Реферат: Островский
Островский Мир и личность
Кризис патриархального мира и патриархального сознания оста-
ется в центреавторского внимания и в «Грозе». Но в этой драме Остро-
вский придает проблеме совершенно иное звучание, рассматривает ее
под принципиальноновым углом.
Классицистическая «окаменелость» персонажей глубоко соответ-
ствует всей системе патриархального мира. Это его неспособность к
изменениям,, его яростное сопротивление любому чужеродному эле-
менту порабощает всех, входящих в круг патриархального мира, фор-
мирует души, неспособные существовать вне его замкнутого круга.
Безразлично,нравится им эта жизнь или нет — в другой они жить просто
не сумеют. Герои пьесы принадлежат к патриархальному миру, и их
кровная с ним связь, их подсознательная от негозависимость — скрытая
пружина всего действия пьесы; пружина, заставляющая героев совер-
шать по большей части «марионеточные» движения, постоянно подчер-
кивать свою несамостоятельность, несамодостаточность. Образная сис-
тема драмы почти повторяет общественную и семейную модель
патриархального мира. В центр повествования, как и в центр патриар-
хальной общины, помещены семья и семейные проблемы. Доминанта
этого малого мирка - старшая в семье, Марфа Игнатьевна. Вокруг нее
группируются на различном отдалении члены семейства - дочь, сын,
невестка и почти бесправные обитатели дома: Глаша и Феклуша. Та же
«расстановкасил» организует и всю жизнь города: в центре Дикой (и не
упомянутые в пьесе купцы ем уровня), на периферии — лица все менее
и менее значительные, не имеющие денег и общественного положения.
От мира Калинов отгородился столь прочно, что вот уж больше
века не проникает в город ни одно веяние живой жизни. Посмотрите на
калиновском «прогрессиста и просветителя» Кулигина! Этот механик-
самоучка, чьи любовь к науке и страсть к общественному благу ставят
его на грань юродства в глазах окружающих, все пытается изобрести
«перпету-мобиль»: он, бедняжка, и не слыхал, что в большом мире
давным-давно доказана принципиальная невозможность вечном дви-
гателя... Он вдохновенно декламирует строки Ломоносова и Держави-
на, и даже сампишет стихи в их духе... И оторопь берет: будто не было
еще ни Пушкина, ни Грибоедова, ни Лермонтова, ни Гоголя, ни Некра-
сова!Архаизм, живое ископаемое — Кулигин. И его призывы, ем идеи, его
просветительские монологи об общеизвестном, о давно открытом кажутся
калиновцамбезумными новшествами, дерзостным потрясением основ:
«Дикой.Да гроза-то что такое, по-твоему? А? Ну, говори!
Кулигин.Электричество.
Дикой (топнув ногой). Какое еще там елестричество! Ну как же ты
не разбойник! Гроза-то нам в наказание посылается, чтобы мы чувст-
вовали, а ты хочешь шестами да рожнами какими-то, прости господи,
обороняться. Чтоты, татарин, что ли? Татарин ты? А? Говори! Татарин?
Кулигин.Савел Прокофьич, ваше степенство, Державин сказал:
Ятелом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю.
Дикой. А заэти вот слова тебя к городничему...»
Ни громоотводы, ни Ломоносов, ни вечный двигатель Калинову не
нужны: всему этому попросту нет места в патриархальном мире. А что
же происходит за его границами? Там бушует океан, там разверзаются
бездны - словом, «Сатана там правит бал». В отличие от Толстого,
полагавшего возможным параллельное и независимое существование
двух миров: патриархального, замкнутого на себе и неизменного, и
современного, постоянно меняющегося, Островский видел их принци-
пиальную несовместимость, обреченность застывшей, не способной к
обновлению жизни. Сопротивляясь надвигающимся новшествам, вы-
тесняющей его «всей стремительно несущейся жизни», патриархаль-
ный мир вообще отказывается эту жизнь замечать, он творит вокруг
себя особое мифологизированное пространство, в котором - единст-
венном - может быть оправдана его угрюмая, врачебная всему чужому
замкнутость.
Вокруг Калинова творится невообразимое: там с неба падают це-
лые страны, населенные кровожадными народами: например, Литва
«на нас снеба упала… и где был какой бой с ней, там для памяти курганы
насыпаны». Там живут люди «с песьими головами»; там вершат свой
неправедный суд султан Махнут персидский и султан Махнут турец-
«Нечегоделать, надо покориться! А вот когда будет у меня миллион,
тогда япоговорю». Этот миллион даст Кулигину на судилище «право
сноса»,будет самым веским аргументом в его пользу. А пока миллиона
нет, умница Кулигин «покоряется». Покоряются, ведя свою тихую
обманную игру,все: Варвара, Тихон, лихой Кудряш, покоряется затя-
нутый уже в замкнутое пространство Калинова Борис. Катерина же
покориться не может. Выродившаяся в патриархальном сознании в
пустой обряд Веражива в ней, ее ощущение вины и греха прежде всего
личностно; онаверует и кается с пылом первых христиан, не закосте- !
невших еще в религиозной обрядности. И это личностное восприятие
жизни, Бога, греха, долга выводит Катерину из замкнутою круга и
противопоставляет ее калиновскому миру. В ней увидели калиновцы
явление куда более чужеродное, чем горожанинаБориса или деклами-
рующет стихи Кулигина. Потому Калинов и организовался в судилище
над Катериной.
В блестящемэтюде «А судьи кто?» В. Турбин тонко исследует тему
суда в«Грозе»: «Никого не хочет судить Кулигин. С усмешечкой укло-
няется от ролисудьи простушка Варвара: „Что мне тебя судить? У меня
свои грехиесть.“ Но не им противостоятьохватившему Калинов массо-
вому психозу. Апсихоз разжигают две мельтешащих на сцене чудачки:
странница Феклуша и барыня с лакеями.» Феклушины повествования
о Махнутах илюдах с песьими головами представляются Турбину важ-
нейшим элементомпоэтики пьесы: «И глядятся друг вдруга, будто в
зеркало, двамира: фантастический и реальный. И опять мы встречаем-
ся со сборищеммонстров, кентавров. Правда, на сей раз их причудливые Н
фигуры — толькофон, на котором, по мысли скиталицы-странницы, С
яснее выступаетправедность суда, творимого здесь, в Калинове. Этот
суд затаился вожидании жертвы. И жертва является: в раскатах грома,
в сверканиимолнии раздается естественное, честное слово взалкавшей
очищениягрешницы. А что было дальше, слишком известно. Где-то в
царстве Махнутов турецкого и персидского Катерину, может быть,
помиловали бы; нов Калинове пощады ей нет.
Гонимая в бездну, в пропасть всепроникающим, всенастигающим
словом самодеятельном суда, грешница уходит из жизни: »В омут
лучше… Даскорей, скорей!"'