Реферат: Брюсов

Вперед, мечта, мой верный вол!

Неволей, если не охотой!

Я близ тебя, мой кнут тяжел,

Я сам тружусь, и ты работай!

Строки, взятые как эпиграф, были написаны Брюсовым в1902 году, когда вся читающая Россия видела в нем лидера русского символизма,истинно декадентского поэта. Однако в этих строках мечта, долженствующая порасхожим канонам декаданса парить, прорываться в иррациональное, ловитьуходящие, ускользающие образы, обращается в тяжко влекущего свой груз вола.

Русский символизм был прочно связан в читательскомпредставлении с визионерством, неустойчивостью и туманностью чувств, мнений,красок, со стремлением уловить нечто запредельное, с мистицизмом. (У Брюсоваможно встретить немало стихов, казалось бы отвечающих таким представлениям,стихов, где поэтизируется одиночество, отъединенностьчеловека в людском море, духовная опустошенность! Но даже в первые годытворческого пути у него нередки стихи о «молодой суете городов», емусвойственна четкая картинность, фламандская живописность в передаче жизненныхвпечатлений и исторических образов.

         Этотконтраст, соединение, казалось бы несоединимых черт представляет собой одну изособенностей брюсовской поэзии и его творческогопути. Быть может, никто из русских поэтов столь быстро и остро не почувствовалбесперспективность символизма, ограниченность его литературной программы; ноименно Брюсова критика нарекла классиком символизма, Причем это суждениедержалось и тогда, когда символизм был давно мертв, сообщество поэтов, егоисповедовавших, распалось, а сам Брюсов четко объяснил свое отношение к нему ипричины перехода на иные литературные позиции. Правда, Брюсов давал немалооснований для подобных утверждений. Обращаясь к новым темам, властно раздвигаягоризонты поэтического творчества, открывая новые возможности стиха, он в то жевремя оставался адептом тех учений, от которых сам же уходил...

Три с не большим десятилетия продолжалась еготворческая жизнь. Брюсов умер, когда ему едва минуло пятьдесят лет. За этиотносительно короткие годы он прошел необычайно яркий путь. Один из самыхрьяных участников разного рода декадентских изданий и манифестаций, позжесближается с М. Горьким, после Великой Октябрьской социалистической революцииоткрыто переходит на сторону победившего народа, не только принимает совершившийсяисторический поворот, но становится одним из активных строителей новой жизни,вступает Коммунистическую партию, ведет большую работу по организациииздательского дела, подготовке литературных кадров, налаживанию литературнойжизни в молодой Советской стране.

Есть нечто общее, что соединяло между собой все этапытворческого пути этого выдающегося писателя. Убежденность в неумирающейценности завоеваний человеческого духа, вера в силу человека, уверенность в егоспособности преодолеть все сложности жизни, разгадать все мировые загадки,решить любые вопросы и построить новый мир, достойный человеческого гения,—неизменно одушевляли Брюсова. Он оставался верен этим представлениям — нетолько как содержательной, сюжетной линии творчества, но как позиции, точкезрения на историю в современность — оставался верен всю свою жизнь.

Валерий Яковлевич Брюсов родился 1 (13) декабря 1873года в Москве, в купеческой семье среднего достатка. Позднее он писал: «Я былпервым ребенком и явился на свет, когда еще отец и мама переживали сильнейшеевлияние идей своего времени. Естественно, они с жаром предались моемувоспитанию и притом на самых рациональных основах… Под влиянием своихубеждений родители мои очень низко ставили фантазию и даже все искусства, все художественное»1. В автобиографии он дополнял: «С младенчества я видел вокруг себя книги (отецсоставил себе довольно хорошую библиотеку) и слышал разговоры об «умныхвещах»… От сказок, от всякой «чертовщины» меня усердно оберегали. Зато обидеях Дарвина и о принципах материализма я узнал раньше, чем научилсяумножению… Я… не читал ни Толстого, ни Тургенева, ни даже Пушкина; изо всехпоэтов у нас в доме было сделано исключение только для Некрасова, и мальчикамбольшинство его стихов я знал наизусть»2.        

Детство и юношеские годы Брюсова не отмечены чем-либоособенным. Гимназия, которую он окончил в 1893 году все более глубокоеувлечение чтением, литературой. Потом историко-филологический факультетМосковского университета. Десяти — пятнадцатилетним подростком он пробует своисилы в поэзии и прозе, пытается переводить античных и новых авторов.«Страсть… моя к литературе все возрастала,— вспоминал он позже.— Беспрестанноначинал я новые произведения. Я писал стихи, так много, что скоро исписал всю«шестую тетрадь Роёsie,подаренную мне. Я перепробовал все формы — сонеты, терцины, октавы, триолеты,рондо, все размеры. Я писал драмы, рассказы, романы… Каждый день увлекал менявсе дальше. Па пути в гимназию я обдумывал новые произведения, вечером, вместотого, чтобы учить уроки, я писал… У меня набирались громадные пакетыисписанной бумаги».

Все более ясным становилось желание Целиком посвятитьсебя литературному творчеству. К гимназическим годам относятся и его первыевыступления в печати в том числе и такой характерный случай. Поместив в «Листкеобъявлений и спорта» небольшую заметку без подписи, Брюсов в другом журналевыступил под псевдонимом с возражением на свою же статью. Он намеревался дажепродолжить эту полемику с самим собой, но отказался издатель. Эта первая, ещеполудетская мистификация явилась своеобразной прелюдией к тем развернутыммистификациям будущих лет, когда он создавал несуществующих поэтов, публиковалстихи под столь разными и причудливыми псевдонимами, что исследователи и понынеспорят об их авторстве.

Весной 1894 года вышла из печати тоненькая книжкастихов под названием «Русские символисты». За ней последовали еще две такие жетонкие тетрадки. Стихи  и переводы,помещенные в них, были подписаны самыми разными именами. Создавалось впечатление,что выступает большая группа новых поэтов. В действительности большинствостихотворений принадлежало одному Брюсову. Даже обращение к желающимучаствовать в данных выпусках с просьбой направлять свои произведения«Владимиру Александровичу Маслову. Москва. Почтамт», которым завершалосьпредисловие «От издателя» в первом выпуске, тоже было своего родамистификацией. Под этим именем скрывался сам Брюсов.

         Появление сборников было воспринятокак литературный курьез. Посыпались рецензии, критические статьи, шутки,пародии. Рецензент «Нового времени», к примеру, гаерничал, рассуждая, что этипроизведения доставят удовольствие только тем, «кто не прочь расширитьселезенку здоровым смехом».     ,

В следующем, 1885 году вышел сборник “Chefsd’oevre”(Шедевры»), подписанный     полым именем автора. В 1897 году появиласькнига новых стихов “Meeumesse” («Это — я»). Стихи этих сборников, так же как и«Русских символистов», ошеломляли своей необычностью, дразнили воображениенепривычными образами и даже пугали читателя. То его убеждали, что любовь — это«палящий полдень Явы», то приглашали мечтать «о лесах криптомерии» илиразделить утверждения автора о ненависти к родине и любви к некоему «идеалучеловека». Но за этими внешними эффектами и эпатажем, за присутствовавшим вопределенной мере стремлением вызвать литературный скандал, вырисовывалосьнечто более серьезное и глубокое.

Конечно, за строками о журчащей Годаверине было никакой реальной Индии. Это была чистая условность. Пряная экзотичностьподобных образов служила прежде всего резким противопоставлением,господствовавшим канонам слащавости, поэтической сглаженности и красивости.Известно объяснение популярных строк, вызвавших в то время немало ироническихкомментариев:

Тень не созданных созданий

Колыхается во сне,

Словно лопасти латаний

На эмалевой стене.

По этому объяснению: латании — комнатные пальмы, чьирезные листья отражались по вечерам на кафельном зеркале печки в комнатеБрюсова. То же самое и о месяце, который в этом стихотворении оказывается пососедству с луной. Здесь, по словам жены Брюсова, подразумевался большойфонарь, горевший напротив окна его комнаты. Вполне возможно, что толчками ксозданию этих образов послужили именно эти житейские впечатления. Но важноздесь другое — стремление Брюсова придать вещественность этим преходящимвпечатлениям, четко их зафиксировать, сообщить зыбким и неясным чувствам иощущениям особую рельефность. Также и любовные стихи этих сборников,наполненные ошарашивающими сравнениями и уподоблениями, их яркие и странныекартины служили тому, чтобы раскрыть силу человеческого чувства, богатствострастей и желаний человека. Брюсов писал «Моя любовь — палящий полдень Явы»вовсе не потому, что испытывал какую-то особую, ни на" что не похожую,испепеляющую страсть. Он стремился подчеркнуть этим право человека на такуюлюбовь, на такое чувство.

В «завете», обращенном к «юному поэту»: «Никому несочувствуй, сам же себя полюби беспредельно»,— читается не толькопоследовательная эгоцентричность, не толькопротивопоставление себя миру, но и требование внимания к человеческому духу, квнутренней жизни, интересам и желаниям человека.

 За внешнимстремлением эпатировать публику, поразить ее экзотичностью не то чтобы образов,а больше строк и выражений рисовалось другое — неприятие мира унылого бытия,мещанского благополучия, вялого либерализма. Поэту мог видеться в этом протестпротив условий жизни, гнетущих человека, душащих и уродующих его, противвсевластных норм мещанского комфорта и жизненного благополучия.

Разумеется, здесь была вполне реальная опасность.Опасность эстетизации, превращения дерзостных вызововобщественному мнению в комфортный элемент этого же общественного мнения, когдаподобные «вызовы» становились привычными для буржуазных нравов и воззрений.История русского декаданса, когда лет через десять—пятнадцать послевозникновения явно обнаружилась и его творческая бесперспективность и то, чтоон в высшей степени устраивает то самое общество, субъективным протестом противкоторого он был в определенной степени рожден, четко это подтверждает. Правда,понимания этого у юноши Брюсова еще, естественно, не было.

Есть еще одна характерная грань в юношеских стихахБрюсова. Составляя уже зрелым поэтом свой сборник «Juvenilla» («Юношеское»), который в свое время не увидел света,потому что у автора не хватило денег на издание, Брюсов открыл его быстроставшим популярным «Сонетом к форме»:

Есть тонкие властительные связи

Меж контуром и запахом цветка.

Так бриллиант невидим нам, пока

Под гранями не оживет в алмазе.

Так образы изменчивых фантазий,

Бегущие, как в небе облака,

Окаменев, живут потом века

В отточенной и завершеннойфразе.

Слова об «отточенной завершенной фразе» стали дляБрюсова своего рода сrеdо его литературной деятельности.Уже в юношеских стихах видно стремление к почти математической выверенности стихотворных строк, стремление использоватьвсе известные размеры и системы просодии. Он пытается даже, взяв в качествеобразца опыты древнеримских лириков, создавать однострочные стихотворения.Таково знаменитое «О, закрой свои бледные ноги». В брюсовскихтетрадях тех лет можно найти еще примеры подобных стихов. Он с полнойсерьезностью относился к этим попыткам, оправдывая их не только историческимопытом, но и тем, что «идеалом для поэта должен быть один такой стих, которыйсказал бы душе читателя все то, что хотел сказать ему поэт...» *. Брюсовпробует писать стихи в духе японского и китайского стихосложения, активноразрабатывает новые приемы версификации, пытается применить в русском стихе тоновое, что вводили во Франции Бодлер, Верден и Малларме.

В первых сборниках Брюсова ясно слышны отзвуки многихфранцузских поэтов второй половины XIX века. В них звучат демонические темы Бодлера, напевные медитации Верлена, вызывающаяраскованность Рембо. Многое было взято Брюсовым и из их эстетических программ.'Свою зависимость от французских символистов Брюсов не скрывал. Эти воздействиясовмещаются с влиянием Г. Гейне, сказывающимся в иронических интонациях,эмоциональности, подчеркнутом протесте против ханжества.

Брюсов довольно быстро почувствовал ограниченностьсвоих первых поэтических шагов. «Нет! не читай этих вымыслов диких»,—обращается он к читательнице своей первой книги. Потом повторяет: «Моипрозренья были  дики». В «Meeumesse» у него возникает тема одиночества, горькое ощущениеотсутствия контакта с окружающими.

Хотя он по-прежнему провозглашает:

Я  не знаю других обязательств,

Кроме девственной веры в себя,—

но все чаще начинает говорить о невозможностичеловеческой духовной близости из-за характера жизненных условий. «Вбезжизненном мире живу»,— замечает он в одном из стихотворений. Эта темабезжизненного мира начинает развиваться все полнее и полнее. Его лирическийгерой — все чаще прохожий, одинокий путник, никому и ничему не нужный человек.«Бреду в молчаньи одиноком» — одно из самыххарактерных настроений героя Брюсова в «Meeumesse». Слова «бродить», «брести» становятся одними изсамых любимых: «И снова бредешь ты в толпе неизменной...», «Тихо бреду я,печальный...», «Меж людей, как в тумане, брожу...» и т. д.

Эта горестная нота одиночества, бродяжничества,бесприютности иногда приобретает очертания жуткие:

Мне снилось:мертвенно-бессильный,

Почти жилец земли могильной,

Я глухо близился к концу.

И бывший друг пришел к кровати

И, бормоча слова проклятий,

Меня ударил по лицу.

Нет ничего в мире, что может поддержать человека,примирить его с жизнью, даже друг на пороге могилы оказывается врагом. Кругомвраги. Конечно, Брюсов еще не видел социальных причин распадения людскихсвязей, источников отчуждения, но само обращение к этой теме,— и не в видеслезливых сетований надсоновского характера, а какмужественное и суровое признание бесчеловечности жизненных обстоятельств,—говорило о потенциальных возможностях его таланта.

Первые авторские сборники Брюсов выпускал еще будучистудентом Московского университета. В 1899 году он заканчивает его и начинаетсотрудничать в журнале «Русский архив» Это был историко-литературный журнал, настраницах которого впервые увидели свет многие замечательные документы отечественнойистории, Четырехлетняя работа Брюсова в журнале отвечала одной из самыхкоренных особенностей его творческого склада — глубокому интересу к накопленнойчеловечеством культуре. По существу, здесь началась работа Брюсова в областиистории русской литературы. Все последующие годы он не оставлялисторико-литературных занятий. Это значительная и важная часть его наследия. Снеобычайной скрупулезностью Брюсов исследовал мельчайшие детали стиля многихписателей, обстоятельства возникновения тех или иных произведений. Онвнимательно следил за специальными изданиями, посвященными истории русскойпоэзии и был их взыскательным критиком. Дарование Брюсова — историка русской иевропейской литературы, особенно поэзии, видно в его многочисленных статьях оновых и старых' поэтах. Брюсов был одним из ведущих специалистов в этойобласти; и под конец жизни с полным основанием писал: «Сейчас я чувствую себясведущим, как никто, в вопросах русской метрики и метрики вообще. Прекраснознаю историю русской поэзии, особенно XVIII век, эпоху Пушкина и современность.Я специалист по биографии Пушкина и Тютчева и никому не уступлю в этойобласти». Основы этого знания были заложены именно в эти, студенческие и первыепослестуденческие, годы.

В конце 90-х годов происходят значительные перемены вмодернистски течениях в литературе. Если в начале и середине 90-х годовмодернизм обнаруживал себя отдельными разрозненными выступлениями ряда поэтов ипублицистов, то на рубеже веков он постепенно приобретает все более оформленныйи широкий характер. В 1899 году вышел первый номер журнала «Мир искусства».Начатый как чисто художнический, журнал позже обращается и к литературе. В 1901году в Москве возникает издательство «Скорпион», ставшее основным центром,вокруг которого группировались символисты. В эти годы Брюсов знакомится исближается с К. Бальмонтом. В его окружении появляются А. Курсинский,А. Миропольский, Г. Бахмани другие молодые литераторы, тяготевшие к «новой поэзии». Символизм (в газетахтого времени чаще говорилось просто «декадентство») постепенно вырисовываетсяне как вздорное увлечение нескольких молодых поэтов, а как определенноелитературное течение. Уже отпала необходимость публиковать статьи и стихи подмногочисленными псевдонимами, чтобы создать видимость школы. Она начала своесуществование.

Одной из первых книг, выпущенных книгоиздательством«Скорпион», стад сборник Брюсова «TertiaVigilia» («Третья стража»). Ставшие самыми известными ипопулярными стихи этой книги были объединены в раздел «Любимцы веков». Этотзаголовок будет встречаться не раз в его последующих сборниках. Иногдааналогичные разделы он будет называть иначе («Правда вечная кумиров»,«Властительные тени», «Образы святые» и т. п.), но практически в каждомсборнике будет появляться раздел или цикл стихотворений, посвященных истории.

В «Третьей страже» перед нами проходят древняяАссирия, Двуречье, Египет, Греция, Рим, европейскоесредневековье и Возрождение, первые века отечественной истории и относительноблизкое по времени событие — наполеоновская эпопея. Под пером поэта возникают иреальные исторические лица, и герои мифов, безымянные персонажи разных эпох,долженствующие выразить характерные черты своего времени. Стихи Брюсованаписаны по-разному: одни — как бы от лица самих героев («Ассаргадон»,«Клеопатра», «Цирцея»), другие — от имени автора, словно бы ставшего свидетелемтех или иных событий («Халдейский пастух», «Скифы», «Данте в Венеции»), или ввиде размышлений поэта о судьбе иных цивилизаций и героев прошлого. Но все этистихи меньше всего напоминают «реконструкцию прошлого»; стремление поэта вовсене в том, чтобы рисовать картины на исторические темы. В них ощутимо бьетсяпульс современности.-

Безумцы и поэты наших дней

В согласном хоре смеха ипрезренья

Встречают голос и родныхтеней,—

так начинает Брюсов стихотворение об одном из своихлюбимых героев — Данте. «Голос родных теней» дорог поэту не только величиеммысли героев прошлых эпох, но и тем, что в нем явственно слышно то, чтоособенно важно сейчас самому поэту.

 Героев Брюсоваобъединяет ясность и определенность характера, дерзновенность мысли,преданность избранному пути, страстность служения своему призванию и своемуисторическому предназначению. И ассирийский царь-завоеватель, и безымянныйхалдейский пастух, который «первый начертал пути своих планет», и Данте,«веривший в величие людей», и все остальные его герои — разрушители исозидатели — при всей несовместимости и по существу противоположности своихпоступков — все они прежде всего деятельны. Брюсова привлекает сила ума и духаэтих людей, дарующая им возможность возвыситься над сиюминутными будничнымизаботами и мелкими страстями, открыть неведомое, повести мир к новым рубежам.Правда, герои Брюсова всегда одиноки, ими движет Рок, или личная жаждапознания, или страсть к власти. Никому из них не свойственно чувство служениялюдям, никто не идет на самопожертвование, но в то же время сила и страстностьих характеров, устремленность к единой цели не только поднимает их надзаурядностью, но как бы превращает в творцов истории.

Объясняя и пытаясь  внутренне  оправдать   вызывающее одиночество своих героев, Брюсовзамечает:

К нам немного доходит изпрошлого мира,

Из минувших столетий,— немногоимен;

Только редкие души, как луч Алтаира,

Как звезда, нам сияют из безднывремен.

Возможно, ощущение разъединенности этих героев слюдьми своего времени приводили Брюсова к излишней картинности, определеннойриторичности и холодности в некоторых из этих стихов.Тонкопочувствовав эту особенность, Горький писал в рецензии на «Третью стражу», чтоБрюсов «во всех стихотворениях этого цикла напоминает почему-то о благополучноздравствующем французском академике-поэте Хозе Марии Эредиа». Сравнивая Брюсова с  поэтом-парнасцем Эредиа,Горький намекал на определенную «отстраненность» Брюсова от героев, холодностьего красок, некоторую музейную глянцевитость и картинную экзотичность егогероев. Не соглашаясь с критикой Горького, Брюсов писал ему: «… отличие их отсонетов Эредиа важное. У того все изображено состороны, а у меня везде — ив «Скифах», и в «Ассаргадоне»,и в «Данте» — везде мое «я». Право же, дьявольская разница!».

В этом споре правда была все же на стороне Горького. Брюсовское «я» действительно очень ощутимо во многихстихах, но, декларируя свою близость к разным историческим персонажам, Брюсовпо существу оставался безразличен к самой сути их дела.

Я все мечты люблю, мне дорогивсе речи,

И всем богам я посвящаю стих,—

заявлял он в программном для этого сборникастихотворении «Я». Это поклонение «всем богам» оборачивалось бесстрастием, аиногда и сухой риторикой.

В «Третьей страже» Брюсов продолжает и развиваетурбанистическую тему, основы которой были заложены в ранних сборниках?? Онписал И. Бунину: «… мы мало наблюдаем город, мы в нем только живем и почему-тоназываем природой только дорожки в саду, словно не природа камни тротуаров,узкие дали улиц и светлое небо с очертаниями крыш. Когда-нибудь город будеттаким, как я мечтаю, в дни отдаленные, в дни жизни, преисполненные восторга.Тогда найдут и узнают всю красоту телеграфных проволок, стройных стен ижелезных решеток» (I, 595).

Брюсов в эти годы немало строк посвящает городскойжизни, городскому пейзажу. Дом у него — это именно городская квартира, кудадоносится уличный шум, звонки трамваев, гудки автомобилей и т. п. («Когдаопускается штора...» и др.). Он любуется городом, прямо говорит:

Я люблю большие дома 

И узкие улицы города,—

но это не заглушает для него режущих диссонансов, незакрывает давящей, античеловеческой сути жизненных отношений, жизненногонеустройства. Доминирующее ощущение — одиночество, мертвенность обстановки.Город подчиняет себе человека, подавляет его, делает беззащитным и слабым. В брюсовских стихах варьируются строки: «В ущельи безжизненных зданий», «Среди неподвижных зданий».Мертвыми он называет дома, мертво-бесстрастными — улицы. Ощущение мертвящейвраждебности диктует ему жестокие признания: «В городе я — как в могиле…Каждая комната — гроб!» Его начинает преследовать видение мертвого города,конца света, не то чтобы бренности, а обреченности жизни. Современный мирпредставляется незавершенным зданием, где по шатким строительным лесамдвигаются растерянные, не ведающие смысла этого блуждания люди  («В неконченом здании»).  Строительные леса качаются, дрожат, онивот-вот рухнут.

В его воображении возникает «близ яркой звездыумирающий мир». И хотя здесь он говорит о мире, находящемся где-то в просторахвселенной, речь идет, разумеется, о земной цивилизации. Он рисует безжизненные,брошенные обитателями города («В дни запустении»). Лишь одинокий смельчак рискуетвернуться сюда, чтобы познать былое. Даже путник, проходящий осенью мимозаколоченных летних дач, представляется ему гостем из далеких столетий:

Так в сон столицы опустелой

Войдет неведомый пришлец.

«Унылый и усталый» мир близится к концу; возможно,стоит на роковой черте, за которой — или опустошенность, духовная приниженностьчеловека, его рабская покорность веками установленным порядкам, или взрывстихийных сил протеста против губящих все живое установлений,— такова сутьпоэмы «Замкнутые». Брюсов убежден:

И все, что нас гнетет, снесет исвеет время,

Все чувства давние, всю властьзаветных слов,

И по земле взойдет неведомоеплемя,

И будет снова мир таинственен инов.

Конечно, в восприятии и понимании Брюсова,надвигающийся катаклизм — это не социальная революция, и обреченная на гибельцивилизация — не обусловленный капиталистическими порядками образ жизни людей.Он не знает, кто и что несет гибель данной цивилизации, но ее обреченность,конечность ощущает ясно. Он не знает, и кто придет на смену нынешнемупоколению, недаром у него так часто звучит эпитет «неведомый» — «неведомоеплемя», «неведомый пришлец» и т. п. Поэт улавливает как бы подземный гул. Грозыеще нет, но уже есть ее предощущение. Чувство готовящихся событий пронизываетмногие стихи: «Я — узник, раб в тюрьме, но вижу поле, поле… О солнце! опростор! о высота степей!» Он обращается к своим сотоварищам, зовет их, верит,что они будут впереди, откроют путь к «предсказанному раю».

В мире широком, в море шумящем

Мы — гребень встающей волны.

Странно и сладко житьнастоящим,

Предчувствием песни полны.

Мажорный тон, оптимистическая убежденность вгрядущем обновлении мира составляет одну из самых замечательных черт этой книгиБрюсова.

«Спустя три года после появления «Третьейстражи», в конце 1903года, вышел следующий поэтический сборник Брюсова — «UrbietOrbi»(«Городу и миру»).Газетные фельетонисты не преминулипоехидничать по поводу того, что Брюсов-де мол вообразил себя папой римским(формула «UrbietOrbi» использовалась римскими папами в благословениях).

Вспоминая в «Третьей страже» свои первые выступления впечати, выпуски «Русских символистов», Брюсов писал:

Далеко первая ступень.

Пять беглых лет — как пятьстолетий

Еще более далекими видятся эти годы ему сейчас. Онповторяет: «Давно ушло начало»,— в на то, «чем прежде был», смотрит уже как бысо стороны.

Надо сказать, что за эти годы произошли серьезныеперемены в самом лагере символистов. Наряду с так называемыми «старшими»символистами (К. Бальмонт, 3. Гиппиус, Д. Мережковский, Ф. Сологуб, преждевсего, разумеется, сам Брюсов — к тому времени признанный лидер этой группы)возникли новые имена. В московских литературных кружках начал все чащепоявляться сын известного математика профессора Н. В. Бугаева, студентестественного отделения математического факультета Московского университетаБорис Бугаев (литературную известность он получил иодпсевдонимом Андрей Белый); в Петербурге, а затем и в Москве заговорили омолодом поэте Александре Блоке; в среду символистов вошел племянник известногофилософа Вл. Соловьева Сергей Соловьев и другие. Их стали называть «младшими»символистами, хотя по возрасту они не были так уж далеки от «старших». Междуними и Брюсовым изначально обнаружились существенные разноречия. В обращенном кэтой группе стихотворении (оно так и было названо «Младшим») Брюсов писал:

Они Ее видят! они Ее слышат!

С невестой жених в озаренномдворце!

Светильники тихое пламя колышат,

И отсветы радостно блещут ввенце.

А я безнадежно бреду за оградой

И слушаю говор за длиннойстеной.

Голодное море безумствоватьрадо,

Кидаясь на камни, внизу, подомной.

По свидетельству одного из близких знакомых Брюсова П.Перцова, стихотворение было написано после длительного разговора отолько-только появившихся первых стихах А. Блока. Но смысл и суть этогостихотворения были гораздо шире. Даже самим названием подчеркнут обобщенныйхарактер который Брюсов еще больше усилил, сняв эпиграф из Блока, предпосланныйпервопечатному тексту.

Та, которую «они» видят и слышат,— это Вечная Женственность,Прекрасная Дама, Мировая Душа. Услышать ее — значит приобщиться к некоемуирреальному свету, который озарит душу поэта, поведет за собой, даствозможность достичь высшего знания и высшей гармонии, очищения души. Этимистические упования рационалист Брюсов разделить никак не мог. Поэтому он ирисует себя «за оградой», говорит о «непонятном» свете, о том, что “напрасно”ищет на небе звезду, что он не в силах сорвать ьяжкиезапоры, чтобы проникнуть в храм, где творится священное действо…

   

Брюсов создает образ нового, строящегося мира. Онвидит в нем осуществление лучших идеалов человечества, воспевает волю и силународа, способность противостоять любому врагу, преодолеть разруху. Особыйинтерес вызывает у Брюсова образ вождя революции В. И. Ленина, чья гениальнаямысль вела за собой миллионы. Р траурные дни января 1924 года он пишетпроникновенные строки:

Кто был он? — Вождь, земной Вожатый

Народных воль, кем изменен

Путь человечества, кем сжаты

В один поток волны времен.

Брюсов стал одним из родоначальников советскойлитературной Ленинианы.

Последние поэтические сборники Брюсова примечательны итем, что в них появляются разделы своеобразных стихов, которые сам авторименовал «научной поэзией». Это была давняя идея Брюсова, он развивал ее еще вконце девятисотых годов. «Изменяются воззрения человечества на природу ивселенную...— писал он в 1909 году,— но поэзия как будто не замечает ничего изэтого» 1. И чтобы преодолеть этот разрыв, он пытается ввести в стихи последниеданные точных наук, создает стихи о последних открытиях вплоть до теорииотносительности А. Эйнштейна, о научных предвидениях. Свидетель первых шаговвоздухоплавания, очевидец первых полетов, он немало стихов посвящает авиации,видит в ней огромную победу творческого гения человека и прозорливопредсказывает, что следующим шагом должен стать _ «междупланетный аэро». Так он соприкоснулся с космической эрой в развитиичеловечества.

Рядом с проникновенными и глубокими стихами ореволюции, с тонкими лирическими строками («От столетий, от книг, отвидений...», «Я вырастал в глухое время...» и др.) в его поздних стихах все женемало рассудочности

 я книжности.Последний период его творческого цуги не отмечен столь же значительнымихудожественными достижениями, как первые годы. Больших творческих удач, в этигоды он добивался, пожалуй, в другой области — в исследовательских илитературно-критических работах.

Брюсов внес огромный вклад в строительство новой,советской культуры. Вскоре после переезда Советского правительства изПетрограда в Москву он пришел к народному комиссару просвещения А. В.Луначарскому с предложением сотрудничества и быстро стал одним из активнейшихработников Наркомпроса, в сферу деятельности котороговходило тогда не только собственно просвещение, но, по сути дела, всякультурная работа в стране. Брюсов становится заведующим Библиотечным отделомэтого наркомата (раньше, еще в 1917 году, он начал руководить Всероссийскойкнижной палатой), в 1919 году — заместителем, а несколько позже заведующимЛитературным отделом Наркомпроса. Он возглавляетжурнал «Художественное слово», его статьи, рецензии и обзоры регулярнопоявляются на страницах ведущего литературно-критического журнала того времени«Печать и революция». Одно время председатель, потом почетный членВсероссийского союза поэтов, он был неизменны»! участником, а во многих случаяхи председателем всевозможных литературных вечеров, поэтических концертов,выступлений, дискуссий, диспутов, обсуждений.

Вряд ли можно найти сколько-нибудь примечательноеявление в русской поэзии за эти годы, на которое в той или иной форме неоткликнулся бы Брюсов. В своих статьях он настойчиво предостерегал отторопливости, от стремления забежать вперед, от попыток построения некоейвыдуманной, тепличной «пролетарской культуры», оторванной от всегопредшествующего развития. Ясность исторического мышления Брюсова не позволилаему разделить субъективистские построения вождей Пролеткульта. Он сам такопределил в 1920 году тот. главный критерий, которым руководствовался, оцениваяновые произведения, рожденные Октябрем: «Мы ждем глубокого переворота в русскойлитературе, ждем произведений, которые воплотят в себе дух нашей революции, иприветствуем все первые намеки на такое воплощение. Но торопить художественноетворчество никто не в силах. Дело не в том, чтобы писать о революции, но чтобыхудожественно претворить ее. Мы твердо верим, что все русские писатели старшегои младшего поколения, оставшиеся верными России, не могут не понять все величиепереживаемого нами исторического момента и не могут не найти для выражения егоярких образов в своем творчестве» 1.

Брюсов придавал особенно большое значение воспитаниюмолодого поколения советских писателей, видел в этом одну из самых главныхсвоих задач. Он считал, что обучить человека, не обладающего талантом,литературному мастерству нельзя, но дарование можно развить “… вполне выразитьсвое дарование, в полноте высказать свою душу поэта — может лишь тег, кто всовершенстве владеет техникой своего искусства” (III, 457),— эти слова Брюсовне уставал повторять. Сам виртуозно владевший стихом, он стремился обучитьэтому всех, кто проявлял одаренность.

«Студия стиховедения» в Москве, где он читал курс пометрике и ритмике весной 1918 года, сменяется студией, организованной им приЛитературном отделе Наркомпроса. Возникают и другиеподобные объединения. Наконец, в 1921 году по его инициативе был создан Высшийлитературно-художественный институт, которому в 1924 году было присвоено имяего основателя и руководителя. Институт просуществовал недолго. Вскоре послесмерти Брюсова он был закрыт и слился с другими высшими учебными заведениями.,Но короткие годы его существования, лекции Брюсова, проводившиеся им занятия вклассе стиха, оставили яркие и благодарные воспоминания у студентов, многие изкоторых стали впоследствии ведущими советскими писателями.

В декабре 1923 года Брюсову исполнилось пятьдесят лет.В день юбилея, 17 декабря, в Большом театре состоялось торжественное заседание.Событие по тем временам необычное, показывавшее то внимание и уважение, котороеотдавало

еще рефераты
Еще работы по литературе, лингвистике