Реферат: Антон Павлович Чехов

(1860-1904) 

Ю.В.Лебедев

Особенности художественного мироощущения Чехова.

Художественныйталант Антона Павловича Чехова формировался в эпоху глухого безвременья 80-хгодов, когда в миросозерцании русской интеллигенции совершался болезненный перелом.Идеи революционного народничества и противостоящие им либеральные теории, еще недавнобезраздельно царившие в умах семидесятников, теряли живую душу, застывали, превращалисьв схемы и догмы, лишенные окрыляющего внутреннего содержания. После«первомартовской катастрофы» 1881 года — убийства народовольцамиАлександра II — в стране началась правительственная реакция, сопровождавшаяся кризисомкак народнической, так и либеральной идеологии. Чехову не довелось участвоватьв каком-либо серьезном общественном движении. На его долю выпало другое — бытьсвидетелем горького похмелья на отшумевшем еще в 70-е годы жизненном пиру.«Похоже, что все были влюблены, разлюбили и теперь ищут новыхувлечений»,- с грустной иронией определял Чехов суть общественной жизнисвоего времени. Эпоха переоценки ценностей, разочарования в недавних  программахспасения и обновления России отозвалась в творчестве Чехова скептическимотношением ко всяким попыткам уловить жизнь с помощью тех или иных общественныхидей. «Во всякой религии жизни,- замечали современники Чехова,- он как бызаподозревал догму, скептически-опасливо сторонился от нее, как бы боясь потерятьсвободу личности, утратить точность и искренность чувства и мысли». Отсюдавозникала неприязнь Чехова к «догме» и «ярлыку», к попыткамлюдей в отчаянии зацепиться за ту или иную недоконченную идейку и, фанатическиотдавшись ей, утратить чувство живой жизни и вне себя, и в себе самих. «Все,что напутали, что настроили, чем загородили себя люди, все нужно выбросить,чтобы почувствовать жизнь, войти в первоначальное, простое отношение к ней»- так определяли основной пафос творчества Чехова его современники. Именно непосредственнымисоприкосновениями с жизнью Чехов-художник особенно дорожил, сознавая изжитость всехсовременных ему «общих идей» и утверждая, что «общую идею илибога живого человека» нужно искать заново, что ответ на мучительный вопросо смысле человеческого существования может дать только жизнь в ее сложном историческомсамодвижении и саморазвитии. Любая общественная теория — это итог, результатжизненного процесса и одновременно отвлечение, абстрагирование от него. Чехов, неудовлетворенный наличными итогами, более ценит сам жизненный процесс. Языкулогических понятий и отвлеченных рассуждений он предпочитает языкхудожественного образа, язык интуитивных догадок и прозрений.  

Вотличие от гениальных предшественников — Толстого и Достоевского, Чехов необладал ясной и теоретически осмысленной общественной программой, способнойзаменить старую веру «отцов». Но это не значит, что он влачился пожизни «без крыльев», без веры и надежд. Во что же верил и на что надеялсяЧехов? Он чувствовал, как никто другой, исчерпанность тех форм жизни, которыедонашивала к концу XIX века старая Россия, и был, как никто другой внутренне свободенот них. Чем более пристально вглядывался Чехов в застывающую в самодовольстве иравнодушном отупении жизнь, тем острее и проницательнее, с интуициейгениального художника ощущал он пробивавшиеся сквозь омертвевшие формы к светуеще подземные толчки какой-то иной, новой жизни, с которой Чехов и заключил «духовныйсоюз». Какой будет она конкретно, писатель не знал, но полагал, что воснове ее должна  быть такая «общая идея», которая не усекала быживую полноту бытия, а, как свод небесный, обнимала бы ее: «Человеку нужноне три аршина земли, не усадьба, а весь земной шар, вся природа, где на простореон смог; бы проявить все свойства и особенности своего свободного духа».  

Всетворчество Чехова — призыв к духовному освобождению и раскрепощению человека. Проницательныедрузья писателя в один голос отмечали внутреннюю свободу как главный признакего характера. М. Горький говори Чехову: «Вы, кажется, первый свободный иничему не поклоняющийся человек, которого я видел». Но и второстепенный беллетрист,знакомый Чехова, писал ему: «Между нами Вы — единственно вольный исвободный человек, и душой, и УМОМ, и телом вольный казак. Мы же все в рутинескованы, не вырвемся из ига».  

Вотличие от писателей-предшественников, Чехов уходит от художественнойпроповеди. Ему чужда позиция человека, знающего истину или хотя быпретендующего на знание ее. Авторский голос в его произведениях скрыт и почтинезаметен. «Над рассказами можно плакать и стенать, можно страдать заодносо своими героями, но, полагаю, нужно это делать так, чтобы читатель не заметил.Чем объективнее, тем сильнее выходит впечатление»,- говорил Чехов о своей писательскойманере. «Когда я пишу,- замечал он,- я вполне рассчитываю на читателя, полагая,что недостающие в рассказе субъективные элементы он подбавит сам». Но одиниз критиков начала XX века справедливо писал, что чеховская недоговоренность и сдержанностьдействуют на читателя сильнее громких слов: «И когда он о чем-либостыдливо молчал, то молчал так глубоко, содержательно, что как бы выразительно говорил».В отказе от прямого авторского высказывания, в нежелании сковывать свободучитательского восприятия проявлялась вера Чехова в могучую силу искусства. Ондобивался облагораживающего влияния на читателя самого художественного слова, безвсякого посредничества.  

Потерявдоверие к любой отвлеченной теории, Чехов довел реалистический художественный образдо предельной отточенности и эстетического совершенства. Он достигисключительного умения схватывать общую картину жизни по мельчайшим ее деталям.Реализм Чехова — это искусство воссоздания целого по бесконечно малым его величинам.«В описании природы,- замечал Чехов,- надо хвататься за мелкие частности,группируя их таким образом,  чтобы по прочтении, когда закроешь глаза, даваласькартина. Например, у тебя получится лунная ночь, если ты напишешь, что намельничной плотине яркой звездочкой мелькало стеклышко от разбитой бутылки ипокатилась шаром черная тень собаки или волка». Он призывал своих собратьевпо перу овладевать умением «коротко говорить о длинных предметах» исформулировал афоризм, ставший крылатым: «Краткость — сестра таланта».«Знаете, что Вы делаете? — обратился однажды к Чехову Горький.- Убиваетереализм… Дальше Вас никто не может идти по сей стезе, никто не может писать такпросто о таких простых вещах, как Вы это умеете. После самого незначительногоВашего рассказа — все кажется грубым, написанным не пером, а точнополеном».  

ПутьЧехова к эстетическому совершенству опирался на богатейшие достижения реализмаего предшественников. Ведь он обращался в своих коротких рассказах к тем явлениямжизни, развернутые изображения которых дали Гончаров, Тургенев,Салтыков-Щедрин, Толстой и Достоевский. Искусство Чехова превращалось в искусствобольших обобщений. Используя открытия русского реализма второй половины XIXвека, Чехов вводит в литературу «повествование с опущенными звеньями»:путь от художественной детали к обобщению у него гораздо короче, чем у егостарших предшественников. Он передает, например, драму крестьянского существованияв повести «Мужики», замечая, что в доме Чикильдеевых живет кошка, глухаяот побоев. Он не распространяется много о невежестве мужика, но лишь расскажет,что в избе старосты Антипа Сидельникова вместо иконы в красном углу виситпортрет болгарского князя Баттенберга.  

ШуткиЧехова тоже построены на сверхобобщениях. Рисуя образ лавочника в рассказе«Панихида», он замечает: «Андрей Андреевич носил солидные калоши,те самые громадные, неуклюжие калоши, которые бывают на ногах только у людейположительных, рассудительных и религиозно убежденных». В повести «Вовраге» волостной старшина и писарь «до такой степени пропитались неправдой,что даже кожа на лице у них была какая-то особенная, мошенническая». А изповести «Степь» мы узнаем, что «все рыжие собаки лают тенором».Обратим внимание, что юмор Чехова обнажает характерные особенности егохудожественного мироощущения: он основан на возведении в закон любой мелочи и случайности.Фасон калош говорит о религиозных убеждениях их хозяина, а цвет  собачьей шерстинапрямую связывается с особенностями собачьего голоса.  

Труд самовоспитания

Напряженнаяработа Чехова над искусством слова сопровождалась всю жизнь не менеенапряженным трудом самовоспитания. И здесь наш писатель унаследовал лучшиетрадиции русской классической литературы.  

ДушаЧехова, подобно душе героев Толстого и Достоевского, находилась в постоянном, упорном,тяжелом труде. «Надо себя дрессировать»,- заявлял Чехов, а в письме кжене, О. Л. Книппер, с удовлетворением отмечал благотворные результаты работынад собою: «Должен сказать тебе, что от природы характер у меня резкий… ноя привык сдерживать себя, ибо распускать себя порядочному человеку не подобает».Проницательный взгляд большого русского художника И. Е. Репина при первойвстрече с Чеховым заметил именно эту особенность его натуры: «Тонкий, неумолимый,чисто русский анализ преобладал в его глазах над всем выражением лица. Врагсантиментов и выспренних увлечений, он, казалось, держал себя в мундштукехолодной иронии и с удовольствием чувствовал на себе кольчугу мужества».  

Стремлениек свободе и связанная с ним энергия самовоспитания являлись наследственнымикачествами чеховского характера. «Что писатели-дворяне брали у природы даром,то разночинцы покупают ценою молодости,- говорил Чехов одному из русских писателей.-Напишите-ка рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывшийлавочник, певчий, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании,… выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасноеутро, чувствует, что в его жилах течет уже не рабская кровь, а настоящаячеловеческая...» В этом совете Чехова явно проскальзывают автобиографическиеинтонации, суровость нравственного суда, столь характерная для лучшей части русскойдемократической интеллигенции. Вспомним Базарова: «Всякий человек сам себявоспитать должен — ну, хоть как я, например… А что касается времени — отчегоя от него зависеть буду? Пускай же лучше оно зависит от меня».  

АнтонПавлович Чехов родился 17 (29) января 1860 года в Таганроге в небогатойкупеческой семье. Отец и дед его были крепостными села Ольховатка Воронежской губернии.Они принадлежали помещику Черткову, отцу В. Г. Черткова, ближайшего друга ипоследователя Л. Н. Толстого. Первый Чехов, поселившийся в этих краях, был выходцем из северных русских губерний. В старину среди мастеров литейного,пушечного и колокольного дела выделялись крестьянские умельцы Чоховы, фамилиякоторых попала в русские летописи. Не исключено, что род Чеховых вырастал изэтого корня, так как в их семье нередко употребляли такое произношение фамилии- Чоховы. К тому же это была художественно одаренная семья. Молодые Чеховы считали,что талантом они обязаны отцу, а душой — матери. Смыслом жизни их отца и дедабыло неистребимое крестьянское стремление к свободе. Дед Чехова Егор Михайловичценой напряженного труда скопил три с половиной тысячи рублей и к 1841 годувыкупил всю семью из крепостного состояния. А отец, Павел Егорович, будучи уже свободнымчеловеком, выбился в люди и завел в Таганроге собственное торговое дело. Изкрепостных мужиков происходило и семейство матери писателя Евгении Яковлевны,таким же образом складывалась и его судьба. Дед Евгении Яковлевны и прадедЧехова Герасим Никитич Морозов, одержимый тягой к личной независимости и наделенныйкрестьянской энергией и предприимчивостью, ухитрился выкупить всю семью на волюеще в 1817 году.  

ОтецЧехова и в купеческом звании сохранял народные ухватки и характерные чертыкрестьянской психологии. Торговля никогда не была для него смыслом жизни, цельюсуществования. Напротив, с помощью торгового дела он добивался вожделеннойсвободы и независимости. Брат Чехова Михаил Павлович замечал, что семья ПавлаЕгоровича была «обычной патриархальной семьей, каких много было… в провинции,но семьей, стремившейся к просвещению и сознававшей значение духовнойкультуры». Всех детей Павел Егорович определил в гимназию и даже пытался датьим домашнее образование. «Приходила француженка, мадам Шопэ, учившая насязыкам,- вспоминал Михаил Павлович.- Отец и мать придавали особенное значение языкам,и когда я только еще стал себя сознавать, мои старшие два брата, Коля и Саша, ужесвободно болтали по-французски. Позднее являлся учитель музыки...»  

СамПавел Егорович был личностью незаурядной и талантливой: он увлекался пением, рисовал,играл на скрипке. «Приходил вечером из лавки отец, и начиналось пениехором: отец любил петь по нотам и приучал к этому детей. Кроме того, вместе ссыном Николаем он разыгрывал дуэты на скрипке, причем маленькая сестра Машааккомпанировала на фортепиано». С детства учился играть на скрип-ке, а такжепел в церковном хоре, организованном Павлом Егоровичем, и Антон.  

ПавелЕгорович придерживался домостроевской системы воспитания, строго соблюдал обряд.Чехова очень угнетало многочасовое стояние за прилавком торгового заведенияотца с экзотической вывеской: «Чай, сахар, кофе, мыло, колбаса и другиеколониальные товары». Грустные воспоминания остались и от строгогоформализма отца, сдобренного, как было принято в купеческих семьях, довольночастыми физическими наказаниями. «Я получил в детстве,- писал Чехов в 1892году,- религиозное образование и такое же воспитание — с церковным пением, счтением апостола и кафизм в церкви, с исправным посещением утрени, собязанностью помогать в алтаре и звонить на колокольне. И что же? Когда ятеперь вспоминаю о своем детстве, то оно представляется мне довольно мрачным;религии у меня теперь нет. Знаете, когда, бывало, я и два мои брата среди церквипели трио „Да исправится“ или же „Архангельский глас“, на насвсе смотрели с умилением и завидовали моим родителям, мы же в это времячувствовали себя маленькими каторжниками».  

Ивсе же не будь в жизни Чехова церковного хора и спевок — не было бы и его изумительныхрассказов «Художество», «Святой ночью», «Студент»и «Архиерей» с удивительной красотой простых верующих душ, спроникновенным знанием церковных служб, древнерусской речи. Да и утомительноесидение в лавке не прошло для Чехова бесследно: оно дало ему, по словам И. А.Бунина, «раннее знание людей, сделало его взрослей, так как лавка отцабыла клубом таганрогских обывателей, окрестных мужиков и афонскихмонахов».  

ЗапомнилисьЧехову далекие летние поездки в приазовскую степь, в гости к бабушке и деду, которыйслужил управляющим в усадьбе Княжой, принадлежавшей богатому помещику. ЗдесьЧехов слушал русские и украинские народные песни, проникался поэзией вольнойстепной природы. «Донскую степь я люблю и когда-то чувствовал себя в ней, какдома, и знал там каждую бабочку»,- писал он. Да и в Таганроге было немалопростора для ребяческих игр и развлечений. На берегу моря купались, ловилирыбу, встречали заморские корабли, собирали куски коры для рыбацких поплавков. «Несмотряна сравнительную строгость семейного режима и даже на обычные тогда телесныенаказания, мы, мальчики, вне сферы своих прямых обязанностей, пользовалисьдовольно большой свободой,-  вспоминал Михаил Павлович.- Прежде всего, сколькопомню, мы уходили из дому не спрашиваясь; мы должны были только не опаздывать кобеду и вообще к этапам домашней жизни, и что касается обязанностей, то все мыбыли к ним очень чутки».  

Таганрогкак богатый купеческий город славился своим театром, на подмостках которого выступалине только русские, но и зарубежные драматические и оперные труппы. Поступив вгимназию, Чехов вскоре стал завзятым театралом. Наделенный от природыартистическими способностями, Чехов вместе с братьями часто устраивал домашние спектакли.Переодевшись зубным врачом, он раскладывал на столе молотки и клещи, в комнату сослезливым стоном входил старший брат Александр с перевязанной щекой. Междуврачом и пациентом возникал уморительный импровизированный диалог, прерываемыйздоровым хохотом домашних-зрителей. Наконец Антон совал в рот Александру щипцыи под дикий рев его с торжеством вытаскивал зуб — огромную пробку. А однаждыЧехов переоделся нищим, подошел к дому дядюшки Митрофана Егоровича, который неузнал его и подал милостыню в три копейки. Антон гордился этой монетой какпервым в жизни гонораром. Вскоре друзья-гимназисты организовали настоящий любительскийтеатр, на сцене которого ставились пьесы, сочиненные Антоном, а также «Ревизор»Гоголя и даже «Лес» Островского, где Антон мастерски исполнил роль провинциальноготрагика Несчастливцева.  

«ПавелЕгорович и Евгения Яковлевна не одарили своих детей капиталами, о которых так мечталглава семьи. Однако они наделили их подлинным богатством — щедро одарилиталантом,- писал биограф Антона Павловича Чехова Г. Бердников.- Старший братАлександр стал профессиональным литератором, поражая всех своейэнциклопедической образованностью. К великому сожалению, он не сумел в полноймере проявить свое дарование, безалаберной жизнью загубил свой талант. Еще вбольшей степени это относится к Николаю — ярко одаренному художнику, носовершенно бесхарактерному человеку.  

Отличнорисовала Мария Павловна, хотя и не была профессиональным художником. МихаилПавлович тоже рисовал, писал стихи, сотрудничал в детских журналах. В 1907 годувторое издание его „Очерков и рассказов“ было удостоено Пушкинскойпремии Академии наук…  

Одаренностьхарактерна и для следующего поколения. Сын Михаила Павловича — художник, а сын Александра Павловича — Михаил Александрович — актер с мировым именем.  

Долгокопившаяся душевная энергия и талантливость крепостных мужиков, вырвавшись на простор,щедро заявили о себе в молодом поколении семьи Чеховых».  

Нолишь Антон Павлович Чехов из всех своих братьев сумел достойно распорядитьсясвоим талантом и стал известным всему миру русским писателем. Для этого быланужна постоянная работа над собой, тот неустанный труд самовоспитания, которомуЧехов предавался всю жизнь. По воле судьбы он рано почувствовал себясамостоятельным и был поставлен перед необходимостью не только борьбы засобственное существование, но и за жизнь семьи. В 1876 году Павел Егоровичвынужден был признать себя несостоятельным должником и бежать в Москву. Вскоретуда переехала вся семья, а дом, в котором жили Чеховы, купил их постоялец Г. П.Селиванов. Оставшийся в Таганроге Чехов с милостивого разрешения Селиванова тригода жил в бывшем своем доме в качестве постояльца. Средства к жизни он добывалрепетиторством, продажей оставшихся в Таганроге вещей. Из Москвы от матери шли тревожныеписьма с просьбой о поддержке. Приходилось по мере сил и возможностей помогать.Общее несчастье сплотило семью. Забывались детские обиды. «Отец и мать,- говорилЧехов,- единственные для меня люди на всем земном шаре, для которых я ничегоникогда не пожалею. Если я буду высоко стоять, то это дела их рук, славные онилюди, и одно безграничное их детолюбие ставит их выше всяких похвал».  

Чеховупорно борется с двумя главными пороками, типичными для таганрогских обывателей:надругательством над слабыми и самоуничижением перед сильными. Следствием первогопорока являются грубость, заносчивость, чванство, надменность, высокомерие,зазнайство, самохвальство, спесивость; следствием второго — раболепство,подхалимство, угодничество, самоуничижение и льстивость. От этих пороков небыло свободно все купеческое общество, в том числе и отец, Павел Егорович. Болеетого, в глазах отца эти пороки выглядели едва ли не достоинствами, на нихдержался общественный порядок: строгость и сила по отношению к подчиненным и безропотноеподчинение по отношению к вышестоящим. Изживая в себе эти пороки, Чехов постоянновоспитывал и других, близких ему людей. Из Таганрога он пишет в Москву своемубрату Михаилу: «Не нравится мне одно: зачем ты величаешь особу свою  »ничтожными незаметным братишкой". Ничтожество свое сознаешь? Не всем, брат, Мишамнадо быть одинаковыми. Ничтожество свое сознавай, знаешь где? Перед Богом… передумом, красотой, природой, но не перед людьми. Среди людей нужно сознавать своедостоинство. Ведь ты не мошенник, честный человек? Ну и уважай в себе честногомалого и знай, что честный малый не ничтожность".  

Постепеннорастет авторитет Чехова в семье. Его начинает уважать и прислушиваться к егословам даже отец, Павел Егорович. А с приездом Антона в Москву, повоспоминаниям Михаила, его воля «сделалась доминирующей. В нашей семьепоявились неизвестные… дотоле резкие отрывочные замечания: „Этонеправда“, „Нужно быть справедливым“, „Не надо лгать“и так далее». Среди писем, в которых Чехов пытался благотворноподействовать на безалаберных своих братьев, особенно выделяется наставлениеНиколаю. Антон убежден, что человек способен усилиями ума и воли изменять свойхарактер. Он развертывает перед Николаем целую программу нравственного самоусовершенствования:«Воспитанные люди, по моему мнению, должны удовлетворять следующимусловиям:  

Ониуважают человеческую личность, а потому всегда снисходительны, мягки, вежливы,уступчивы…  

Онисострадательны не к одним только нищим и кошкам. Они болеют душой и от того,чего не увидишь простым глазом… Они чистосердечны и боятся лжи, как огня… Онине болтливы и не лезут с откровенностями, когда их не спрашивают… Из уваженияк чужим ушам они чаще молчат…  

Онине суетны. Их не занимают такие фальшивые бриллианты, как знакомства сзнаменитостями… Истинные таланты всегда сидят в потемках, в толпе, подальшеот выставки… Даже Крылов сказал, что пустую бочку слышнее, чемполную...»  

В1879 году Чехов окончил гимназию, которая, по его словам, более походила наисправительный батальон. Но из среды учителей Чехов выделял Ф. П. Покровского,преподавателя Священной истории, который на уроках с любовью говорил о Шекспире,Гете, Пушкине, но особенно о Щедрине, которого он почитал. Заметив в Чеховеюмористический талант, Покровский дал ему шутливое прозвище«Чехонте», которое стало вскоре псевдонимом начинающего писателя.  

Приехавв Москву, Чехов поступил на медицинский факультет Московского университета, которыйславился замечательными профессорами (А. И. Бабухин, В. Ф. Снеги-рев, А. А.Остроумов, Г. А. Захарьин, К. А. Тимирязев), пробуждавшими у студентов уважениек науке. Под их влиянием Чехов задумывает большое исследование «Врачебноедело в России», тщательно изучает материалы по народной медицине, русские летописи.Труд остался незаконченным, но многое дал Чехову-писателю. «Не сомневаюсь,занятия медицинскими науками имели серьезное влияние на мою литературную деятельность,-говорил он впоследствии,- они значительно раздвинули область моих наблюдений,обогатили меня знаниями, истинную цену которых для меня, как писателя, можетпонять только тот, кто сам врач; они имели также и направляющее влияние...»Уважение к точным научным знаниям стало характерной особенностью писательскогомироощущения Чехова. Врач и поэт в нем нисколько не враждовали друг с другом.«И анатомия, и изящная словесность имеют одинаково знатное происхождение,одни и те же цели, одного и того же врага — черта, и воевать им положительно неиз-за чего. Борьбы за существование у них нет. Если человек знает учение окровообращении, то он богат; если к тому же выучивает еще историю религии ироманс „Я помню чудное мгновенье“, то становится не беднее, а богаче,- стало быть, мы имеем дело только с плюсами. Потому-то гении никогда не воевали,и в Гете рядом с поэтом прекрасно уживался естественник».  

Ранний период творчества

ПисатьЧехов начал еще в Таганроге. Он даже издавал собственный рукописный журнал «Зритель»,который периодически высылал братьям в Москву. В 1880 году в журнале«Стрекоза» появляются первые публикации его юмористических рассказов.Успех вдохновляет Чехова: начинается активное сотрудничество его в многочисленныхюмористических изданиях — «Зрителе», «Будильнике»,«Москве», «Мирском толке», «Свете и тенях», «Новостяхдня», «Спутнике», «Русском сатирическом листке»,«Развлечении», «Сверчке». Чехов публикует свои юморески подсамыми разными, смешными псевдонимами: Балдастов, Брат моего брата, Человек безселезенки, Антонсон, Антоша Чехонте. В 1882 году на его талант обращаетвнимание русский писатель и редактор петербургского юмористического журнала«Осколки» Н. А. Лейкин, который приглашает Чехова к постоянномусотрудничеству.  

Времяначала 80-х годов далеко не благоприятно для развития глубокой сатирической журналистики.В стране сгущается правительственная реакция. Цензоры повсеместно  вычеркиваютслово «лысый», дабы уберечь читателя от любого намека на лысогоимператора Александра III. Потому, и юмор в «осколочной» беллетристике80-х годов ориентировался на вкусы мещанской публики. Разрешалось смеятьсялегко и весело над мелочами повседневной, непритязательной жизни, но нерекомендовалось высмеивать ничего всерьез. Юмористические журналы 80-х годовимели в основном развлекательный, чисто коммерческий характер, а потому исвязывать рождение большого чеховского таланта с юмористической беллетристикойневысокого полета, по-видимому, нельзя. Колыбелью этого таланта была классическаялитература, традиции которой успешно осваивал юный Чехов.  

Вряде его рассказов мелькают щедринские образы «торжествующей свиньи»,«ежовых рукавиц», «помпадуров». Использует Чехов ищедринские художественные приемы зоологического уподобления, гротеска. В «Философскихопределениях жизни» он уподобляет жизнь безумцу, «ведущему самого себяв квартал и пишущему на себя кляузу». В «Случаях mania grandiosa»сообщается об отставном капитане, помешанном на теме «сборища воспрещены».И только потому, что сборища воспрещены, он вырубил свой лес, не обедает ссемьей, не пускает на свою землю крестьянское стадо. Здесь же действует отставнойурядник, который помешался на теме «а посиди-ка ты, братец». Онсажает в сундук кошек и собак, держит их взаперти. В бутылках томятся у неготараканы, клопы и пауки. А когда у него заводятся деньги, урядник ходит по селуи нанимает желающих сесть под арест.  

Однакогротеск и сатирическая гипербола не становятся определяющими принципамичеховской поэтики. Уже в рассказе «Унтер Пришибеев» гиперболизмсменяется лаконизмом, выхватыванием емких художественных деталей, придающиххарактеру героя почти символический смысл. Не нарушая бытовой достоверноститипа, Чехов отбирает наиболее существенные его черты, тщательно устраняя все,что может эти черты затенить или затушевать.  

Ранниерассказы Чехова сплошь юмористичны, причем юмор в них весьма оригинален и резкоотличен от классической литературной традиции. В русской литературе XIX века, начинаяс Гоголя, утвердился так называемый «высокий смех», «смех сквозьслезы». Комическое воодушевление у Гоголя и его последователей сменялось,как правило, «чувством грусти и глубокого уныния». У Чехова,напротив, смех весел и беззаботно заразителен: не «смех  сквозь слезы»,а смех до слез. Это связано с особым восприятием мира, с особым чеховскимотношением к нему. Жизнь в ранних рассказах Чехова еще не доросла до человеческогоуровня, она дика и первобытна. Ее хозяева напоминают рыб, насекомых, животных. Врассказе «Папаша», например, сам папаша «толстый и круглый, какжук», а мамаша — «тонкая, как голландская сельдь». Это люди безморали, без человеческих понятий. В рассказе «За яблочки» так прямо исказано: «Если бы сей свет не был сим светом, а называл бы вещи настоящимих именем, то Трифона Семеновича звали бы не Трифоном Семеновичем, а иначе:звали бы его так, как зовут вообще лошадей да коров».  

Элементызоологического уподобления встречаются и в рассказе Чехова «Хамелеон»,где полицейский надзиратель Очумелов и золотых дел мастер Хрюкин по-хамелеонски«перестраиваются» в своем отношении к собаке в зависимости от того, «генеральская»она или «не генеральская». Очень часто в раннем творчестве Чехов комическиобыгрывает традиционные в русской литературе драматические ситуации. По-новому решаетон, например, излюбленный в нашей классике конфликт самодура и жертвы. Начинаясо «Станционного смотрителя» Пушкина, через «Шинель» Гоголяк «Бедным людям» Достоевского и далее к творчеству Островскоготянется преемственная нить сочувственного отношения к «маленькому человеку»,к жертве несправедливых общественных обстоятельств. Однако в 80-е годы, когдаказенные отношения между людьми пропитали все слои общества, «маленький человек»превратился в мелкого человека, утратил свойственные ему гуманные качества. В рассказе«Толстый и тонкий» именно «тонкий» более всего лакействует,хихикая, как китаец: «Хи-хик-с». Чинопочитание лишило его всегоживого, всего человеческого.  

В«Смерти чиновника» «маленький человек» Иван Дмитриевич Червяков,будучи в театре, нечаянно чихнул и обрызгал лысину сидевшего впереди генерала Бризжалова.Это событие Червяков переживает, как «потрясение основ». Он никак не можетсмириться с тем, что генерал не придает происшествию должного внимания и как-толегкомысленно прощает его, «посягнувшего» на «святыню»чиновничьей иерархии. В лакейскую душу Червякова забредает подозрение: «Надобы ему объяснить, что я вовсе не желал… что это закон природы, а то подумает,что я плюнуть хотел. Теперь не подумает, так после подумает!..»Подозри-тельность разрастается, он идет просить прощения к генералу и на другойдень, и на третий… «Пошел вон!!» — гаркнул вдруг посиневший изатрясшийся генерал. «Что-с?» — спросил шепотом Червяков, млея отужаса. «Пошел вон!!» — повторил генерал, затопав ногами.  

Вживоте у Червякова что-то оторвалось. Ничего не видя, ничего не слыша, он попятилсяк двери, вышел на улицу и поплелся… Придя машинально домой, не снимаявицмундира, он лег на диван и… помер".  

«Жертва»здесь не вызывает сочувствия. Умирает не человек, а некое казенно-бездушное существо.Обратим внимание на ключевые детали рассказа. «Что-то оторвалось» не вдуше, а в животе у Червякова. При всей психологической достоверности в передачесмертельного испуга эта деталь приобретает еще и символический смысл, ибо души-тов герое и впрямь не оказалось. Живет не человек, а казенный винтик вбюрократической машине. Потому и умирает он, «не снимая вицмундира».  

Одиниз ранних рассказов Чехова называется «Мелюзга». Символическоеназвание! Большинство персонажей в его произведениях первой половины 80-х годов- мелкие чиновники Подзатылкины, Козявкины, Невыразимовы, Червяковы. Чеховпоказывает, как в эпоху безвременья мельчает и дробится человек. Тогда же его учительСалтыков-Щедрин пишет книгу «Мелочи жизни», в которой такхарактеризует жизнь страны: «И умственный, и материальный уровень странынесомненно понижается… разрывается связь между людьми, и вместо всего наарену появляется существование в одиночку и страх перед завтрашним днем».  

Творчество второй половины 80-х годов

Ксередине 80-х годов в творчестве Чехова намечается некоторый перелом. Веселый ижизнерадостный смех все чаще и чаще уступает дорогу серьезным, драматическим интонациям.В мире пошлости и казенщины появляются проблески живой души, проснувшейся,посмотревшей вокруг и ужаснувшейся своего одиночества. Все чаще и чаще чуткое ухои зоркий глаз Чехова ловят в окружающей жизни робкие признаки пробуждения.  

Преждевсего появляется цикл рассказов о внезапном прозрении человека под влияниемрезкого жизненного толчка — смерти близких, горя, несчастья, неожиданного драматическогоиспытания. В рассказе «Горе» пьяница-токарь везет в больницу смертельнобольную жену. Горе застало его «врасплох, нежданно-негаданно, и теперь он никакне  может очнуться, прийти в себя, сообразить». Его душа в смятении, авокруг разыгрывается метель: «кружатся целые облака снежинок, так что неразберешь, идет ли снег с неба, или с земли». Раскаяние заставляет токаря мучительноискать выход из создавшегося положения, успокоить старуху, повиниться перед неюза беспутную жизнь: «Да нешто я бил тебя по злобе? Бил так, зря. Я тебя жалею».Но поздно: на лице у старухи не тает снег. «И токарь плачет… Он думает: какна этом свете все быстро делается!.. Не успел он пожить со старухой, высказатьей, пожалеть ее, как она уже умерла».  

«Житьбы сызнова...» — думает токарь. Но не прошла одна беда, как навалиласьдругая. Он сбивается с пути, замерзает и приходит в себя на операционном столе.По инерции он еще переживает первое горе, просит заказать панихиду по старухе,хочет вскочить и «бухнуть перед медициною в ноги», но вскочить он не может:нет у него ни рук, ни ног. Трагичен последний порыв токаря догнать, вернуть,исправить нелепо прожитую жизнь: «Лошадь-то чужая, отдать надо… Старухухоронить… И как на этом свете все скоро делается! Ваше высокородие! ПавелИваныч! Портсигарик из карельской березы наилучший! Крокетик выточу…  

Доктормашет рукой и выходит из палаты. Токарю — аминь!»  

Трагизмрассказа оттеняется предельно сжатой и как бы протокольной манеройповествования. Автор никак не обнаруживает себя, сдерживает свои чувства. Нотем сильнее оказывается впечатление от краткой повествовательной миниатюры,вместившей в себя не только трагедию жизни токаря, но и трагизм человеческогосуществования вообще.  

Врассказе «Тоска» Чехов придает теме внезапного прозрения человекановый поворот. Его открывает эпиграф из духовного стиха: «Кому повемпечаль мою?» Зимние сумерки. «Крупный мокрый снег лениво кружитсяоколо только что зажженных фонарей и тонким мягким пластом ложится на крыши,лошадиные спины, плечи, шапки». Каждый предмет, каждое живое существоокутано, отделено от внешнего мира холодным одеялом. И когда извозчика ИонуПотапова выводит из оцепенения крик подоспевших седоков, он видит мир «сквозьресницы, облепленные снегом».  

УИоны умер сын, неделя прошла с тех пор, а поговорить ему не с кем. «ГлазаИоны тревожно и мучени-чески бегают по толпам, снующим по обе стороны улицы: ненайдется ли из этих тысяч людей хоть один, который выслушал бы его? Но толпыбегут, не замечая ни его, ни тоски… Тоска громадная, не знающая границ. Лопнигрудь Ионы и вылейся из нее тоска, так она бы, кажется, весь свет залила, но,тем не менее, ее не видно...»  

Едвалишь проснулась в Ионе тоска, едва пробудился страдающий человек, как ему не скем стало говорить. Иона-человек никому не нужен. Люди привыкли видеть в немлишь извозчика и общаться с ним только как седоки. Пробить этот лед, растопить холодную,непроницаемую пелену Ионе никак не удается. Ему теперь нужны не седоки, а хотя быодин человек, способный откликнуться на его неизбывную боль теплом и участием.Но седоки не желают и не могут стать людьми: «А у меня на этой неделе…тово… сын помер!» — «Все помрем… Ну, погоняй, погоняй!»  

Ипоздно вечером Иона идет проведать лошадь. Неожиданно для себя он изливает всю накопившуюсятоску перед нею: «Таперя, скажем, у тебя жеребеночек, и ты этомужеребеночку родная мать… И вдруг, скажем, этот самый жеребеночек приказалдолго жить… Ведь жалко?»  

Лошаденкажует, слушает и дышит на руки своего хозяина…  

Ионаувлекается и рассказывает ей все..."  

Мерачеловечности в мире, где стали редкими сердечные отношения между людьми, оказываетсямерою духовного одиночества. Этот мотив незащищенности, бесприютности живых человеческихчувств прозвучит позднее в «Даме с собачкой».  

РассказыЧехова о пробуждении живой души человека напоминают в миниатюре основнуюколлизию романа-эпопеи Толстого «Война и мир» (Андрей под небомАустерлица, Пьер перед Бородинской битвой и т. д.). Но если у Толстогопрозрения вели к обновлению человека, к более свободному и раскованному общениюего с миром, то у Чехова они мгновенны, кратковременны и бессильны. Искрычеловечности и добра гаснут в холодном мире без отзвука. Мир не в состоянии подхватитьих, превратить в пожар ярких человеческих чувств. Не потому ли и остается Чеховв пределах жанра короткого рассказа?  

Наранних этапах творческого пути он пытался создать роман, овладеть большойэпической формой. К этому усиленно подталкивали его и литературные друзья. Сказываласьинерция прошлого этапа развития русской литературы: Толстой, Достоевский, Тургенев,Щедрин упрочили свою  славу классических писателей созданием крупных эпических произведений.Но в литературе 80-х годов жанр большого романа стал уделом второстепенныхписателей, а все значительное начиналось с рассказа или небольшой по объемуповести. Чехову не суждено было написать роман.  

Романизображает становление и драму человеческой личности, живущей в широких и разностороннихсвязях с окружающим миром. Русский роман 60-70-х годов вырастал на почвестремительного общественного развития, когда, по словам В. И. Ленина, за несколькодесятилетий «в России совершались превращения, которые в старых странах Европызаняли целые века». Жизнь России 80-х годов оказалась, напротив, неблагодатнойпочвой для романа. В эпоху безвременья, идейного бездорожья, осложненного правительственнойреакцией, история как бы «прекратила течение свое». Ход истории неощущался, пульс общественной жизни бился слабо и прослушивался с трудом,человек чувствовал себя одиноким, предоставленным самому себе, вне живой связис общественным целым. Чеховский герой упорно старается, но никак не может войтив общую жизнь и стать героем романа. Разрыв человеческих связей и егодраматические последствия — вот характерная примета времени и ведущая темачеховского творчества. Мир распался на атомы, общая жизнь людей измельчала ипревратилась в мертвый, официальный ритуал. Общая идея, одушевлявшая иокрылявшая некогда людей, распалась на множество частных, «осколочных»идеек, которые не в состоянии отразить жизнь в целом, уловить всю полнотубытия. В такой общественной ситуации о целом состоянии мира можно судить помельчайшей клеточке его, суть которой может быть исчерпана в жанре короткогорассказа. Не потому ли другой темой творчества Чехова 80-х годов станет темамотыльковой, ускользающей красоты. В «Рассказе госпожи NN»вспоминается мгновение одного летнего дня в разгаре сенокоса. Судебныйследователь Петр Сергеевич и героиня рассказа ездили верхом на станцию за письмами.В дороге случилась гроза и теплый, шальной ливень. Петр Сергеевич, охваченныйпорывом радости и счастья, признался в любви молодой рассказчице: «Его восторгсообщился и мне. Я глядела на его вдохновенное лицо, слушала голос, которыймешался с шумом дождя и, как очарованная, не могла шевельнуться».  

Апотом? А потом ничего не случилось. Героиня вскоре уехала в город, где Петр Сергеевичизредка навещал ее, но был скован, неловок. В городе между героями возникла  стенаобщественного неравенства: он — беден, сын дьякона, она — знатна и богата. Такпрошло девять лет, а вместе с ними и лучшая пора жизни — молодость и счастье.  

НоЧехов дорожит вот таким внезапным, непредсказуемым и хрупким мгновениемоткрытого, сердечного общения между людьми, общения в обход всего привычного,повседневного, устоявшегося. Чехов любит неожиданные проблески счастья, возникающиеиз мгновенного, подчас негласного влияния одного человека на другого. Он ценит мотыльковыесвязи не случайно: слишком обветшали и утратили человечность традиционные формыотношений между людьми, слишком они застыли, приняли ролевой, автоматический характер.Пусть открываемая Чеховым в мгновенных связях красота чересчур хрупка,неуловима, непостоянна. В том, что она существует и непредсказуемыми, шальнымипорывами посещает этот мир, скрывается для Чехова залог грядущего измененияжизни, возможного ее обновления.  

Третьенаправление поиска живых душ в творчестве Чехова — обращение к теме народа. Создаетсяцелая группа рассказов, которую иногда называют чеховскими «Запискамиохотника». Влияние Тургенева здесь несомненно. В рассказах «Он понял»,«Егерь», «Художество», «Свирель» героями, как уТургенева, являются не прикрепленные к земле мужики, а вольные, бездомные люди- пастухи, охотники, деревенские умельцы. Это люди внутренне свободные,артистически изящные, по-своему мудрые и даже ученые. Только учились они«не по книгам, а в поле, в лесу, на берегу реки. Учили их сами птицы,когда пели песни, солнце, когда, заходя, оставляло после себя багровую зарю, самидеревья и травы». В мире простых людей, живущих на просторе вольнойприроды, находит Чехов живые силы, будущее России, материал для грядущегообновления человеческих душ.  

Старыйпастух в рассказе «Свирель» — настоящий крестьянский философ. Он сгоречью говорит о грозных приметах оскудения природы. Исчезают на глазах гуси,утки, журавли и тетерева. «И куда оно все девалось! Даже злой птицы невидать. Пошли прахом и орлы, и соколы, и филины… Меньше стало и всякогозверья...» Обмелели и обезрыбели реки, поредели леса. «И рубят их, игорят они, и сохнут, а новое не растет». Народным чутьем пробиваетсяпастух к пониманию законов экологического равновесия, нарушение которых угрожаетбольшой катастрофой. «Жалко! — вздохнул он после некоторого молчания.- И,  Боже,как жалко! Оно, конечно, Божья воля, не нами мир сотворен, а все-таки, братушка,жалко. Ежели одно дерево высохнет или, скажем, одна корова падет, и то жалостьберет, а каково, добрый человек, глядеть, коли весь мир идет прахом? Сколькодобра, Господи Иисусе! И солнце, и небо, и леса, и реки, и твари — все ведь этосотворено, приспособлено, друг к дружке прилажено. Всякое до дела доведено и своеместо знает. И всему этому пропадать надо!» А причину природного оскуденияпастух видит в нравственной порче человека. Может, и стал народ умней, но затои подлей. «Нынешний барин все превзошел, такое знает, чего бы и знать не надо,а что толку?.. Нет у него, сердешного, ни места, ни дела, и не разберешь, чтоему надо… Так и живет пустяком… А все отчего? Грешим много, Бога забыли… итакое, значит, время подошло, чтобы всему конец».  

Обэтой же тревожной любви-жалости к истощающейся природе и духовно обнищавшемучеловеку поет пастушеская свирель: «а когда самая высокая нотка свирели пронесласьпротяжно в воздухе и задрожала, как голос плачущего человека… стало чрезвычайногорько и обидно на непорядок, который замечался в природе.  

Высокаянотка задрожала, оборвалась, и свирель смолкла».  

Кэтой группе рассказов примыкает пронзительный чеховский «Ванька» изнакомая с детства каждому русскому человеку «Каштанка», в которойжизнь простых людей, безыскусных и непритязательных, сталкивается с сытой, но«придуманной» жизнью цирка. И когда перед Каштанкой, познавшей всепрелести «хождения в струне», все трюки отрепетированной жизни,возникает возможность вернуться назад, к простоте и свободе,- она «срадостным визгом» бросается к столяру Луке Александровичу и его сыну Федюшке.А «вкусные обеды, ученье, цирк» — «все это представлялось ейтеперь, как длинный перепутанный, тяжелый сон».  

Особовыделяется в творчестве Чехова второй половины 80-х годов детская тема, вомногом опирающаяся на традиции Толстого. Детское сознание дорого Чехову непосредственнойчистотою нравственного чувства, незамутненного прозой и лживой условностьюжитейского опыта. Взгляд ребенка своей мудрой наивностью обнажает ложь и фальшьусловного мира взрослых людей. В рассказе «Дома» жизнь четкоподразделяется на две сферы: в одной — отвердевшие схемы, принципы, правила. Этоофициальная жизнь  справедливого и умного, но по-взрослому ограниченногопрокурора, отца маленького Сережи. В другой — изящный, сложный, живой мирребенка.  

Сюжетрассказа довольно прост. Прокурор Евгений Петрович Быковский узнает от гувернантки,что его семилетний сын Сережа курил: «Когда я стала его усовещивать, тоон, по обыкновению, заткнул уши и громко запел, чтобы заглушить мойголос».  

Теперь«усовещивать» сына пытается отец, мобилизуя для этого весь свойпрокурорский опыт, всю силу логических доводов: «Во-первых, ты не имеешьправа брать табак, который тебе не принадлежит. Каждый человек имеет правопользоваться только своим собственным добром… У тебя есть лошадки икартинки… Ведь я их не беру?..  

— Возьми, если хочешь! — сказал Сережа, подняв брови.- Ты, пожалуйста, папа, нестесняйся, бери!»  

Наддетским сознанием не властна мысль о «священном и неприкосновенном правесобственности». Столь же чужда ему и сухая правда логического ума:  

«Во-вторых,ты куришь… Это очень нехорошо!.. Табак сильно вредит здоровью, и тот, ктокурит, умирает раньше, чем следует.… Вот дядя Игнатий умер от чахотки. Еслибы он не курил, то, быть может, жил бы до сегодня…  

— Дядя Игнатий хорошо играл на скрипке! — сказал Сережа.- Его скрипка теперь уГригорьевых!»  

Ниодно из взрослых рассуждений не трогает душевный мир ребенка, в которомсуществует какое-то свое течение мыслей, свое представление о важном и неважном в этой жизни. Рассматривая рисунок Сережи, где нарисован дом и стоящийрядом солдат, прокурор говорит: «Человек не может быть выше дома…Погляди: у тебя крыша приходится по плечо солдату...» — «Нет, папа!..Если ты нарисуешь солдата маленьким, то у него не будет видно глаз».  

Ребенокобладает не логическим, а образным мышлением, наподобие того, каким наделена уТолстого Наташа Ростова. И мышление это, по сравнению со схематизмом взрослого,логического восприятия, имеет неоспоримые преимущества.  

Когдаумаявшийся прокурор сочиняет заплетающимся языком сказку о старом царе и егонаследнике, маленьком принце, хорошем мальчике, который никогда не капризничал,рано ложился спать, но имел один недостаток — он курил, то Сережа настораживается,а едва заходит речь о смерти принца от курения, глаза мальчика подерги-ваются печалью,и он говорит упавшим голосом: «Не буду я больше курить...»  

Весьрассказ — торжество конкретно-чувственного над абстрактным, образного надлогическим, живой полноты бытия над мертвой схемой и обрядом, искусства над сухойнаукой. И прокурор вспомнил «себя самого, почерпавшего житейский смысл неиз проповедей и законов, а из басен, романов, стихов...»  

Повесть «Степь» как итог творчества Чехова80-х годов

Врассказах Чехова о детстве зреет художественная мысль писателя о неисчерпаемыхвозможностях человеческой природы, остающихся невостребованными в современном мире.Художественным итогом его творчества эпохи 80-х годов явилась повесть «Степь»,развивающая и углубляющая детскую тему. Внешне «Степь» — историяделовой поездки: купец Кузьмичов и отец Христофор едут в город через степьпродавать шерсть. С ними вместе мальчик Егорушка, которого они должны определитьв гимназию. Его взрослые спутники — деловые, скучноватые люди. Кузьмичову и восне снится шерсть, он торгует даже в сновидениях. Коммерческая тема тянетсячерез всю повесть. «Выпив молча стаканов шесть, Кузьмичов расчистил передсобой на столе место, взял мешок… и потряс им. Из мешка посыпались на столпачки кредитных бумажек». Выросла огромная куча денег, от которой исходил«противный запах гнилых яблок и керосина». Ради этой «кучи»кружит по степи другой делец, Варламов, который изводит громадные природные богатствастепи в пачки противно пахнущих купюр.  

Вповести разыгрывается конфликт между живой степью и барышами, между степнойприродой и мертвой цифрой, извлекаемой из нее. Активна в этом конфликтеприрода. Первые страницы повести передают тоску бездействия, тоскузастоявшихся, сдавленных сил. Много говорится о зное, о скуке. Как будто«степь сознает, что она одинока, что богатство ее и вдохновение гибнутдаром для мира, никем не воспетые и никому не нужные...» Песня женщины встепи, «тихая, тягучая и заунывная, похожая на плач», сливается сжалобой природы, «что она ни в чем не виновата, что солнце выжгло еепонапрасну», «что ей страстно хочется жить».  

Постепенножалобные и тоскливые ноты уступают место грозным и предупреждающим. Степь копитсилы, чтобы в один прекрасный день свергнуть ненавистное ей иго тесноты и духоты.«Что-то необыкновенно широкое, размашистое  и богатырское тянулось постепи вместо дороги… Своим простором она возбудила в Егорушке недоумение и навелаего на сказочные мысли. Кто по ней ездит? Кому нужен такой простор? Непонятно истранно. Можно, в самом деле, подумать, что на Руси еще не перевелисьгромадные, широко шагающие люди, вроде Ильи Муромца… И как бы эти фигуры былик лицу степи и дороге, если бы они существовали!»  

Степьотторгает от своих просторов мелких, суетных людей вроде торговца Варламова икупца Кузьмичова. А за степным простором незаметно для читателей встает образ«прекрасной и суровой родины». История, как и природа, умеет выходитьсама из собственного застоя. Разражается гроза, как самоочищение, бунт степипротив ига, под которым она находилась, и выход в полнокровную, свободнуюжизнь. «Раздался новый удар, такой же сильный и ужасный. Небо уже не гремело,не грохотало, а издавало сухие, трескучие, похожие на треск сухого деревазвуки…  

»Трах!тах! тах!" — понеслось над его головой, упало под воз и разорвалось — «Ррра!».  

Глазаопять нечаянно открылись, и Егорушка увидел новую опасность: за возом шли три громадныхвеликана с длинными пиками. Молния блеснула на остриях их пик и очень явственноосветила их фигуры. То были люди громадных размеров, с закрытыми лицами,поникшими головами и с тяжелой поступью…  

— Дед, великаны! — крикнул Егорушка, плача".  

Такна грозовом распаде в детском сознании Егорушки великанами видятся русскиемужики, державшие на плечах не пики, а железные вилы. Образ степи, не теряя бытовогожизнеподобия, наполняется у Чехова грозными предвидениями и предчувствиями.Между степью и людьми из народа возникает художественная связь. Озорной и диковатыймужик Дымов, восклицающий на весь степной простор: «Скушно мне!» — сродниприроде, которая «как будто что-то предчувствовала и томилась», сродни«оборванной и разлохмаченной туче», имеющей «какое-то пьяное,озорническое выражение».  

Кжизни степи глухи Кузьмичов и отец Христофор. Но ее тонко чувствуют во всейигре звуков, запахов и красок люди из народа и близкое к ним детское существо Егорушки.Душа народа и душа ребенка столь же полны и богаты возможностями, столь же широкии неисчерпаемы, как и вольная степь, как и стоящая за нею чеховская  Россия. Вповести торжествует чеховский оптимизм, вера в естественный ход жизни, которыйприведет людей к торжеству правды, добра и красоты. Предчувствие перемен,таинственное ожидание счастья — мотивы, которые получат широкое развитие втворчестве Чехова 90-х — начала 900-х годов.  

Наисходе 80-х годов Чехов испытал неудовлетворенность собственными «малыми делами»- медицинской практикой в провинции, строительством школ и библиотек. Появилосьдерзкое желание пуститься в далекое и трудное путешествие на самый край русскойземли — на остров Сахалин. Выбор был не случайным. «Сахалин,- писалЧехов,- это место невыносимых страданий, на какие только бывает способенчеловек, вольный и подневольный», место, где «мы сгноили в тюрьмах миллионылюдей, сгноили зря, без рассуждения, варварски...»  

Вапреле 1890 года Чехов через Казань, Пермь, Тюмень и Томск отправился визнурительную поездку к берегам Тихого океана. Уже больной чахоткой, в весеннююраспутицу он проехал на лошадях четыре с половиной тысячи верст и лишь в конце июляприбыл на Сахалин. Здесь в течение трех месяцев он объездил остров, провел поголовнуюперепись всех сахалинских жителей и составил около 10 тысяч статистических карточек,охватывающих все население острова.  

«Божемой, как богата Россия хорошими людьми!» — вот итог беспримерногопутешествия, покрывающий впечатления жуткие и тяжелые, связанные с жизньюкаторжных и ссыльных, с административным произволом властей. «На этомберегу Красноярск, самый лучший и красивейший из всех сибирских городов… Ястоял и думал: какая полная, умная и смелая жизнь осветит со временем этиберега!» «Люди на Амуре оригинальные, жизнь интересная… Последнийссыльный дышит на Амуре легче, чем самый первый генерал в России».  

Путешествиена остров Сахалин явилось важным этапом на пути гражданского возмужания его таланта.Была написана книга очерков «Остров Сахалин», которой Чехов не без основаниягордился, утверждая, что в его «литературном гардеробе» появился«жесткий арестантский халат».  

Писательвскрыл такие злоупотребления тюремной и каторжной администрации, которые обеспокоилисамо правительство, назначившее специальную комиссию для расследования положенияссыльнокаторжных на Сахалине.  

Рассказыо людях, претендующих на знание настоящей правды. Вскоре после поездки, в 1892 году,Чехов поселился под Москвой в усадьбе Мелихово. Попечитель сельского училища,он на свои средства построил школу, боролся с холерной эпидемией, помогалголодающим. После Сахалина изменилось его творчество: все решительнееобращается он к общественным проблемам, к политическим вопросам, волновавшим современников.Только делает это Чехов так, что постоянно слышит от критиков упреки ваполитичности, потому что борется против политических «ярлыков»,которые донашивают на исходе XIX века его современники. Популярные среди интеллигенции90-х годов общественные идеи не удовлетворяют Чехова своей догматичностью, несоответствиемусложнившейся жизни. Чехов ищет «общую идею» от противного, методическиотбрасывая мнимые решения.  

Вповести «Дуэль», написанной сразу же после путешествия, Чеховзаявляет, что в России «никто не знает настоящей правды», а всякиепретензии на знание ее оборачиваются прямолинейностью и нетерпимостью. Драма героевповести заключена в убежденности, что их идеи верны и непогрешимы. Таковдворянин Лаевский, превративший в догму свою разочарованность инеудовлетворенность. В позе разочарованного человека он застыл настолько, чтоутратил непосредственное чувство живой жизни. Он не живет, а выдумывает себя,играя роли полюбившихся ему литературных типов: «Я должен обобщать каждыйсвой поступок, я должен находить объяснение и оправдание своей нелепой жизни вчьих-нибудь теориях, в литературных типах, в том, например, что мы, дворяне,вырождаемся, и прочее… В прошлую ночь, например, я утешал себя тем, что все времядумал: ах, как прав Толстой, безжалостно прав!» Каждый поступок, каждоедушевное движение Лаевский подгоняет под готовый литературный трафарет:«Своею нерешительностью я напоминаю Гамлета,- думал Лаевский дорогой.- Какверно Шекспир подметил! Ах, как верно!» И даже отношения с любимой женщинойлишаются у него сердечной непосредственности, приобретают отраженный, «литературный»характер: «На этот раз Лаевскому больше всего не понравилась у НадеждыФедоровны ее белая, открытая шея и завитушки волос на затылке, и он вспомнил,что Анне Карениной, когда она разлюбила мужа, не понравились прежде всего егоуши, и подумал: „Как это верно! как верно!“  

ПротивникЛаевского фон Корен — пленник другой, дар-винистской идеи. Он верит, что открытыйДарвином в кругу животных и растений закон борьбы за существование действует ив отношениях между людьми, где сильный с полным правом торжествует над слабым.»Самосозерцание доставляло ему едва ли не большее удовольствие, чем осмотрфотографий или пистолета в дорогой оправе. Он был очень доволен и своим лицом, икрасиво подстриженной бородкой, и широкими плечами, которые служили очевиднымдоказательством его хорошего здоровья и крепкого сложения". В глазах «дарвиниста»фон Корена «разочарованный» Лаевский — слизняк, существо неполноценное.«Первобытное человечество было охраняемо от таких, как Лаевский, борьбойза существование и подбором; теперь же наша культура значительно ослабилаборьбу и подбор, и мы должны сами позаботиться об уничтожении хилых и негодных,иначе, когда Лаевские размножатся, цивилизация погибнет, и человечество выродитсясовершенно. Мы будем виноваты.  

— Если людей топить и вешать,- сказал Самойленко,- то к черту твою цивилизацию, кчерту человечество! К черту! Вот что я тебе скажу: ты ученейший, величайшегоума человек и гордость отечества, но тебя немцы испортили. Да, немцы!Немцы!»  

УбежденностьЛаевского и фон Корена в безупречности собственных догм порождает отчуждение иненависть, разбивает жизни, сеет вокруг несчастья. Осуждая догматиков, глухих ксложности жизни, Чехов поэтизирует людей бессознательной,  интуитивной гуманности, воспринимающих  жизнь непосредственно, всею полнотою человеческих чувств. Это нравственночистые, бескорыстные простаки — доктор Самойленко, дьякон Победов.  

«Славнаяголова! — думал дьякон, растягиваясь на соломе и вспоминая о фон Корене.-Хорошая голова, дай Бог здоровья. Только в нем жестокость есть...»  

Зачто он ненавидит Лаевского, а тот его? За что они будут драться на дуэли? Если быони с детства знали такую нужду, как дьякон, если бы они воспитывались в среденевежественных, черствых сердцем, алчных до наживы… людей, то как бы ониухватились друг за друга, как бы охотно прощали взаимно недостатки и ценили бы то,что есть в каждом из них. Ведь даже внешне порядочных людей так мало на свете!..Вместо того, чтобы от скуки и по какому-то недоразумению искать друг в друге вырождения,вымирания, наследственности и прочего, что мало понятно, не лучше ли им спуститьсяпониже и на-править ненависть и гнев туда, где стоном гудят целые улицы отгрубого невежества, алчности, попреков, нечистоты, ругани, женскоговизга..."  

Именноблагодаря этим нравственно чистым людям, за голосами которых скрывается автор, расстраиваетсядуэль и антагонисты духовно прозревают, побеждая «величайшего из враговчеловеческих — гордость». «Да, никто не знает настоящейправды...» — думал Лаевский, с тоскою глядя на беспокойное темное море.«Лодку бросает назад,- думал он,- делает она два шага вперед и шаг назад,но гребцы упрямы, машут неутомимо веслами и не боятся высоких волн. Лодка идет всевперед и вперед, вот уже ее и не видно, а пройдет с полчаса, и гребцы ясноувидят пароходные огни, а через час будут уже у пароходного трапа. Так и вжизни… В поисках за правдой люди делают два шага вперед, шаг назад.Страдания, ошибки и скука жизни бросают их назад, но жажда правды и упрямаяволя гонят вперед и вперед. И кто знает? Быть может, доплывут до настоящейправды...»  

Главнымиврагами в творчестве зрелого Чехова являются человеческое самодовольство, близорукаяудовлетворенность усеченными, враждебными реальной полноте жизни общественнымиидеями и теориями. Вспомним, что в эпоху духовного бездорожья в России стали особеннопопулярными идеи либерального народничества. Некогда радикальное, революционное,это общественное течение сошло на мелкий реформизм, исповедуя теорию«малых дел». Ничего плохого в этом не было, и 80-90-е годы стали временембеззаветного труда целого поколения русской интеллигенции, по благоустройству провинциальной,уездной Руси. В теории «малых дел» самому Чехову была дорога глубокаявера в культуру и плодотворность просветительской работы на селе, было дорого стремлениенасаждать блага культуры в самых глухих уголках родной земли. Чехов был другоми даже, в известном смысле, певцом этих скромных российских интеллигентов,мечтающих превратить страну в цветущий сад. Он глубоко сочувствовал гордымсловам провинциального врача Астрова, героя пьесы «Дядя Ваня»:«Когда я прохожу мимо крестьянских лесов, которые я спас от порубки, иликогда я слышу, как шумит мой молодой лес, посаженный моими руками, я сознаю,что климат немножко и в моей власти и что если через тысячу лет человек будетсчастлив, то в этом немножко буду виноват и я». Сам Чехов, поселившись с1898 года по настоянию врачей в Ялте, с нескрываемой гордостью го-ворил А. И.Куприну: «Ведь тут был пустырь и нелепые овраги… А я вот пришел и сделализ этой дичи красивое культурное место».  

Темне менее в повести «Дом с мезонином» Чехов по казал, что при известныхобстоятельствах может быть ущербной и теория «малых дел». В повести ейслужит Лида Волчанинова, девушка красивая и благородная, самоотверженно преданнаяделу возрождения культуры на селе. Главная беда героини заключается всвойственном русском человеку стремлении обожествлять ту или иную истину, не считаясьс тем, что любая истина человеческая не может быть абсолютно совершенной, так какне совершенен и сам человек. В повести сталкиваются друг с другом двеобщественные позиции. Одну исповедует художник, другую — беззаветная труженицаЛида. С точки зрения художника, деятельность Лиды бессмысленна, ибо либеральныеполумеры — это штопанье тришкина кафтана: коренных противоречий народной жизнис их помощью не разрешить: «По-моему, медицинские пункты, школы,библиотечки, аптечки, при существующих условиях, служат только порабощению. Народопутан цепью великой, и вы не рубите этой цепи, а лишь прибавляете новые звенья- вот вам мое убеждение».  

ОтветЛиды как будто бы справедлив и исполнен чувства собственного достоинства:«Я спорить с вами не стану,- сказала Лида, опуская газету.- Я уже этослышала. Скажу вам только одно: нельзя сидеть сложа руки. Правда, мы не спасаемчеловечества и, быть может, во многом ошибаемся, но мы делаем то, что можем, имы — правы». Чехов не навязывает нам свою точку зрения на спор междугероями, призывая читателей к размышлению. Правда есть, и в словах художника, ив ответе Лиды, обе спорящие стороны до известной степени правы. Но беда героев заключаетсяв том, что каждый из них претендует на монопольное владение истиной, а потомуплохо слышит другого, с раздражением принимает любое возражение. Разве можнопризнать за абсолютную истину те рецепты спасения человечества, которые в спорес правдою Лиды предлагает художник? «Если бы все мы, городские и деревенскиежители, все без исключения, согласились поделить между собою труд, которыйзатрачивается вообще человечеством на удовлетворение физических потребностей, тона каждого из нас, быть может, пришлось бы не более двух-трех часов в день».Слов нет, эти мысли благородны, но лишь в качестве необходимой человеку мечты — «зо-лотых снов человечества». Ведь прежде чем развернуть в деревняхуниверситеты, надо научить сельских ребятишек читать и писать.  

Отстаиваяправо на мечту, верную спутницу искусства, художник слишком нетерпим к «злобедневи», к повседневному, прозаическому труду. А такая нетерпимость провоцируети Лиду на крайние высказывания. Разве можно согласиться с Лидой и принять заистину ее выпад: «Перестанем же спорить, мы никогда не споемся, так как самуюнесовершенную из всех библиотечек и аптечек, о которых вы только что отзывалисьтак презрительно, я ставлю выше всех пейзажей в свете»?  

Нарастающаямежду героями взаимная неприязнь и нетерпимость угрожает хрупкому веществужизненной правды не только в них самих; она несет беду и окружающим их людям. Вмире самодовольных полуправда гибнет чистое и святое чувство любви художника к младшейсестре Лиды Волчаниновой с ласковым прозвищем Мисюсь. «Мисюсь, гдеты?» — таким вопросом-укором завершается повествование. Любовь покидаетмир, в котором люди одержимы претензиями на исключительное право владенияистиной и забывают мудрую, предостерегающую от самодовольства чеховскую мысль:«никто не знает настоящей правды».  

Трагедия доктора Рагина

В90-е годы Чехова тревожит не только догматическое отношение человека к истине,которое может причинить России много бед. Оборотной стороной догматическойактивности является общественная пассивность. На эту тему Чехов написал рассказ«Палата No 6», который по праву считается вершиной его реализма.  

ПалатаNo 6 — это флигель для умалишенных в провинциальной больнице. И одновременно этообраз-символ русской полицейской государственности. Присмотримся внимательно кописанию палаты — оно как бы раздваивается: то ли это сумасшедший дом, то ли тюрьма.Реализм на грани символа торжествует и в портретах обитателей палаты. Вот сторожНикита: «суровое, испитое лицо, нависшие брови, придающие лицу выражение степнойовчарки». У Никиты лицо-символ, лицо, типичное и в больнице дляумалишенных, и в тюрьме, и в полицейской будке.  

Стольже многозначительны и характеры больных. Таков Громов, российский интеллигент,страдающий манией преследования: «Достаточно малейшего шороха в сенях иликрика на дворе, чтобы он поднял голову и стал прислушиваться: не за ним ли этоидут? Не его ли ищут?» Перед нами болезнь, в концентрированном виде вместив-шаяв себя вековые беды вольнодумной русской интеллигенции, вековую судьбу преследуемой,объявляемой вне закона и здравого смысла, но живой и упорной русской мысли.  

Неслучаен в рассказе и другой мотив: в заведомо извращенном мире, живущем бездумно,по инерции, нормальным оказывается сумасшедший человек. Громов, пожалуй, самая честнаяи благородная личность в чеховском произведении. Он один наделен острой реакциейна зло и неправду. Он один протестует против насилия, попирающего правду. Он одинверит в прекрасную жизнь, которая со временем воцарится на земле.  

АнтиподомГромова является доктор Рагин. Этот человек — воплощенное спокойствие и равнодушиек мирскому треволнению. Он оправдывает свою пассивность философски. Рагинубежден, что общественные перемены бесполезны: зло в мире неискоренимо, егосумма пребывает в жизни неизменной, а потому нет никакого смысла бороться с ним. 

Единственныйдостойный человека выход — уйти в себя, в свой внутренний мир. Свободноемышление — и полное презрение к суете мирской!  

Громоввозмущен такими рассуждениями Рагина: «Удобная философия… и совесть чиста,и мудрецом себя чувствуешь». Но удобна она лишь до поры до времени и при благоприятныхжизненных обстоятельствах. «Страдания презираете,- продолжает Громов,- анебось прищеми вам дверью палец, так, заорете во все горло!»  

БеседыРагина с Громовым подслушивает сослуживец доктора и строчит на негополитический донос. А поскольку искони политическая неблагонадежность в России отождествляласьс сумасшествием (вспомним судьбу Чаадаева в жизни и Чацкого в литературе),Рагин объявляется сумасшедшим и попадает в палату No 6. Наступает предсказанноеГромовым возмездие за его «удобную» философию.  

Геройстановится жертвой собственного попустительства, ему дается шанс на практикепроверить свои принципы, свою правоту.  

Впалате для умалишенных наступает запоздавшее прозрение.  

Рагинне выдерживает, он хочет убить сторожа Никиту, бежать, восстановитьсправедливость. Он действительно «кричит по все горло». Но спротестом и бунтом герой опоздал.  

 Ив финале рассказа Рагин умирает от железных кулаков Никиты и сопутствующего имапоплексического удара.  

Чеховобличает в рассказе общественную пассивность русской интеллигенции. Он считает,что природе человека присуща живая реакция на зло, иногда безотчетная истихийная. Она неудержима и законна даже и в том случае, если ясные средстваборьбы с этим злом еще не найдены.  

Символическийсмысл чеховского рассказа почувствовал и одареннейший русский писатель Н. С.Лесков: «Всюду палата No 6. Это — Россия… Чехов сам не думал того, чтонаписал (он мне говорил это), а между тем это так. Палата — это Русь!»  

Деревенская тема. Повести «Мужики» и «Вовраге»

Темавсеобщего неблагополучия и неустроенности, обветшалости коренных основ русскойжизни пронизывает большинство произведений зрелого Чехова. В это время онобращается к изображению русской деревни в двух повестях: «Мужики» и«В овраге». К жизни деревни русские писатели до Чехова подходили сособой меркой, деревенская тема была заповедной для русской литературы. Деревняс общинным владением землей спасала Герцена и Чернышевского, а потом целоепоколение революционных народников от сомнений относительно русскойсоциалистической революции. На поклон к мужику шли Толстой и Достоевский,Тургенев и Некрасов. Правда, в поздней драме «Власть тьмы» Толстой ужепоказал картину распада патриархальной нравственности в деревне. Но срединевежества и духовной тьмы он все еще находил светлого Акима, помнящего о душе.Из деревни пробивался у Толстого свет морального очищения и спасения.  

Чехов,обратившись к крестьянской теме в повести «Мужики», не увидел в жизникрестьянина ничего исключительного. Общая нелепость жизни, всероссийская ее неустроенностьв деревне Чехова принимает лишь более открытые и страшные формы. Отношения в деревнеобнажают суть этой бессмысленности более наглядно и откровенно. Царящее во всеммире пустословие в деревне оборачивается упрощенной его разновидностью — сквернословием. Всеобщее недовольство жизнью вырождается в пьянство. Аневежество принимает здесь удручающие формы. Мужики любят Священное Писание, ноне как понятную им книгу, а как таинственную «умственность»,«образованность»: загадочное слово «дондеже» вызываетумиление и всеобщие слезы.  

 «Прежде,лет 15-20 назад и ранее, разговоры в Жукове были гораздо интереснее. Тогда у каждогостарика был такой вид, как будто он хранил какую-то тайну, что-то знал ичего-то ждал; говорили о грамоте с золотою печатью, о разделах, о новых землях,о кладах, намекали на что-то; теперь же у жуковцев не было никаких тайн, вся ихжизнь была как на ладони, у всех на виду, и могли они говорить только о нужде икормах, о том, что НЕТ снега».  

Земельноеутеснение и нищета сопровождаются духовным оскудением народа. «В переднем углу,возле икон, были наклеены бутылочные ярлыки и обрывки газетном бумаги — этовместо картин». «По случаю гостей поставили самовар. От чая пахлорыбой, сахар был огрызанный и серый, по хлебу и посуде сновали тараканы; было противнопить, и разговор был противный — все о нужде да о болезнях».  

Нои этот погрязший во тьме физического и духовного обнищания мир изредка посещаютсветлые видения. «Это было в августе, когда по всему уезду, из деревни вдеревню, носили Живоносную. В тот день, когда ее ожидали в Жукове, было тихо ипасмурно. Девушки еще с утра отправились навстречу иконе в своих ярких нарядныхплатьях и принесли ее под вечер, с крестным ходом, с пением, и в это время за рекойтрезвонили. Громадная толпа своих и чужих запрудила улицу; шум, пыль, давка…И старик, и бабка, и Кирьяк — все протягивали руки к иконе, жадно глядели нанее и говорили, плача:  

— Заступница, Матушка! Заступница!  

Всекак будто вдруг поняли, что между землей и небом не пусто, что не все ещезахватили богатые и сильные, что есть еще защита от обид, от рабской неволи, оттяжкой, невыносимой нужды, от страшной водки.  

— Заступница, Матушка! — рыдала Марья.- Матушка!»  

Икак ни сурова, как ни длинна была зима, она все таки кончилась. Потекли ручьи,запели птицы. «Весенний закат, пламенный, с пышными облаками, каждый вечердавал что-нибудь необыкновенное, новое, невероятное, именно то самое, чему неверишь потом, когда эти же краски и эти же облака видишь на картине.  

Журавлилетели быстро-быстро и кричали грустно, будто звали с собою. Стоя на краю обрыва,Ольга подолгу смотрела на разлив, на солнце, на светлую, точно помолодевшую церковь,и слезы текли у нее и дыхание захватывало от-того, что страстно хотелось уйти куда-нибудь,куда глаза глядят, хоть на край света».  

Такпоявляется в финалах поздних чеховских произведений проблеск веры и надежды наиную жизнь, легкое дыхание.  

Повесть«В овраге» переносит действие в село Уклеево, «то самое, гдедьячок на похоронах всю икру съел». «Жизнь ли была так бедна здесь,или люди не умели подметить ничего, кроме этого неважного события, происшедшегодесять лет назад, а только про село Уклеево ничего другого не рассказывали». 

Духовнаяи физическая нищета народа осложняется в этой повести проникающим в сельскую жизньбуржуазным хищничеством, которое принимает на Руси формы какого-то дремучего, бесстыдноговарварства. «От кожевенной фабрики вода в речке часто становилась вонючей;отбросы заражали луг, крестьянский скот страдал от сибирской язвы, и фабрику приказанобыло закрыть. Она считалась закрытой, но работала тайно с ведома становогопристава и уездного врача, которым владелец платил по десяти рублей вмесяц».  

Отравляющийобман становится нормой существования в семье сельского лавочника Григория Цыбукина.Старший сын его Анисим, служащий в городе в полиции, присылает письма, написанныечьим-то чужим почерком и полные выражений, каких Анисим никогда в разговоре неупотреблял: «Любезные папаша и мамаша, посылаю вам фунт цветочного чаю дляудовлетворения вашей физической потребности».  

Зафальшивыми словами следуют фальшивые деньги, которые привез Анисим в домЦыбукиных, и вот уже старик отец не может разобрать, какие у него деньгинастоящие, а какие фальшивые. «И кажется, что все они фальшивые».Фальшь пропитала все в семействе Цыбукиных, и когда мать Варвара сетует навсеобщий обман и опасается грядущего наказания, сын Анисим отвечает:«Бога-то ведь все равно нет, мамаша. Чего уж там разбирать!» Так вповести возникает связь с романом Достоевского «Братья Карамазовы»,пробуждается память об известном афоризме Ивана: «если Бога нет — то всепозволено».  

Олицетворениемядовитого хищничества является жена одного из сыновей Цыбукина: «У Аксиньибыли серые наивные глаза, которые редко мигали, и на лице постоянно играла наивнаяулыбка. И в этих немигающих глазах, и в маленькой голове на длинной шее, и в еестройности  было что-то змеиное; зеленая, с желтой грудью, с улыбкой, онаглядела, как весной из молодой ржи глядит на прохожего гадюка, вытянувшись иподняв голову». И злодейства свои она творит наивно, без умысла, безосознании греха. Еще в самом начале повести обращает на себя внимание такаядеталь: самовар в семье Цыбукиных кипит и гудит на кухне, «предсказывая что-тонедоброе. И вот Аксинья обливает кипятком ребенка Липы, младшей невестки старикаЦыбукина, выделившего маленькому внуку Никифору долю наследства.  

»Взяламою землю, так вот же тебе!" Сказавши это, Аксинья схватила ковш скипятком и плеснула на Никифора.  

Послеэтого послышался крик, какого еще никогда не слыхали в Уклееве, и не верилось,что небольшое, слабое существо, как Липа, может кричать так. И на дворе вдругстало тихо. Аксинья прошла в дом, молча, со своей прежней наивнойулыбкой".  

Нои в этом буднично-преступном кошмаре деревенской жизни Чехов замечает нечто похожеена проблески человечности, на обещание добра, истины и красоты. Эти проблескибывают в пейзажных зарисовках, вкрапленных в текст, когда вдруг покажется людям,что «кто-то смотрит с высоты неба, из синевы, оттуда, где звезды, видит все,что происходит в Уклееве, сторожит. И как ни велико зло, все же ночь тиха ипрекрасна, и все же в Божьем мире правда есть и будет, такая же тихая ипрекрасная, и все на земле только ждет, чтобы слиться с правдой, как лунныйсвет сливается с ночью».  

Вкульминации повести, когда смиренная несчастная Липа возвращается из земской больницыс мертвым ребеночком на руках, появляются нотки трогательной веры в добро,мотив грустной сказки. Кругом «было только поле, небо со звездами, дашумели птицы, мешая друг другу спать. И коростель кричал, казалось, на томсамом месте, где был костер.  

Нопрошла минута, и опять были видны и подводы, и старик, и длинный Вавила. Телегискрипели, выезжая на дорогу.  

— Вы святые? — спросила Липа у старика.  

— Нет. Мы из Фирсанова».  

Наивныйвопрос Липы не вызывает у мужиков ни тени смущения: они не святые, они изФирсанова. Но ведь это же значит, что явление святых в дольнем мире крестьянскомдопускается как вполне реальный, никакого удивления не вызывающий факт.  

 Чеховскийоптимизм торжествует и далее, когда Липа задает попутному мужику вопрос, перекликающийсясо знаменитым вопросом Ивана Карамазова о причинах страданий детей:  

" — И скажи мне, дедушка, зачем маленькому перед смертью мучиться? Когда мучаетсябольшой человек, мужик или женщина, то грехи прощаются, а зачем маленькому,когда у него нет грехов? Зачем?  

— А кто ж его знает! — ответил старик. Проехали с полчаса молча.  

— Всего знать нельзя, зачем да как,- сказал старик.- Птице положено не четырекрыла, а два, потому что и на двух лететь способно; так и человеку положенознать не все, а только половину или четверть. Сколько надо ему знать, чтобпрожить, столько и знает…  

… Твоегоре с полгоря. Жизнь долгая — будет еще и хорошего, и дурного, всего будет.Велика матушка Россия! — сказал он и поглядел в обе стороны.- Я во всей Россиибыл и все в ней видел, и ты моему слову верь, милая. Будет и хорошее, будет идурное".  

Вотличие от Достоевского Чехов не пытается дать прямой ответ на роковой вопрос.Мудрый старик указывает на пределы человеческого разума, неспособного охватитьв жизни все. За этими пределами — царство тайны, недоступное человеку. Но в тайнемира и заключается особая красота, скрываются многообещающие загадки. Старикпереключает внимание Липы от мира горнего к миру дольнему. Он говорит о богатствеи многообразии жизни, вмещающей в себя не только зло, но и добро. И судить ожизни можно правильно лишь тогда, когда ощущаешь ее бескрайность, полноту инеисчерпаемость.  

Чемшире раздвигались в поэтическом сознании Чехова горизонты «великой матушкиРоссии», тем беспощаднее становился суд писателя над людьми с усеченнымижизненными горизонтами, равнодушными к богатству и красоте мира Божия,ограничившими себя кругом мелких, обывательских интересов.  

«Маленькая трилогия»

Впоздних произведениях Чехова автор становится более активным: он изображает мирскучных людей, допуская гротескные преувеличения, нарушая бытовое правдоподобие.Нарастает масштаб художественного обобщения: за бытом проступает бытие, за фактамиповседневности — жизнь в ее коренных основах. Эти перемены ощутимы в знаменитыхрассказах Чехова 1898 года — «Человек в футляре»,«Крыжовник» и «О любви»,- связанных между собою иполучивших название «маленькой трилогии». Эти рассказы посвящены исследованиютрех основных институтов общественной жизни, трех столпов, на которых она держится:категория власти — «Человек в футляре», категория собственности — «Крыжовник»и категория семьи — «О любви». В совокупности три этих рассказа — чеховское опровержение основ существующего в России общественного строя.  

Учительгимназии Беликов не случайно оказался образом нарицательным, олицетворяющимобщественное явление, получившее название «беликовщины». «Он былзамечателен тем, что всегда, даже в очень хорошую погоду, выходил в калошах и сзонтиком и непременно в теплом пальто на вате. И зонтик у него был в чехле, ичасы в чехле из серой замши, и когда вынимал перочинный нож, чтоб очинить карандаш,то и нож у него был в чехольчике; и лицо, казалось, тоже было в чехле, так как онвсе время прятал его в поднятый воротник. Он носил темные очки, фуфайку, ушизакладывал ватой… Одним словом, у этого человека наблюдалось постоянное инепреодолимое стремление окружить себя оболочкой, создать себе, так сказать,футляр, который уединил бы его, защитил бы от внешних влияний. Действительностьраздражала его, пугала, держала в постоянной тревоге, и, быть может, для того,чтобы оправдать эту свою робость, свое отвращение к настоящему, он всегдахвалил прошлое и то, чего никогда не было; и древние языки, которые онпреподавал, были для него, в сущности, те же калоши и зонтик, куда он прятался отдействительной жизни».  

Обратимвнимание, как от бытовых вещей, предметов домашнего обихода образ «футляра»движется, набирает силу и превращается в «футлярный» образ мысли, вновьзамыкающийся в финале на калошах и зонтике. Создается гротескный образ человека,предающегося «футлярному» существованию, отгородившегося наглухо от живойжизни. А далее Чехов покажет, что учитель гимназии Беликов далеко не безобидныйчеловек. Он давил, угнетал всех на педагогических советах — и ему уступали.Учителя боялись его, и директор боялся. «Вот подите же, наши учителя народвсе мыслящий, глубоко порядочный, воспитанный на Тургеневе и Щедрине, однако жеэтот человечек, ходивший всегда в калошах и с зонтиком, держал в руках всюгимназию целых пятнадцать лет! Да что гимназию? Весь город!»…Напрашивается недоговоренное Чеховым: «Да что весь город? Всюстрану!»  

 Беликовпотому и страшен окружающим его интеллигентам, что своими повадками, своим образомжизни и мысли он воплощает характерные особенности русской государственности с еененавистью к свободомыслию и страхом перед ним, с ее мундирными, полицейскимизамашками. Этот Беликов, повторяющий «как бы чего не вышло», ходит поквартирам «и как будто что-то высматривает. Посидит этак, молча,час-другой и уйдет. Это называлось у него „поддерживать добрые отношения стоварищами“.  

Неспростабоятся таких посещений наученные горьким опытом политического сыска русские интеллигенты.Добровольная роль доносчика, фискала Беликову вполне к лицу. Недовольный „вольномыслием“учителя Коваленко, Беликов говорит: »… Я должен буду доложить господинудиректору содержание нашего разговора… в главных чертах. Я обязан этосделать". И не удивительно, что за последние десять — пятнадцать лет подвлиянием таких людей, как Беликов, в городе стали бояться всего. «Боятся громкоговорить, посылать письма, знакомиться, читать книги...»  

Нопроникает в город веяние новых времен. Среди учителей гимназии появляются независимыелюди вроде преподавателя истории и географии Коваленко и его сестры Вареньки.«Не понимаю,- говорит Коваленко,- как вы перевариваете этого фискала, эту мерзкуюрожу. Эх, господа, как вы можете тут жить! Атмосфера у вас удушающая, поганая.Разве вы педагоги, учителя? Вы чинодралы, у вас не храм науки, а управаблагочиния, и кислятиной воняет, как в полицейской будке». С приходом вгимназию таких людей заканчивается век Беликова. Он умирает. И теперь,«когда он лежал в гробу, выражение у него было кроткое, приятное, дажевеселое, точно он был рад, что наконец его положили в футляр, из которого он уженикогда не выйдет. Да, он достиг своего идеала!».  

Начем же держалось это ничтожество, стоявшее у власти? Почему весь город дрожалперед этим внутренне мертвым человеком? Оказывается, на силе привычки, на инерцииподчинения, живущей в обывателях этого городка и в читающих Щедрина педагогах.Во время похорон стояла дождливая погода и все учителя гимназии «были в калошахи с зонтами». О многом говорит эта чеховская деталь. Умер Беликов, а «беликовщина»осталась в душах людей. «Вернулись мы с кладбища в добром расположении. Нопрошло не больше недели, и жизнь потекла по-прежнему, такая же суровая,утомительная, бестолковая, жизнь, не запрещенная циркулярно, но и не  разрешеннаявполне; не стало лучше. И в самом деле, Беликова похоронили, а сколько еще такихчеловеков в футляре осталось, сколько их еще будет!»  

Вфинале рассказа звучит гневная тирада собеседника Буркина Ивана Ивановича:«Видеть и слышать, как лгут и тебя же называют дураком за то, что тытерпишь эту ложь; сносить обиды, унижения, не сметь открыто заявить, что ты настороне честных, свободных людей, и самому лгать, улыбаться, и все это из-закуска хлеба, из-за теплого угла, из-за какого-нибудь чинишка, которому грошцена,- нет, больше жить так невозможно!»  

Ноэти обнадеживающие слова сталкиваются с равнодушной «беликовской»репликой учителя Буркина: «Ну, уж это вы из другой оперы, Иван Иваныч…Давайте спать». И минут через десять Буркин уже спал".  

Рассказ«Крыжовник» открывается описанием просторов России, и у героеввозникают мысли о том, «как велика и прекрасна эта страна». «Принятоговорить, что человеку нужно только три аршина земли. Но ведь три аршина нужны трупу,а не человеку… Человеку нужно не три аршина земли, не усадьба, а весь земнойшар, вся природа, где на просторе он мог бы проявить все свойства и особенностисвоего свободного духа».  

Поконтрасту с этими мыслями звучит рассказ старого ветеринара Ивана Ивановича о судьбеего брата Николая. Это новый вариант «футлярного» существования, когдавсе помыслы человека сосредоточиваются на собственности, вся жизнь уходит на приобретениеусадьбы с огородом, в котором растет крыжовник. Николай «недоедал,недопивал, одевался Бог знает как, словно нищий, и все копил и клал в банк».Он женился на старой, некрасивой вдове, без всякого чувства, только потому, чтоу нее водились деньжонки, и под старость лет достиг вожделенной цели.  

Ночто стало с этим человеком? «Вхожу к брату, он сидит в постели, колени покрытыодеялом; постарел, располнел, обрюзг; щеки, нос и губы тянутся вперед,- того игляди, хрюкнет в одеяло». Это был уже не робкий бедняга чиновник, ановоявленный барин; говорил он одни только истины, и таким тоном, точно министр:«Образование необходимо, но для народа оно преждевременно», «телесныенаказания вообще вредны, но в некоторых случаях они полезны и незаменимы».А по вечерам он с жадностью ел кислый, но зато свой собственный, не купленныйкрыжовник и все повторял: «Как вкусно!.. Ах, как вкусно! Тыпопробуй!»  

 «Ясоображал: как, в сущности, много довольных, счастливых людей! Какая этоподавляющая сила!… Все тихо, спокойно, и протестует одна только немаястатистика: столько-то с ума сошло, столько-то ведер выпито, столько-то детейпогибло от недоедания… И такой порядок, очевидно, нужен; очевидно, счастливыйчувствует себя хорошо только потому, что несчастные несут свое бремя молча, ибез этого молчания счастье было бы невозможно. Это общий гипноз. Надо, чтобы задверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком ипостоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные, что как бы он ни былсчастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясется беда — болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он невидит и не слышит других».  

"… Неуспокаивайтесь, не давайте усыплять себя! Пока молоды, сильны, бодры, неуставайте делать добро! Счастья нет и не должно его быть, а если в жизни естьсмысл и цель, то смысл этот и цель вовсе не в нашем счастье, а в чем-то болееразумном и великом. Делайте добро!"  

Нопризыв, обращенный рассказчиком к собеседникам, остается неразделенным. «РассказИвана Ивановича не удовлетворил ни Буркина, ни Алехина». «Однако пораспать,- сказал Буркин, поднимаясь.- Позвольте пожелать вам спокойнойночи». Не спал только Иван Иванович, да «дождь стучал в окна всю ночь»… 

Врассказе «О любви» живое, искреннее, таинственное чувство губитсясамими любящими сердцами, приверженными к «футлярному» существованию.Они боятся всего, что могло бы открыть их тайну им же самим. Героиня боитсянарушить покой безлюбовного семейного существования, «футляром»которого она дорожит. Герой не может порвать с будничной жизнью преуспевающегопомещика, бескрылой и скучной: «Куда бы я мог увести ее? Другое дело, еслибы у меня была красивая, интересная жизнь, если б я, например, боролся заосвобождение родины или был знаменитым ученым, артистом, художником, а то ведьиз одной обычной, будничной обстановки пришлось бы увлечь ее в другую такую же илиеще более будничную».  

Вмире усеченного существования нет места «таинству великому», каким являетсялюбовь. И лишь когда наступила разлука, со жгучей болью в сердце герой понял,«как ненужно, мелко и как обманчиво было» все то, что им мешалолюбить. Люди «маленькой трилогии» многое понимают. Они осозналибезысходный тупик «футлярной»  жизни. Но их прозрения чуть-чутьзапаздывают. Инерция беликовского существования держит в плену их души, заправедными словами не приходит черед праведных дел: жизнь никак не меняется,оставаясь «не запрещенной циркулярно, но и не разрешенной вполне». Показываяисчерпанность и несостоятельность всех старых устоев русской жизни, Чехов нескрывает и трудностей, которые подстерегают Россию на пути обретения духовнойсвободы.  

ОтСтарцева к Ионычу. Страшное зло омертвения человеческих душ, погруженных в тинуобывательщины, обнажается Чеховым в рассказе «Ионыч». Семья Туркиных,слывущая в городе С. «самой образованной и талантливой», олицетворяетмир, потерявший красные кровяные шарики, уже обреченный на бесконечное повторениеодного и того же, как заигранная граммофонная пластинка. Отец семейства«все время говорил на своем необыкновенном языке, выработанном долгими упражнениямив остроумии и, очевидно, давно уже вошедшем у него в привычку: большинский, недурственно,покорчило вас благодарю». Призрачная, жутковатая имитация юмора, мертвыйскелет его… Мать, Вера Иосифовна, сочиняющая бездарные опусы о том, чего не бываетв жизни. Дочь, Катерина, по воле родителей перекрещенная в мещанского«Котика», играющая на рояле так, как будто упорно старается вколотитьклавиши внутрь инструмента… Лишь иногда, откуда-то издалека, залетит в этотфальшивый, подражающий жизни мир отголосок жизни истинной. Запоет в саду соловей,но его песня тут же вытеснится стуком ножей на кухне, предвещающих обильныйужин. Донесется порой «Лучинушка» из городского сада и напомнит отом, чего нет в этой семье, в романах Веры Иосифовны и что бывает в жизни.  

Несвободен от призрачного существования и молодой гость в семье. Туркиных доктор ДмитрийИонович Старцев. «Прекрасно! превосходно!» — восклицают гости, когдаКотик заканчивает греметь на рояле, грубо имитируя музыку. «Прекрасно! — скажет и Старцев, поддаваясь общему увлечению.- Вы где учились музыке?.. Вконсерватории?»  

Увы,и для Старцева все происходящее в доме Туркиных кажется «весельем»,«сердечной простотой», «культурой». «Недурственно»,-вспомнил он, засыпая, и засмеялся".  

Вялойимитацией живого, молодого чувства становится и любовь Старцева к ЕкатеринеИвановне. Беспомощные порывы ее все время наталкиваются на внешнее и внутреннеесопротивление. Героиня совершенно глуха к тому,  что проснулось в душеСтарцева. «Что вам угодно? — спросила Екатерина Ивановна сухо, деловым тоном».Но и Старцев глух к ней, когда видит в избраннице «что-то необыкновенно милое,трогательное своей простотой и наивной грацией». «Приближалась осень,и в старом саду было тихо, грустно и на аллеях лежали темные листья. Уже рано смеркалось».Мотив увядания, сопровождающий эту неполноценную любовь, тут не случаен. Ведь ив самом Старцеве что-то жесткое, косное и тупое тянет вниз, к обывательскомупокою, не дает взлететь на крыльях любви. Мгновение душевного подъема,пережитое лунной ночью на кладбище у памятника Деметти, сменяется чувствомстрашной усталости: «Ох, не надо бы полнеть!» Тревоги первого признаниясопровождаются раздумьями иного свойства: «А приданого они дадут, должнобыть, немало».  

Нилюбви, ни искусства в истинном смысле этих слов в рассказе нет, но зато визбытке имитация того и другого. Старцев, только что получивший отказ, выходит наулицу и «вздыхает полной грудью», а потом лениво потягивается иговорит: «Сколько хлопот, однако!»  

Череземкие детали передается в рассказе процесс превращения Старцева в Ионыча, заскорузлогособственника, пересчитывающего желтые и зеленые бумажки, кладущего их на текущийсчет. Сначала он ходит пешком, потом ездит на паре лошадей с собственным кучером.«Прошло четыре года. В городе у Старцева была уже большая практика. Каждоеутро он спешно принимал больных у себя в Дялиже, потом уезжал к городскимбольным, уезжал уже не на паре, а на тройке с бубенчиками, и возвращался домой поздноночью. Он пополнел, раздобрел и неохотно ходил пешком, так как страдалодышкой». И вот печальный финал: «Прошло еще несколько лет. Старцев ещебольше пополнел, ожирел, тяжело дышит и уже ходит, откинув назад голову. Когдаон, пухлый, красный, едет на тройке с бубенчиками и Пантелеймон, тоже пухлый икрасный, с мясистым затылком, сидит на козлах, протянув вперед прямые, точнодеревянные руки, и кричит встречным „Прррава держи!“, то картинабывает внушительная, и кажется, что едет не человек, а языческий бог».  

Икогда с глубокого жизненного дна, куда опустился Ионыч, автор снова бросаетвзгляд на семейство Туркиных, нотки трогательной жалости к этим людям вдругокрашивают повествование. Их семья действительно выделяется на фоне города С.,но если они — вершина, то как же низко пала эта нескладная жизнь!  

Общая характеристика «новой драмы»

Чеховуне суждено было написать роман, но жанром, синтезирующим все мотивы его повестейи рассказов, стала «новая драма». Именно в ней наиболее полно реализоваласьчеховская концепция жизни, особое ее ощущение и понимание.  

Чеховскиедрамы пронизывает атмосфера всеобщего не благополучия. В них нет счастливыхлюдей. Героям их, как правило, не везет ни в большом, ни в малом: все они в тойили иной мере оказываются неудачниками. В «Чайке», например, пятьисторий неудачной любви, в «Вишневом саде» Епиходов с его несчастьями- олицетворение общей нескладицы жизни, от которой страдают все герои.  

Всеобщеенеблагополучие осложняется и усиливается ощущением всеобщего одиночества. ГлухойФирс в «Вишневом саде» в этом смыслу — фигура символическая. Впервыепоявившись перед зрителями в старинной ливрее и в высокой шляпе, он проходит посцене, что-то говорит сам с собой, но нельзя разобрать ни одного слова. ЛюбовьАндреевна говорит ему: «Я так рада, что ты еще жив», а Фирс отвечает:«Позавчера». В сущности, этот диалог — грубая модель общения междувсеми героями чеховской драмы. Дуняша в «Вишневом саде» делится сприехавшей из Парижа Аней радостным событием: «Конторщик Епиходов послеСвятой мне предложение сделал», Аня же в ответ: «Я растеряла всешпильки». В драмах Чехова царит особая атмосфера глухоты — глухотыпсихологической. Люди слишком поглощены собой, собственными делами,собственными бедами и неудачами, а потому они плохо слышат друг друга. Общение междуними с трудом переходит в диалог. При взаимной заинтересованности и доброжелательствеони никак не могут пробиться друг к другу, так как больше «разговариваютпро себя и для себя».  

УЧехова особое ощущение драматизма жизни. Зло в его пьесах как бы измельчается,проникая в будни, растворяясь в повседневности. Поэтому у Чехова очень труднонайти явного виновника, конкретный источник человеческих неудач. Откровенный и прямойноситель общественного зла в его драмах отсутствует. Возникает ощущение, что в нескладицеотношений между людьми в той или иной степени повинен каждый герой в отдельностии все вместе. А значит, зло скрывается в самих основах жизни общества, в самомсложении ее. Жизнь в тех формах, в каких она существует сейчас, как бы отменяетсамое себя, бросает тень обреченности и неполноценности на всех людей.  

Поэтомув пьесах Чехова приглушены конфликты, отсут-ствует принятое в классической драмечеткое деление героев на положительных и отрицательных. Даже «пророк будущего»Петя Трофимов в «Вишневом саде» одновременно и «недотепа» и«облезлый барин», а выстрел дяди Вани в профессора Серебрякова — промахне только в буквальном, но и в более широком, символическом смысле.  

Исторические истоки «новой драмы»

Напервый взгляд, драматургия Чехова представляет собою какой-то исторический парадокс.И в самом деле, в 90 — 900-е годы, в период наступления нового общественногоподъема, когда в обществе назревало предчувствие «здоровой и сильной бури»,Чехов создает пьесы, в которых отсутствуют яркие героические характеры, сильныечеловеческие страсти, а люди теряют интерес к взаимным столкновениям, кпоследовательной и бескомпромиссной борьбе. Возникает вопрос: связана ли вообщедраматургия Чехова с этим бурным, стремительным временем, в него ли погруженыее исторические корни?  

Известныйзнаток драматургии Чехова М. Н. Строева так отвечает на этот вопрос. ДрамаЧехова выражает характерные особенности начинавшегося на рубеже веков в Россииобщественного пробуждения. Во-первых, это пробуждение становится массовым ивовлекает в себя самые широкие слои русского общества. Недовольствосуществующей жизнью охватывает всю интеллигенцию от столиц до провинциальныхглубин. Во-вторых, это недовольство проявляется в скрытом и глухом брожении,еще не осознающем ни четких форм, ни ясных путей борьбы. Тем не менеесовершается неуклонное нарастание, сгущение этого недовольства. Оно копится, зреет,хотя до грозы еще далеко. То здесь, то там вспыхивают всполохи бесшумныхзарниц, предвестниц грядущего грома. В-третьих, в новую эпоху существенноизменяется само понимание героического: на смену героизму одиночек идет недовольствовсех. Освободительные порывы становятся достоянием не только ярких, исключительныхличностей, но и каждого здравомыслящего человека. Процесс духовного раскрепощенияи прозрения совершается в душах людей обыкновенных, ничем среди прочих невыдающихся. В-четвертых, неудовлетворенность своим существованием эти люди начинаютощущать не только в исключительные минуты обострения своих взаимоотношений смиром, но ежечасно, ежесекундно, в самих буднях жизни. Томление, брожение,неуспокоенность становятся фактом повседневного существования людей.  

Именнона этих общественных дрожжах, на новой исто-рической почве и вырастает «новаячеховская драма» со своими особенностями поэтики, нарушающими каноныклассической русской и западноевропейской драмы.  

Особенности поэтики «новой драмы»

Преждевсего Чехов разрушает «сквозное действие», ключевое событие, организующеесюжетное единство классической драмы. Однако драма при этом не рассыпается, а собираетсяна основе иного, внутреннего единства. Судьбы героев, при всем их различии, привсей их сюжетной самостоятельности, «рифмуются», перекликаются друг сдругом и сливаются в общем «оркестровом звучании». Из множестваразных, параллельно развивающихся жизней, из множества голосов различных героеввырастает единая «хоровая судьба», формируется общее всем настроение.Вот почему часто говорят о «полифоничности» чеховских драм и даженазывают их «социальными фугами», проводя аналогию с музыкальной формой,где звучат и развиваются одновременно от двух до четырех музыкальных тем,мелодий.  

Сисчезновением сквозного действия в пьесах Чехова устраняется и классическая одногеройность,сосредоточенность драматургического сюжета вокруг главного, ведущего персонажа.Уничтожается привычное деление героев на положительных и отрицательных, главныхи второстепенных, каждый ведет свою партию, а целое, как в хоре без солиста,рождается в созвучии множества равноправных голосов и подголосков.  

Чеховприходит в своих пьесах к новому раскрытию человеческого характера. Вклассической драме герой выявлял себя в поступках и действиях, направленных к достижениюпоставленной цели. Поэтому классическая драма вынуждена была, по словамБелинского, всегда спешить, а затягивание действия влекло за собой неясность,непрорисованность характеров, превращалось в факт антихудожественный.  

Чеховоткрыл в драме новые возможности изображения характера. Он раскрывается не вборьбе за достижение цели, а в переживании противоречий бытия. Пафос действия сменяетсяпафосом раздумья. Возникает неведомый классической драме чеховский«подтекст», или «подводное течение». В чем его суть?  

Островскогоне случайно называли реалистом-слуховиком, герои у него целиком и полностьюреализуются в слове, и слово это лишено двусмысленности, твердо и прочно, как гранит.У героев Чехова, напротив, смыслы слова размыты, люди никак в слово неумещаются и словом исчерпаться  не могут. Здесь важно другое: тот скрытый душевныйподтекст, который герои вкладывают в слова. Поэтому призывы трех сестер «ВМоскву! В Москву!» отнюдь не означают Москву с ее конкретным адресом. Это тщетные,но настойчивые попытки героинь прорваться в иную жизнь с иными отношениямимежду людьми. То же в «Вишневом саде». Во втором акте пьесы в глубинесцены проходит Епиходов — живое воплощение нескладицы и несчастья. Возникаеттакой диалог:  

ЛюбовьАндреевна (задумчиво). Епиходов идет…  

Аня(задумчиво). Епиходов идет…  

Гаев.Солнце село, господа.  

Трофимов.Да.  

Говорятоб Епиходове и о заходе солнца, но лишь формально об этом, а по существу одругом. Души героев через обрывки слов поют о неустроенности и нелепости всейсвоей несложившейся, обреченной жизни. При внешнем разнобое и нескладице диалогаесть внутреннее душевное сближение, на которое откликается в драме какой-токосмический звук: «Все сидят, задумались. Тишина. Слышно только, как тихобормочет Фирс. Вдруг раздается отдаленный звук, точно с неба, звук лопнувшейструны, замирающий, печальный».  

Вдраме Чехова умышленно стушевана речевая индивидуализация языка героев. Речь ихиндивидуализирована лишь настолько, чтобы она не выпадала из общей тональностидрамы. По той же причине речь героев Чехова мелодична, напевна, поэтическинапряженна: «Аня. Я спать пойду. Спокойной ночи, мама». Вслушаемся вэту фразу: перед нами ритмически организованная речь, близкая к чистому ямбу.Такую же роль играет в драмах и столь часто встречающийся ритмический повтор:«Но оказалось все равно, все равно». Эта ослабленность излюбленной у Островскогоречевой индивидуализации и поэтическая приподнятость языка нужны Чехову для созданияобщего настроения, пронизывающего от начала до конца его драму и сводящего вхудожественную целостность царящий на поверхности речевой разнобой и абсурд.  

Актеры,воспитанные на языке драм Островского, не сразу уловили особенности чеховскойпоэтики. И потому первая постановка «Чайки» на сцене Александрийскоготеатра в Петербурге в 1896 году потерпела провал. Не овладев искусствоминтонирования, «подводного течения», актеры играли на сцене абсурд,вызвавший шум, шиканье и крики возмущения в зрительном зале. Только актерывновь орга-низованного в Москве Художественного театра под руководством К. С. Станиславскогои В. И. Немировича-Данченко постигли тайну «новой чеховской драмы» ив 1898 году с триумфом поставили «Чайку», ознаменовавшую рождениенового театра с эмблемой чайки на занавесе.  

Вталанте чувствовать потаенный драматизм будней жизни Чехову помог во многом русскийклассический роман, где жизнь раскрывалась не только в «вершинных» еепроявлениях, но и во всей сложности ее вседневного, неспешного течения. Чеховатоже интересует не итог, а сам процесс медленного созревания драматических началв повседневном потоке жизни. Это не значит, конечно, что в его пьесах нетстолкновений и событий. И то и другое есть и даже в большом количестве. Ноособенность чеховского мироощущения в том, что столкновения, конфликты отнюдьне разрешают глубинных противоречий жизни и даже не всегда касаются их, а потомуи не подводят итогов, не развязывают тугие жизненные узлы. События в драмахЧехова можно назвать лишь репетицией, лишь проверкой или предварительной подготовкойк тому решительному конфликту, которому пока разыграться не дано, но который навернякапроизойдет в будущем. А пока идет лишь медленное накопление драматических сил,к решительным поединкам они еще не готовы.  

Стаким ощущением жизни связаны особенности сценического движения чеховских драм.Известный специалист по истории «новой драмы» Т. К. Шах-Азизова так характеризуетдинамику четырехтактного их построения, напоминающего своеобразную«драматическую симфонию»: «Первый акт начинается с относительно медленноговступления, как бы экспозиции к действию… Движение первого акта довольно быстрое,бодрое, с последовательным наращиванием количества происшествий и действующихлиц, так что к концу акта мы уже знаем всех персонажей с их радостями и горестями,карты открыты и никакой „тайны“ нет.  

Затемвторой акт — замедленный, анданте, движение и общая тональность его приглушены,общий характер — лирическое раздумье, даже элегия, как тихий вечер уПрозоровых, беседы, рассказы о себе. В этом акте психологическиподготавливается кульминация — развиваются, усиливаются намеченные вначаленастроения и стремления действующих лиц, приобретающие оттенок нетерпеливости,потребности что-то решить, что-то изменить для себя.  

Третьиакты у Чехова обычно кульминационные. В них всегда происходит нечто важное…Движение этого акта  вообще оживлено и происходит на фоне захватывающих всехсобытий…  

Последнийакт необычен по характеру развязки. Движение его замедляется. „Эффектпоследовательного нарастания заменяется эффектом последовательного спада“.Этот спад возвращает действие после взрыва в обычную колею… Будничное течениежизни продолжается. Чехов бросает взгляд в будущее, развязки как завершениячеловеческих судеб у него нет… Поэтому первый акт выглядит как эпилог,последний — как пролог ненаписанной драмы».  

О жанровом своеобразии комедии Чехова «Вишневыйсад»

Чеховназвал «Вишневый сад» комедией. В своих письмах он неоднократно и специальноподчеркивал это. Но современники воспринимали его новую вещь как драму.Станиславский писал: «Для меня „Вишневый сад“ не комедия, не фарс- а трагедия в первую очередь». И он поставил «Вишневый сад» именнов таком драматическом ключе.  

Постановка,несмотря на шумный успех в январе 1904 года, не удовлетворила Чехова:«Одно могу сказать: сгубил мне пьесу Станиславский». Как будто бы делоясное: Станиславский ввел в комедию драматические и трагедийные ноты и тем самымнарушил чеховский замысел. Но в действительности все выглядит гораздо сложнее. Попробуемразобраться, почему.  

Несекрет, что жанр комедии вовсе не исключал у Чехова серьезного и печального.«Чайку», например, Чехов назвал комедией, но это пьеса с глубокодраматическими судьбами людей. Да и в «Вишневом саде» драматург неисключал драматической тональности: он заботился, чтобы звук «лопнувшей струны»был очень печальным, он приветствовал грустный финал четвертого акта, сценупрощания героев, а в письме к актрисе М. П. Лилиной, исполнявшей роль Ани,одобрил слезы при словах: «Прощай, дом! Прощай, старая жизнь!»  

Нов то же время, когда Станиславский обратил внимание, что в пьесе много плачущих,Чехов сказал: «Часто у меня встречаются ремарки „сквозь слезы“,но это показывает только настроение лиц, а не слезы». В декорации второго актаСтаниславский хотел ввести кладбище, но Чехов поправил: «Во втором актекладбища нет, но оно было очень давно. Две, три плиты, лежащие беспорядочно,-вот и все, что осталось».  

Значит,речь шла не о том, чтобы устранить из «Вишневого сада» грустныйэлемент, а о том, чтобы смягчить  его оттенки. Чехов подчеркивал, что грусть егогероев часто легковесна, что в их слезах подчас скрывается обычная для слабых инервных людей слезливость. Сгустив драматические краски, Станиславский, очевидно,нарушил чеховскую меру в соотношении драматического с комическим, грустного сосмешным. Получилась драма там, где Чехов настаивал на лирической комедии.  

ЛитературоведА. П. Скафтымов обратил внимание, что все герои чеховской пьесы даются в двойственномосвещении. Нельзя не заметить, например, ноток сочувственного отношения авторак Раневской и даже Гаеву. Они настолько очевидны, что некоторые исследователидраматургии Чехова стали говорить о поэтизации автором уходящего дворянства, называлиего певцом дворянских гнезд и даже упрекали в «феодально-дворянскойромантике». Но ведь сочувствие Чехова к Раневской не исключает скрытой ирониинад ее практической беспомощностью, дряблостью характера, инфантилизмом.  

Определенныесочувственные ноты есть у Чехова в изображении Лопахина. Он чуток и добр, унего руки интеллигента, он делает все возможное, чтобы помочь Раневской и Гаевуудержать имение в своих руках. Чехов дал повод другим исследователям говорить оего «буржуазных симпатиях». Но ведь в двойном чеховском освещенииЛопахин далеко не идеален: в нем есть деловая прозаическая бескрылость, он неспособен увлекаться и любить, в отношениях с Варей Лопахин, подобно ДмитриюСтарцеву, комичен и неловок. Наконец, он и сам недоволен своей жизнью исудьбой.  

Всоветское время большинство исследователей и режиссеров усматривалиединственные авторские симпатии в освещении молодых героев пьесы — ПетиТрофимова и Ани. Появилась даже традиция, не изжитая до сих пор,- представлятьих «буревестниками революции», людьми будущего, которые насадят новыйсад. Но комическое снижение касается и этих действующих лиц.  

Такимобразом, все герои даются у Чехова в двойном освещении; автор и сочувствуетнекоторым сторонам их характеров, и выставляет напоказ смешное и дурное — нетабсолютного носителя добра, как нет и абсолютного носителя зла. Добро и зло пребываютв пьесе в разреженном состоянии, они растворены в буднях жизни.  

Своеобразиеконфликта и его разрешение в «Вишневом саде». На первый взгляд, в«Вишневом саде» дана классически четкая расстановка социальных сил в русскомобще-стве и обозначена перспектива борьбы между ними: уходящее дворянство(Раневская и Гаев), поднимающаяся буржуазия (Лопахин), новые революционныесилы, идущие им на смену (Петя и Аня). Социальные, классовые мотивы встречаютсяи в характерах действующих лиц: барская беспечность Раневской и Гаева, практическаяих беспомощность; буржуазная деловитость и предприимчивость Лопахина сосвойственной этой прослойке душевной ограниченностью; наконец, революционная окрыленностьПети и Ани, устремленных в «светлое будущее».  

Однакоцентральное с виду событие — борьба за вишневый сад — лишено того значения,какое отвела бы ему классическая драма и какое, казалось бы, требует сама логикарасстановки в пьесе действующих лиц. Конфликт, основанный на противоборстве социальныхсил, у Чехова приглушен. Лопахин, русский буржуа, лишен хищнической хватки и агрессивностипо отношению к дворянам Раневской и Гаеву, а дворяне нисколько несопротивляются ему. Получается так, словно бы имение само плывет ему в руки, аон как бы нехотя покупает вишневый сад.  

Вчем же главный узел драматического конфликта? Вероятно, не в экономическом банкротствеРаневской и Гаева. Ведь уже в самом начале лирической комедии у них естьпрекрасный вариант экономического процветания, по доброте сердечнойпредложенный тем же Лопахииым: сдать сад в аренду под дачи. Но герои от негоотказываются. Почему? Очевидно, потому, что драма их существования болееглубока, чем элементарное разорение, глубока настолько, что деньгами ее непоправишь и угасающую в героях волю к жизни не вернешь.  

Сдругой стороны, и покупка вишневого сада Лопахиным тоже не устраняет более глубокогоконфликта этого человека с миром. Торжество Лопахина кратковременно, оно быстросменяется чувством уныния и грусти. Этот странный купец обращается к Раневскойсо словами укора и упрека: «Отчего же, отчего вы меня не послушали? Беднаямоя, хорошая, не вернешь теперь». И как бы в унисон со всеми героями пьесыЛопахин произносит со слезами знаменательную фразу: «О, скорее бы все этопрошло, скорее бы изменилась как-нибудь наша нескладная, несчастливаяжизнь».  

ЗдесьЛопахин впрямую касается скрытого, но главного источника драматизма: он заключенне в борьбе за вишневый сад, а в субъективном недовольстве жизнью, в равноймере, хотя и по-разному, переживаемом всеми без исклю-чения героями «Вишневогосада». Жизнь идет нелепо и нескладно, никому не приносит она ни радости,ни ощущения счастья. Не только для основных героев несчастлива эта жизнь, но идля Шарлотты, одинокой и никому не нужной со своими фокусами, и для Епиходова сего постоянными неудачами, и для Симеонова-Пищика с его вечной нуждою вденьгах.  

Драмажизни заключается в разладе самых существенных, корневых ее основ. И потому у всехгероев пьесы есть ощущение временности своего пребывания в мире, чувство постепенногоистощения и отмирания тех форм жизни, которые когда-то казались незыблемыми ивечными. В пьесе все живут в ожидании неотвратимо надвигающегося рокового конца.Распадаются старые основы жизни и вне и в душах людей, а новые еще не нарождаются,в лучшем случае они смутно предчувствуются, причем не только молодыми героямидрамы. Тот же Лопахин говорит: «Иной раз, когда не спится, я думаю:Господи, Ты дал нам громадные леса, необъятные поля, глубочайшие горизонты, и,живя тут, мы сами должны бы по-настоящему быть великанами».  

Грядущеезадает людям вопрос, на который они, по своей человеческой слабости, не всостоянии дать ответа. Есть в самочувствии чеховских героев ощущение какой-тообреченности и призрачности их существования. С самого начала перед нами люди,тревожно прислушивающиеся к чему-то неотвратимому, что грядет впереди. Этодыхание конца вносится в самое начало пьесы. Оно не только в известной всем роковойдате 22 августа, когда вишневый сад будет продан за долги. Есть в этой дате ииной, символический смысл — абсолютного конца целого тысячелетнего укладарусской жизни. В свете абсолютного конца призрачны их разговоры, неустойчивы икапризно-переменчивы отношения. Люди как бы выключены на добрую половину своегосуществования из набирающего темп потока жизни. Они живут и чувствуют вполсилы,они безнадежно опаздывают, отстают.  

Символичнаи кольцевая композиция пьесы, связанная с мотивом опоздания сначала к приходу, апотом к отходу поезда. Чеховские герои глуховаты по отношению друг к другу не потому,что они эгоисты, а потому, что в их ситуации полнокровное общение оказывается попростуневозможным. Они бы и рады достучаться друг до друга, но что-то постоянно «отзывает»их. Герои слишком погружены в переживание внутренней драмы, с грустьюогля-дываясь назад и с робкими надеждами всматриваясь вперед. Настоящееостается вне сферы главного их внимания, а потому и на полную взаимную«прислушливость» им просто не хватает сил.  

Русскийтеатральный критик А. Р. Кугель в начале XX века так охарактеризовал основнуюатмосферу «Вишневого сада»: «Все, вздрагивая и со страхомозираясь, чего-то ждут… Звука лопнувшей струны, грубого появления босяка,торгов, на которых продадут вишневый сад. Конец идет, приближается, несмотря навечера с фокусами Шарлотты Ивановны, танцами под оркестр и декламацией. Оттогосмех не смешон, оттого фокусы Шарлотты Ивановны скрывают какую-то внутреннююпустоту. Когда вы следите за импровизированным балом, устроенным в городишке, тодо очевидности знаете, что сейчас придет кто-нибудь с торгов и объявит о том,что вишневый сад продан,- и потому вы не можете отдаться безраздельно во властьвеселья. Вот прообраз жизни, как она рисуется Чехову. Непременно придут смерть,ликвидация, грубая, насильственная, неизбежная, и то, что мы считали весельем, отдыхом,радостью,- только антракт в ожидании поднятия занавеса над финальной сценой…Они живут, обитатели „Вишневого сада“, как в полусне, призрачно, награнице реального и мистического. Хоронят жизнь. Где-то „лопнуластруна“. И самые молодые из них, едва расцветающие, как Аня, словно принаряженыво все белое, с цветами, готовые исчезнуть и умереть».  

Передлицом надвигающихся перемен победа Лопахина — условная победа, как поражениеРаневской — условное поражение. Уходит время для тех и других. Есть в «Вишневомсаде» что-то и от чеховских инстинктивных предчувствий надвигающегося нанего рокового конца: «Я чувствую, как здесь я не живу, а засыпаю или все ухожу,ухожу куда-то без остановки, как воздушный шар». Через всю пьесу тянется этотмотив ускользающего времени. Когда-то мы с тобой, сестра, спали вот в этойсамой комнате, а теперь мне уже пятьдесят один год, как это ни странно",- говоритГаев. «Да, время идет»,- вторит ему Лопахин.  

Времяидет! Но кому суждено быть творцом новой жизни, кто насадит новый сад? Жизнь недает пока ответа на этот вопрос. Готовность есть как будто бы у Пети и Ани. Итам, где Трофимов говорит о неустроенности жизни старой и зовет к жизни новой,автор ему определенно сочувствует. Но в рассуждениях Пети нет личной силы,  в нихмного слов, похожих на заклинания, а порой проскальзывает и некая пустопорожняяболтливость, сродни разговорчивости Гаева. К тому же он «вечныйстудент», «облезлый барин». Не такие люди овладевают жизнью истановятся творцами и хозяевами ее. Напротив, жизнь сама Петю изрядно потрепала.Подобно всем недотепам в пьесе, он нескладен и бессилен перед нею. Молодость, неопытностьи жизненная неприспособленность подчеркнуты и в Ане. Не случайно же Чеховпредупреждал М. П. Лилину: «Аня прежде всего ребенок, веселый, до конца незнающий жизни».  

Итак,Россия, как она виделась Чехову на рубеже двух веков, еще не выработала в себе действенныйидеал человека. В ней зреют предчувствия грядущего переворота, но люди пока к немуне готовы. Лучики правды, человечности и красоты есть в каждом из героев«Вишневого сада». Но они так разрозненны и раздроблены, что не всилах осветить грядущий день. Добро тайно светит повсюду, но солнца нет — пасмурное, рассеянное освещение, источник света не сфокусирован. В финале пьесыесть ощущение, что жизнь кончается для всех, и это не случайно. Люди«Вишневого сада» не поднялись на высоту, которой требует от них предстоящееиспытание. А Чехов писал «Вишневый сад» в преддверии революции 1905года.  

Этобыла его последняя драма. Весной 1904 года здоровье писателя резко ухудшилось,предчувствия не обманули его. По совету врачей он отправился на лечение вкурортный немецкий городок Баденвейлер. Здесь 2 (15) июля 1904 года АнтонПавлович Чехов скоропостижно скончался на сорок пятом году жизни.  

Вопросыи задания: Как повлияла на мироощущение Чехова эпоха 80-х годов? Каковысущественные особенности реализма Чехова? Как относился Чехов к трудусамовоспитания? Какие впечатления детских лет оказали влияние на формированиеего личности и художественного таланта? Что отличало Чехова от его братьев?Какое влияние на творчество Чехова оказала учеба на медицинском факультете Московскогоуниверситета и последующая практика врача? Чем отличаются ранние чеховские рассказыот юмористической беллетристики его современников? Каковы особенности юморараннего Чехова? Как переосмысливает Чехов традиционные темы русскойклассической литературы? Что изменяется в творчестве Чехова второй половины80-х годов? Объясните, почему Чехову не удалось написать роман. В чемсвоеобразие народной темы в творчестве Чехова второй половины 80-х годов? ПочемуЧехова привле-кает мироощущение ребенка? Почему повесть «Степь» считаютитоговой в творчестве Чехова 80-х годов? Какие новые мотивы появляются втворчестве Чехова 90-х годов? Почему Чехов предпринял путешествие на островСахалин? В чем своеобразие обращения Чехова к общественной проблематике? Раскройтеширокий обобщающий смысл героев и сюжета повести Чехова «Палата No6». Что нового внес Чехов 90-х годов в изображение народной жизни? Какие переменыпроисходят в реализме позднего Чехова (на материале «маленькойтрилогии»)? Как изображает Чехов процесс духовного оскудения человека (на примерерассказа «Ионыч»)? Чем отличается «новая драма» Чехова от классическойевропейской драмы? В чем жанровое своеобразие «Вишневого сада»? Покажитена конкретных примерах двойственное освещение всех действующих лиц пьесы. Чтопривлекает и что настораживает вас в старых хозяевах вишневого сада? Можно ли видетьв Лопахине истинного хозяина жизни? Какой глубинный конфликт, переживаемыйвсеми героями без исключения, приглушает их борьбу за вишневый сад?  

Список литературы

Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта lib.ru/