Реферат: Саша Чёрный

<span Monotype Corsiva"">Министерство общего образования

<span Monotype Corsiva"">РоссийскойФедерации.

<img src="/cache/referats/8657/image001.gif" v:shapes="_x0000_s1026">

<span Monotype Corsiva"">

<span Monotype Corsiva"">

<span Monotype Corsiva"">поЛитературе.

на тему:<span Monotype Corsiva"">СашаЧёрный

<span Monotype Corsiva"">.

<img src="/cache/referats/8657/image003.gif" v:shapes="_x0000_s1027">

<span Times New Roman",«serif»; mso-fareast-font-family:«Times New Roman»;color:black;mso-ansi-language:RU; mso-fareast-language:RU;mso-bidi-language:AR-SA">

<span Monotype Corsiva";color:black">Ученика11А  класса.

<span Monotype Corsiva";color:black">Среднейшколы № 4

<span Monotype Corsiva"; color:black">Ляпина Александра.                                                Ляпина Александра

<span Monotype Corsiva"; color:black">Учитель: С.В. Пономарева.

<span Monotype Corsiva"; color:black">г. Усть – Лабинск.

<span Times New Roman",«serif»; mso-fareast-font-family:«Times New Roman»;mso-ansi-language:RU;mso-fareast-language: RU;mso-bidi-language:AR-SA">
<span Monotype Corsiva"; color:black">

<span Monotype Corsiva"; color:black">2001г.

Краткая характеристика СашиЧёрного.

ЧЁРНЫЙ,Саша. псевдоним (настоящее имя— ГликбеогАлександр Михайлович)   (1(13).Х.1880, Одесса — .5.Vr''.1932, Прованс, Франция – поэт прозаик,переводчик, детский писатель. Раннее детство провел в г. Белая Церковь. Отецбыл агентом крупной химической лабора­тории. Отмечаемая современникамизамкнутость и нелюдимость Ч. во многом сформировалась под влиянием тяжелойобстановки в семье (деспоти­ческий отец и больная истеричная мать). Ч. училсяво 2-й Житомирской гимназии. В 15 лет бежал из дома, учился в гимназии вПетербурге, однако был отчислен за неуспеваемость. К этому времени лишилсяродительской помощи. Мальчик бедствовал, пока история не получила огласку   (Я б л о н о в с к и я А. А. Срезался поалгебре // Сын отечества.— 1898. 8 сент.), после чего в 1898 г. его взялна воспитание председа­тель крестьянского присутствия в Житомире К. К. Роше. ИзЖитомирской гимназии Ч. был вновь исключен «без права поступления» за столк­новение;директором (Шнейдерман Э. Но­вое о Саше Черном. Иванов А. С. «Не упрекай за то, что я такой

В1905 г. переехал в Петербург. Начал со­трудничать в сатирическом журнале«Зритель», имевшем  антиправительственнуюнаправлен­ность. 27 ноября 1905 г. в № 23 дебютировал стихотворением «Чепуха»(под псевдонимом Са­ша Черный}, в котором сатирически изобража­ласьправящая верхушка, включая царскую фа­милию. Этот номер был конфискован, ажурнал вскоре был закрыт. После этого Ч. печатался е ряде оппозиционных сатирических изданий ».*»! («Молот»,«Альманах», «Маски», «Леший», «Ско­морох»), а также в революционных сборниках«Вольница», «В борьбе», «Песни борьбы» и др.

В 1906 г. выпустил первый сборник стихов «Разныемотивы», в который вошли граждан­ские, сатирические стихи, а также автобиогра­фическиепроизведения. Сборник был арестован, автор привлечен к суду за политическуюсати­ру. Однако судебное разбирательство состоялось лишь в 1908 г., т. к. Ч. в1906 г. выехал за границу (см.: Евстигнеева Л. Журнал «Са­тирикон» ипоэты-сатириконцы).

В 1906—1907 гг. слушал лекции в Гейдель-бергскомуниверситете, написал стихотворный цикл «У немцев», в котором сатирически изо­бражалсянемецкий филистер

В 1908 г. возвратился в Россию, где начина­ласьполитическая реакция, связанная с пораже­нием первой русской революции. Ч.вошел в чис­ло сотрудников нового журнала «Сатирикон» (вместе с А. Т Аверченко,П. П. Потемкиным, Н А Тэффи, А. Буховым), продолжившего тра­диции радикальнойсатирической журналистики 1905—1906 гг. и, в более далекой перспективе. Журнала«Искра» 60 гг. XIX в Ч. стал бесспор­ным поэтическим лидером «Сатирикона» в1908— 1911 гг., завоевав всероссийскую известность; сравните его характеристик}в журнале «Золо­тое руно>' как «короля поэтов «Сатирикона» (1909.  Как вспоминает К И Чуковский, «получив свежий номер журна­ла. читательпрежде всего искал в нем стихов Саши Черного. Не было такой курсистки, та­когостудента, такого врача, адвоката, учителя, инженера, которые не знали бы ихнаизусть» (Чуковский К Саша Черный)'. На­ряду с сатирическим обличением разнообразныхпроявлений политической реакции (столыпинских репрессий — «Успокоение», 1910:«третьей июньской» конституции, ренегатства кадетских лиде­ров — «Невольноепризнание», 1909; политики 3 Думы — «Пьяный вопрос», 1908), Ч. высмеи­вает инравственное банкротство и пошлость интеллигентного обывателя, растерявшегополи­тический радикализм после поражения револю­ции («Интеллигент», «Отбой»,«Желтый дом», «Культурная работа», «Зеркало», «Крейцерова соната» и др.).

В 1910 г. вышла книга стихов «Сатиры», объединившаяпроизведения, печатавшиеся в «Сатириконе» и др. журналах. В 1911 г.—сбор­ник«Сатиры и лирика». Обе книги выдержали пять переизданий до 1917 г.

В1911 г. у Ч. обостряется конфликт с ре­дакцией «Сатирикона», который терялострую по­литическую направленность и из сатирического журнала превращался вразвлекательный юмо­ристический. В апреле 1911 г. произошел разрыв Ч. с«Сатириконом». Затем он сотрудничал в газете «Новый день», печатался в журналах«Сов­ременный мир», «Солнце России», альманах; «Шиповник».

В1912 г. Ч. провел лето в Италии на Капри, в гостях у М. Горького, высокооценившего его дарование: «Он гораздо интересней и талантли­вее своих двухкнижек и кажется мне способным написать превосходные веши». В конце 1912—нач.1913 г. Ч. принял участие в жур­нале «Современник», реорганизованном М. Горь­ким(вместе с ним Ч. вышел из состава сотруд­ников в мае 1913 г.). В 1912 г. Ч.привлек М. Горького к участию в сборнике для детей «Голубая книжка».

В1912—1914 гг. Ч. пробует себя в разнооб­разных новых жанрах: переводит Гейне (в1913 г. под его редакцией выходит учебное пособие «Генрих Гейне. Книга песен.Избранные стихотво­рения»), пишет рассказы, активно выступает как детскийписатель. Принимал участие в альма­нахе «Жар-птица» под редакцией     К. И. Чуков­ского, совместно с художникомВ. Фалилеевым выпустил книгу стихов «Тук-тук» (М., 1913) и «Живую азбуку»

В августе 1914 г. ушел на фронт. В качествевольноопределяющегося был зачислен в 13-к полевой госпиталь в Варшаве. В 1917г. служил в Пскове, где после февральской революции был назначен заместителемнародного комиссара. Однако Октябрьской революции не принял. В 1918—1920 гг.жил в Вильно и Каунасе, затем эмигрировал в Берлин. В эмиграции выступал попреимуществу как детский писатель. В ряде стихотворений, вошедших в сборник«Жажда» (Берлин. 1923), звучат ностальгические мотивы идеализации старойРоссии. Судьбы русских эмигрантов становились темами его рассказов. Военныевпечатления отразились в стилизован­ных «Солдатских сказках», вошедших в послед­нююкнигу Ч «Несерьезные рассказы» (Париж, 1928).

В1932 г. Ч. поселился в Провансе, на юге Франции. «5 августа, возвращаясь домойот со­седа, поэт услышал крик «Пожар!» и сразу же устремился к месту несчастья.С его помощью пожар быстро потушили, но дома он почувст­вовал себя плохо ичерез несколько часов, после сильного сердечного припадка, скончался»(Евстигнеева Л. А. Журнал «Сатирикон» и поэ­ты-сатириконцы).

Дляполитической и бытовой сатиры Ч. харак­терны жанры, развиваемые в творчествепоэтов-искровцев в 60 гг. XIX в. (А. К. Толстой и др. Жемчужниковы — КозьмаПрутков, Д. Минаев. В. Курочкин): стихотворный фельетон («В редак­ции толстогожурнала», «Смех сквозь слезы»), эпиграммы («Критику»), пародии («Пробужде­ниевесны»), «рассказ в стихах» («Любовь не картошка», «Городская сказка»).

Обличаясовре­менного «интеллигентного» обывателя, Ч. ши­роко использовал приемсатирической речевой маски. «Отстранение» автора от пошлого пер­сонажа-субъектадекларировано в стихотворении, открывающем первую книгу «Сатиры» («Здесь «я» непонимай, конечно, прямо —  Что, мол, поддамою скрывается поэт.  Я истину тебепо-дружески открою:  Поэт — мужчина. Дажес бо­родою»). Этот прием обусловливал фамильяризацию стихотворного языка,ироническое, паро­дийное сопоставление традиционной поэтической фразеологии(вплоть до цитат) с интеллигент­ским жаргоном, газетными штампами, низкойвульгарной лексикой («Я — волдырь на сиденье прекрасной российскойсловесности», «Стили­зованный осел»: «Отречемся от старого мира… И полеземгуськом под кровать» «Отбой»). Демократизация стихотворного языка, тенденция кснижению традиционных поэтических тем в творчестве Ч. оказали определенноевоздейст­вие на поэтику раннего В. В. Маяковского (см. автобиографию «Я сам»:«Поэт почитаемый — Саша Черный. Радовал его антиэстетизм»).

Жизнь и деятельность СашиЧерного.

Бродяпо набережным Сены, Саша пытался отыскать то место, где когда-то его любимыйгерой повстречался его любимому поэту.

Укого-то в Париже любимый герой д, Артаньян, у кого-то графМонте-Кристо.

А унего, -  наверно, это кому-то покажетсясмешным, -у него Собачий парикмахер.

Быть может, в древности онбыл бы мудрецом,

В углу, на площади сидел,лохматый, в бочке

И говорил глупцам прохожимправду

За горсть бобов…

Но современность зла:

Свободных бочек нет,

Сограждане идут своейдорогой,

Бобы подорожали

Псы обрастают шерстью,

И надо же кому-нибудь ихстричь.

Этоего литературный герой. Диоген, стригущий собак на набережной Сены .

Старыйинтеллигент, который задержался каким-то чудом на земле, когда кончилисьвремена интеллигентов.

                              Может быть, он,как и автор его, из России, эмигрант,  не

сумевший  понять революцию. Многие в то время не понялиреволюцию, но

некоторыеговорили, что поняли, и даже сделали в ней карьеру. Другие сначала

вродебы поняли, а потом перестали понимать…

                               Вот тогда икончились времена интеллигентов. Почему они

кончились?  Неужто потому, что нет свободных бочек, бобыподорожали и надо же кому-то стричь собак? Наверное, причина в другом. Не втом, что бобы

подорожали,а в том, что мудрость упала в цене .

Пришла жена с эмалевымсудком,

Увядшая и тихая подруга.

Смахнула шерсть с собачьегостола,

Газету распластала.

Друг другу старики передают

С изысканностью чинной

То нож,  то соль…

Молчат,- давно наговорились.

И только кроткие глаза

Не отрываясь смотрят вдаль

На облака -  седые корабли,

Плывущие над грязнымидомами…

    И это пишет поэт-юморист, смешивший некогдавсю Россию. Почему же,

Приехавсюда, он не стал смешить Францию? Франция любит смеяться еще  со времени Рабле, смехом в ней большезаработаешь, чем слезами.

Еслиб он тогда не уехал… В 37-м ему было бы 57, в 49-м – 69.Но он умер в 32-м,

Занесколько лет до того, как в России стали умирать его друзья…

Ародился он в 1880-м, в один год с Блоком, и значит, это  и о нем Блок сказал:

Мы_-   дети страшных лет России-

Забыть не в силах ничего.

     

Впрочем,он это и о нас сказал, потому что страшные годы России не кончились и при нас,и не известно, при ком кончатся. Но то, что мы, дети этих страшных лет, не всилах ничего   забыть, дает нам некоторыенадежды, как давало Блоку и другим поэтам, его современникам.

       Нашим современникам. Потому  что поэты не привязаны к каким-то одним

временам,лучшие из них становятся современниками многих времен и поколе

ний.Правда, другие времена не всегда понимают, или наоборот, настолько хорошопонимают, что отказываются печатать этих своих современников из

другихвремен. Так, поэта ,  смешившего всю   Россию, не печатали в России свыше сорокалет. Но читатели  его   не забыли и повторяли слышанное от родителейи от родителей:

                                   

От русского флота осталисьодни адмиралы…

Потому что детистрашных лет

России забыть не в силах ничего.

Вовремена реакции 1908-1912 годов в России было много сатирических журналов.Видимо, реакция понимала, как сильно нужно ее критиковать.

Аможет, ничего она не понимала, просто у нее не было  монополии на общественное мнение.  

Другоедело- времена прогресса. Прогресс зачем критиковать?

Егокритиковать нечего. Тем более что, начиная с тринадцатых годов, в странеутвердилось единое мнение, обязательное для всех органов печати, в том числе исатирических. А если мнение одно, зачем же иметь два  сатирических журнала?

      Поэтому из всех « Чудаков », « Смехачей», « Бузотеров »  и  « Бегемотов » ,

Уцелелодин  « Крокодил»  ( крокодилы живут долго ).

И,начиная  с тридцатых, прогресс самвысказывал мнение о себе, не допуская никаких других мнений ( тем более сомнений: прогресс он или непрогресс).

Моглали додуматься дореволюционная реакция?

«Еслиб знать точно, что можно, а что нельзя… -сокрушалась газета «Речь» в самыйразгар реакции. -Но ведь именно этого у нас никто  не знает. С одной строны, как будто вседозволено, а с другой, как будто и запрещено». К тридцатым годам  никаких неясностей не осталось: было точноизвестно, что запрещено, а что не дозволено. Из журналов, критиковавшихреакцию 1908-1912 годов, один пользовался  успехом. Назывался он«Сатирикон»- в память о сатирическом романе жестоких  нероновских времен .

Редактором«Сатирикона»  был талантливейший иостроумнейший писатель Аркадий Аверченко, который не только редактировал, но имного писал для  журнала (впоследствииэти два вида деятельности разделились: одни писали,

Другиередактировали ). Но главной его заслугой было то, что он собрал в журналелучших сатирических писателей того времени. В первом номере «Сатирикона» былинапечатаны то ли смешные, то ли грустные стихи:

Все в штанах, скроенныходинаково ,

При усах, в пальто но вкотелках.

Я похож на улице на всякого

И совсем теряюсь на углах .

Воттакой человек, пришедший прямо с улицы и похожий на всякого, стал постояннопоявляться на страницах «Сатирикона». Уже в следующем номере журнала он сообщилчитателям важную новость, которую подсмотрел, теряясь

Навыше упомянутых углах:

Губернатор едет к тете

Нежны кремовые брюки

Пристяжная на отлете

Вытанцовывает штуки .

И сталоясно: нет, он не затеряется. Автор таких стихов не может затеряться настраницах журнала. Надо будет, решил чи­татель, запомнить имя этого автора. Темболее что запомнить «его легко: Саша Чёрный.

Это ваш слуга покорный,

Он зовется «Саша Черный»...

Почему? Не знаю сам.

Таквпоследствии объяснял поэт происхождение своего псев­донима.

А все-таки—почему? Как случилось,что Александр Михайлович Гликберг, сын провинциального провизора, родившийся вОдессе, детство проведший в Белой Церкви, а отрочество, юность и значительнуючасть молодости в Житомире, переехав в столичный город Петербург, сталзнаменитым писателем Сашей Черным?

Ипочему именно Черным, а не Белым?

Белый в литературе уже был. АндрейБелый к тому времени был хорошо известен как символист, то есть поэт, весьмадалекий от проблем не только Житомира, но и самого Петербурга. А по­этАлександр Гликберг был близок к этим проблемам. Так, мо­жет быть, для контрастас возвышенным — Андрей Белый, — это приземленное, будничное, не из книг, а изжитейских разговоров:

Саша Черный? «Это ты, Саша? Ну, чтоскажешь? Мы тебя слу­шаем».

Кругом, кругом

Зрю отблеск золотистый

Закатных янтарей,

А над ручьем

Полет в туман волнистыйНемых нетопырей

Это Андрей Белый.

Жизнь все ярче разгорается:

Двух старушек в часть ведут.

В парке кто-то надрывается —

Вероятно, морду бьют.

А это, конечно, Саша Черный.

Житейская проза плохо укладываетсяв стихи, поэтому сти­хам лучше держаться подальше от жизни ,-этого правила при­держивалисьдва таких разных направления в литературе, как символизм и социалистическийреализм. Различие между ними, мне кажется, в том, что символизм был свободен отжизни, как полет в туман волнистый немых нетопырей, а социалистический реализмруководствовался определенными правительственными установками.

Что касается меня, то мне нравятсяи Саша Черный, и Анд­рей Белый ,-только Андрей Белый по праздникам, а Саша Чер­ныйна каждый день. В особенности на черный день.

Может рыть, от этого черного дня его имя?

Скажи, Саша! Ну, скажи! Мытебя слушаем.

Его слушала вся Россия, он имелвсероссийский успех, в том числе и у полиции, которая закрывала журналы,печатавшие его произведения, и даже арестовала его первую книжку—«Разныемотивы». В книжке мотивы были разные, но мотив для ее ареста был один, и этотполицейский мотив и впоследствии нередко оп­ределял отношение государства клитературе.

Есть и еще одно предположение поповоду происхождения псевдонима Саши Черного. В 1905 году в России появилисьчер­носотенные погромные организации, вдохновляемые главным жандармом Треповым,уже известным кровавой фразой: «Холостых залпов не давать, патронов не жалеть!»И вскоре после это­го, в том же 1905 году, в сатирическом журнале «Зритель» по­являетсястихотворение «Чепуха», в котором автор рассыпается в иронических комплиментах,награждая ими не только Трепова, по и министра внутренних дел Дурново:

Трепов — мягче сатаны.

Дурново—с талантом.

Немалоякобы лестных слов сказано и о других столпах ре­акции Сообщается, чтопредседатель комитета министров Витте, совершенно отрекшись от себя, живеттолько родиной, что один из главных идеологов черносотенного и антисемитскогодвижения Крушеван  усыновил старуюеврейку, и делается вывод, что не слободы нам нужны, а рейтузы с кантом.

Номер «Зрителя» с этимстихотворением был конфискован, и не спасла его подпись: Саша Черный, то естьсвой, такой же, как все  этичерносотенцы, человек.

Нев этом ли смысле появился впервые его псевдоним?

Вся жизнь Саши Черного-борьба с черносотенцами самых разных цветов иоттенков. И  не только жизнь: средимогил, уничтоженного фашистами, есть и могила Саши Черного.

Корней  Иванович Чуковский, не толькосовременник, но и добрый знакомый Саши Черного (и даже герой его  стихотворения «Корней Белинский»), сравнивалего маску с маской Козьмы Пруткова, — с той разницей, что авторы КозьмыПруткова, -создали эту маску от  себяотдельно, я Саша Черный надел ее на себя.

У КозьмыПруткова маска всегда остается маской, даже в лирических стихотворенияхподчеркивается их нелепая, пародийная суть. А к СашеЧерному его маскасловно прирастает,

и его сатиры звучат как лирика. Непотому ли он оставил себе псевдоним Саша Черный, чтоб не было соблазназаговорить от себя?

От себя он заговорил лишь тогда,когда оказался не у себя. В эмиграции маска ему не понадобилась.

Судя по некоторым сегодняшнимвыступлениям в печати, кое-кто возразит против этого выражения «у себя»,кое-кто считает, что Саша Черный не только в эмиграции, но и в России бил не усебя,—так же, как Гейне в Германии, по утверждению блюсти­телей чистотынемецкой расы. Блюстители чистоты русской расы могут признать Сашу Черногоразве что русскоязычным писате­лем. Как украинца Гоголя. Как датчанина Даля. Впоследнее время стало модным брать у писателя анализ крови для решения вопроса:принимать его в отечественную литературу или не при­нимать. Тут с АлександромГликбергом все ясно. Как и с Бабелем, Ильфом, Мандельштамом, Светловым,Василием Гроссманом. Труднее с Пушкиным, анализ крови которого показывает, чтопрадед у него был арап. Как же русскую литературу оставить без Пушкина? Может,закрыть глаза на этого арапа, а на осталь­ных предков пошире открыть? Заоднозакрыть глаза на молдав-ский анализ крови Антиоха Кантемира, с которого, поутвержденную Белинского, начиналась не молдавская, а русская литера­тура.

Все эти столпы нашей литературы,нечистокровные как люди, но чистокровные как писатели (к ним можно добавитьФонвизина, Герцена и многих других), дают основание отнести Сашу Черно­го,несмотря на его еврейское происхождение, к чистокровным русским писателям. Нерусскоязычным, а русским. Потому что писатель—это не только язык. Да простятменя те, кто привык заглядывать писателю в кровь, вместо того чтобы заглядыватьв его произведения.

Ко временисвоего прихода в «Сатирикон» Саша Черный был уже автором книги стихов,арестованной в годы революционного подъема, наступившая же реакция дала ему длятворчества такой богатый материал, что в самый ее разгул вышла главная книгаего стихов, которую он так прямо и назвал: «Сатиры».

Реакцияпромолчала, понимая, что ей на смену придет рево­люционный подъем, А когда онпришел, Саша Черный» встретил его еще одной книгой стихов: «Сатиры и лирика». Вэтой книге, наступая на горло лирике, он откровенно сатирически вопрошал:

Во имя чего казнокрады

Гурьбою бегут в патриоты?

Во имя чего как шарады

Приходится правду писать?

Вопросо патриотах злободневен и сейчас, поскольку многие из них оказались  обычнымиказнокрадами. Но вопрос был задан Сашей Черным еще в 1911 году. Вопросы нередкодольше живут, чем ответы .

Такво имя чего же ?     ВО ИМЯ  ЧЕГО  ?

Сейчасуже можно признать, что это выражение раньше понимали слишком  конкретно, подставляя то одно, то другоеимя, олицетворявшее власть. Хотя выражение «во имя» имеет чисто служебное значение и легко заменяется предлогами«ради» и «для», но мы, теперь в этом можно признаться, нередко

служебное, второстепенное значение поднимали на первостепенную высоту, а первостепенныезагоняли в такие места, откуда их возвратить было невозможно.

Это сатира. А где же лирика?

На улице сморкался дождьслюнявый,

Смеркалось… Ветер. Тусклый,дальний гул.

Поэт с «Ночною песней» Взялнаправо,

А беллетрист налевоповернул.

Счастливый случай скуп ичерств, как Плюшкин.

Два жемчуга опять намостовой.

Ах, может быть, поэт былновый Пушкин,

А беллетрист был новый ЛевТолстой?!

Бей, ветер, их в лицо, дуйза сорочку-

Надуй им жабу, тифидефтерит!

Пускай не продают души врассрочку,

Пускай душа их без штановпарит…

 Это лирика? Не совсем. Но это и не сатира. ЭтоСаша Черный. Просто Саша Чёрный, о котором Куприн сказал: «Саша Чёрный – один …Узость, мелочность, скука и подлость обывательщины отражаются у Саши Чёрногочудесными, сжатыми, незабываемыми штрихами, роднящими его только с Чеховым,совсем независимо от влияния великого художника».

Ревёт сынок. “Побит” за двойку с плюсом…

Большевсего умиляет этот плюс, источник вечной бодрости и оптимизма. Пусть жизнь надвоечку, пусть ещё меньше того, но всегда отыщется какой – нибудь плюс. Еслипоискать, непременно отыщется.

Ивсё же сынок побит. Не дорос еще до нашего оптимизма. Довольно трудно оптимизмув такой обстановке («Обстановочка») пробиваться сквозь кряхтенье жалких копеек,простуженное сипенье рояля, кошачий трагический визг и спокойную задумчивостьтараканов, которые даже хлеб оставили, чтоб задуматься о происходящем.Оптимизму нередко приходится пробиваться, потому что жизнь для него нередко неприспособлена.

Этопохоже на черный юмор. У Саши Чёрного хватает черного юмора (не от этого ли егопсевдоним?). Хотя понятия «чёрный юмор» тогда ещё не было, но самого чёрногоюмора хватало. Может быть, из –за этого чёрного юмора поэту в течении многихлет был закрыт доступ в нашу светлую действительность? В действительность нашихтридцатых, сороковых и пятидесятых годов.

Асынок все ревёт. Он уже вырос и даже состарился, но продолжает реветь,оглядываясь на прожитую жизнь, в которой было много двоек и много плюсов, и онникак не может подсчитать, чего было больше: двоек, плюсов или светлойдеятельности.

                       Если когда-нибудьчеловечество забудет, что такое любовь, ему не останется ничего, как обратитьсяк стихотворению « Страшная история».У Ромео любви научиться нельзя. У АнныКарениной нельзя. Зато совсем несложно научиться у двух сослуживцев- Клары  Керних и Петра Банкова. Как у них это произошло?  Конторщик Банков, уже не молодой человек,однажды на вечерних занятиях подошел к девице Керних. Без всякого любовногоумысла. Ему нужно было  получить справкуо варшавских накладных, и за минуту  долюбви он еще не знал, что с этих самых накладных  она и начнется.И девица Керних ничего

непредчувствовала. Она дала ему  эту  справку, и вот тут, в этот самый момент, конторщик Банков, опять же без всякоголюбовного  умысла, чмокнул ее куда-то взатылок.

                Реакция была немедленная ипочти машинальная: девица Керних облобызала конторщика, и он, растерявшись от этого взаимногопроявления чувств, а каких-то скрытых рефлексов, отошел к своему столу и мрачноуглубился в работу. Он и на следующий день не мог прийти в себя и все косилсяна соседний стол: помнят ли там еще о вчерашнем нелепом эпизоде ?

                  Там помнили. Там неторопили  событий, понимая, что теперьони никуда не уйдут,  поскольку конторщик  Банков на вечерних занятиях целовал именноее, а не кого-то другого. Но и медлить девица Керних тоже не стала: онапредставила Банкову их будущий семейный бюджет, он проверил его с карандашом вруках и ущипнул невесту, отдавая себе отчет, что для такого дела,

Каклюбовь, одного карандаша мало.

Проползло четыре года .

Три у Банковых урода

Родилось за это время

Неизвестно для чего.

Недоношенныйчетвертый

Стал добычею аборта,

Так как муж прибавки новой

К рождеству не получил.

Итут вспоминается Шекспир. Да, конечно, « Ромео и Джульетта».Эта трагедиялюбви завершается такими словами :

Нет повести печальнее насвете ,

Чем повесть о РомеоДжульетте.

Автор« Страшной истории» оканчивает ее похожим завершением. Только не

Печальнее-какаятам печаль !- он говорит, что повести нет ничего на свете страшнее. Коглачеловечество забудет, что такое любовь, оно забудет и что такое печаль. Извсей богатой гаммы чувств ему останется только одно чувство страха.

         А вот, казалось бы, еще более страшнаяистория, но автор не называет ее страшной. Он называет ее простым, нестрашнымсловом: «Жизнь» И хотя все стихи Саши Черного-про жизнь, но только этостихотворение удостоено такого

названия.

У двух проституток сидятгимназисты:

Дудиленко, Барсов и Блок…

Такначинается этот рассказ, вызывая законное возмущение у педагогическихколлективов, родительских советов и всех прочих блюстителей нравственности. Темболее чем гимназисты не просто сидят: они играют с ними в карты!

Нопоэт не возмущается. Он даже как будто умиляется. Там, где два взрослых человека вступили в законный брак,создали семью, он возмущался, назвал это «Страшной историей», а здесь, когдагимназисты сидят у проституток, он настраивается на лирический лад:

Темнеют уютными складкамиплатья.

Две девичьих русых косы.

Как будто без взрослых здесьсестры и братья

В тиши коротают часы.

Авот и взрослые. К девушкам приходят «гости», и Дудиленко, Барсов и Блок «Встают, торопясь, и без желчи и злости Уходят готовить урок». Это жизнь.

Онасостоит из темных красок, но картина получается вроде бы даже светлая. Белый цвет, как известно,складывается из далеко не белых цветов .

И вэтом вроде бы светлом- весь ужас этой картины.

В сборнике «Новое о Маяковском»(Литературное наследство) приведены слова Горького о влиянии Саши Черного наМаяковского. Отметив, что в стихах Саши Черного «не мало резкостей и грубостей,порой не менее значительных и правдивых, чем Маяковский», Горький продолжает:«Это не важно, что острие сатиры Черного было направлено против интеллигента, —здесь речь идет о форме, о преемственности. Как-то в Мустамяках Маяковскийизъяснялся в почитании Черного и с удовольствием ци­тировал его наиболее злыестихи».

Понятие «интеллигенция» возникло,когда на арену политической жизни выходил пролетариат, что придавало самому сло­ву«интеллигенция» несколько иронический оттенок. Пролетариат занимается серьезнымделом, роет могилу капитализму, а чем занимается интеллигенция? Срединеразвитых, необразованных масс образованность всегда вызывала ироническое неодобрение. Не исключено, что гордая фраза: «Мы университетов некончали»—возникла еще до того, как появился первый университет. Но высшей точкипренебрежение к интеллигенции достигло после прихода к власти невежественныхбюрократических сил. Потому что бюрократ рождается от любви невежества квласти,  причем безразлично: своей властинад другими или власти другого — „ад ним.

Саша Черный писал об интеллигенциитогда, когда она пере­живала не самые худшие свои годы, и он, конечно, еевысмеивал, потому что сам был интеллигент. Интеллигенция всегда смеялась надсобой и, смеясь, сгущала свои пороки.

Квартирант и Фекла надиване.

О, какой торжественныймомент!

«Ты — народ, а я —интеллигент, —

Говорит он ей среди лобзании. —

Наконец-то здесь, сейчас,вдвоем,

Я тебя, а ты меня поймем...»

К. ИЧуковский, с мужеством подлинного интеллигента, ком­ментирует эти строки:«… вот с каким чудовищным цинизмом трактовали эти интеллигенты новейшейформации столь желанное для прежних поколений слияние с народными массами».

Конечно, эти  интеллигенты, ничего подобного нетрактовали всерьез, они просто смеялись над собой, доводя до абсурд-) свопмалейшие слабости. Ни один общественный слой не смеялся так над собой, каксмеялась эта прослойка. Трудно представить рабочего, который высказывал бынедовольство: «Ох уж эти рабо­чие!» Или крестьянина, который бы говорил: «ох  уж эти крестьяне!» А от интеллигенциитолько и слышишь: «Oх уж этаинтелли­генция!»

Интеллигенция постоянно атакуетсама себя, словно ей недостаточно, что ее атакуют другие. Н этих других много,слишком много во все времена.

Но не нужно думать, что наканунереволюции у нас была та-кая уж плохая интеллигенция. Плохая интеллигенция неподвергалась бы такому сокрушительному разгрому. А если она в значи­тельнойсвоей части не приняла революции, то лишь потому, что ее представления освободе не совпадали с теми, какие предлагала новая власть. Не было б у нее своих представлении о свободе, она быприняла любую власть, но тогда бы она не была интел­лигенцией.

Зачемя сын культуры,

Издерганныйя хмурый,

Познавшийс колыбели

Осмысленныецели?

Вот этим-тоинтеллигенция и вызывает на себя огонь: самодержавная власть не терпит ничегоосмысленного. Потому что если ее осмыслить, то придется еесвергать, а этого не хочется ни ей, ни се прислужникам инахлебникам.

На русском кладбище Сент-Женевьевнеподалеку от Парижа священник отец Силуян сказал или процитировал такие слови:

«Те, что остались в России, любилиРодину больше, чем своя убеждения». Мы всегда считали этоправильным: измена Родиие у нас каралась со всей строгостью, измена убежденияминогда даже поощрялась.

На кладбищеСент-Женевьев могилы Бунина и Мережковско­го рядом с могилами белых офицеров, итеперь уже ничто не сможет их разделить. Но и отделить их от умерших на родинеАхматовой и Булгакова тоже невозможно. Это отсюда, из нашего времени, видно,кто из них шел верным, а кто неверным путем, да и то любое мнение будетнебесспорным. А тогда, в начале пути, кто из них мог видеть его продолжение?Если б видели, кто-то из тех, кто ушел, может быть, и остался бы, а кто-то изтех, кто остался, возможно бы ушел. Судить прошлое с высокой трибуны настоящего— неблагодарное и пустое занятие.

Русскиеинтеллигенты… Они неблагонадежны во все време­на, и ни одна власть не можетрассчитывать на их бездумную и безропотную благонадежность. Правда, с помощьюинтенсив­ных карательных мер можно вырастить новую породу интелли­гента,благонадежного при любой власти, но это будет та самая порода, о которой писал«Сатирикон», отвечая любознательному читателю: «Вы думаете, что мерин—этопорода лошадей? По­пробуйте разводить эту породу».

И все же она разводится.Мерин-интеллигент превосходно хо­дит в упряжке, его можно погонять в любуюсторону, но не жди­те, что он оплодотворит вашу мысль, а теу, более нашулитературу,      

В шестидесятом году, когда вышлопервое советское издание сатир Саши Чёрного, жизнь значительно отличалась оттой, которую он изображал в начале века. В стихах его царь Соломон по прежнемусидел под кипарисом и ел индюшку с рисом, и все так же у ног его, какв