Реферат: Библия в системе поэтики Ф.М. Достоевского "Братья Карамазовы"

План.

Введение…3

ГлаваI  Характеристика мировоззренияДостоевского.

          1. Морально-этические и религиозныевзгляды

          художника; вопрос о “природе”человека..............................12

          2. Отношение писателя к Библии; рольбиблейского

          контекста в формировании идейногозамысла и  ху-

          дожественной структуры романа “БратьяКарамазовы”......22

ГлаваII  Основные приемы включенияБиблии вхудожест-         

          веную ткань итогового произведенияДостоевского:

          1. сюжетная и пространственно-временная двуплано-

           вость романа; прием “сюжетногоокна”(“точки кризи-

           са”);  ..........................................................................................28

          2. прямое заимствование библейскогосюжета;  ...................37

          3. мифологема;  …37

          4. библейская аллюзия; … 40

          5. непосредственное включениеевангельского образа 

          в структуру романа;  … 41

          6. библейская параллельхудожественного образа “Ка-

          рамазовых”; …44

          7. портретные детали образов героевромана в соотне-

          сении с библейским каноном; … 46

          8. символичность цветового решенияситуаций романа

          в свете евангельской традиции;  …48

          9.библейский мотив;  …49

         10. цитирование героями романабиблейских афоризмов; ..55

         11. библейская символика в речиперсонажей .  ....................57

Заключение…59

Список литературы…60

 

  

 

ВВЕДЕНИЕ

Обращение к теме “Библия всистеме поэтики романа Ф. М. Достоевского “Братья Карамазовы” не случайно ивызвано рядом обстоятельств. Прежде всего этот вопрос сравнительно мало изученв отечественной критике и литературоведении. Большинство исследователей занималидейный диалог Библии и последнего романа писателя. Преходящая острота этойпроблематики зачастую заслоняла более глубинные и устойчивые структурныемоменты его художественного видения. Часто (в особенности применительно к“Карамазовым”) почти вовсе забывали, что Достоевский прежде всего художник(правда, особого типа), а не философ и не публицист.

Специальное изучениевключения библейского пласта в художественную ткань “Братьев Карамазовых”остается актуальной задачей отечественной науки. Пока у нас не вышло ни одноймонографии, целиком  посвященной этомувопросу. Статьи, особенно активно появляющиеся в последнее время и дающие обильную пищу для дискуссий, исследуютотдельные  аспекты этой темы и не даютпредставления о целостном решении вопроса. Данная работа также не претендует наполноту анализа обозначенной проблемы. Непосредственной задачей ее являетсясравнительно-сопоставительный анализ изобразительных средств, организующихбиблейское повествование и поэтическую систему “Братьев Карамазовых”Достоевского. Речь идет не об изучении какой-то “чистой” формы, а об изучении“сцепления мыслей”, по выражению Л. Н. Толстого. “Сцепление мыслей”, инымисловами, система идей художника не может быть раскрыта без проникновения вхудожественную форму его произведений. В художественной форме, понимаемой каквыражение идеи, заключаются такие оттенки мыслей, которые нельзя уловить путемвыявления прямо высказанных авторских суждений. С этой точки зрения, изучаяформу, мы постигаем последнюю тайну содержания. В особенности это можно отнестик Достоевскому — художнику острейших и глубочайших идей. Форма его произведений- выражение гигантского идейного содержания, сопоставимого по своей значимости,наверное, только с миром Священного Писания.

Цель предлагаемогоисследования заключается в том, чтобы путем анализа внутренней формы последнегоромана писателя вскрыть его глубинный концептуальный уровень. Непосредственнымизадачами данной работы являются: во-первых, выявление и описание библейскихвключений в художественный мир “Карамазовых” — отдельных образов, мотивов,сюжетов, композиционных приемов и некоторых других структурных элементовпроизведения; во-вторых, изучение их функций, их формально-содержательногозначения. При этом мы все время исходим из утверждения, что Библия ихристианский миф выступают в качестве одного из архетипов романа Достоевского “БратьяКарамазовы”, определяя его особенности как в области содержания, так и в областиформы.

Впервые мысль о связи ивзаимодействии последнего романа писателя и Священной Книги человечествавысказали русские философы в конце XIX — начале ХХ века. В своих работах онидали анализ идейных перекличек библейского мироучения и романного мышленияхудожника, указали на общность понимания “конечных” вопросов мироустройства вБиблии и “Братьях Карамазовых”. Через обращение к сюжетам и образампроизведения Достоевского они шли к созданию часто весьма субъективных философскихконцепций религиозно-нравственного мировоззрения писателя. Среди наиболеезначительных назовем работы:

1) К. Леонтьев Наши новыефилософы: Ф. М. Достоевский и граф Толстой. — М., 1882;

2)  В. Соловьев Три речи о Достоевском. — М., 1884.

3) В. Розанов “Легенда оВеликом инквизиторе” Ф.  М. Достоевского.Спб. 1894; О Достоевском. — В кн: Достоевский Полное собрание сочинений. — Спб., 1894, т. 1.;

4) Л. Шестов Достоевский иНицше. Философия трагедии. — Спб. 1903; Начала и концы. Сб-к статей. — Спб,1908;

5) Д. Мережковский Л.Толстой и Достоевский. — В кн.: Д. С. Мережковский Собрание сочинений в 2 т. — Спб, 1901-1903, т. 1.; Пророк русской революции // “Весы”, 1906, февраль — март;

6) А. Белый Трагедиятворчества. Достоевский и Толстой. — М., 1911;

7) В. Переверзев ТворчествоДостоевского. — М., 1912;

8) Н. Бердяев Откровение очеловеке в творчестве Достоевского. — Русская мысль, 1918. кн. 3-6; его жеобобщающий труд Мировоззрение Достоевского — Прага, 1923;

9) Л. Карсавин ФедорПавлович Карамазов как идеолог любви. — Начала, 1921, № 1; Достоевский икатоличество. Статьи и материалы о миросозерцании Зосимы. [сб-к 1] / Под ред.А. С. Долинина. — Пб, 1922;

10)  Н. Лосский О природе сатанинской. — Федор Павлович Карамазов. — Достоевский: Статьии материалы / Под ред. А. Долинина. — Пб, 1922;

11) Г. ФлоровскийДостоевский и Европа. — София, 1922;

12) С. Гессен Трагедия добрав “Братьях Карамазовых”. — “Современные записки”, 1928, № 35;

13) Г.  Флоровский Религиозные темы Достоевского. — Россия и славянство, 1931, 21 февраля;

14) С. Франк Достоевский икризис гуманизма. — Путь, 1931, № 27;

15) Н. Лосский Достоевский иего христианское миропонимание. — Нью-Йорк, 1953;

16) Ф. Степун  Миросозерцание  Достоевского. В кн: Ф. Степун  Встречи. — Мюнхен, 1962 и др.

Исследования этихученых  и мыслителей многое дают для пониманияособенностей мировоззрения позднего Достоевского, его религиозных и этическихпоисков, отразившихся в полной мере в его последнем романе.

Однако чисто формальные,структурные моменты романа “Братья Карамазовы” в свете библейской традициизатронуты в этих работах лишь косвенным образом. Библейское мироучение, по  мысли русских философов, выступает у Достоевского  в качестве первоосновы идеи, является преждевсего отправной точкой в размышлениях героев и писателя и одновременно — высшимнравственным критерием в этих духовных поисках.

Впервые наблюдения надхудожественной формой последнего романа Достоевского в связи с включением в егопоэтическую систему особого библейского пласта повествования находим  у Вячеслава Иванова (“Достоевский и роман — трагедия”. — “Русская мысль”, 1911, кн. 5, 6). Критик выводит  новый принцип организации романа Достоевского и утверждает, что последнийнаследует христианскую традицию: утвердить чужое сознание как полноправныйсубъект, а не как объект. Однако конкретных форм и способов воплощения этогопринципа видения мира у Достоевского в его последнем романе ученый не дал.

Эту работу продолжил Л.Гроссман (“Поэтика Достоевского” — М., 1925) Основную особенность поэтикиписателя Л. Гроссман усматривает в соединении разнороднейших и несовместимейшихэлементов в единстве романной конструкции. Среди главных источниковформально-содержательного своеобразия романов Достоевского он указывает Библиюи житийную  литературу.

Отказываясь отмонологического понимания устройства мира писателя, эти мысли Гроссмана развивает М. Бахтин (“Проблемы поэтикиДостоевского — М., 1929). Называя произведения писателя полифоническими, ученыйтем самым обозначает существеннейший принцип их организации, родственный по своей природе поэтике  и этике Св. Писания. Более того, он выводитэто родство из истории жанра романа. Бахтин возводит “диалогический” романДостоевского к  античным жанрам“сократовского диалога” и “мениппеи”. При этом отмечает, что древнехристианскаялитература (Евангелия, Послания Апостолов и Деяния, Апокалипсис)  “проникнута элементами  мениппеи и карнавализации”. Достоевскийнаследует “архаику” жанра романа через мир Библии и христианского мифа. В своейработе Бахтин конкретизирует этот принцип художественного видения писателя,анализируя, в том числе, и структуру его последнего произведения. В дальнейшемвопросы поэтики Достоевского в советском литературоведении долгое время не моглибыть рассмотрены в силу известных исторических условий, когда само имя писателяпытались искоренить из памяти людей, объявляя художника “буржуазным” и“реакционным”. В особенности эти идеологические обвинения обрушивались наДостоевского в связи с “Карамазовыми”, где религиозно-мифологическое началоимеет большое значение в выражении ведущей идеи произведения.

Некоторые попытки вновьвернуться к теме библейского в системе поэтики Достоевского наблюдаются вотечественной науке лишь в конце 50-х годов. Например, в статье А. А. Белкина“Братья Карамазовы” (социально-философская проблематика) (ТворчествоДостоевского -М., 1959, с. 265-293) содержится ряд интересных замечаний опоэтике последнего романа в связи с определением понятия “реализма в высшем смысле”,а философское содержание произведения возводится к этическим нормамхристианства.

Период “оттепели” позволилсоветским литературоведам вновь обратиться к исследованию художественных особенностей романов Достоевского, ихсюжетно-композиционных, стилевых и образных средств. В числе прочих изучаются инекоторые библейские включения в художественную ткань повествования произведений  писателя.

В конце 60-х гг. появляютсяряд работ отечественных ученых, обращающихся к некоторым вопросам архитектоникипроизведений позднего Достоевского, рассматривающих их отдельные структурныеэлементы в свете бахтинской традиции. Среди них: Н. Чирков  О стиле Достоевского. Проблематика. Идеи.Образы. — М., 1967; Д. С. Лихачев Летописное время у Достоевского. — В кн: Д.С. Лихачев Поэтика древнерусской литературы. — М. -Л., 1967; Лихачев Д. C.Внутренний мир художественного произведения (“Вопросы литературы”, 1968, № 8),М. Я. Ермакова Место “Легенды о великом инквизиторе” в композиции романа“Братья Карамазовы”. — В кн: Проблемы метода, стиля, направления в изучении ипреподавании художественной литературы. Материалы докладов научно-теоретическойконференции / Под общей редакцией А. И. Ревякина. — М.,1969;

М. Б.  Храпченко Сюжет и творческий метод. — В кн:Русско-европейские литературные связи. Сб-к статей — М. — Л., 1966.

Между тем, в советскомлитературоведении складывается позиция, противоположная бахтинской вопределении художественных особенностей поздних романов Достоевского. Наиболеепоследовательно этой точки зрения придерживается Ветловская В. в статьях“Некоторые особенности повествовательной манеры в “Братьях Карамазовых”(“Русская литература”, 1967, № 4), “Символика чисел в “Братьях Карамазовых”. — В кн: Древнерусская литература и ее традиции в русской литературе XVIII — XIXвв. — Л., 1971 и в более поздней монографии Поэтика романа “Братья Карамазовы”.- Л., 1977 и др. Исследовательница отрицает бахтинский принцип о полифонизмеДостоевского, тем самым утрачивает смысл тезис о единстве организации романа идревнего жанра “мениппеи”, среди образцов которой Бахтин приводит ипроизведения раннехристианской канонической и апокрифической литературы.

В 70-е годы, которыехарактеризуются некоторым повышением интереса к последнему роману Достоевского,в научной печати появляются работы советских литературоведов, изучающих какидейно-содержательные, так и формальные особенности “Карамазовых”, в том числеи в свете библейских аналогий:

А. Латынина “В поисках жизнидуховной” (“Наука и религия”, 1971, № 11), И. Виноградов “Горнило сомнений”(“Наука и религия”, 1971, № 1), Э. Соловьев “Верование и вера Ивана Карамазова”(“Наука и религия”, 1971, № 1), Р. Кантор “Эстетика Достоевского и кризисрелигиозного сознания в России” (“Наука и религия”, 1971, № 9), Д. Лихачев “Впоисках выражения реального “ (“Вопросы литературы”, 1971, № 11).

Среди прочих особенноинтересной и полезной для нас выступает статья Г. Егоренковой “Поэтика сюжетнойауры в романе “Братья Карамазовы” (“Философские науки”, 1971, № 5), разрабатывающеймножественность сюжетных планов и романа и способы их взаимодействия.

Целый ряд работ, посвященныхпроблемам анализа системы изобразительно-выразительных средств в “БратьяхКарамазовых” и идейно-тематического содержания романа, которое обуславливаетвыбор именно этих средств, появляется в серии Достоевский: Материалы и исследования,выходящей с 1972 г.:

Н. И. Пруцков “Достоевский ихристианский социализм”. — Материалы и исследования. — Л., 1972, т. 1; Е. И.Семенов “К вопросу о месте главы “Бунт” в романе “Братья Карамазовы” — Л.,1976, т. 2; В. Е. Ветловская “Pater Seraphicus” — Л., 1983, т. 5; О. С. Соина“Исповедь как наказание в романе “Братья Карамазовы” — Л., 1985, т. 6. В 90-егоды количество публикаций по этому вопросу в серии еще более увеличивается:

Г. Б. Пономарева “Житийныйкруг Ивана Карамазова” — Л., 1991, т. 9; В. А. Михнюкевич “Духовные стихи всистеме поэтики Достоевского“ — Л., 1992, т. 10; Л. А. Куплевацкая ”Символикахронотопа в романе “Братья Карамазовы” — Л., 1992, т. 10;  Н. Ефимова “Мотив библейского Иова в “БратьяхКарамазовых” — Л., 1994, т. 11; Н. Тихомиров “О “христологии” Достоевского — Л., 1994, т. 11 и др. Ряд положений этих работ в качестве теоретическихобобщений были использованы при написании этого исследования. Помимо этого вработе использован ряд общих положений, почерпнутых в монографиях, посвященныхвопросам структурно-семантической организации романов Достоевского, выявлениюособенностей его художественного  видения:

Г. Щенников Художественноемышление Ф. М. Достоевского. — Свердловск, 1978; Ю. Селезнев В миреДостоевского. — М., 1979; В. Одиноков Типология образов в художественнойсистеме Достоевского. — Новосибирск, 1979; В. Кирпотин Мир  Достоевского. Статьи. Исследования. — М.,1983; Р. Клейман Сквозные мотивы творчества Достоевского. — Кишинев, 1985.

Наследуя бахтинские традициив понимании структурной организации художественных полотен Достоевского, авторыэтих монографий исследуют отдельные соотносимые с текстом Библии сюжеты,мотивы, образы последнего романа писателя. Они подчеркивают лишь некоторыедетали жанрово-композиционного и типологического родства текстов, которыеразделяют тысячелетия.

Наиболее существенноезначение для нас имеют в этом смысле работы Г. Померанца (Открытость бездне.Встречи с Достоевским. — М., 1990) и сборник статей уральских ученых(Творчество Достоевского: искусство синтеза. — Екатеринбург, 1991), где тема“библейское в системе романа Достоевского “Братья Карамазовы” раскрываетсянаиболее полно и  последовательно.Литературоведов интересуют конкретные формы и способы включения библейскихобразов, мотивов, сюжетов, в образный строй “Карамазовых”, в речь персонажей, всюжеты и отдельные эпизоды, в цветовую гамму романа и т.п.

Принимая многиеосновополагающие принципы этих работ, мы не можем однако не заметить, чтонекоторые из них в западном литературоведении уже давно общеизвестны. В товремя как отечественная наука не имела возможности обращаться к творчествуДостоевского и объективно без партийно-идеологических шаблонов оценивать еготворения, западные ученые активно исследовали произведения писателя, ихформально-содержательные особенности, в том числе и в свете библейскойтрадиции.

Из рецензий Е. Смирновой(“Философия искусства у Достоевского” — “Вопросы литературы”, 1968, № 10;“Структура “Братьев Карамазовых”. — “Вопросы литературы”, 1970, № 5), В.Туниманова (“Новая книга о романе Достоевского “Братья Карамазовы”. — “Русскаялитература”, 1994, № 1) на работы Р.-Л. Джексона (Dostoevsky’s Quest for Form/A Study of His Philosophy of Art/ — Нью-Хавен-Лондон, 1966); Р. Бэлнапа(“Структура “Братьев Карамазовых”. — Илинойс, 1967) и Д. Томпсон (“БратьяКарамазовы и поэтика памяти” — Кембридж, 1991) явствует, что американскиеученые вплотную изучают внутреннюю форму последнего романа Достоевского,обращаются к прямым и скрытым перекличкам произведения с библейскими мотивами,поучениями, притчами в свете общекультурной традиции.

Среди опубликованных у насработ западных ученых, затрагивающих тему воплощения библейского  мироучения и образности в “Карамазовых”,назовем статьи Богдана Урбанковского (“Гуманизм трагический”, “ИисусДостоевского”. — “Наука и религия”, 1971, № 9), Р.-Л. Джексона “Вынесениеприговора Федору Павловичу Карамазову” — В кн: Достоевский. Материалы и исследования.- Л., 1976, т. 2  и расширенная редакцияв т. 3. — Л., 1978; Р.-Л. Джексона “Проблема веры и добродетели в “Братьях Карамазовых”- В кн: Достоевский Материалы и исследования. — Л., 1991, т. 9, Ж. Катто“Пространство и время в романах Достоевского”. — В кн: Достоевский Материалы иисследования — Л., 1978, т. 4.

Эти работы важны для нас втом плане, что поднимают конкретные вопросы в анализе библейских включений вхудожественную структуру романа Достоевского. Так, Р.-Л. Джексон утверждаетвселенскую природу зла, которое несет Федор Павлович Карамазов и библейскийпринцип возмездия, постигающего героя. Ж. Катто, изучая хронотоп произведенийписателя, особо выделяет и рассматривает аллегорический план действия, частосводимый к библейскому. Для Урбанковского наиболее важным является утверждение о внутренней противоречивости,разорванности, многоплановости мира Достоевского и выделение трех самостоятельныхсубстанций жизни в том мире, стремящихся к единству. В его концепциичувствуется заметное влияние взглядов М. Бахтина.

Таким образом, разрабатываятему “Библия в системе поэтики романа Ф. М. Достоевского “Братья Карамазовы”,мы опирались на предшествующий опыт изучения этой проблемы в отечественномлитературоведении и отчасти западном. Одновременно в исследовании производилсясравнительный анализ текстов Священного Писания и романа “Братья Карамазовы” спривлечением богословско-энциклопедической литературы. На его основе выделялисьи систематизировались отдельные приемы и способы включения Библии вхудожественную ткань произведения, давалось их описание, определялись функции изначение приемов в раскрытии идейной концепции романа.

Вводимые нами в процессеанализа термины иногда имеют лишь рабочее значение. Смысл их, мы надеемся,будет достаточно ясен из контекста. Их задача — не завершать анализ, а помогатьего правильному развитию и углублению.

                                                                 Глава I

           

Начать работу о Достоевскоми его мировоззрении хотелось бы словами Л. Шестова,  которые прекрасно выражают наше представлениеоб этой личности. “Достоевский, — писал он, — бесспорно, один из самыхзамечательных, но вместе с тем один из самых трудных представителей не толькорусской, но и всемирной литературы. И не только самый трудный, но еще имучительный” ( 87 , 51). Действительно,уже первое знакомство с Достоевским (а это было в школе при изучении“преступление и наказание”) повергло в состояние мучительного размышления  об этом писателе и человеке, захотелось понять его личность и еготворчество. Потом были годы чтения произведений художника и литературы о нем,но личность Ф. М. Достоевского и до сих пор остается для меня непостижимой иволнующе-загадочной величиной, а его творчество — открытой книгой судебчеловеческих, сопоставимой разве что с Библией. Пожалуй, более точно об этомсказал Н. Бердяев: “Достоевский был не только великий художник, он был такжевеликий мыслитель и великий духовидец ...” ( 19 , 27) — (разрядка наша — Е.Ш.). Прав был философ и в том, что предлагалидти к Достоевскому через углубление в его богатый и своеобразный мир идей.
Слово “идея” — наиболее часто употребляемое у Достоевского слово. Верховнымобразом, которым Достоевский уточняет свое понятие идеи, является образ“божественного семени”, которое Бог бросает на землю и из которого вырастаетБожий сад на земле. Этим определением идеи как семени Достоевский отграничиваетсвое понятие идеи от платоновского. У Платона идея является лишьтрансцендентной моделью земной действительности, но никак не  прорастающим на земле семенем.

Второй образ, которымписатель уточняет свое понимание идеи, — это, по наблюдениям Ф. Степуна, образ“тайны” ( 77 , 343). Идею, которойчеловек живет и в которую он верит, Достоевский определяет как его “тайну”. Образызагадочных людей, загадочных судеб, загадочных часов переполняют все егороманы. Только наличие в человеке некоей “тайны” превращает человека в личность;личность есть, по Достоевскому, не что иное, как воплощенная идея. Из этогоопределения идеи как тайны личности следует, что “ семенной запас”потустороннего мира не может состоять из вполне одинаковых семян; дабы идейноесемя порождало личность, оно должно таить ее в себе.

При этом открывается идеялишь взору, смотрящему на мир с надмирной высоты. Идея — это трансцендентныереальности. Они есть “прообразы бытия и силовые центры истории” ( 77 , 344). Постижение их отвлеченному разумунедоступно, сущность и сила их открывается лишь целостному всеобъединяющемупереживанию. И когда мысленно охватываешь творческий путь писателя — от писем кбрату, писавшихся еще в юношеские годы, и первого романа “Бедные люди” до“Братьев Карамазовых”, январского. “Дневника писателя” 1881 г., — прежде всегопотрясает величие и страстность его философской мысли. Это мысль беспокойная,ищущая, мысль безудержная и бунтующая. Подобно герою своей повести “Хозяйка”Ордынову, “он мыслил не бесплотными идеями, а целыми мирами” (  4, 6), часто полярными, находящимися в титаническомборении.

Каждый из этих мировдуховный и земной жизни “организуется” вокруг единого центра — Человека. Всетворчество Ф. М. Достоевского мы вправе назвать грандиозным “Опытом о человеке”- художественным и философским исследованием человека, его идеальной сути, егосвязи “с судьбой мира и с судьбой Бога” (19; 27). “Человек для художника — “микрокосм, центр бытия, Солнце, вокруг которого все вращается. Решить вопрос очеловеке — значит, решить вопрос о Боге” ( 19 , 42). Для Достоевского это самый главный вопрос в жизни. Вот, что онписал в одном из писем к брату: “Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежелибудешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсьэтой тайной, ибо хочу быть человеком” ( 4, 7). И художник действительно всю жизнь разгадывал эту тайну, создавалсвою антропологию. В “Записной тетради” 1880-1881 годов он обобщил: “При полномреализме найти в человеке человека. Это русская черта по преимуществу, и в этомсмысле я, конечно, народен (ибо направление мое истекает из глубиныхристианского духа народного), — хотя и неизвестен русскому народу теперешнему,но буду известен будущему”. И дальше: “Меня зовут психологом: неправда, я лишьреалист в высшем смысле, то есть изображаю все глубины души человеческой” (4 , 7). “Неточно называть Достоевскогопсихологом, — писал Г. Флоровский (82, 386). — И неверно объяснять еготворчество из его душевного опыта, из его переживаний. Достоевский изображал иописывал не душевную, но духовную реальность. Он изображал первореальностьчеловеческого духа, его хтонические глубины, в которых Бог с дьяволом борется,в которых решается человеческая судьба”.

Исследователи оченьпо-разному понимали и трактовали эти слова Достоевского, видимо, в силупротиворечивости позиции самого писателя. Известно, что одни превращали его вапостола религиозного сознания, пророчествующего о путях спасения мира,предсказанных христианством и, в частности, православием (смотри, например,исследование Н.Лосского “Бог и мировое зло” ( 58 ). “Достоевскому не удалосьопределить “ русского Христа”, — писал Д. Мережковский (61, 95), — ни изрусского и вселенского христианства, ни из русского и вселенского просвещения — всечеловечности. После всех тщетных попыток определения получился безвыходныйкруг неопределенности, уравнения с двумя неизвестным: православие естьвсечеловечность, всечеловечность есть православие”.

Другие, с не меньшимоснованием, находят у писателя неистребимые сомнения в существовании Бога.Например, Л. Шестов. Он писал: “Признание Шатова (“Я… я буду веровать вБога”, т.е. “пока не верую”) есть и признание Достоевского. Быть может, этосамое великое искушение, которое могла уготовить себе и вынести измученнаячеловеческая душа: религия еще возможна, но Бога нет, вернее невозможен тот БогАвраама, о котором говорится в Писании” (87, 62). Для одних Достоевский сталсимволом неверия в человека и его великую сущность: “… философия же Достоевского  — философия резкого неприятия мира, неверия вего будущее, — философия трагедии, философия жестокости” (  , 217). Достоевским же справедливооправдывают величайший гуманизм. Экзистенциалисты объявили художника своимпрямым предшественником, предтечей “нового искусства”. Но нет ни одногореалиста, который бы не был убежден, что Достоевский поднял реалистическоеискусство на новую высоту, был “реалистом в высшем смысле этого слова”.

Как разобраться в этихпротиворечивых утверждениях? Кто прав? Думается, что сегодня нельзя датьоднозначного ответа на поставленные вопросы. Впрочем, это невозможно и вбудущем, ибо Достоевский, как всякий человек, есть загадка, имеющая не одинправильный ответ. Тем более, что, по верному замечанию Н. Бердяева, писатель“отражает все противоречия русского духа, всю его антиномичность” (19, 30). Всеработы, которые были написаны и которые еще будут созданы о личности итворчестве Ф. М. Достоевского, так или иначе, не содержат всей полноты знания онем. Не в силах преодолеть этого и автор настоящего исследования.

Для нас важноохарактеризовать общее направление духовных поисков позднего Достоевского, тоесть до и во время написания романа “Братья Карамазовы”. Прежде всего нас,конечно, интересует отношение писателя к вере и Богу, его религиознаяориентация.

Рассматривая различныепериоды таковой, мы нашли, что время, непосредственно предшествующее исовпадающее с моментом написания романа, представляет собой итог  напряженнейших размышлений и мучительныхвпечатлений. Все вопросы, которые волновали писателя-гуманиста, “разгадывающеготайну человека”, потерявшего целостность, утратившего гармонию, находящегося вразладе с действительностью и самим собой, начинают стягиваться к своемуцентру, своему фокусу — к идее “еще более непосильной” — к идее Бога. Онстрадает этой идеей. По выходе с каторги Достоевский рассказывает о своихраздумьях одной одной из “декабристок” — Н. Фонвизиной — следующее: “Я скажу Вампро себя, что я — дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор и даже (я знаюэто) до конца дней моих. Каких страшных мучений стоило и стоит мне теперь этажажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводовпротивных. И однако же, Бог посылает мне иногда минуты, в которые я совершенноспокоен; в эти минуты я сложил себе символ веры, в котором все для меня ясно исвято. Этот символ очень прост, вот он: верить, что нет ничего прекраснее,глубже и симметричнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не тольконет, но с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если бкто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истинавне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться с Христом, нежели с истиной” (4, 176).

“Поразительны признанияписателя, — замечает Н. Буданова, — о присущей ему огромной жажде веры и омучительных религиозных сомнениях, среди которых личность Христа выступает какякорь спасения, как путеводная звезда. Христос предстает как воплощение икритерий совершенных Нравственности, Добра и Красоты, а тем самым и воплощениемабсолютной, вечной и высшей Истины, противостоящей всем относительным,временным, приходящим истинам” (21, 21). Задумав роман “Житие великогогрешника”, он писал А. Н. Майкову: “Главный вопрос, который проводится во всехчастях, — тот самый, которым я мучился сознательно и бессознательно всю моюжизнь- существование Божие”(  , 67). Впоследний год жизни художник отмечал в своих “Записных тетрадях”: “Мерзавцы дразнилименя необразованною и ретроградною верою в Бога. Этим слухам и не снилось такойсилы отрицания Бога, какое положено в Инквизиторе и в предшествовавшей главе,которому ответом служит весь роман. Не как дурак же (фанатик) я верую в Бога. Иэти хотели меня учить и смеялись над моим неразвитием! Да их глупой природе ине снилось такой силы отрицания, которое прошел я. Им ли меня учить!” (58, 68).Ссылаясь на “Легенду о Великом Инквизиторе” и на главу о детях в “БратьяхКарамазовых”, Достоевский писал: “И в Европе такой силы атеистическихвозражений нет и не было. Стало быть, не как мальчик же я верю во Христа и егоисповедую, а через большое горнило сомнений моя осанна прошла, как говорит уменя же, в том же романе черт (58 , 68).

Как понимать все этизаявления Ф. М. Достоевского? Значат ли эти высказывания, что в периодысомнений он доходил до полного атеизма? На наш взгляд, нет. К атеизму он всюсвою жизнь относился резко отрицательно, считая его “глупостью и недомыслием”(58, 68). “Никто из вас не заражен гнилым и глупым атеизмом”, — уверенноговорит он в письме к сестре ( 58, 68). В существовании настоящего атеизма ондаже вообще сомневался. В письме к К. Опочинину (1880г.) писатель замечает:“Никто не может быть убежден в существовании Бога. Я думаю, что даже и атеистысохраняют это убеждение, хотя в этом и не сознаются, от стыда что ли” ( 58 , 68).

Приближался к атеизмуДостоевский, может быть, лишь в 1846 году, когда находился под влияниемсоциалистических идей В. Белинского. Хотя и в этот период его собственноволновал вопрос, как понять, согласовать существование Бога и мирового зла,Белинский утверждал: “… я не хочу счастья даром, если не буду спокоен на счеткаждого из моих братьев по крови” ( 87, 55). Вслед за ним писатель не приемлет“жертв условий жизни и истории” и требует отчета о всех безвинно и случайнозагубленных в ходе исторического “прогресса”. Но от кого требовать отчета? Втрадиционном религиозном восприятии судья един — Бог. Остается, если бытьлогичным, либо не принять Бога и его мироустройство, либо вслед за Гегелем ивсей  западной философией повторять, что“все действительное — разумно”, стало быть, все жертвы неизбежны и оправданымудростью Божией. Ни Белинский, ни Достоевский никогда не согласились быпринять этого ответа западного мира. Тогда был один выход: бунт против Бога,неприятие Божественного Откровения. Но это требовало пересмотра целойсложившейся мировоззренческой системы ориентиров, этики. Неизбежно всталапроблема самостоятельного создания новых религиозно-этических ценностей.Достоевский начинает этот мучительный путь духовного познания, фиксируя в своемопыте кризисные тенденции эпохи “всемирно-исторического”  разрушения религиозного сознания. Решающимпунктом здесь становится каторга, где, как справедливо отмечают многиеисследователи, происходит “перерождение убеждений” писателя. Достоевский былввергнут в ад человеческого бытия, где “тайна человека” предстала с ужаснойобнаженностью, где она кровоточила, как никогда не заживающая рана,подтверждая, на первый взгляд, несправедливость и дисгармоничность божьегомироустройства. И в этих условиях художник и человек обращается к Библии. Этобыла книга, подаренная ему женами декабристов в Тобольске по пути в острог ибывшая единственной, разрешенной ему для чтения. “Федор Михайлович, — пишет егожена, — не расставался с этою святою книгою во все четыре года пребывания вкаторжных работах. Впоследствии она всегда лежала на виду, на его письменномстоле, и он часто, задумав или сомневаясь в чем-либо, открывал наудачу этуЕвангелие и прочитывал то, что стояло на первой странице ...” ( 58, 58). ВБиблии он черпал силу  и бодрость, авместе с тем и готовность на борьбу с открывшимися ему в бытии трудностями, втой загадочной книге, вышедшей из среды невежественных пастухов, плотников ирыбаков, которой судьбой суждено было сделаться книгой книг для европейскихнародов” (87, 56). “И это как раз в те годы, — замечает далее Л. Шестов, — когда просвещенный Запад самым решительным образом от Библии отвернулся,усмотрев в ней пережиток идей, неоправдываемых ни нашими знаниями, ни нашимразумом. Критика библейского вероучения, начавшаяся со знаменитого“Теологического трактата” Спинозы принесла свои плоды. Философская мысльпризнала в лице ее величайших представителей, в особенности в Германии, — только “религию в пределах разума” (так было названо одно из произведенийзнаменитого основателя немецкой идеалистической философии — Канта). Задолго до“Братьев Карамазовых”, еще в “Преступлении и наказании” Достоевский делаетпопытку противопоставить Библию тому, что принесла Западу совокупность добытыхновым временем знаний во всех областях жизни. Причем он опирается на тоЕвангелие, которое еще не переделано современной просвященной мыслью. Здесьслова Откровения: “Бог есть Любовь”, — превратились в разумную истину: Любовьесть Бог Достоевский же исходит в восприятии вероучения не только из Нагорнойпроповеди, но и из сказания о воскрешении Лазаря. По мысли писателя, онознаменует всемогущество. Творящего чудеса и дает смысл остальным, стольнедоступным для бедного “эвклидова” человеческого ума библейским  словам. “Эвклидову” уму, не верящему вбессмертие человеческой души, представлется разумным добиваться счастья длялюдей, “золотого века” именно на земле.

Такому уму действительно ненайти оправдания “слезинки ребенка”, и будущая гармония здесь безнравственна.

Но читая Библию, мучаясьнеразрешимым, Достоевский приходит к убеждению, что у этой проблемы нет чистоинтеллектуального разрешения. Законы логики обязывают отвергнуть идею благостибожьего мира. Но мысль художника находит свой выход: открыть смысл жизни можно,лишь приняв саму жизнь за основу, полюбив “живую жизнь” — Бога — прежде логики,прежде себя. Ведь для “неэвклидова” ума трагедия мира начинается и заканчиваетсяне на Земле. Сам Творец есть Любовь; Любовь же, Добро не могут не бытьсвободны. Значит, не могут не делать и человека изначально и абсолютносвободным. Человек в этой системе одинаково способен как к Добру, так и крождению в своеволии Зла. Своеволие же, по Достоевскому, — одна из сторон“эвклидовского” сознания: превращая личную свободу в самоцель, из абсолютнойсвобо

еще рефераты
Еще работы по литературе, лингвистике