии подчинять-
ся правлению» [Politics 1277a25]. По Althusius {имя} цель «граж-
данского правления» состоит во взаимномпроникновении «справедли-
вости» в «общественные дела королевства».
За пол векапосле Althusius {имя} понимание гражданского об-
щества драмматически изменилось. По словам Томаса Гоббса из «Ci-
vill Low», «Закон по своей сути есть не совет, а распоряжение»
[Leviathan 1651, XXVI], и «Свобода» становится«Молчанием Закона»
[XXI]. Политическое и гражданское общества стали разделенными
друг отдруга. Последнее больше кажется неследствием общитель-
ности природы мужчины, а искусственного сооружения, возведенного
государством. Гоббс также ясно предвидел два различныхлогических
подхода, которыебудут править государством и обществом. Целью
политического общества было обеспечение безопасностипутем умень-
шения «множества голосов до одного» [XVII].Нормы же гражданского
общества должны позволять обществу, «там где закон не предусмот-
рел», отстаивать свои собственные доводы длянаибольшей своей вы-
годы. Многое из пост-гоббсовского мира можно показать и обьяс-
нить, как втеории, так и в практике, в качестве бесконечного
примечания к этим различиям в Левиафане.
Утверждение,что члены либерального общества под молчание
закона могут далать все, выгодное для них, отмечает беспримерный
выбор в истории социальной мысли. Большая часть, если не вся
предшествующая политическая философия подчеркивает моральное и
социальное принуждение против владения частной собственностью.
Жадность и эгоизм были грехом, а не добродетелью. Государство
всегда было моральным и социальным принуждением, а не только за-
коном. Гоббс(раньше, чем Локк) положил начало традиции разделе-
ния либерального государства и рыночного общества. Пока общество
предоставлено безграничному и конкурентному накоплению,государс-
тво гарантирует согласие общественными договорнымиобязательства-
ми. Политические доводы и экономические расчетыстановятся разде-
ленными сферами с различными нормами и методами [Anderson 1990,
4].
Взаимосвязьгосударства и общества в социополитической тео-
рии становится концептуально зависимой от того, как неограничен-
ные накопления в гражданском обществе оценены. В основномсущест-
вуют три позиции. Классическая либеральная позициясостоит в том,
что социальное неравенство классов переходное иможет быть, не-
сомненно, переопределено под концепцию государства как очевидный
гарант равенства гражданских прав. Согласно (классической) марк-
систской позиции, неоходимым условием неограниченного накопления
является классовое общество, социальное неравенство неможет быть
отменено или даже изменено без изменения самого классового об-
щества, и этоможет выполняться меньше всего государством, обя-
занность которого, по существу, есть гарантиянеограниченных прав
частного накопления. Довольно затруднительно между ними может
быть обозначена социально-демократическая или реформированнаяли-
беральная позиция. Это подчеркивает основное неравенство граж-
данского общества, которое называется экономической эффектив-
ностью, но ищетсявозможность улучшить ситуацию путем приписыва-
ния государствуперераспределяющих и регулирующих благосостояние
обязательств.
При текущемисторическом стечении обстоятельств, характери-
зующихся падением государственного социализма на Востокеи полу-
банкротством благополучных стран индустриального Запада,кажется,
что только неолиберальный взгляд на государство иобщество оста-
вил за собой выбор в политической теории и практике:Рональд Рей-
ган разрушил Берлинскую Стену, и «реальносуществующий» либераль-
но-демократический капитализм уже не оспаривал свое местов «кон-
це истории». Радикально левые демократы могут оплакивать и оспа-
ривать это, но, не принимая во внимание новыхтвердолобых марк-
систов, этоосновательно прибавило голосов в растущем хоре, вос-
певающем дифирамбы либеральной демократии [Mouffe 1992,1].
УтверждениеМаркса, что это материальное условие, которое
определяет общественное сознание, кажется, доказывает старую ис-
тину в уходящем XX веке: экономическое банкротство резрушенных
социалистических режимов заставило молчать все те немногие голо-
са, настаивающие на общественном регулировании накопленияи соци-
ального воспроизводства. Похоже, финансовое крушениезападных ин-
дустриальных благосостоятельных режимов, ведущих почти во всем,
включая идею, что перераспределенное социальное обслуживание
должно быть урезано, умерило веру всоциально-демократический вы-
бор. Не будетслишком резко сказать, что бюджетные дефициты эры,
следующей после Холодной Войны, сделали Коммунизм общим заколдо-
ванным врагом для того, чтобы сплотить напуганные гражданскиеоб-
щества под знаменами либерального государства и рынка.
Важно,что когда социализм и социалистическая демократия
больше не жизнеспособны, существенные теоретические разногласия
между подлинной(классической) либеральной или свободовольничес-
кой позицией, требующей монашеской справедливости к частным на-
коплениям иконструктивным обязательствам [Nozick 1994], и (ре-
формистской) либеральной позицией, ставящей гражданскоеравенство
выше экономического, пока допущение возможностисоциального нера-
венства эффективно повышает общие блага [Rawls 1971], потеряли
свое значение на практике. Наложение нерегулируемых рыночных от-
ношений и финансово связанное либеральноегосударство, отступаю-
щее от перераспределения обязательств, стали неоспоримымиуслови-
ями социополитического существования в конце XX века.
Вот гдегражданская общественная теория не может согласиться
с исследованием и концептуализацией автономной сферы демократи-
ческого восстановления путем исследования экономики общества и
тактическим влиянием либерального государства.
1Демократическая спасательная операция: гражданскоеобщество 0
Гражданскиеобщественные дискуссии вылились в рассуждения о
демократии, гражданстве, обществе и федерализме, чтосвидетельст-
вует о заметном сдвиге внимания и смены парадигм во многих нап-
равлениях.
Наиболееважно, то это переход отраспространенных проблемм
к нераспрастраненным. Парадигмараспространенной справедливости
становится смещенной вниманием к «владычеству и притеснению» в
«проблемах исполнительной и законодательнойвласти, разделения
труда и культуры» [Young 1990, 15]. Важно осознать, что этот
сдвиг не связан с более ранними дискуссиями оматериальных значи-
мых переменах [Inglehart 1977], которые существеннопредполагали,
что распределенное или приобретенное удовлетворение вбогатых об-
ществах должно следовать за нераспространенным или разделенным
политическим поведением. Новое рассуждение отчастидоказывает об-
ратное: это контекст разделенных политических структур иинститу-
тов, которые могутопределить «разделенные образцы» [Young 1990,
15]. Это кажетсясогласованным с роллзовским «лексическим» прио-
ритетом политических и гражданских свобод над социальным равенс-
твом [Rawls 1971,60-61; Buchanan 1982, 110-111]. Но эторасширяет
классическое сопоставление свободы и равенства тем, что социаль-
ные структуры добиваются своего определения скорее существующими
новшествами, чемпоследовательным обеспечением свободы. Другими
словами, участие всамоопределенной независимой группе или объ-
единении есть опыт, а не только действия и/или достижения этой
группы в том, что можно или разрешено предпринять.
Во вторых, этосдвиг от класса к гражданству как организаци-
онному принципу общности и гарантии. О проекте, нацеленном на
расширение «принципов равенства исвободы для возрастания числа
социальных связей», категорично утверждать, что«создание общест-
венного политического равенства не может большевыражаться в тер-
минах классов» [Mouffe 1993, 3]. Нет обьяснениятому, почему при-
нято считать, чтолевые «должны учиться на трагическом опыте то-
талитаризма». Из-за того что «социализм советского типа оказался
не в состоянии обеспечить „радикальнуюальтернативу“, радикальные
левые демократы должны изменить либеральную демократию и корни
»демократической революции, произошедшей двести летназад" [1-2].
Cужение политической теории и практики в один из двухисторически
наиболее очевидных выборов не одобряется всеми. Класс может быть
определен как одна из категорий, описывающих социальныеструктуры
главенствования и притеснения, рядом с рассой и родом, например.
Но, несмотря недемократический выбор, основное внимание направ-
лено на «размеры общественного, структурного и культурного выбо-
ра» [Young 1990, 21; 48-53]. Класссовый анализвнедрен в двойс-
твенность общественного государства и частной экономики.Внимание
на множественное и социально определенноегражданство демонстри-
рует, что «общественное и частное не соответствуеторганизованным
сферам, как работа и семья, или государство и экономика»
[120-121].
В третьих, этосдвиг от образцовой демократии к популистским
социальным действиям. Это происходит из-за хорошо известного в
политической практике феномена, о котором наблюдатели во многих
индустриальных странах сообщают, что ростсоциальных движений и
популистской политики происходит благодаря глобальному падению
веры в представительные институты и ихполитиков. В теории это
объясняется как следствие «нормативной общности» организованных
структур, которыесдерживают «творческие перемены», и, следова-
тельно, расстраивает те изыскания как перемены. Множественность
«сомоопределенных групп, отвергающих законность структурного не-
равенства и авторитарной иерархии» начинаетутверждаться в соци-
альных движениях, пытающихся «реорганизовать социальное прост-
ранство.» Социальный прогресс в этом случае должен окончательно
последовать за«дальнейшей организацией» [Cohen 1982, 222-226].
Существенное напряжение между организованной и активной формами
общественной структуры воплотится в следующейисторической ста-
дии. Историюостается представлять как одно из противостояний,
даже когда больше нет классовой борьбы.
Намеки на то,что следующий организационный уровень социаль-
ных структур среди множества самоопределенных групп мог быбыть
похожим, как правило, поверхностны. «Федеральныйпопулизм» должен
«заменить мелкие национальные автономные общины,объединенные без
более широких ограничений, гарантирующих как их культурные осо-
бенности, так и непрепятсвующие экономическоевзаимодействие»
[Piccone 1991, 28]. Этот призыв к федеральному популизмуотмечает
четвертый ипоследний сдвиг от социальных к более широким движе-
ниям, какпотенциальным носителям демократического восстания и
перемен. Это скрыто связывает возрастание региональныхдвижений
западных индустриальных обществ и их отклики на централизацию
расположения ресурсов и ценностей [Heuglin 1986]. Региональные
стремления на практике стали ассоциированными споявлением воинс-
твенных формнеонационализма (как в Боснии) и федерального попу-
лизма, являющегося следствием сентиментальности,граничащей порой
с ксенофобией (какв Северной Лиге в Италии). Однако, в случае
классового или советского социализма испорченная реальность не
делает принцип автоматически недействительным.
В этомизмененном, примерном и противоречивомконтексте мо-
жет на момент показаться, что обсуждение гражданскойобщественной
теории должно быть остановлено. Факт, что этот контекстумышленно
исследует старый образцовый универсализм, не смотря напостсовре-
менную критику. Многие центральные «областисоциальной жизни» пе-
редают «весь багаж» социальных отношений вполитическую дискуссию
[Cunningham1987, 204-206; Bowles and Gintis 1987, 98]. Вэтом
контексте гражданская общественная теория нацелена на развитие
«теоретических ограничений, способных защитить и содействовать
потенциальным дополнениям к борьбе заосвобождение от контроля»
[Cohen 1982, XIII].
Сменавнимания от распространенного к нераспространенному
пониманию добродетели не позволяет избежатьклассового уравнива-
ния и, что более важно, освобождает широкий ряд возможностей в
борьбе против контроля за рамками принуждений рынка.Сильное уда-
рение на гражданство очень просто позволяетконцептуализовать со-
циальные структуры вне изолированных сферобщественной власти и
частной экономики. Настойчивость форм движенияпопулистского бун-
та, социальные, как и пространственные проявлениядемократическо-
го выбора, позволяют вызвать нормальное продолжение,внедренное в
основу и основные конструкции реальности.
Гражданскоеобщество может быть определено как сфера авто-
номного действия и отражения, не узурпированнаяматериальными ус-
ловиями и непоглощенная в системные каналы организованной поли-
тики. Его основные характеристики и формы движения могутспособс-
твовать демократическим полномочиям и переменам. Егопрактические
возможности, однако, занижены его теоретической несовместимостью
с глубинными позициями вида либерализма, историческиорганизован-
ного в государстве и рынке.
1Великое историческое разделение. 0
Парадокс дегенерирующего централизма и
прюрализма повторяется в каждой политической
эпохе.
[Stanislaw Ehrlich 1982, 233]
Основнымпредположением в этой статье является то, что есть
две особых традиции в западной политической жизни и организации,
что они в высшейстепени противоречивы, однако иногдадополняют
друг друга, и что логика каждой из них часто используетсядля то-
го, чтобы идеологически запутать реальность.
Одна из нихоснована на сходстве, просветительской идее о
том, что человечеству лучше обходиться одинаковымиправами и обя-
занностями. Ее концептуальный краеугольный камень естьиндивидуа-
лизм, еедействующим методом является принцип большинства, а со-
циально-культурным представлением одна из универсальныхконструк-
ций и уподоблений. Групповая жизнь распознается как добровольное
совмещение интересов, узаконенных только для ограниченныхцелей и
лишь на столько, что это основательно не оспариваетценностей ин-
дивидуальных прав и универсального гражданства. Индивидуальные
права «неприкосновенны» и не могут быть попраны общественными
благосостоятельными интересами [Rawls 1971, 3-4]. Это почтенная
традиция, но ее господствующая идеология стремитсяобмануть ре-
альность коллективного неравенства и притеснения и манипулирует
правом большинства доминирующих частей общества иликлассов.
Другаятрадиция базируется на различии, на идеео том, что
человечество лучше живет при особых правах и обязанностях для
большинства групп. Ее же камень приткновения есть общность, ее
основной операционный принцип — конценсус, ее социально-культур-
ное видение — одно из совмещенно перестроенных идифференцирован-
ных. Групповые различия определяются как фундаментальныехаракте-
ристики социально построенного человеческого существа, ноони ка-
жутся «скорее связанными, чем определеннымисущественными катего-
риями и атрибутами» [Young 1990, 171]. Идеально концепция граж-
данского общества проявляется как «установка: всевключается, ни-
чего не предпочитается» [Walzer 1992, 98]. Индивидуальные права
распознаются как невозможная часть человеческогосущества, но ин-
дивидуальность представлена глобально внедренной в групповую
жизнь. Этатрадиция, как будет показано, не толькопроект пост-
современной перестройки, но также и традиция, настолько жепоч-
тенная, и в самомделе более древняя, чем основанная наунивер-
сальном сходстве. Однако, она может и уже былаиспользована для
противоборства отрицанию основных личностных прав видеологически
закрытых общественных кругах.
Вопрос,поднятый здесь, не о том, может ли традиция различия
автономных групп быть «более либеральной», чемтрадиция, основан-
ная на универсальном равенстве [Young 1990, 157]. Скорее он о
том, что эти две традиции отчетливо логически иисторически ассо-
циируются сотчетливыми периодами политической организации и го-
сударственной формации. Идея либерального индивидуализма и асси-
миляции развивается с современным территориальным национальным
правлением, ввозрастающей степени перемешивающим старую средне-
вековую и современную концепции корпоративной автономиии права
большинства. Одноможет вызвать замечание: переопределениемно-
жественной автономии и политика дифференцации в уходящемXX веке,
кажется, совпадаютс упадком государственного суверенитета в но-
вом мировом порядке, все более и более характеризующимсяодновре-
менной регионализацией и централизацией гражданства иобщества.
Моментистории, когда две традиции начинают бороться за гла-
венство в теории и практике, можно определить, с некоторой точ-
ностью, как английскую гражданскую войну 1643 года. Этавойна
проходила между королевской партией и Парламентом, но это было
нечто большее, чем война между традициями исовременностью в пра-
вящих классах. Положение двух лагерей в 1643 году ясно показыва-
ет, что парламентская партия была серьезно поддержанаэкономичес-
ки продвинытым югом и востоком, тогда как королевскаяподдержива-
лась экономически отсталыми территориями севера и запада.Послед-
няя главным образом способствовала попыткамаристократических фа-
милий сохранитьпривилегии и была против подобных привелегий для
промышленников; парламентский курс был в основномподдержан теми,
кто возлагал свои надежды на экономическое обновление исвободную
торговлю, выступалпротив привелегий и монополии и называл себя
отдельными участниками полностью открытого рыночного общества
[Hill 1980, 86-91,103].
Среди членовнового купеческого среднего класса политическое
регулирование возникло позднее понятий верности и солидарности.
Возможно, наиболееудивительный знак перемен был в парламентских
выборах 1640 года, когда «обыкновенный тип левого горожанина од-
нажды проголосовалпротив своего могущественного землевладельца»
и, вместо этого, отдал свои голоса за более либеральныхоппозици-
онных кандидатов [101]. Впоследствии парламентскиефракции предс-
тавляли больше не региональных и фамильныхсоперников, а индиви-
дуальное политическое регулирование, предвещающеесоздание пар-
тийной системы. Следовательно, мажоритарный принцип начал едино-
душно действовать как порламентский принцип принятия решений
[150].
Теоретически,новый мир политики нигде не выражен лучше, чем
в Хоббсовском Leviathan. По нему «Гражданская война» была ничем,
кроме следствия разделения власти между двумя партиями.Если Пар-
ламент должен был быть новой верховной властью, то ондолжен рас-
полагать неразделенной и неограниченной властью, если быть при-
верженным мажоритарному принципу. Отходя от религии, свободы и
собственности к частным склонностям, Leviathanпервоначально дол-
жен быть властью, которой новые свободные граждане должны«подчи-
нить свою волю, каждый подчиниться его Воле, его Приговору» [Le-
viathan 1651б XVII]. Это была власть над мнением, утверждающим
гражданскую религию или господствующую идеологию, "? власть" над
тем, что можноназвать «добро» и «зло» [Tuck 1991, XVII], на ко-
торых мир и безопасность в рыночном обществезависела, насколько
это возможно, отпринятия мажоритарного принципа в Парламенте.
Подобие Воли в гражданском обществе стало предпосылкойполитичес-
кой приспособляемости в политическом обществе.
Это былорадикальным разрывом с коллективной верностью и со-
лидарностью во множестве самостоятельных и уже частичносовпадаю-
щих кругах власти, которые могли быть сохранены в мире через ос-
торожный компромисс и на основе шаткого согласия. На континенте
Франция и Германия в основном характеризовалисьмножеством инсти-
тутов власти [Bendix 1978, 326-330, 378-384]. Во Франциимонархия
изыскивала иокончательно преуспела в утверждении централизован-
ного территориального национального государства, но это был пос-
тепенный процесстрансформации. Поэтому Бодин [Six Livresde la
Republique 1576] пытался объединить этипосреднические власти в
децентрализованное административное государство, но его теория
абсолютной и неделимой власти оставаласьтеоретической конструк-
цией довольнодолго вплоть до Французской революции. Тем не ме-
нее, здесь лежиттеоретическое обоснование строительства граж-
данского общества, которое позже, в XIX веке будетконцептуализи-
ровано Хегелем {by Hegel} как охватывающеепро-политическую эко-
номику, так же, как и административную деятельностьуровнем ниже,
чем верховный государственный порядок и авторитет [Elements of
thePhilosophy of Right 1821; Bobbio 1987, 146].
В Германии свободная конфедерациясреди целого лабиринта ре-
гиональных и местных властей оставалась действующей доформально-
го падения Священной Римской Империи перед Наполеоном в1804 го-
ду. Впротивоположность Бодину, германский политический теоретик
Johannes Althusius попытался спасти множественность старого об-
щественного порядка в индивидуальном универсализме нового рыноч-
ного порядка [Politica methodice digesta 1603/14], создавая из
малых и больших общин, от фамилий, гильдий и сословий до городов
и провинций, в сложную систему «общественногофедерализма» [Hueg-
lin 1991]. Гражданское общество в Althusius' {его} время значило
политическую организацию социального, экономического икультурно-
го разногласия во множественной структуре специфическойавтономии
и всеобщей солидарности. Успех организации нового рыночного по-
рядка вместе с абсолютистской спецификой германских территорий
приговорили эту книгу на века забвения, но основныепредположения
о природе общественной организации заново оформились в XX веке
как концепции организованной солидарности чтобызаполнить «соци-
альный иполитический вакуум» «между частной жизнью и националь-
ным согласием» [Tourraine 1982, 33].
Из этого беглого обзора строительства гражданскогообщества
в истории политики ясно, что а) концепция гражданского общества,
основаная на солидарности, несовместна с гражданскойрелигией по-
добия, внедреннойв либеральный индивидуализм, и б) концепция
гражданского общества, основанная на автономной организации мно-
жественного различия, существенно несовместима с идеейразделения
сферы верховного государственного порядка.
1Сущность либеральной позиции. 0
Первым инаиболее важным предположением либеразизма является
разделение государства и общества. Как следствие религиозных и
гражданских войн в эпоху Ренессанса и Реформации, ранние полити-
ческие теоретики пытались деполитизировать «религию, свободу и
собственность» для установления стабильности в территориальном
правлении. В то же время, это разделение имелозначительный осво-
бодительный эффект в том, что оно освободило общество от всего
колическва моральных, экономических и политических обязательств.
Однако, какследствие, оно также ведет к исключениеморальной и
экономической сфер из процесса демократизации. Демократия стала
принципом только политической сферы.
Внутри политическойсферы все претензии на признание коллек-
тивной идентичности отвергаются как часть частной сферыморальной
и социально-экономической субъективности. Логика политического
либерализма должна выражаться исключительно черезутверждение ин-
дивидуальных прав на основе подобия. С другой стороны, внутри
этой частной сферы как индивидуальные, так и коллективныенужды и
желания предоставляются конструктивной саморегуляции. Рыночный
либерализм становится исключительным принципом различия вчастной
сфере. Логика политической сферы только обеспечиваетрегулируемые
рамки всевозможныхиндивидуальных приверженностей рыночной логи-
ке.
Этинеотъемлимые предположения классического либерализма бы-
ли со временем смягчены, ведя к тому, что можно назвать рефор-
мистским либерализмом: признавая противоречие между индивидуаль-
ным правовым равенством и рыночным неравенством, было добавлено
требование распространенной спра