Реферат: Феномен Кавказа в русской литературе

ФЕНОМЕНКАВКАЗА В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

Около двух столетий назад как одна из важных и волну­ющихтем возникла в русской литературе тема Кавказа. С самого начала встреча сфеноменом Кавказа обернулась для русской литературы не просто освоением доселеневедомого внешнего объекта, а диалогом, без которого уже не представимо самоее внутреннее развитие, как не представим и сам ее облик без пушкинского«Кавказского пленника», лермон­товского «Демона»,толстовских «Казаков» и «Хаджи-Мурата».

Думается, одно тообстоятельство, что в жизни мы стали ныне свидетелями, если не участниками,нового этапа взаи­моотношений России и Кавказа, говорит об актуальности попыткиосмысления некоторых значимых страниц истории, связанных с упомянутым«феноменом Кавказа» в русской литературе.

Считается, что Пушкин первый в русской поэзии вопло­тилв «Кавказском пленнике» (1820—21 гг.) тему Кавказа не по чужимрассказам, а опираясь на непосредственные впечатления (жил на Кавказскихминеральных водах в июне-августе 1820 г.). Была тенденция в нашем литературо­ведении20-х гг. относить «южные поэмы» Пушкина к «бай­роническим»(влияние «восточных поэм» Байрона) и в этом, прежде всего, видеть ихзначение. Но сам Пушкин ценил в поэме именно отражение кавказской жизни. В1829г. во время новой поездки на Кавказ, по пути в Арзрум, на одной из станцийВоенно-Грузинской дороги записал: «Здесь нашел я измаранный список»Кавказского пленника" и, признаюсь, перечел его с большим удовольствием.Все это слабо, молодо, неполно; но многое угадано и выражено, верно". А вчерновом варианте «Путешествия в Арзрум» добавлено: «Сам непонимаю, каким образом мог я так верно, хотя и слабо, изобразить нравы иприроду виденного мною издали».

В «Кавказскомпленнике» знаменателен одический «Эпи­лог», поэт обещаетвоспеть:

… тот славный час,

Когда, почуя бой кровавый,

На негодующий Кавказ

Подьялся наш орел двуглавый;

Когда на Тереке седом

Впервые грянул битвы гром

И грохот русских барабанов,

И в сече, с дерзостным челом,

Явился пылкий Цицианов;

Тебя я воспою, герой,

О Котляревский, бич Кавказа!

Куда ни мчался ты грозой —

Твой ход, как черная зараза,

Губил, ничтожил племена...

Дальше в«Эпилоге» апофеоз:

Но се — Восток подъемлет вой!..

Поникли снежною главой,

Смирись, Кавказ: идет Ермолов!

(Это уже начало собственно Кавказской войны, не сперсами и турками, а с горцами, начавшейся после назначе­ния Ермолованаместником Кавказа, осенью 1816 г.).

Но у Пушкина, наряду с Цициановым, Котляревским,Ермоловым, прославлен в поэме и «черкес» за воинствен­ность. Поэтвосхищается тем, что он («черкес») «гроза беспечныхказаков», «исполнен огненной отваги», тем, что «кровавыйслед за ним бежит» и т.д., а пленник, оказавшись в плену:

Кругом обводит слабый взор…

И видит: неприступных гор

Над ним воздвигнулась громада,

Гнездо разбойничьих племен,

Черкесской вольности ограда.

Ясно, что здесь поэтический восторг перед«гнездом раз­бойничьих племен» сильнее авторского сострадания к«пле­меннику». Важно значение строк: «черкесской вольностиограда» в контексте самой поэмы и в более широком исто­рическом контекстекавказской войны (Ср.: в «Записках Алексея Петровича Ермолова»:«Ниже по течению Терека живут чеченцы, самые злейшие из разбойников,нападаю­щих на линию, [...]. Чечню можно справедливо назвать гнездом всехразбойников»).

В классическом труде В.М.Жирмунского «Байрон иПуш­кин» (1924) была, в частности, детально прослежена судьба тойразновидности русской «байронической» поэмы, которая началась«Кавказским пленником» А. С. Пушкина, а; затем под­вергласьтиражированию и превратилась в набор банальных литературных штампов под перомего эпигонов. В своем роде не менее интересны, но гораздо менее исследованы отзвуки пушкинского «Кавказскогопленника» в более позднюю эпоху русской литературы, когда речь уже идет нео серьезной ори­ентации на традицию романтической поэмы, а об игре с тра­дицией,о полемическом отталкивании от нее. (Л.Н.Толстой – рассказ «Кавказскийпленник», Н.С.Лескова в «киргизском эпизоде» повести«Очарованный странник», поэма Н.Муравьева «Киргизскийпленник» (1828)).

Романтически эффектная тема пленения европейца«ди­ким» («татарским») племенем, прочно связавшаяся всознании читателей и критиков жанром романтически поэмы, постепенно уходила впрошлое вместе с упадком самого жанра.

Очень важен здесь уже исходный момент — то, каким обра­зомгерой оказывается в “диком", чуждом для него окружении.

 В пушкинском«Кавказском пленнике» мотивировка основ­ной сюжетной ситуации,казалось бы, совершенно очевидна: черкесы захватывают героя в плен. Но почемупушкинский Пленник вообще оказывается на Кавказе? Что его туда влечет?  (Ведь, как отмечалось исследователями, он неофицер, а путник,— значит, его пребывание на Кавказе нельзя объяснить долгомслужбы). Как явствует из текста поэмы, Пленник, разочаровавшись в светскойжизни, бежит в далекий край потому, что его влечет туда веселый призраксвободы, и потому, что он надеетсяуспокоить там воспоминание онесчастной любви.

Обязательным мотивом для романтической поэмы на дан­ныйсюжет была любовь красавицы-дикарки к пленнику. У Пушкина этот мотив былнаполнен серьёзным смыслом: рисуя отношения Черкешенки и Пленника, поэтразмышлял о проблеме «естественного» человека и человека«цивилизован­ного», о губительном вторжении современной цивилизации исовременных страстей в патриархальный мир.

В 1829 г. Пушкин делает важный шаг в преодолениивоинственного романтизма и одической патетики. В стихо­творении«Кавказ» («Кавказ подо мною») в предпоследней строфечитаем:

А там уж и люди гнездятся в горах, 

И ползают овцы по злачным стремнинам,

И пастырь нисходит к веселым долинам,

Где мчится Арагва в тенистых брегах,

И нищий наездник таится в ущелье,

Где Терек играет в свирепом веселье;

Это — обобщающий взгляд: «люди» Кавказапредставле­ны «нищим наездником», «пастырем». Сама панорамаКав­каза как на школьном макете — взгляд поэта опускается сверху вниз и видитодновременно и Арагву и Терек. Даль­ше в стихотворении заключительная строфа оТереке и уже после нее и после даты, проставленной под стихотворением, Пушкиндописал четыре строки (ненапечатанные); сравни­вая Кавказ с Тереком, который«воет» как зверь в клетке, поэт пишет:

Так буйную вольность законы теснят,

Так дикое племя под властью тоскует,

Так ныне безмолвный Кавказ негодует,

Так чуждые силы его тяготят...

В этих строках обнаруживается гениальная глубина реа­листическогопонимания народа и исторической ситуации.

Следующий шаг Пушкина в осмыслении Кавказа — поэ­ма«Тазит». Тот же 1829 г. Она написана в тех же Мине­ральных водах, чтои «Кавказский пленник», теперь уже по пути из Арзрума домой(опубликована после смерти поэта в 1837 г.). Герой поэмы Тазит отказывается отбытовавшего веками кровомщения у горцев, тем самым он выпадает из традиционнойгорской героики. Не может убивать, грабить, мстить, не может проливать кровь. Вто же время сама жизнь народа, быт, воинская обрядность в поэме даны го­раздолаконичней, выразительней, предметней, чем в «Кав­казском пленнике».Горцы здесь не общекавказские «черке­сы» (как в «Кавказскомпленнике»), а конкретная народ­ность «адехи» (абадзехи,адыгейцы). Самое удивительное в поэме то, что Пушкин в ней предвосхищаетпроблематику поэм Важа Пшавела 1880—90 гг.— «Алуда-Кетелаури»,«Змееед», «Гость и хозяин»,— герои которых тоже восстаюттак или иначе против общинной героики с ее обязательным кровомщением, жестокимиобычаями и в то же время не

Могут (как и сам поэт) без этой героики обойтись.Отмечен­ная перекличка между Пушкиным и Важа, ее генетическая илитипологическая природа — один из примеров той важ­нейшей проблематикивзаимодействия, духовного диалога литератур России и Кавказа, которая в нашейлитературе на деле почти даже не поставлена.

Тазит вызывает горячие споры, сталкивая по­ройсовершенно диаметральные взгляды на природу конфликта и характеров. Такаяполемика имеет давнюю историю, начало ко­торой связано еще с именемВ.Г.Белинского. Именно он указал впервые на то, что в основе конфликта поэмылежит «вечная борьба» «новых тенденций с устаревшими консервативными представлениями.Б.В.Томашевский как бы вносит свое уточнение в опре­деление характераконфликта, отмечая столкновение в нем «двух моральных систем». Г.Турчаниновпишет практически о том же, когда настаивает на столкновении в произведении«между старыми феодально-патриархальными формами черкесской жизни и быта и темновым, что неодолимо входило в быт и культуру черкесов благодаря всерастущемусближению их с более передовой и развитой культурой русских». Он ссылается нато, что из черновых набросков пушкин­ских планов ясно желание поэта связатьТазита с христианством, т.е. столкнуть христианство и мусульманство. Все этисуждения с той или иной долей полноты укладываются в рамки бинара«Запад-Восток», если вспомнить традиционно сложившееся в русском художественномсознании название Кавказа — «Русский Восток».

Любопытно отметить, что второй узел дискуссии вокругпоэмы «Тазит» связан с ее художественной структурой. С одной стороны, естьустоявшийся взгляд, что «это реалистическая поэ­ма с очень глубокой и серьезнойпроблематикой», с другой — «преобразованная романтическая поэма»,«поэма-перевертыш». Ес­ли исходить из довольно прочной взаимосвязихудожественной структуры поэмы с романтической традицией, то столкновение«Запад-Восток» и здесь выступает довольно явственно. Нетруд­но вычленить в«Тазите» операции, связанные с функционирова­нием бинарных оппозиций как единицмышления, установить со­ответствия между общей и более конкретными оппозициями:

Восток     —    Запад

черкес      —    христианин

зло            —   добро

свой          —    чужой

хитрость  —   непокорство

Такой ряд можно продолжить без особого напряжения,опираясь на движение сюжета поэмы.

Уже у Лермонтова пушкинский «нищий наездник»обре­тает имя: Казбич, Азамат, Бела. В «Герое нашего времени» ониданы крупным планом, с тонким, при всем лаконизме, психологическим измерением.

Далее — Л.Толстой. «Хаджи-Мурат» — вершинноедо­стижение русской классики в плане воссоздания образа че­ловека из станаврага, аварца Хаджи-Мурата — главного героя повести, воссоздания горской жизнис ее реалиями. Здесь кавказец Хаджи-Мурат, в отличие от Белы, Азамата, Казбича,образ мирового звучания.

В позднем творчестве писателя присутствует антитезамежду красотой природы и уродливость всех людских отношений. Эта антитеза содержитсяи в повести «Хаджи-Мурат». Толстой со свойственной емуобстоятельностью описывает летние полевые цветы, точно и тонко характеризует ихпризнаки и свойства, вызывая у читателя глубокое чувство любования жизнью,”чудной природой” с её многообразной красотой. Но красоте дикой природы сновапротивопоставлены действия “культурного человека” – “разрушительное существо”человек, “для поддержания своей жизни” уничтожая “разнообразные живые существа,растения”, разрушает и красоту природы: среди мертвого чёрного поля осталсятолько один цветок – репейник, в упорной борьбе с человеком отстоявший своюжизнь.

По мере развития противопоставление усиливается, резкообозначается антитеза: красота природы – вражда и жестокость людей. В XVIIIглаве мы узнаём о том, что Хаджи-Мурат решил бежатьот русских в горы, чтобы спасти семью от расправы Шамиля. Но вырваться из пленаможно было только рискуя собственной жизнью. И снова деспотизму людей,поставивших Хаджи-Мурата в безвыходное положение, противопоставлена красотаюжной природы. Хаджи-Мурат идёт к своим нукерам, чтобы исполнить смелое, нострашное решение. ”Как только он вышел в сени с отворенной дверью, его охватиларосистая свежесть лунной ночи, и ударили в уши свисты и щелканье сразунескольких соловьев из сада, примыкавшего к дому”.

Поэтический образ соловья выполняет в повести рольавторской оценки и, в сущности, заменят непосредственное авторское осуждениежестокости испорченных цивилизацией людей.

Во время приготовления к побегу и неизбежному боюсвист сабель перемешивается со свистом соловьёв: “Потом всё затихло, и опятьслышалось соловьиное чмоканье и свист из сада…”

В XXVглаве,повествующей о гибели Хаджи-Мурата вновь возникает эта антитеза. Хаджи-Мурат иего нукеры, спасаясь от врагов, въезжают на “остров распустившихся кустов”.Повторяющиеся детали – лунный свет и щелканье соловьёв. “Молодой месяц,светивший сначала, зашёл за горы.“ “Но когда затихли люди, соловьи опятьзащелкали…”

Делам жестоких людей-“охотников”, стоявших в пороховомдыму после убийства Хаджи-Мурата, противостоит прекрасная жизнь природы в еёнеизменной красоте: “Соловьи, смолкнувшие во время стрельбы, опятьзащелкали”.   

С именем Лермонтова и Толстого связан тот аспект«кав­казской темы», который, хотя и сопрягается с отображением кавказскойдействительности в русской литературе, но за­ставляет прежде всего задуматься оКавказе не в роли «отображаемого» объекта, а в роли историческойреально­сти, воздействующей на самою русскую литературу.

Мережковский в статье «Лермонтов. Поэт сверхчеловече­ства»(1909) писал: «Валерик» — первое во всемирной ли­тературе явлениетого особенного русского взгляда на войну, который так бесконечно углубилЛ.Толстой. Из этого гор­чичного зерна выросло исполинское древо «Войны имира».

Сходство «Валерика» с «Набегом»Толстого очевидно. Мирные татары здесь и там. Вся обстановка — реализмподробностей. Знаменитое рассуждение Лермонтова «Я ду­мал: жалкий человек.Чего он хочет!.. Небо ясно. Под небом места много всем. Но беспрестанно инапрасно. Один враждует он — зачем?» — повторяется у Толстого так:

«Неужели тесно жить людям на этом прекрасномсвете, под этим неизмеримым звездным небом?» Подобное сходствопрослеживается как в «Валерике» и «Набеге», так и в«Герое нашего времени» и в «Войне и мире». Печорин говорито Грушницком, идущем в бой, размахивая руками: «что-то это не русскаяхрабрость». Л.Толстой повторяет эти слова почти дословно, говоря оРозенкраце в «Набеге». Далее — Максим Максимыч и капитан Хлопов.Толстой пишет о капитане Хлопове: «Высокая черта русской храбро­сти —боязнь, сказав великое слово, этим самым испортить великое дело». В общем:скромная непоказная храбрость без фраз и жестов. Таковы «усачи седые»в «Валерике», таковы «старики» — солдаты в«Бородине» («Ворчали старики») и таковы у Толстого нетолько капитан Хлопов, но и капитан Тушин в «Войне и мире». (СамТолстой, как известно, говорил, что «Бородино» есть «зерно»«Войны и мира»). Но первичен для художественного выявления такого«особенно­го русского взгляда на войну» и для Лермонтова и дляТолстого был, конечно, их непосредственный личный воен­ный опыт кавказскойвойны (к Крымской войне у Толстого такой взгляд в основном уже сложился).Объективно именно кавказская война, тянувшаяся десятки лет (Максим Максимычслужил еще «при Алексее Петровиче», Ермолове, т.е., до 1826 г.),давала Лермонтову возможность постичь такой сурово-будничный, прозаическийхарактер войны (хотя ко­нечно, и его «Бородино» в этом смысле былопрорывом в реализм), в отличие от героико-поэтической «грозы двенад­цатогогода» и последующих триумфов русской армии в Европе в 1813—15 гг.

Таким образом, переплетение русской и кавказской исто­риидало русской литературе целую галерею образов: Мак­сим Максимыч — Хлопов —капитан Тушин. Таково влия­ние Кавказа как жизненной реальности. Встает вопрос:как его анализировать и оценивать?

Попытаемся рассмотреть два-три аспекта.

«Тема Кавказа» в русской литературе это нетолько отражение (воссоздание, воспроизведение) кавказской жиз­ни, тех или иныхее сторон, это и сложившееся представле­ние о феномене Кавказа, выступающее вроли некой много­гранной словесной символики, служащей изобразительно-вы­разительнымсредством для изображения и выражения от­нюдь не только кавказскойдействительности (может быть, в этом случае лучше говорить не о теме, а омотиве Кавка­за?), т.е. кавказская тема выступает не только в роли«означаемого», но и в роли «означающего», если прибегнуть кструктуралистской терминологии.

Под ним Казбек, как грань алмаза,

Снегами вечными сиял"

('Демон').

Кавказ и есть этот «алмаз» с множеством«граней» в венце русской культуры и литературы.

В иных своих аспектах литературная «темаКавказа» оборачивается неотрывной темой самой русской жизни и русскойсудьбы — так распорядилась история. Один из со­временных примеров амбивалентногопроявления кавказской темы с ее прямо противоположными «гранями». Содной стороны — образ Сталина, например, в романе Солженицы­на «В кругепервом» с его грузинским акцентом, отражающимся даже в речи Поскребышева(«Ось Сарьоныч» вместо «Иосиф Виссарионович»), Или взнаменитой эпиграмме Мандельштама:

Мы живем под собою, не чуя страны,

Наши речи за десять шагов не слышны,

А коль хватит на полразговорца,

Так припомним кремлевского горца.

Или у Виктора Бокова;

Помню маленький, серенький, скучный

Дождь осенний, грибы и туман,

Забываю про тесный наручник,

Про тебя, смуглокожий тиран.

С другой стороны, та же «Кавказская тема»(мотив) может означать (символизировать) диаметрально противопо­ложное.— Непалача и тирана, а жертву палачества и тирании.

В известном стихотворении об алфавитах (русский, ев­рейский,грузинский и т.д.) А.Кушнер пишет:

А вот грузинский алфавит,

На черепки мечом разбит

Иль сам упал с высокой полки.

Чуть дрогнет утренний туман,

Илья, Паоло, Тициан

Сбирают круглые осколки.

Пронзительность этих строк обеспечена общепонятностьюключевых слов-символов. («Илья» — Илья Чавчавадзе, убит в 1908 г.;«Паоло, Тициан” — Паоло Иошвили, Тициан Тобидзе — погибли в 1937 г.).»Круглые осколки" — гра­фика, округлость букв грузинского алфавита.Понятность приведенных выше строк означает, что все это уже вошло в сознаниерусской читательской аудитории, вошло в жизнь.

Вообще каким образом оценить влияние Кавказа какжизненной реальности на русскую литературу и русских литераторов, в частности,если Кавказ для них это и место ссылки, изгнания, и часто — отдушина, якорьспасения, где можно найти хоть какой-то приют от гонений на родине (вспомнимлермонтовское: «Быть может, за хребтом Кавка­за, укроюсь от твоихпашей» или приезд Пастернака в 1958—59 гг. в Тбилиси в разгар травли послеиздания «Доктора Живаго»). Как оценить влияние Кавказа на Есе­нина наего знаменитый цикл «Персидские мотивы», написанные не в Персии, кудаего не пустили, а в Баку? Или такой интереснейший эпизод из кавказскихлитературных связей русской литературы.

В октябре 1837 г. Александр Одоевский наконец-то пере­водитсявместе с некоторыми другими декабристами из си­бирской каторги рядовым наКавказ (резолюция Николая I). По дороге, при виде станицы журавлей, летящих наюг, он пишет стихотворение «Куда несетесь вы, крылатые стани­цы?» (Наближней станции декабрист Назимов, сосед Одо­евского по экипажу, записывает этостихотворение). Смысл его: тоже на юг, как и мы. Но нам, не все ли равно, гдепогибать. Какая разница:

Что нас не Севера угрюмая сосна,

А южный кипарис своей покроет тенью?      

И что не мерзлый ров, не снеговой увал

Нас мирно подарят последним новосельем;

Но кровью жаркою обрызганный чакал

Гостей бездомный прах разбросит по ущелью.

Тогда же, в конце 1837 г., Одоевский знакомится наКавказе с Лермонтовым, дружит с ним, служит вместе с ним в Нижегородском полкуКараагач (под Тифлисом) до конца года, т.е. до отъезда Лермонтова в Россию.Здесь же, в Тифлисе, Одоевский пишет стихотворение «Брак Грузии с Русскимцарством», датированное 12 апреля 1838 г. Смысл стихотворения: много было«женихов у девы чернобровой, черноглазой»… «Грузии! дочери изари, и огня», но выбра­ла она русского «исполина»…. Конецстихотворения:

Прошлых веков не тревожься печалью,

Вечно к России любовью гори,—

Слитая с нею, как бранною сталью

Пурпур зари.

Пафос стихотворения, помимо всего прочего, свидетельст­вуето том приподнятом духе, который владел поэтом с переездом из Сибирской ссылкина Кавказ (забыт «обрыз­ганный жаркой кровью чакал» и «бездомныйпрах»), В данном случае хочется обратить внимание на другое. В октябре1837 г. Николай I в бытность свою в Тифлисе про­щает Лермонтова, переводит егов лейб-гвардии Гроднен­ский гусарский полк, стоящий под Новгородом. В декабре1837 г. по дороге в Россию, под Владикавказом Лермонтов пишет знаменитое :

Спеша на Север из далека,

Из теплых и чужих сторон Тебе,

Казбек, о страж востока.

Несу я, странник, свой поклон.

Конец стихотворения заключает в себе следующий смысл —если на родине мои друзья умер­ли или не узнают меня:

О если так! своей метелью,

Казбек, засыпь меня скорей

И прах бездомный по ущелью

Без сожаления развей.

Лермонтов прямо заимствует у Одоевского подчеркнутыестроки.

В марте 1838 г. во время офицерской пирушки на стан­цииСпасская полесть Московской шоссейной дороги (в 10 верстах от стоянкиГродненского полка) на проводах Цейдлера, сослуживца по гвардейскомуГродненскому полку, Лермонтов пишет экспромт:

Русский немец белокурый

Едет в дальнюю страну,

Где косматые гяуры

Вновь затеяли войну.

Едет он томим печалью

На могучий пир войны,

Но иной, не бранной сталью

Мысли юноши полны.

«Сталь» в лермонтовском стихотворении это женадиви­зионного командира Софья Николаевна Стааль фон Гольш-тейн, в которую былбезнадежно влюблен и от которой уезжал в «дальнюю страну» Цейдлер.Строка «не бранной сталью» еще одна явная реминисценция изОдоевского. Это наводит на мысль о том, что издатели поэта неправильно ставятдату под выше указанным стихотворением (12 апреля 1838 г.). Скорее всего, онобыло написано не позднее декаб­ря 1837 г., еще в бытность Лермонтова в Грузии.

Из «Сибирских руд» — на Кавказ, с Кавказа —на Север (в Новгород), из Новгорода снова на Кавказ — вот что переплелось вэтом поэтическом узле реминисценций. Велика Россия и Кавказ в ней, и наказание(место ссылки для Лермонтова), и знак милости (перевод из Сибири дляОдоевского), и страна обетованная (для добровольно едущих туда служитьгвардейцев вроде Цейдлера), и поэтическая родина, как для Якова Полонского,создавшего множество чудесных лирических стихотворений, повестей и рассказов вгоды своей службы в Тифлисе (1846—51), да и после, по воспоминаниям, например,стихотворение 1870 г. «Н.А.Гри­боедова».

В августе 1839 г. Одоевский умирает от тропическойлихорадки в действующей армии на берегу Черного моря, и Лермонтов в знаменитомстихотворении «Памяти А.И.Одоев­ского» сплетает ему венок на могилувсе из того же Кавказа.

И вкруг твоей могилы неизвестной

Все, чем при жизни радовался ты,

Судьба соединила так чудесно:

Немая степь синеет и венцом

Серебряным Кавказ ее обьемлет;

Над морем он, нахмурясь, тихо дремлет,

Как великая склонившись над щитом

Рассказом волн кочующих внимая

А море Черное шумит не умолкая.

Если вернуться к теме Кавказа в прямом смысле, то надобудет, видимо, отметить, что с 1815 по 1853 г. (конец наполеоновских войн —начало Крымской войны) кавказ­ская война самое заметное постоянное событие,нарушающее спокойное течение российской истории, если не считать, конечно,таких «разовых» внутренних потрясений, после которых «полныйгордого доверия покой» воцарялся, каза­лось бы, еще уверенней, какдекабрьское восстание 1825 г., польское восстание 1830—31 гг., и такоговнешнего «возму­щающего» толчка как революция 1848 г. в Европе.

Возможно поэтому духовное освоение Кавказа шло понарастающей до Крымской войны. Пик — " Хаджи-Мурат" — начат в 90-хгг., но по впечатлениям первой поло­вины 50-х гг., навсегда запавших в душу итворческое со­знание Л.Н.Толстого.

Характерно, что в советское время как бы заново проис­ходитоткрытие Грузии и Кавказа. Знаменательно высказы­вание Пастернака начала 30-хгг. «Тогда Кавказ, Грузия, отдельные ее люди, ее народная жизнь явилисьдля меня совершенным откровением. Все было ново, все удивля­ло...». И это«удивительное» родило до удивительного точную поэтическую формулу:

И мы поймем, в сколь тонких дозах

С землей и небом входят в смесь

Успех и труд и долг и воздух,

Чтоб вышел человек, как здесь.

Чтобы, сложившись среди бескормиц

И поражений и неволь,

Он стал образчиком, оформись

Во что-то прочное, как соль.

ТемаКавказа сейчас как никак актуальна. Это и антитеррористическая операция вЧеченской республике, и усложнение отношений с Грузией, в связи с введениемвизового режима. Возможно, если кто-нибудь из нынешних политиков вспомнил бы" Хаджи-Мурат" Толстого или другое произведение о взаимоотношенииРоссии и горцев, то можно было бы избежать многих ошибок.

еще рефераты
Еще работы по литературе, лингвистике