Реферат: Творчество Иосифа Бродского

<img src="/cache/referats/10514/image002.gif" v:shapes="_x0000_i1025">

с

редитех частоколов лжи, что отгородили нас от мира и от самих себя есть и такоймиф: мы — самая читающая страна в мире (по тиражам книг и толстых журналов, почислу переводов). Все коварство лжи (или скорее даже самообмана, каксамоутешения) состоит в том, что она имеет свой резон на поверхности: в самомделе, Пикуль выходит миллионными тиражами, классиков переиздаем такими же,  а уж о разнообразии палитры книжного развалаи говорить нечего.

Вопрос, однако, в том, что из этого следует?

Следует ли, что в прямо пропорциональной зависимостисоответственно возрастают сотни тысяч новообращенных читателей-интеллигентов?

А вот этого нет, и сие однозначно — достаточно посмотреть на полу спившееся и потому быстровымирающее «потерянное поколение» шестидесятников и на то, которое вступает вжизнь дикого рынка, в основном стремясь друг друга облапошить и на том обрестииномарки машин и штанов, остальные просто деградируют — страшно выйти на улицупосле 22—23 часов (впрочем, уголовщины хватает и в дневное время). Деградациянации очевидна. Обретенная свобода оказалась не по зубам этому народу, она емупринесла не чаемое счастье, а, наоборот, худшее несчастье — за малым вычетомтех жалких остатков интеллигенции, которые могут удовлетвориться кислородомгласности.

Роль высокого чтения в процессе духовного ростачеловека трудно переоценить. Однако такое чтение в отличие от просмотра легкой,развлекательной литературы требует усилия. Великая культура, как и высочайшиегорные вершины, не даются с ходу любому пешеходу — следует солидно готовится ких взятию. Конечно, всему свое время и место: в определенной ситуации и «Кленты мой опавший» падает в душу, но вся загвоздка в том, что сие не требует от участникапроцесса никаких особых усилий —  одно эстетическоеудовольствие! Так ведь в процессе овладения духовной культурой одними толькоэстетическими радостями не обойтись; настоящее, т.е. понимающее, чтение — это«труд и творчество» (В. Асмус), «душа обязана трудится!» (Н. Заболотский), «ини каких гвоздей» (В. Маяковский).

Длячитателя, который не смотря ни на что возжелает вершин высокого чтения творчествоИ. Бродского это восхождение на Фудзияму современной поэзии.

Русский поэт И. Бродский (интересно  заметить, что всемирная энциклопедия называетего американским) самый молодой литераторов, удостоившихся Нобелевской премиипо литературе.
В 1987 году, когда это произошло, ему было 47 лет. Иосиф Александрович Бродскийи другой нобелевский лауреат Александр Исаевич Солженицын символизируют современнуюрусскую литературу в представлении всего культурного мира.

В 1972 году идеологические надзиратели из партийногоаппарата и КГБ вынудили поэта покинуть Россию. С тех пор стихи И. Бродскогопопали в разряд контрабандных импортных диковинок, недоступных простомуотечественному читателю.

Некоторые сведения из жизни поэта помогут вопределении места и времени тех или иных событий, которые переведены И.Бродским из действительности в особое состояние, именуемое поэзией, где как онутверждает, стихи пишут сами себя: «Кроме того я думаю, что не человек пишетстихотворение, а каждое предыдущее стихотворение пишет следующее» (И.Бродский).

До 15 лет Иосиф Бродский  учился в школе, бросил ее, пошел работать исменил несколько профессий. Писать стихи начал в 16 лет.

Он быстро миновал неизбежный для всякого начинающегостихотворца период подражания. В его стихах быстро возобладала совершенооригинальная инстанция, отчасти выражавшаяся и в особой манере поэта читатьсвои стихи на публике. В короткое время он овладел тем запасом профессиональныхприемов, который позволил ему превзойти тогдашний общий уровень официальной подцензурнойпоэзии. При этом он писал именно то, что хотел, а не то, что дозволялось.

К 1960 году И. Бродский уже был хорошо известен иценим среди литературной молодежи, составляющей новую неофициальную литературу,и среди честных литературных профессионалов старшего поколения. Литературныефункционеры, разумеется, его не признавали. Сам поэт в силу врожденного чувствасобственного достоинства и в силу заслуженно приобретенного уважения к собственномутруду, не унижался до того, чтобы обивать пороги издательств. Друзья пыталисьпомочь ему, устраивая заработки от стихотворных переводов. И. Бродскому непонадобилось много времени, чтобы проявить себя талантливым переводчикомстихов. Но его переводы тоже  оказалисьслишком талантливыми для установленного сверху уровня талантливости в разрешеннойлитературе. Заказы появлялись редко и вряд ли окупали затраты на кофе, довольнодешевый, кстати в те времена, выпиваемый Иосифом во время работы над переводами.

В другой стране и в другие времена стремительнорастущая известность принесла бы поэту через несколько лет достаток и возможностьспокойно работать. Однако в Совдепии эпохи так называемой хрущевской оттепелиэта известность не только лишала последних шансов опубликовать в печати свои стихи,но и привлекала внимание органов идеологического надзора и подавления. С ихточки зрения, поэт, углубленный в собственный мир, поглощенный собственными  взаимоотношениями с бытием, временем, вечностью,посягал чуть ли не на основы имперской системы.

В 1964 году И. Бродский был арестован, посажен втюрьму и приговорен к 5 годам ссылки с привлечением к тяжелой работе по указуПВС СССР «Об ответственности за тунеядство». Тунеядством именоваласьлитературная работа, которую судившая поэта торжествующая серость расценивалакак правонарушение, особенно серьезное в молодом возрасте. Правлениеленинградского отделения Союза Советских писателей, собранной из отборных экземпляровэтой торжествующей серости, рьяно способствовала тому, чтобы организованный КГБгнусный суд завершился соответствующим приговором.

Но благодаря заступничеству А. А. Ахматовой, С. Я.Маршака, Д. Д. Шостаковича, многих других порядочных людей и широкой кампаниивозмущения, нашедшей отклик и за границей, И. Бродский был досрочно освобожденв 1965 году.

В последующие годы он достигает новых высот впоэзии, но за исключением нескольких стихотворений и стихотворных переводов емуничего не удается опубликовать в советской печати.

Тем  временемна Западе начинают с 1965 года выходить книги И. Бродского: «Стихотворе­ния и поэмы»,за тем «Остановка в пустыне». И. Бродский становится первой поэтической фигуройв неофициальной литературе. Каждое его новое произведение воспринимается каклитературное событие, немедленно распространяется в устной передаче,самиздатовской перепечатке, передается в русские зарубежные издания. Помимосвязанных с ним судьбой и сходной литературной позицией друзей, к его авторитетнойличности тянется вся независимая молодая литература и искусство.

Эта вполне зрелая и производительная творческая порапоэта совпадает с очередным этапом остервенелого гонения правящей бездарностина русскую культуру. После серии запретов, судов над писателями и диссидентами,разгромов выставок, арестов и высылок в 1972 году высылают Иосифа Бродского.

В США, где поэт поселился, все, что выходит из-подего пера, тут же попадает в печать, однако число его читателей теперь падает доне многих сотен иммигрировавших и изгнанных любителей поэзии и западныхлитературных специалистов. Это достаточно мучительная для литератора коллизияосложняется еще и тем, что Иосиф вывез с собой из России совершенно расшатанноездоровье. Его постигает два инфаркта. Но, благодаря Богу и американским врачам,он выбрался из опасного состояния. При всех не благоприятных обстоятельствахотрадно, что И. Бродский нашел в Америке уважение культурного общества,доброжелательную обстановку для работы, широкое признание. Он пишет на русскоми английском языках, преподает литературу в университетах и колледжах.

Несмотря на все эти резкие перемены, никакоготворческого зигзага в поэзии И. Бродского, вызванного изгнанием, проследить невозможно. Наоборот, поражает крайняя последовательность в развитии еготворческих принципов и внутренняя оправданность эволюции. Хотя сам поэт сколькони будь значительную эволюцию в своей поэзии в эти годы отрицает. Возможно,эволюция состоит в том, что с какого-то момента каждое новое стихотворениепоэта превосходит предыдущее.

Присуждение И. Бродскому Нобелевской премии неявилось неожиданностью. Он, безусловно, по праву стал пятым русским литераторомполучившим ее.

Его мать и отец, к сожалению, не дожили до этогособытия. Не добившись от советских властей разрешения увидеться с сыном, онумерли в 1984 и 1985 году. С мировым признанием в жизни Иосифа мало чтоизменилось, разве что стала меньше времени для спокойной работы. Знаменитостьпостоянно отвлекали вытекающие из ее нынешнего положения ритуально-общественныеобязанности. Он хозяйничает по-прежнему в тесной, заваленной книгаминью-йоркской квартире. Хотя эта квартира раз в десять больше того пятиметровогоугла, который он себе отгородил, живя в питерских коммунальных полуторакомнатах, остается впечатление, что он живет нисколько не просторнее и не богаче,чем в молодости.

Если не говорить о неизбежных следах, оставляемых начеловеке временем и больницами И. Бродский, до конца жизни, в сущности неизменился. Очевидно он наконец добился той возможности быть самим собой,которую так отстаивал в молодые годы, хотя его всегда не устраивала перспективапревращения в некую общественную фигуру.

С первых слов Нобелевской лекции он настоятельнорекомендует себя человеком частным и частность эту всю жизнь какой-либообщественной роли предпочитающим.
Однако, частный человек — это тоже общественная роль и, при всей своейскромности, одна из самых высоких, если не самая высокая в обществе. И вдобавоксамая труднодоступная.

Государство, политика, предрассудки, деньгистремятся вклиниться в частную жизнь. Мечта каждого настоящего поэта, идеалкаждого настоящего интеллигента остаться в любых условиях независимыми свободным.Иногда это им удается только ценою собственной жизни.

По счастью, И. Бродскому не пришлось отстаивать своеправо быть только тем, кем ему велит его понимание Божьего Промысла, такойценой. Он без видимого усилия миновал так же и все соблазны хоть раз покривитьдушой во имя пайкового благополучия. А на этих соблазнах утратили душу многие,желавшие именоваться поэтами, и сделались просто орудиями рифмованной конъюнктуры,меняясь с переменами моды и политических ветров.

И. Бродский, достигнув безусловного признания какпоэт, провозгласил себя всего лишь орудием русского языка. Он утверждает, чтовсего лишь исполняет свой долг по отношению к родному языку. Если вспомнить,что сначала было Слово, и Слово было Бог, то в таком же смысле все настоящиепоэты всего лишь орудие своего родного языка.

Примем эти постулаты Бродского и попробуем беглопроследить как именно поэт сумел добиться высокого положения истинно частногочеловека, оставаясь при этом неизменно всего лишь орудием языка.

Первые получившие известность стихи И. Бродскогоконца пятидесятых и начала шестидесятых годов написаны как бы нарочно против всех принципов хозяйничавшегобезраздельно совдеповской литературе соцреализма. Однако это была не нарочитостьпоэта, а просто естественная человеческая литературная позиция. Он готов былразделить нежданно открытый им в себе дар с любым числом благожелательных читателей,или точнее сказать: слушателей. Ибо стихи, случайно или в силу безнадежности ихнапечатать, оказались легко воспринимаемыми на слух. И многие из стихов ИосифаБродского того времени: «Не страны, ни погоста...», «Плывет в тоске необъяснимой...»— быстро и надолго заучиваются наизусть. Их исполняют под гитару и прочие инструменты.Исполнение их автором само было достаточно музыкальным действом.

Множество эпигонов, загоревшись страстью статьвторым Бродским, более или менее успешно мимикрируют под этого, якобы не оченьзамысловатого раннего Бродского и наводняют самиздат, тамиздат вторичнымиопусами. Если бы у Иосифа Бродского была цель наплодить себе подражателей, онмог бы почить на лаврах, уже написав «Петербургский роман» и «Пилигримов». Нотакой цели у него не было и, может быть, вообще не было ни какой осознаннойцели.

Он просто лихорадочно читал все, что попадалось подруку и что можно было достать из настоящей, не социалистической литературы. Свызывающей бесшабашностью, бессистемно учил английский или польский прямо по подвернувшимсяанглийским или польским стихам и прозе. В каком порядке он познакомился с поэзиейПастернака, Цветаевой, Элиота, Мандельштама, Джона Донна, Заболоцкого, Фроста,Хлебникова, Ахматовой, Одена, Иейтса, Галчинского — сейчас уже вряд ли можноустановить по его стихам, да это и не важно.

Ни один из вышеперечисленных ни другой из любимыхБродским поэтов не вызвал в его поэзии перелома. Он оказался рано сложившимсяно готовым к любым совершенствованиям поэтом. Поэтическая система Бродского,говоря языком современного анализа, это открытая система, все влияния направляющаятолько себе на пользу. Читателю предстоит совсем не безмятежное погружение вмир поэта, а достаточно трудное испытание. С годами Иосиф все охотнее включаетв свой поэтический обиход явления, выводы и приемы из соседних областейчеловеческого мышления, привлекает метафизическую философию, теологию,различные искусства и науки, не пренебрегает такими привычными в поэзииобъектами иронии, как секс и политика. Трагедийная модель мироздания,предпочтенная И. Бродским комедийной, тоже не облегчит читателю восприятие егопоэзии. Он, действительно, максимально исчерпывает язык. Или язык исчерпываетпоэта? Это обстоятельство требует от читателей еще и основательной лексическойподготовки.

«Все мои стихи, более менее, об одной и той же вещи:о времени», — сказал в одном из интервью Иосиф Бродский. То есть, тема егопоэзии — Время с большой буквы. А сюжет, если можно так выразиться, его поэзии— жизнь самого поэта.

Я входил вместо дикого зверя в клетку,
Выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,

Жил у моря, играл в рулетку,
Обедал черт знает с кем во фраке,
С высоты ледника я озирал полмира,
Трижды тонул, дважды бывал распорот.
Бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.
Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
Надевал на себя, что сызнова входит в моду,
Сеял рожь, покрывал черной толью гумна,
И не пил только сухую воду.
Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
Жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
Перешел на шепот. Теперь мне сорок.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
Из него будет раздаваться лишь благодарность.