Реферат: Между историей и прошлым
Евгений Добренко
Советская эпоха оставила после себя не только огромный корпус текстов (литературу, картины, фильмы), но и особым образом оформленную материальную среду. Повседневное пребывание в этой среде не может не порождать сложного комплекса исторических аллюзий, отношений ненависти/любви и, в конце концов, потребности в анализе этих ощущений. В этой материальной среде особое место принадлежит функциональным сооружениям — не памятникам, но именно сооружениям, которые выполняли некоторые «производственно-экономические» функции. Такими сооружениями являются Беломорканал, ВДНХ, Московский метрополитен и многие другие. Что выделяет московское метро в этом, в сущности, бесконечном ряду? Московское метро — одно из очень немногих до сих пор функционирующих (и, в целом, успешно функционирующих) сооружений: в отличие от Беломорканала или БАМа, экономическая целесообразность которых, как теперь стало очевидно, исключительно мала, в отличие от ВДНХ, которая вообще потеряла свои идеолого-экспонирующие функции и постепенно разрушается, московское метро остается самым загруженным метрополитеном мира, остановка которого парализовала бы один из крупнейших мировых мегаполисов. Итак, речь идет о совершенно живой материальной среде.
Принципиально важен не столько сам по себе возраст уникального московского подземного сооружения, сколько время его рождения и становления. Продукт второй половины 30-х, московский метрополитен, одна из любимейших «строек коммунизма», всегда включенная в ряд других — Днепрогэс, Сталинградский тракторный завод или Магнитка, — превратился в живой памятник именно в постсоветскую эпоху, когда произошло дистанцирование от породившей его эпохи Большого Террора, когда травмы 30-х стали зарубцовываться и переходить скорее в форму социального невроза. Именно тогда «заговорили камни» метро.
В сущности, метро — это лишь частный случай. Общая проблема видится мне в следующем: почему не архитектура «русского классицизма», не стиль доходных домов ХIХ века и не стиль модерн, а именно памятники той эпохи продолжают вызывать столь живой интерес? Ответ лежит на поверхности: за классицизмом и модерном можно отправиться в Западную Европу — и найти там куда более интересные и характерные образцы. Значит, все-таки речь идет не просто о стиле, но о чем-то, что непосредственно связано с проблемой национальной идентичности и потому травматично. В этой «непосредственности», как мне представляется, — ключ к пониманию того, почему артефакты именно сталинской эпохи, даже «перестраиваясь», даже уходя под лед современности, до сих пор живы (куда живее, скажем, хрущевского «модернизма»).
Метро видел всякий, побывавший в Москве, оно входит в круг достопримечательностей города; в отличие от Москвы, в любой другой столице мира метро является лишь транспортным средством. Ставший визитной карточкой столицы, московский метрополитен — памятник нации, которой сегодня как бы нет. Советской нации нет, но нация пост-советская приняла на себя всю травматику эпохи, в которую та, прежняя, родилась. Травматика эта не преодолена, и то обстоятельство, что «тоталитарное прошлое» бессознательно, хотя и последовательно, вытесняется из массового сознания, объясняется не «усталостью от этой темы», не тем, что «теперь наконец всем все известно», и не тем, что «новому поколению пост-советской России это не нужно и не интересно», но как раз обратным: стало ясно, что речь идет о самой глубокой в новой русской истории социальной травме, «работа» с которой едва только началась — общество не перезрело, но еще не дозрело для такой работы. Не дозрело потому, что все еще не вышло из той эпохи.
Нации — продукт не столько этнический, сколько культурный и социальный. Их рождение, как правило, — результат войн и революций. В истории едва ли не каждого этноса можно найти не одну нацию: есть, скажем, французская нация, рожденная Наполеоном, а есть другая (тоже французская), отцом которой является де Голль. Есть американская нация, отцом которой был Вашингтон, но есть и во многом непохожая американская нация, отцом которой является Линкольн. Есть турецкая нация, созданная Ататюрком… То же верно, разумеется, и в случае России: отцом новой русской нации являлся Петр Великий, отцом советской, — конечно, Сталин. Эпоха той нации, «эпоха Москвошвея» прошла, но ни нового отца, ни новой идентичности пока не появилось. Вот эта жизнь в поисках новой идентичности — между историей и прошлым, между так и не родившимся мифом новой нации (истории) и тем реальным опытом, который генетически определяет ее развитие (прошлое), — и составляет самую суть переживаемой сегодня ситуации. Отсюда, как мне представляется, интерес к последнему мертвому «отцу», к его эпохе. Назвать этот интерес просто бессознательным (весьма распространенное желание игнорировать то «черное лихое время» — тоже часть все того же интереса) значит почти ничего не сказать о нем. Современность вглядывается в него (или шарахается от него) не только с желанием его «не повторить», но и с желанием понять себя самое.
К известным в России блестящим текстам Михаила Рыклина о московском метро можно сегодня добавить отличный сайт www.metro. ru Артемия Лебедева.