Реферат: Феномен Кавказа в русской литературе
ФЕНОМЕНКАВКАЗА В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕОколо двух столетий назад как одна из важных и волнующихтем возникла в русской литературе тема Кавказа. С самого начала встреча сфеноменом Кавказа обернулась для русской литературы не просто освоением доселеневедомого внешнего объекта, а диалогом, без которого уже не представимо самоее внутреннее развитие, как не представим и сам ее облик без пушкинского«Кавказского пленника», лермонтовского «Демона»,толстовских «Казаков» и «Хаджи-Мурата».
Думается, одно тообстоятельство, что в жизни мы стали ныне свидетелями, если не участниками,нового этапа взаимоотношений России и Кавказа, говорит об актуальности попыткиосмысления некоторых значимых страниц истории, связанных с упомянутым«феноменом Кавказа» в русской литературе.
Считается, что Пушкин первый в русской поэзии воплотилв «Кавказском пленнике» (1820—21 гг.) тему Кавказа не по чужимрассказам, а опираясь на непосредственные впечатления (жил на Кавказскихминеральных водах в июне-августе 1820 г.). Была тенденция в нашем литературоведении20-х гг. относить «южные поэмы» Пушкина к «байроническим»(влияние «восточных поэм» Байрона) и в этом, прежде всего, видеть ихзначение. Но сам Пушкин ценил в поэме именно отражение кавказской жизни. В1829г. во время новой поездки на Кавказ, по пути в Арзрум, на одной из станцийВоенно-Грузинской дороги записал: «Здесь нашел я измаранный список»Кавказского пленника" и, признаюсь, перечел его с большим удовольствием.Все это слабо, молодо, неполно; но многое угадано и выражено, верно". А вчерновом варианте «Путешествия в Арзрум» добавлено: «Сам непонимаю, каким образом мог я так верно, хотя и слабо, изобразить нравы иприроду виденного мною издали».
В «Кавказскомпленнике» знаменателен одический «Эпилог», поэт обещаетвоспеть:
… тот славный час,
Когда, почуя бой кровавый,
На негодующий Кавказ
Подьялся наш орел двуглавый;
Когда на Тереке седом
Впервые грянул битвы гром
И грохот русских барабанов,
И в сече, с дерзостным челом,
Явился пылкий Цицианов;
Тебя я воспою, герой,
О Котляревский, бич Кавказа!
Куда ни мчался ты грозой —
Твой ход, как черная зараза,
Губил, ничтожил племена...
Дальше в«Эпилоге» апофеоз:
Но се — Восток подъемлет вой!..
Поникли снежною главой,
Смирись, Кавказ: идет Ермолов!
(Это уже начало собственно Кавказской войны, не сперсами и турками, а с горцами, начавшейся после назначения Ермолованаместником Кавказа, осенью 1816 г.).
Но у Пушкина, наряду с Цициановым, Котляревским,Ермоловым, прославлен в поэме и «черкес» за воинственность. Поэтвосхищается тем, что он («черкес») «гроза беспечныхказаков», «исполнен огненной отваги», тем, что «кровавыйслед за ним бежит» и т.д., а пленник, оказавшись в плену:
Кругом обводит слабый взор…
И видит: неприступных гор
Над ним воздвигнулась громада,
Гнездо разбойничьих племен,
Черкесской вольности ограда.
Ясно, что здесь поэтический восторг перед«гнездом разбойничьих племен» сильнее авторского сострадания к«племеннику». Важно значение строк: «черкесской вольностиограда» в контексте самой поэмы и в более широком историческом контекстекавказской войны (Ср.: в «Записках Алексея Петровича Ермолова»:«Ниже по течению Терека живут чеченцы, самые злейшие из разбойников,нападающих на линию, [...]. Чечню можно справедливо назвать гнездом всехразбойников»).
В классическом труде В.М.Жирмунского «Байрон иПушкин» (1924) была, в частности, детально прослежена судьба тойразновидности русской «байронической» поэмы, которая началась«Кавказским пленником» А. С. Пушкина, а; затем подвергласьтиражированию и превратилась в набор банальных литературных штампов под перомего эпигонов. В своем роде не менее интересны, но гораздо менее исследованы отзвуки пушкинского «Кавказскогопленника» в более позднюю эпоху русской литературы, когда речь уже идет нео серьезной ориентации на традицию романтической поэмы, а об игре с традицией,о полемическом отталкивании от нее. (Л.Н.Толстой – рассказ «Кавказскийпленник», Н.С.Лескова в «киргизском эпизоде» повести«Очарованный странник», поэма Н.Муравьева «Киргизскийпленник» (1828)).
Романтически эффектная тема пленения европейца«диким» («татарским») племенем, прочно связавшаяся всознании читателей и критиков жанром романтически поэмы, постепенно уходила впрошлое вместе с упадком самого жанра.
Очень важен здесь уже исходный момент — то, каким образомгерой оказывается в “диком", чуждом для него окружении.
В пушкинском«Кавказском пленнике» мотивировка основной сюжетной ситуации,казалось бы, совершенно очевидна: черкесы захватывают героя в плен. Но почемупушкинский Пленник вообще оказывается на Кавказе? Что его туда влечет? (Ведь, как отмечалось исследователями, он неофицер, а путник,— значит, его пребывание на Кавказе нельзя объяснить долгомслужбы). Как явствует из текста поэмы, Пленник, разочаровавшись в светскойжизни, бежит в далекий край потому, что его влечет туда веселый призраксвободы, и потому, что он надеетсяуспокоить там воспоминание онесчастной любви.
Обязательным мотивом для романтической поэмы на данныйсюжет была любовь красавицы-дикарки к пленнику. У Пушкина этот мотив былнаполнен серьёзным смыслом: рисуя отношения Черкешенки и Пленника, поэтразмышлял о проблеме «естественного» человека и человека«цивилизованного», о губительном вторжении современной цивилизации исовременных страстей в патриархальный мир.
В 1829 г. Пушкин делает важный шаг в преодолениивоинственного романтизма и одической патетики. В стихотворении«Кавказ» («Кавказ подо мною») в предпоследней строфечитаем:
А там уж и люди гнездятся в горах,
И ползают овцы по злачным стремнинам,
И пастырь нисходит к веселым долинам,
Где мчится Арагва в тенистых брегах,
И нищий наездник таится в ущелье,
Где Терек играет в свирепом веселье;
Это — обобщающий взгляд: «люди» Кавказапредставлены «нищим наездником», «пастырем». Сама панорамаКавказа как на школьном макете — взгляд поэта опускается сверху вниз и видитодновременно и Арагву и Терек. Дальше в стихотворении заключительная строфа оТереке и уже после нее и после даты, проставленной под стихотворением, Пушкиндописал четыре строки (ненапечатанные); сравнивая Кавказ с Тереком, который«воет» как зверь в клетке, поэт пишет:
Так буйную вольность законы теснят,
Так дикое племя под властью тоскует,
Так ныне безмолвный Кавказ негодует,
Так чуждые силы его тяготят...
В этих строках обнаруживается гениальная глубина реалистическогопонимания народа и исторической ситуации.
Следующий шаг Пушкина в осмыслении Кавказа — поэма«Тазит». Тот же 1829 г. Она написана в тех же Минеральных водах, чтои «Кавказский пленник», теперь уже по пути из Арзрума домой(опубликована после смерти поэта в 1837 г.). Герой поэмы Тазит отказывается отбытовавшего веками кровомщения у горцев, тем самым он выпадает из традиционнойгорской героики. Не может убивать, грабить, мстить, не может проливать кровь. Вто же время сама жизнь народа, быт, воинская обрядность в поэме даны гораздолаконичней, выразительней, предметней, чем в «Кавказском пленнике».Горцы здесь не общекавказские «черкесы» (как в «Кавказскомпленнике»), а конкретная народность «адехи» (абадзехи,адыгейцы). Самое удивительное в поэме то, что Пушкин в ней предвосхищаетпроблематику поэм Важа Пшавела 1880—90 гг.— «Алуда-Кетелаури»,«Змееед», «Гость и хозяин»,— герои которых тоже восстаюттак или иначе против общинной героики с ее обязательным кровомщением, жестокимиобычаями и в то же время не
Могут (как и сам поэт) без этой героики обойтись.Отмеченная перекличка между Пушкиным и Важа, ее генетическая илитипологическая природа — один из примеров той важнейшей проблематикивзаимодействия, духовного диалога литератур России и Кавказа, которая в нашейлитературе на деле почти даже не поставлена.
Тазит вызывает горячие споры, сталкивая поройсовершенно диаметральные взгляды на природу конфликта и характеров. Такаяполемика имеет давнюю историю, начало которой связано еще с именемВ.Г.Белинского. Именно он указал впервые на то, что в основе конфликта поэмылежит «вечная борьба» «новых тенденций с устаревшими консервативными представлениями.Б.В.Томашевский как бы вносит свое уточнение в определение характераконфликта, отмечая столкновение в нем «двух моральных систем». Г.Турчаниновпишет практически о том же, когда настаивает на столкновении в произведении«между старыми феодально-патриархальными формами черкесской жизни и быта и темновым, что неодолимо входило в быт и культуру черкесов благодаря всерастущемусближению их с более передовой и развитой культурой русских». Он ссылается нато, что из черновых набросков пушкинских планов ясно желание поэта связатьТазита с христианством, т.е. столкнуть христианство и мусульманство. Все этисуждения с той или иной долей полноты укладываются в рамки бинара«Запад-Восток», если вспомнить традиционно сложившееся в русском художественномсознании название Кавказа — «Русский Восток».
Любопытно отметить, что второй узел дискуссии вокругпоэмы «Тазит» связан с ее художественной структурой. С одной стороны, естьустоявшийся взгляд, что «это реалистическая поэма с очень глубокой и серьезнойпроблематикой», с другой — «преобразованная романтическая поэма»,«поэма-перевертыш». Если исходить из довольно прочной взаимосвязихудожественной структуры поэмы с романтической традицией, то столкновение«Запад-Восток» и здесь выступает довольно явственно. Нетрудно вычленить в«Тазите» операции, связанные с функционированием бинарных оппозиций как единицмышления, установить соответствия между общей и более конкретными оппозициями:
Восток — Запад
черкес — христианин
зло — добро
свой — чужой
хитрость — непокорство
Такой ряд можно продолжить без особого напряжения,опираясь на движение сюжета поэмы.
Уже у Лермонтова пушкинский «нищий наездник»обретает имя: Казбич, Азамат, Бела. В «Герое нашего времени» ониданы крупным планом, с тонким, при всем лаконизме, психологическим измерением.
Далее — Л.Толстой. «Хаджи-Мурат» — вершинноедостижение русской классики в плане воссоздания образа человека из станаврага, аварца Хаджи-Мурата — главного героя повести, воссоздания горской жизнис ее реалиями. Здесь кавказец Хаджи-Мурат, в отличие от Белы, Азамата, Казбича,образ мирового звучания.
В позднем творчестве писателя присутствует антитезамежду красотой природы и уродливость всех людских отношений. Эта антитеза содержитсяи в повести «Хаджи-Мурат». Толстой со свойственной емуобстоятельностью описывает летние полевые цветы, точно и тонко характеризует ихпризнаки и свойства, вызывая у читателя глубокое чувство любования жизнью,”чудной природой” с её многообразной красотой. Но красоте дикой природы сновапротивопоставлены действия “культурного человека” – “разрушительное существо”человек, “для поддержания своей жизни” уничтожая “разнообразные живые существа,растения”, разрушает и красоту природы: среди мертвого чёрного поля осталсятолько один цветок – репейник, в упорной борьбе с человеком отстоявший своюжизнь.
По мере развития противопоставление усиливается, резкообозначается антитеза: красота природы – вражда и жестокость людей. В XVIIIглаве мы узнаём о том, что Хаджи-Мурат решил бежатьот русских в горы, чтобы спасти семью от расправы Шамиля. Но вырваться из пленаможно было только рискуя собственной жизнью. И снова деспотизму людей,поставивших Хаджи-Мурата в безвыходное положение, противопоставлена красотаюжной природы. Хаджи-Мурат идёт к своим нукерам, чтобы исполнить смелое, нострашное решение. ”Как только он вышел в сени с отворенной дверью, его охватиларосистая свежесть лунной ночи, и ударили в уши свисты и щелканье сразунескольких соловьев из сада, примыкавшего к дому”.
Поэтический образ соловья выполняет в повести рольавторской оценки и, в сущности, заменят непосредственное авторское осуждениежестокости испорченных цивилизацией людей.
Во время приготовления к побегу и неизбежному боюсвист сабель перемешивается со свистом соловьёв: “Потом всё затихло, и опятьслышалось соловьиное чмоканье и свист из сада…”
В XXVглаве,повествующей о гибели Хаджи-Мурата вновь возникает эта антитеза. Хаджи-Мурат иего нукеры, спасаясь от врагов, въезжают на “остров распустившихся кустов”.Повторяющиеся детали – лунный свет и щелканье соловьёв. “Молодой месяц,светивший сначала, зашёл за горы.“ “Но когда затихли люди, соловьи опятьзащелкали…”
Делам жестоких людей-“охотников”, стоявших в пороховомдыму после убийства Хаджи-Мурата, противостоит прекрасная жизнь природы в еёнеизменной красоте: “Соловьи, смолкнувшие во время стрельбы, опятьзащелкали”.
С именем Лермонтова и Толстого связан тот аспект«кавказской темы», который, хотя и сопрягается с отображением кавказскойдействительности в русской литературе, но заставляет прежде всего задуматься оКавказе не в роли «отображаемого» объекта, а в роли историческойреальности, воздействующей на самою русскую литературу.
Мережковский в статье «Лермонтов. Поэт сверхчеловечества»(1909) писал: «Валерик» — первое во всемирной литературе явлениетого особенного русского взгляда на войну, который так бесконечно углубилЛ.Толстой. Из этого горчичного зерна выросло исполинское древо «Войны имира».
Сходство «Валерика» с «Набегом»Толстого очевидно. Мирные татары здесь и там. Вся обстановка — реализмподробностей. Знаменитое рассуждение Лермонтова «Я думал: жалкий человек.Чего он хочет!.. Небо ясно. Под небом места много всем. Но беспрестанно инапрасно. Один враждует он — зачем?» — повторяется у Толстого так:
«Неужели тесно жить людям на этом прекрасномсвете, под этим неизмеримым звездным небом?» Подобное сходствопрослеживается как в «Валерике» и «Набеге», так и в«Герое нашего времени» и в «Войне и мире». Печорин говорито Грушницком, идущем в бой, размахивая руками: «что-то это не русскаяхрабрость». Л.Толстой повторяет эти слова почти дословно, говоря оРозенкраце в «Набеге». Далее — Максим Максимыч и капитан Хлопов.Толстой пишет о капитане Хлопове: «Высокая черта русской храбрости —боязнь, сказав великое слово, этим самым испортить великое дело». В общем:скромная непоказная храбрость без фраз и жестов. Таковы «усачи седые»в «Валерике», таковы «старики» — солдаты в«Бородине» («Ворчали старики») и таковы у Толстого нетолько капитан Хлопов, но и капитан Тушин в «Войне и мире». (СамТолстой, как известно, говорил, что «Бородино» есть «зерно»«Войны и мира»). Но первичен для художественного выявления такого«особенного русского взгляда на войну» и для Лермонтова и дляТолстого был, конечно, их непосредственный личный военный опыт кавказскойвойны (к Крымской войне у Толстого такой взгляд в основном уже сложился).Объективно именно кавказская война, тянувшаяся десятки лет (Максим Максимычслужил еще «при Алексее Петровиче», Ермолове, т.е., до 1826 г.),давала Лермонтову возможность постичь такой сурово-будничный, прозаическийхарактер войны (хотя конечно, и его «Бородино» в этом смысле былопрорывом в реализм), в отличие от героико-поэтической «грозы двенадцатогогода» и последующих триумфов русской армии в Европе в 1813—15 гг.
Таким образом, переплетение русской и кавказской историидало русской литературе целую галерею образов: Максим Максимыч — Хлопов —капитан Тушин. Таково влияние Кавказа как жизненной реальности. Встает вопрос:как его анализировать и оценивать?
Попытаемся рассмотреть два-три аспекта.
«Тема Кавказа» в русской литературе это нетолько отражение (воссоздание, воспроизведение) кавказской жизни, тех или иныхее сторон, это и сложившееся представление о феномене Кавказа, выступающее вроли некой многогранной словесной символики, служащей изобразительно-выразительнымсредством для изображения и выражения отнюдь не только кавказскойдействительности (может быть, в этом случае лучше говорить не о теме, а омотиве Кавказа?), т.е. кавказская тема выступает не только в роли«означаемого», но и в роли «означающего», если прибегнуть кструктуралистской терминологии.
Под ним Казбек, как грань алмаза,
Снегами вечными сиял"
('Демон').
Кавказ и есть этот «алмаз» с множеством«граней» в венце русской культуры и литературы.
В иных своих аспектах литературная «темаКавказа» оборачивается неотрывной темой самой русской жизни и русскойсудьбы — так распорядилась история. Один из современных примеров амбивалентногопроявления кавказской темы с ее прямо противоположными «гранями». Содной стороны — образ Сталина, например, в романе Солженицына «В кругепервом» с его грузинским акцентом, отражающимся даже в речи Поскребышева(«Ось Сарьоныч» вместо «Иосиф Виссарионович»), Или взнаменитой эпиграмме Мандельштама:
Мы живем под собою, не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А коль хватит на полразговорца,
Так припомним кремлевского горца.
Или у Виктора Бокова;
Помню маленький, серенький, скучный
Дождь осенний, грибы и туман,
Забываю про тесный наручник,
Про тебя, смуглокожий тиран.
С другой стороны, та же «Кавказская тема»(мотив) может означать (символизировать) диаметрально противоположное.— Непалача и тирана, а жертву палачества и тирании.
В известном стихотворении об алфавитах (русский, еврейский,грузинский и т.д.) А.Кушнер пишет:
А вот грузинский алфавит,
На черепки мечом разбит
Иль сам упал с высокой полки.
Чуть дрогнет утренний туман,
Илья, Паоло, Тициан
Сбирают круглые осколки.
Пронзительность этих строк обеспечена общепонятностьюключевых слов-символов. («Илья» — Илья Чавчавадзе, убит в 1908 г.;«Паоло, Тициан” — Паоло Иошвили, Тициан Тобидзе — погибли в 1937 г.).»Круглые осколки" — графика, округлость букв грузинского алфавита.Понятность приведенных выше строк означает, что все это уже вошло в сознаниерусской читательской аудитории, вошло в жизнь.
Вообще каким образом оценить влияние Кавказа какжизненной реальности на русскую литературу и русских литераторов, в частности,если Кавказ для них это и место ссылки, изгнания, и часто — отдушина, якорьспасения, где можно найти хоть какой-то приют от гонений на родине (вспомнимлермонтовское: «Быть может, за хребтом Кавказа, укроюсь от твоихпашей» или приезд Пастернака в 1958—59 гг. в Тбилиси в разгар травли послеиздания «Доктора Живаго»). Как оценить влияние Кавказа на Есенина наего знаменитый цикл «Персидские мотивы», написанные не в Персии, кудаего не пустили, а в Баку? Или такой интереснейший эпизод из кавказскихлитературных связей русской литературы.
В октябре 1837 г. Александр Одоевский наконец-то переводитсявместе с некоторыми другими декабристами из сибирской каторги рядовым наКавказ (резолюция Николая I). По дороге, при виде станицы журавлей, летящих наюг, он пишет стихотворение «Куда несетесь вы, крылатые станицы?» (Наближней станции декабрист Назимов, сосед Одоевского по экипажу, записывает этостихотворение). Смысл его: тоже на юг, как и мы. Но нам, не все ли равно, гдепогибать. Какая разница:
Что нас не Севера угрюмая сосна,
А южный кипарис своей покроет тенью?
И что не мерзлый ров, не снеговой увал
Нас мирно подарят последним новосельем;
Но кровью жаркою обрызганный чакал
Гостей бездомный прах разбросит по ущелью.
Тогда же, в конце 1837 г., Одоевский знакомится наКавказе с Лермонтовым, дружит с ним, служит вместе с ним в Нижегородском полкуКараагач (под Тифлисом) до конца года, т.е. до отъезда Лермонтова в Россию.Здесь же, в Тифлисе, Одоевский пишет стихотворение «Брак Грузии с Русскимцарством», датированное 12 апреля 1838 г. Смысл стихотворения: много было«женихов у девы чернобровой, черноглазой»… «Грузии! дочери изари, и огня», но выбрала она русского «исполина»…. Конецстихотворения:
Прошлых веков не тревожься печалью,
Вечно к России любовью гори,—
Слитая с нею, как бранною сталью
Пурпур зари.
Пафос стихотворения, помимо всего прочего, свидетельствуето том приподнятом духе, который владел поэтом с переездом из Сибирской ссылкина Кавказ (забыт «обрызганный жаркой кровью чакал» и «бездомныйпрах»), В данном случае хочется обратить внимание на другое. В октябре1837 г. Николай I в бытность свою в Тифлисе прощает Лермонтова, переводит егов лейб-гвардии Гродненский гусарский полк, стоящий под Новгородом. В декабре1837 г. по дороге в Россию, под Владикавказом Лермонтов пишет знаменитое :
Спеша на Север из далека,
Из теплых и чужих сторон Тебе,
Казбек, о страж востока.
Несу я, странник, свой поклон.
Конец стихотворения заключает в себе следующий смысл —если на родине мои друзья умерли или не узнают меня:
О если так! своей метелью,
Казбек, засыпь меня скорей
И прах бездомный по ущелью
Без сожаления развей.
Лермонтов прямо заимствует у Одоевского подчеркнутыестроки.
В марте 1838 г. во время офицерской пирушки на станцииСпасская полесть Московской шоссейной дороги (в 10 верстах от стоянкиГродненского полка) на проводах Цейдлера, сослуживца по гвардейскомуГродненскому полку, Лермонтов пишет экспромт:
Русский немец белокурый
Едет в дальнюю страну,
Где косматые гяуры
Вновь затеяли войну.
Едет он томим печалью
На могучий пир войны,
Но иной, не бранной сталью
Мысли юноши полны.
«Сталь» в лермонтовском стихотворении это женадивизионного командира Софья Николаевна Стааль фон Гольш-тейн, в которую былбезнадежно влюблен и от которой уезжал в «дальнюю страну» Цейдлер.Строка «не бранной сталью» еще одна явная реминисценция изОдоевского. Это наводит на мысль о том, что издатели поэта неправильно ставятдату под выше указанным стихотворением (12 апреля 1838 г.). Скорее всего, онобыло написано не позднее декабря 1837 г., еще в бытность Лермонтова в Грузии.
Из «Сибирских руд» — на Кавказ, с Кавказа —на Север (в Новгород), из Новгорода снова на Кавказ — вот что переплелось вэтом поэтическом узле реминисценций. Велика Россия и Кавказ в ней, и наказание(место ссылки для Лермонтова), и знак милости (перевод из Сибири дляОдоевского), и страна обетованная (для добровольно едущих туда служитьгвардейцев вроде Цейдлера), и поэтическая родина, как для Якова Полонского,создавшего множество чудесных лирических стихотворений, повестей и рассказов вгоды своей службы в Тифлисе (1846—51), да и после, по воспоминаниям, например,стихотворение 1870 г. «Н.А.Грибоедова».
В августе 1839 г. Одоевский умирает от тропическойлихорадки в действующей армии на берегу Черного моря, и Лермонтов в знаменитомстихотворении «Памяти А.И.Одоевского» сплетает ему венок на могилувсе из того же Кавказа.
И вкруг твоей могилы неизвестнойВсе, чем при жизни радовался ты,
Судьба соединила так чудесно:
Немая степь синеет и венцом
Серебряным Кавказ ее обьемлет;
Над морем он, нахмурясь, тихо дремлет,
Как великая склонившись над щитом
Рассказом волн кочующих внимая
А море Черное шумит не умолкая.
Если вернуться к теме Кавказа в прямом смысле, то надобудет, видимо, отметить, что с 1815 по 1853 г. (конец наполеоновских войн —начало Крымской войны) кавказская война самое заметное постоянное событие,нарушающее спокойное течение российской истории, если не считать, конечно,таких «разовых» внутренних потрясений, после которых «полныйгордого доверия покой» воцарялся, казалось бы, еще уверенней, какдекабрьское восстание 1825 г., польское восстание 1830—31 гг., и такоговнешнего «возмущающего» толчка как революция 1848 г. в Европе.
Возможно поэтому духовное освоение Кавказа шло понарастающей до Крымской войны. Пик — " Хаджи-Мурат" — начат в 90-хгг., но по впечатлениям первой половины 50-х гг., навсегда запавших в душу итворческое сознание Л.Н.Толстого.
Характерно, что в советское время как бы заново происходитоткрытие Грузии и Кавказа. Знаменательно высказывание Пастернака начала 30-хгг. «Тогда Кавказ, Грузия, отдельные ее люди, ее народная жизнь явилисьдля меня совершенным откровением. Все было ново, все удивляло...». И это«удивительное» родило до удивительного точную поэтическую формулу:
И мы поймем, в сколь тонких дозах
С землей и небом входят в смесь
Успех и труд и долг и воздух,
Чтоб вышел человек, как здесь.
Чтобы, сложившись среди бескормиц
И поражений и неволь,
Он стал образчиком, оформисьВо что-то прочное, как соль.
ТемаКавказа сейчас как никак актуальна. Это и антитеррористическая операция вЧеченской республике, и усложнение отношений с Грузией, в связи с введениемвизового режима. Возможно, если кто-нибудь из нынешних политиков вспомнил бы" Хаджи-Мурат" Толстого или другое произведение о взаимоотношенииРоссии и горцев, то можно было бы избежать многих ошибок.