Реферат: Образ Англии в творчестве Е. Замятина
Татьяна Давыдова
ОБРАЗ АНГЛИИ В ТВОРЧЕСТВЕ ЕВГЕНИЯ ЗАМЯТИНА
По словам американской поэтессы Б.Дейч, знавшей Замятина, этот высокий, стройный, гладко выбритый блондин с небольшими усами и голубыми глазами, был «больше похож на представителя англо-саксонской расы, чем на русского» (Давыдова Т.Т. Евгений Замятин. М., 1991. С.25) .
После возвращения из Англии писателя даже прозвали англичанином. Инженер-кораблестроитель, Замятин был командирован туда в марте 1916 г. и провел там около двух лет. Впечатления от жизни в Великобритании, преимущественно в Ньюкасле на Тайне, отразились в произведениях писателя на английскую тему. Они интересны попыткой воссоздать особенности английского характера и менталитета, хотя их художественная задача более широкая - творческая рецепция сформулированных немецким ученым XIX века Р.Ю.Майером законов сохранения и превращения энергии и ее «вырождения» (равномерного перераспределения), энтропии, а также ницшеанской теории двух общебытийных начал — аполлонического и дионисийского. Последнюю теорию Замятин воспринял как непосредственно из работ Ф.Ницше, так и через близкое ему творчество символистов. Сквозь призму этих двух научных концепций и раскрывается у Замятина неоднозначный образ Англии.
С одной стороны, в английском «уездном» Замятин, бывший до Октября большевиком, увидел то же, что не устраивало его в русской провинции: власть традиций, лицемерие и ханжество, однообразие и регламентированность существования. Мотив ханжества появляется уже в замысле повести «Островитяне» (опубл. в 1918 г.), возникшем из рассказа одного англичанина о том, «что в Лондоне есть люди, живущие очень странной профессией: ловлей любовников в парках». Первый вариант развязки «Островитян» «позже стал жить самостоятельно — в виде рассказа „Ловец человеков“» (напечатан в 1921 г.), — признавался Замятин в статье «Закулисы» (Замятин Е.И. Закулисы // Как мы пишем. Л., 1930. С.34).
По письмам Замятина, написанным весной 1916 года жене из Англии, видно, что жизнь английского Ньюкасля показалась ему однообразной и тоскливой. "<...> Сам Нью-Кастль — какой противный. Все улицы, все жилые дома — одинаковые <...>", «Город большой, но скучный непроходимо. <...> Глупейшие театры — нечто вроде живого кинематографа, добродетельная английская публика… Тоска» (Замятин Е. И. Рукописное наследие // Рукописные памятники. СПг., 1997. Вып. 3. Ч.1. С.196, 197). Эти впечатления художественно преломились в образе Джесмонда.
Для буржуазно-дворянской среды Джесмонда, где происходит действие повести «Островитяне», характерны аполлоническое (в ницшеанском смысле) чувство меры, самоограничение, покой, тенденция к застыванию внешних форм существования (см.: Ницше Ф. Сочинения: В 2 т. М., 1996. Т.1. С.61, 92-93), или, по Замятину, энтропия. Это видно, в частности, в пронизанном иронией коллективном портрете представителей джесмондской среды, а также в образе викария Дьюли, автора книги «Завет Принудительного Спасения», подчинившего своей власти религиозную общину, постепенно перерождающуюся в тоталитарную секту, члены которой ведут аскетический образ жизни, ратуют за строго моральное поведение, часто посещают церковь и пытаются приобщить к ней окружающих. "… Праведны как <...> устрицы, и серьезны — как непромокаемые сапоги", — иронизирует по поводу англичан адвокат-ирландец О'Келли, а вместе с ним и автор. Почему? Английский литературовед Д.Й. Ричардс считает, что наиболее явно энтропия проявлялась в религиозной сфере и поэтому писатель, враг «всякой установленной религии», принял показное благочестие заспецифически английскую или западную черту и сатирически изобразил его в «Островитянах» и «Ловце человеков» (см.: Richards D.J. Zamyatin: A Soviet Heretic. London, 1962).
Среди персонажей данной группы выделяется Дьюли, как бы претендующий на роль бога, приписывающий себе право спасать, наказывать своих ближних, всячески ограничивать и регламентировать их жизнь.
Цель такой регламентации — сделать из людей послушных, лишенных индивидуальности человекообразных роботов. Замятин-сатирик находит для выражения сухой рассудочности супругов Дьюли, а также идейных сторонников викария гротескную метафору «человек-машина», основанную на сравнении жизни этих персонажей с механизмами. Метафора «человек-машина» раскрывает бесчеловечность героя-идеолога, намеревающегося создать земной рай с помощью огня и меча: "<...> мы, мы — каждый из нас — должны гнать ближних по стезе спасения, гнать — скорпионами, гнать — как рабов. Пусть будут лучше рабами господа, чем свободными сынами сатаны..." (Замятин Е.И. Собрание сочинений: В 4 т. М., 1929. Т.3. С.65). В «Островитянах» показано несоответствие между благородной целью и средствами ее достижения. Желая спасти пытающегося «выломаться» из джесмондского общества сэра Кембла, «праведник» вместе со своими сторонниками следит за невестой и другом молодого джентльмена, что приводит в конце концов не к спасению, а к гибели героя.
Персонажам этого типа присущи «аполлоническая» определенность и внутренняя застылось, которая передается через внешнюю статуарность. Герой рассказа «Ловец человеков», «апостол»Общества борьбы с пороком Краггс постоянно сравнивается с чугунным монументиком, а его жена до тех пор, пока она не изведала чувства любви, с мрамором. Приведенные сравнения воссоздают бедность данного психологического типа и способствуют созданию примитивистских образов. Предельное выражение эта аполлоническая, или энтропийная тенденция получает в передающем позицию автора высказывании О`Келли: «Через несколько лет любопытный путешественник найдет в Англии объизвестленных неподвижных людей, известняк в форме деревьев, собак, облаков...» (Там же, с.69). Слова О’Келли — философски-символическое обобщение всего негативного, увиденного писателем в «островитянах».
Если в образах своих английских и шотландских героев писатель больше акцентирует рациональное, сознательное, то поведением его ирландцев — циничного, умного скептика О'Келли, артистки Нанси — а такжелюдей искусства очаровательной танцовщицы Диди, одаренного органиста Бэйли управляет дионисийское — иррациональн ое, стихийное,бессознательное начало. По Замятину, полная энергии ирландская кровь «больше похожа на вино, чем на медленную благоразумную жидкость, которая течет в жилах у англичан» (статья «Ричард Бринсли Шеридан» // Замятин Е.И. Избранные произведения: В 2 т. М., 1990. Т. 2. С.333).
Автор симпатизирует героям второго типа, так как им присущи наслаждение нетривиальными размышлениями, свободное проявление чувств, пренебрежение общественными условностями и моральными нормами, непредсказуемость поведения. Эти герои по-настоящему раскрываются не в уныло энтропийном, однообразном Джесмонде, а в загородном Санди-Бае с его вызывающим страсть бурным морем и кипятящим кровь солнцем. Замятин по-своему художественно преломляет здесь ницшеанское понимание дионисийства, соединяя его, по словам американского исследователя А.Шейна, с понятием солнечной энергии у Р.Майера. Оба эти понятия становятся у Замятина символами пылких страстей, разрушающих вялое мещанское равновесие (см.: Shane A. The Life and Works of Evgenij Zamyatin. Berkely; Los Angeles, 1968). В восприятии героев творческого склада поэтизируются тонущие в тумане Джесмонд и Лондон. Так рождаются волшебные видения в духе полотен К.Моне.
Особенно значим образ О'Келли. В нем синтезированы лучшие, с точки зрения Замятина, качества народа Великобритании, проявившиеся у представителей разных сословий в разные периоды национальной истории. Здесь и свободолюбиесапожника Джона, сожженного за верность Лютеровой ереси, и отвага аристократа Риччио, влюбленного в Марию Стюарт, и бунтарство Оливера Кромвеля. Эти разные события из английской истории объединены общими понятиямиереси и бунта. Еретикии бунтари всегда импонировали Замятину, даже еслиони взрывали лишь устои личной жизни.
О’Келли еще потому так близок писателю, что способен критически воспринимать аполлонические, или энтропийные явления в жизни общества. Слова О’Келли «cчастье — одно из наиболее жирообразующих обстоятельств <...>» (Замятин Е.И. Собрание сочинений: В 4 т. М., 1929. Т.3, с.78) обращены против агрессивно утопической теории Дьюли. О’Келли словно Мефистофель, девиз которого — вечный бунт, разрушение, возмущение покоя. Рыжий адвокат обладает своеобразной модернистской гармонией порока и безобразия, он явно подражает имморалисту О.Уайльду, который упоминается в повести отнюдь не случайно. Как и он, О'Келли проповедует свободуповедения, даже если эта свобода связана с несчастьем и гибелью .
По точной оценке А. Шейна, «Островитяне» — несомненная художественная удача писателя. Подтверждение тому — оригинальная трактовка старых тем любви, революции и мещанства (см.: Shane A. The Life and Works of Evgenij Zamyatin).
После «Островитян» и «Ловца человеков» вернувшегося на родину Замятина стали считать антизападником. Однако, как справедливо замечает Ричардс, «Замятин был оппонентом не Запада, а энтропии, попыток сдерживать спонтанное и свободное проявление человеческой индивидуальности» (Richards D.J. Zamyatin: A Soviet Heretic.).
В трудные послереволюционные годы Замятину пригодилось прекрасное знание английского языка, понимание английской и американской культуры. С 1918 по 1924 г. он является членом редколлегии и заведующим редакцией в издательстве «Всемирная литература». Замятин пишет яркие и глубокие предисловия к изданиям сочинений Г.Уэллса, Дж.Лондона, О.Генри. В 1931 г. Замятин посвящает статью творчеству Р.Б.Шеридана. Писатель не случайно обращается именно к этим именам. Его привлекает родственный собственному психологическому складу тип индивидуальности бунтаря и «еретика», ломающего литературные каноны. Особенно близкой своеобразным сочетанием фантастики и интеллектуализма, на основе чего зарождался жанр антиутопии, была русскому писателю проза Г.Уэллса.
Все эти годы образ Англии продолжал жить в творческом сознании Замятина и получил новое художественное воплощение в пьесе «Блоха» /1924/, написанной по мотивам лесковского сказа о Левше. Оставаясь по-прежнему неоднозначным, образ Англиистал здесьболее игровым и колоритным, что обусловлено самим жанром пьесы-игры, укорененной в почве русского народного балагана и в то же время творчески преломляющей традиции итальянского театра масок (dell'arte).
В письме от 22.II.1924 г. из Ленинграда А.Д.Дикому, режиссеру МХАТа 2, драматург подчеркивает, что в замысле его будущей пьесы для него самое важное «русская сказка» и что пьеса задумана «в виде скоморошьей игры, русского Гоцци». А скоморохи из его пьесы — «гоццевские Панталоны, Тарталья и Бригелла <...>» (Дикий А.Д. Переписка с Е.И. Замятиным и Б.М. Кустодиевым по поводу спектакля «Блоха» // Дикий А.Д. Избранное. М., 1976. С.336). Как видно, Замятин активно искал некий русский аналог классической «комедии масок».
Затронутая в этом произведении проблема «Россия и Запад» раскрывается с помощью противопоставления России и Англии. Сюжетная основа пьесы — состязание между английскими мастерами, которые сделали стальную блоху-нимфозорию, и тульскими оружейниками, подковавшими ее, из-за чего она перестала танцевать. Если в «Островитянах» велось исследование разных оттенков внутри одного национального типа, то в «Блохе» показаны различия национальных менталитетов двух народов.
Англичан отличает профессионализм, зиждящийся, прежде всего на образованности, а техническое творчество русских, чуждое строгих расчетов, результат природной одаренности. Иначе говоря, Англия в пьесе — символ европейской цивилизации, а Россия — художественный знак, указывающий на дикарскую культуру. При этом две страны в «Блохе» не только противопоставляются.
Россию и Англию в «Блохе» объединяет то, что они показаны в восприятии не автора, а «русского мужика». Это блестяще передал в художественном оформлении спектакля во МХАТе 2 Б.М.Кустодиев. Английские «химики-механики» из третьего действия походили на русских купцов, негр-половой — на трактирного «Ваньку» (см.: Эткинд М.Г. Б.М.Кустодиев. Л., 1960. С.169). Жизненные реалии, раскрывавшиеся в репликах «аглицких» мастеров, также были и английскими и русскими: «А это для топоту, когда казачка, ли нашего аглицкого камаринского плясать. Мы это очень уважаем», "<...> Ну, камрад, нашей русской горькой для прокладочки? А?" (Замятин Е.И. Собрание сочинений. Т.1. С.223, 223-224). Такой же колоритно-синтетичной являлась речь английских персонажей. В третьем действии пьесы даны в русской транскрипции английские «ес», «донтандерстэнд» и «камрад», разговор англичан и Левши представляет собойудачную словесную игру, основанную на созвучии английского «камрад» с русским «кому рада, а кому и не рада». Пересказанная туляком-сказителем, речь англичан вобрала в себя образность и шутливость и разговорной русской речи. С помощью подобного макаронического языка воплощается идея необходимости синтеза научных и культурных достижений России и Запада (в данном случае Англии).
Изображая жизнь в Лондоне, писатель, с одной стороны, прибегает к реалиям, свидетельствующим о высоком уровне развития цивилизации — науки и техники, автоматически двигающихся стола и стульев, «буреметра» (барометра), радиотелефона, часов и т.д. С другой стороны, в «Блохе», как и в повести «Островитяне» и ее сценической версии — трагикомедии «Общество почетных звонарей», гротескно заострены неприятно поразившие писателя рационалистичность и строгая регламентированность поведения англичан. Эти качества раскрываются в лейтмотивном для третьего действия эпизоде сверки часов английскими мастерами. Образ часов превращается здесь в символ рационалистической западной цивилизации.
«Англия все — техника, ад <...>», — писал Замятину о концепции третьего действия пьесы режиссер МХАТ 2 А.Д.Дикий (Дикий А.Д. Переписка с Е.И.Замятиным и Б.М.Кустодиевым по поводу спектакля «Блоха». С.357). Такие ассоциации укреплялись в сцене в «пищеприемной комнате» с помощью образов железной трубы с вырывающимся из нее пламенем, пудинга с зажженным ромом, а также искр и грохота, вызванных неумелым обращением Левши с техническими приспособлениями (см. также: Там же. С.355). Как видно, в этой сцене все должно было напоминать об адском пекле. Есть у Замятина и материализованный образ нечистой силы — негр-половой. В каламбурном диалоге с ним Левши звучит одна из главных тем третьего действия: «Половой. Ес, ес. Левша. Бес — истинно! Чистый бес» (Замятин Е.И. Собрание сочинений. Т.1. С.220). Образ полового-беса резко отличается здесь от скрыто инфернальных образов героев повести «Островитяне». Он не связан с центральной замятинской философской концепцией энергийно-дионисийского, революционного начала, а близок тому значению, которое придают бесу деятели христианской Церкви. Однакообразы полового-беса и адского пекла лишены метафизического содержания. Они указывают на скрыто метафорическое изображение технократической Англии как ада.
Опаснее всего здесь для Левши «аглицкие» мастера, старающиеся выманить у него тульский секрет и доказать ему превосходство английской науки и техники над русской, но получающие с его стороны отпор, хотя Левша живо интересуется достижениями английской науки и техники и нередко испытывает в Лондоне чувство профессиональной гордости.
Противоречивость чувств Левши особенно ярко видна в эпизоде с «аглицкой девкой Мерей». В сцене эротического искушения Левши «голой техникой» несмотря на соблазн женитьбы на похожей на его Машку Мере в душе героя пьесы берут верх его лучшие качества — патриотизм и верность любимой. Поэтому, не выдав секрет, Левша возвращается в Россию.
Примечательно, что в сцене спора с «аглицкими мастерами» у Замятина отсутствует важный для Лескова — автора «Соборян» мотив превосходства православной веры над другими христианскими конфессиями. Вновь сказывается неприязнь писателя к любой «установленной религии».
В четвертом, последнем, акте завершается сопоставление двух разных национальных укладов — Англии и России. Именно здесь неоднозначно оценивается русский жизненный уклад и возникает образ России — отсталой азиатской страны. В неразвитости науки, равнодушном и жестоком отношении к способным людям — причины драматичной судьбы Левши. Драматизм прорывается наружу в кульминации, когда Левша узнает, что подкованная туляками блоха не танцует: «Левша (в ужасе). Из… из… изгадили, знычть? Мы? Я?
Химик-механик. Ты. Что я тебе про арифметику-то говорил — помнишь? Оно самое» (Там же. С.247). Позиция Замятина, мечтающего, подобно Лескову, о синтезе достижений западной цивилизации с русской культурой, раскрыта во мнении аглицкого мастера о Левше: «Ну, если бы он и правой взялся, да образование ему мало-мале — так наше дело табак!» (Там же. С.224).
Несколько изменив мысль Ричардса, скажем, что образ Англии в творчестве Замятина отражает присущий писателю синтез разных мировоззренческих традиций: подобно западникам, он восхищается развитием западной науки, техники, искусства, подобно славянофилам, отрицает западные социальные и экономические структуры и испытывает особую вражду по отношению к западноевропейскому среднему классу, в котором усматривает квинтэссенцию мещанства (см.: Richards D.J. Zamyatin: A Soviet Heretic.). И все жеусловие будущего процветания России Замятин видел в соединении ее собственных достижений с западными, прежде всего английскими. В этом уникальность его личной писательской позиции.
А синтез двух научных концепций — майеровской и ницшеанской в произведениях на английскую тему обнаруживает близость творчества писателя философско-эстетическим исканиям «серебряного века», особенно русскому символизму.