Реферат: Адам Мицкевич
1798 –1855
Он говорил о временах грядущих, Когда народы, распри позабыв, В великую семью соединятся. Мы жадно слушали поэта. Он Ушел на запад — и благословеньем Его мы проводили. — Но теперь Наш мирный гость нам стал врагом — и ядом Стихи свои, в угоду черни буйной, Он напояет. Издали до нас Доходит голос злобного поэта, Знакомый голос!.. боже! освяти В нем сердце правдою твоей и миром И возврати ему... «Он между нами жил», 1834 |
Польский поэт, деятель национально — освободительного движения.
Основоположник польского романтизма. В 1824 выслан царскими властями из Литвы; жил в России, где сблизился с декабристами, А. С. Пушкиным.
В произведениях Пушкина и Мицкевича, в переписке, дневниках и воспоминаниях современников сохранились многочисленные свидетельства о встречах польского и русского поэтов. Личное знакомство их состоялось в середине октября 1826. По свидетельству Н. Полевого, Пушкин, приехавший в Москву осенью 1826, сблизился с Мицкевичем и «оказывал ему величайшее уважение». В марте 1827 под впечатлением от встречи с Пушкиным Мицкевич писал А. Е. Одынцу из Москвы: «Мы часто встречаемся… В разговоре он очень остроумен и порывист; читал много и хорошо...».
Известны встречи поэтов в салонах З. А. Волконской, А. П. Елагиной, у А. А. Дельвига, Павлищевых, К. А. Собаньской, в московских и петербургских литературных кругах.
Общение поэтов было прервано отъездом Мицкевича 15 мая 1829 за границу.
Пушкин посвятил Мицкевичу стихотворения «В прохладе сладостной фонтанов» (1828), «Он между нами жил» (1834), строки в стихотворениях «Сонет» (1830), и в «Путешествии Онегина» (1829-1830). Пушкин перевел на русский язык отрывок из «Конрада Валленрода» («Сто лет минуло, как Тевтон») (1828) и баллады Мицкевича «Воевода» и «Будрыс и его сыновья» (1833). В архиве Пушкина сохранились записанные им на польском языке тексты стихотворений Мицкевича «Олешкевич», «Русским друзьям» и «Памятник Петру Великому» (окт. 1833), а в библиотеке — подаренная ему Мицкевичем книга «The works of lord Byron» (1826).
Польское восстание 1830-1831 привело к резкому расхождению политических позиций Пушкина и Мицкевича, что отразилось и в их литературном творчестве, в частности в «Медном всаднике». Полемика сочеталась, однако, с чрезвычайно высокой взаимной оценкой.
О том, что отношения двух гениев, русского и польского, были важнейшим событием в предыстории “Медного всадника”, известно давно, написано немало…
22 июля 1833 года из-за границы в Петербург возвратился давний, любезный приятель Сергей Соболевский; он преподнес Пушкину книжку толщиной в 285 страниц, а на внутренней стороне обложки написал:“А. С. Пушкину, за прилежание, успехи и благонравие. С. Соболевский”. То была книга, которую Пушкин не мог бы получить ни в одной из российских библиотек: IV том собрания сочинений Мицкевича, вышедший в Париже в 1832 году. В библиотеке Пушкина сохранились также и первые три тома (Париж, 1828 — 1829 гг.), но страницы их, в отличие от последнего, не разрезаны (очевидно, I — III тома Пушкин приобрел еще до подарка Соболевского, иначе приятель сделал бы шутливую надпись на обложке I тома).
Пушкин не только прочитал наиболее важные для него стихи IV тома, но более того — три из них тут же переписал в тетрадь, ту самую, знакомую уже 2373, “неподалеку” от первых строк “Пиковой дамы”. Переписал прямо с подлинника, по-польски. Копии тех стихотворений Адама Мицкевича (с комментариями М. А. Цявловского) были напечатаны в 1935 году в известном сборнике “Рукою Пушкина”. Польский язык Пушкин выучил за несколько лет до того, чтобы читать Мицкевича в подлиннике.
Польский поэт, высланный в 1824 году из Вильны в Россию и несколько лет тесно общавшийся с Пушкиным и другими русскими друзьями, после событий 1830 — 1831 гг. оказался в вынужденной эмиграции; вскоре он создал знаменитый цикл из семи стихотворений — “Ustep” (“Отрывок”) — петербургский Отрывок из III части поэмы “Дзяды”. Тема Отрывка — Россия, Петр Великий, Петербург, гигантское наводнение 7 ноября 1824 года, Николай I, русские друзья.
Едва ли не в каждом стихотворении — острейшие историко-политические суждения…
Стихотворение “Олешкевич”: накануне петербургского наводнения 1824 года польский художник-прорицатель Олешкевич предсказывает “грядущую кару” царю, который “низко пал, тиранство возлюбя", и за то станет “добычей дьявола”; Мицкевич, устами своего героя, жалеет, что удар обрушится, “казня невиноватых… ничтожныи, мелкий люд”; однако наступающая стихия воды напоминает другую волну, сметающую дворцы:
Я слышу: словно чудища морские, Выходят вихри из полярных льдов Борей уж волны воздымать готов И поднял крылья — тучи грозовые, И хлябь морская путы порвала И ледяные гложет удила, И влажную подъемлет к небу выю. Одна лишь цепь еще теснит стихию, Но молотов уже я слышу стук... |
Петербург для автора “0лешкевича” — город погибели, мести, смерти; великое наводнение — символ всего этого. Еще резче о том сказано в других стихотворениях цикла, где легко вычисляются (от обратного) будущие, еще не написанные страницы “Медного всадника”… В стихотворении “Петербург”:
А кто столицу русскую воздвиг, И славянин, в воинственном напоре, Зачем в пределы чуждые проник, Где жил чухонец, где царило море? Не зреет хлеб на той земле сырой, Здесь ветер, мгла и слякоть постоянно, И небо шлет лишь холод или зной, Неверное, как дикий нрав тирана. Не люди, нет, но царь среди болот Стал и сказал: “Тут строиться мы будем!” И заложил империи оплот, Себе столицу, но не город людям. |
Затем строфы — о “ста тысячах мужиков”, чья стала “кровь столицы той основой”; ирония по поводу европейских площадей, дворцов, каналов, мостов:
У зодчих поговорка есть одна: Рим создан человеческой рукою, Венеция богами создана; Но каждый согласился бы со мною, Что Петербург построил сатана. |
В стихах “Смотр войск” — злейшая сатира на парады, “военный стиль” самодержавия — на все то, что Пушкин вскоре представит как
… воинственную живость Потешных Марсовых полей, Пехотных ратей и коней Однообразную красивость... |
Один из главных “отрицательных героев” всего Отрывка — Петр Первый.
Он завещал наследникам короны Воздвигнутый на ханжестве престол, Объявленный законом произвол И произволом ставшие законы, Поддержку прочих деспотов штыком, Грабеж народа, подкуп чужеземцев, И это все — чтоб страх внушать кругом И мудрым слыть у англичан и немцев. |
Итак, задеты два любимых пушкинских образа: Петр и город Петра… И мы понимаем, уже здесь русский поэт, конечно, готов заспорить, однако главное впереди…
Целое стихотворение цикла — второе из упомянутых в примечаниях к “Медному всаднику” и частично переписанное Пушкиным по-польски —
ПАМЯТНИК ПЕТРУ ВЕЛИКОМУ |
Шел дождь. Укрывшись под одним плащом, Стояли двое в сумраке ночном. Один, гонимый царским произволом, Сын Запада, безвестный был пришлец: Другой был русский, вольности певец. Будивший Север пламенным глаголом. |
Не может быть сомнений, что описана встреча Мицкевича и Пушкина. Настоящий Пушкин, кажется, впервые встречается с самим собою — как с героем другого великого поэта!
Но вот по воле автора “русский гений” произносит монолог, относящийся к “Петрову колоссу”, то есть Медному всаднику.
Памятник “венчанному кнутодержцу в римской тоге” явно не по душе Пушкину, герою стихотворения, который предпочитает спокойную, величественную конную статую римского императора-мудреца Марка Аврелия, ту, что около двух тысячелетий украшает одну из римских площадей:
… И видит он, как люди гостю рады, Он не сомнет их бешеным скачком, Он не заставит их просить пощады... |
“Монолог Пушкина” заканчивается вопросом-предсказанием:
Царь Петр коня не укротил уздой. Во весь опор летит скакун литой, Топча людей куда-то буйно рвется, Сметает все, не зная, где предел. Одним прыжком на край скалы взлетел, Вот-вот он рухнет вниз и разобьется. Но век прошел — стоит он, как стоял. Так водопад из недр гранитных скал Исторгнется и, скованный морозом, Висит над бездной, обратившись в лед, Но если солнце вольности блеснет И с запада весна придет к России - Что станет с водопадом тирании? |
Пушкин читает, волнуясь, и рисует: Н. В. Измайлов, под чьей редакцией вышло издание “Медного всадника” в серии “Литературные памятники”, совершенно справедливо полагал, что именно со стихотворением “Памятник Петру Великому” связан известный пушкинский рисунок — вздыбленный конь Медного всадника, но без царя! Возможно, это уже сцена после рокового прыжка, “растаявший водопад”, гибельный для седока…
Пушкина взволновало не только появление его собственного образа, его “речей” в эмигрантском издании, но и то обстоятельство, что он подобных слов о Петре не говорил.
Прежние дружеские беседы, споры с первым польским поэтом не раз касались Петра. Ксенофонт Полевой, например, помнил, как
“Пушкин объяснял Мицкевичу план своей еще не изданной тогда “Полтавы” (которая первоначально называлась “Мазепою”) и с каким жаром, с каким желанием передать ему свои идеи старался показать, что изучил главного героя своей поэмы. Мицкевич делал ему некоторые возражения о нравственном характере этого лица”.
Иначе говоря, Мицкевич в ответ на увлечение Пушкина указывал на темные, безнравственные стороны великих преобразований начала XVIII века.
И вдруг в стихах “Памятник Петру Великому” Пушкин говорит как… Мицкевич. Точнее — как Вяземский.
Т. Г. Цявловская открыла и опубликовала любопытное письмо П. А. Вяземского к издателю П. И. Бартеневу (написано в 1872 г., через 35 лет после гибели Пушкина):
“В стихах своих о памятнике Петра Великого он (Мицкевич)приписывает Пушкину слова, мною произнесенные, впрочем в присутствии Пушкина, когда мы втроем шли по площади. И хорошо он сделал, что вместо меня выставил он Пушкина. Оно выходит поэтичнее”.
В другой раз Вяземский вспомнил и сказанные им слова, которые понравились Мицкевичу: “Петр скорее поднял Россию на дыбы, чем погнал ее вперед”.
Вяземский в спорах о Петре был действительно в 1830-х годах куда ближе к Мицкевичу, чем к Пушкину. Однако поэтическая фантазия польского поэта как раз приписывает Пушкину “вяземские речи”; желаемое (чтобы Пушкин именно так думал) Мицкевич превращает в поэтическую действительность…
В общем, можно сказать, что каждое стихотворение “Отрывка” (из III части “Дзядов”) — вызов, поэтический, исторический, сделанный одним великим поэтом другому.
Оспорены Петербург, Петр, убеждения самого Пушкина. В одном же из семи сочинений, составляющих “Отрывок”, Мицкевич произносит самые острые, предельно обличительные формулы, которые Пушкин, по всей вероятности, принял и на свой счет: стихи, переписанные русским поэтом на языке подлинника от начала до конца:
РУССКИМ ДРУЗЬЯМ Вы помните ли меня? Среди моих друзей, О где вы? Светлый дух Рылеева погас, Нет больше ни пера, ни сабли в той руке, Быть может, золотом иль чином ослеплен, Иль, деспота воспев подкупленным пером, Пусть эта песнь моя из дальней стороны И голос мой вы все узнаете тогда: Теперь всю боль и желчь, всю горечь дум моих А если кто из гас ответит мне хулой, |
Страшные стихи; и каково Пушкину — нервному, ранимому, гениально восприимчивому? Как видим, перед “вторым Болдином” он получает “картель”, вызов: читает строки, с которыми никогда нс согласится — не сможет промолчать.
1 октября 1833 года Пушкин прибывает в Болдино, и хотя с первых дней занимается Пугачевым, но одновременно начинает отвечать Мицкевичу, сперва не поэмой, а специальным стихотворением.
Приглядимся же к листу, где возникают первые строки “Он между нами жил...”:
Он отравляет чистый огнь небес (Меняя как торгаш) и песни лиры (В собачий лай безумно) обращая. Печально слышим издали его И молим: бога, да прольет он кротость В… озлобленную душу. |
Однако начатое стихотворение “Он между нами жил...” в октябре 1833-го не было продолжено.
Начата работа над работой «Медный всадник» Поэма движется вперед- прямая же “отповедь” Мицкевичу как будто отложена, замирает, так же как в начатом, но оставленном стихотворении “Он между нами жил...”. Зато вдруг появляются примечания.
Заканчивая в октябрьском Болдине 1833 года главную поэму, “Медного всадника”, Пушкин вводит два примечания о польском поэте — и каких!
Слова “Мицкевич прекрасными стихами описал день, предшествующий петербургскому наводнению”, относятся ведь к “Олешкевичу”, главная идея которого (еще раз напомним!), что наводнение это месть судьбы, месть истории за все “петербургские ужасы”.
Выходит, Пушкин хвалит, “рекламирует” то, с чем не может согласиться, против чего пишет!
Мало того, позже, в 1836 году, перерабатывая поэму в надежде все же пробиться сквозь цензуру, Пушкин добавляет к этому примечанию слова, которых вначале не было: “Мицкевич… в одном из лучших своих стихотворений Олешкевич”.
Русский поэт явно желает обратить внимание соотечественников на эти практически недоступные, неизвестные им стихи. Он как бы призывает — добыть, прочесть… Чуть дальше:
О мощный властелин судьбы! Не так ли ты над самой бездной, На высоте, уздой железной Россию поднял на дыбы? |
Личной неурядице, ссылке, царскому выговору мы постоянно придаем неизмеримо большее значение, чем, например, такой огромной внутренней победе, как доброжелательные слова в примечаниях к “Медному всаднику”, слова, появившиеся после того, как прочтен и переписан страшный “Отрывок”! В тогдашнем историческом, политическом, национальном контексте обвинения Мицкевича справедливы, убедительны. В них нет ненависти к России — вспомним само название послания “Русским друзьям”…
Польский исследователь В. Ледницкий более полувека назад точно и благородно описал ситуацию.
“Пушкин дал отповедь прекрасную, глубокую, лишенную всякого гнева, горечи и досады, она не носила личного характера, не была непосредственно направлена против Мицкевича, но Пушкин знал, по крайней мере допускал, что польский поэт все, что нужно было ему в ней понять, поймет. Поэма исполнена истинной чистой поэзии, автор избег в ней всякой актуальной полемики, дал только искусное оправдание своей идеологии и не побоялся, возбужденный Мицкевичем, коснуться самого больного места в трагической сущности русской истории. В “Медном всаднике” Пушкин не затронул русско-польских отношений и тем самым оставил инвективы Мицкевича без ответа”.
Величайшая победа Пушкина над собою, победа “правдою и миром” достигнута — и поэмой, и примечаниями, наконец, еще и переводами…
Той же болдинской осенью, из того же IV парижского тома Мицкевича Пушкин переводит две баллады — - “Три Будрыса” (у Пушкина — “Будрыс”) и “Дозор” (у Пушкина — “Воевода”). Знак интереса, доброжелательства, стремление найти общий язык. Но история еще не окончена.
Примирение было столь же нелегким, как вражда. Пушкин знает цену Мицкевичу; в своей жизни он редко встречал людей, равных или близких по дарованию. Скромный, снисходительный, чуждый всякой заносчивости, готовый (как его Моцарт) назвать гением (“как ты да я” ) любого Сальери, Пушкин при этом отлично знает цену и себе; Карамзин, Грибоедов, Гоголь, Мицкевич — вот немногие, с которыми, наверное, ощущалось равенство гениев.
Один из общих друзей припомнит, как
“во время одной из импровизаций Мицкевича в Москве Пушкин, в честь которого был дан этот вечер, вдруг вскочил с места и, ероша волосы, почти бегая по зале. восклицал: “Какой гений! какой священный огонь! что я рядом с ним?” — и, бросившись Адаму на шею, обнял его и стал целовать как брата...”.
Беседы с таким человеком для Пушкина неизмеримо важнее обыденных объяснений, в них, может быть, главная мудрость эпохи.
“Медным всадником” Пушкин разговаривает с собратом, как вершина — с вершиной…
Фактически “Медный всадник” был запрещен, и это было одним из самых сильных огорчений, подлинной трагедией, постигшей Пушкина.
Запрещение “Медного всадника” оставляло ведь “Отрывок” Мицкевича без пушкинского ответа! Приходилось искать другие способы — поговорить, поспорить. Весь 1834 год, вообще очень тяжелый для Пушкина, можно сказать, проходит под тенью “Всадника”.
Работа же над стихами “Он между нами жил...” все время шла в сторону смягчения прямой полемики: никакой “ругани”, больше спокойствия, объективности… Так же, как несколько месяцев назад — при создании “Медного всадника”.
И как не заметить, что в новом послании Мицкевичу присутствует очень серьезный личный мотив. Пушкин упрекает того, кто“злобы в душе своей к нам не питал”, жалеет, что теперь
Наш мирный гость нам стал врагом — и ядом Стихи свои, в угоду черни буйной, Он напояет. Издали до нас Доходит голос злобного поэта... |
Русский поэт имел право на упрек “Злобному поэту” только после того, как создал “Медного всадника”. Иначе это были бы “слова, слова, слова"...
Когда он восклицает:
.… боже! Освяти В нем сердце правдою твоей и миром, |
мы видим здесь важнейшее автобиографическое признание. Это он, Пушкин, год назад победил в себе “злобного поэта”, сумел подняться к правде и миру, — и наградою явилась лучшая поэма!
Пушкин в 1833-м начал послание Мицкевичу, но не кончил, отложил; в 1834-м завершил, перебелил рукопись, но не напечатал! Возможно, оттого, что все же не смог в стихах найти должной дозы “правды и мира” — такой, как в “Медном всаднике”.
Меж тем Мицкевич за границей, узнав о гибели Пушкина, тоже ищет настоящих слов… Ходили слухи, будто он искал Дантеса, чтобы отомстить Весной 1837 года Мицкевич написал и опубликовал свой некролог-воспоминание. Еще не зная ни пушкинской поэмы, ни стихов “Он между нами жил...”, польский поэт сочинял, будто догадываясь о “прекрасных порывах” Пушкина. Он писал с той же нравственной высоты, которая достигнута вспоре-согласии “Медного всадника”:
“Я знал русского поэта весьма близко и в течение довольно продолжительного времени; я наблюдал в нем характер слишком впечатлительный, а порою легкий, но всегда искренний, благородный и откровенный. Недостатки его представлялись рожденными обстоятельствами и средой, в которой он жил, но все, что было в нем хорошего, шло из его собственного сердца”.
В 9-м томе посмертного собрания пушкинских сочинений (первой из трех “последних частей”, где публиковались прежде не печатавшиеся его труды) польский поэт впервые прочел “Он между нами жил...” и “Медного всадника”!
Мицкевич, прекрасно владевший русским языком, конечно, очень многое понял даже и по многократно испорченному тексту петербургской поэмы; нашел он и свое имя в пушкинских примечаниях к “Медному всаднику”.
Спор гениев, не состоявшийся в прямом смысле, тем не менее — важнейшее событие в развитии их духа.
На смерть Пушкина Мицкевич отозвался некрологом, опубликованном во французском журнале «Le Globe» (1837, N.1, 25 мая). «Пуля, поразившая Пушкина, — писал Мицкевич, нанесла интеллектуальной России ужасный удар». В лекции о славянских литературах, прочитанной в Коллеж де Франс, Мицкевич говорил, что голос Пушкина «открыл новую эру в русской истории».
По-видимому, следует считать мало достоверным слух о вызове Дантеса на дуэль польским поэтом, считавшим себя обязанным драться с убийцей Пушкина.
В 1998 году в честь 200-летия со дня рождения выдающегося поэта-гуманиста А. Мицкевича состоялся международный праздник поэзии в Новогрудке (Беларусь).
Этот год по решению ЮНЕСКО был объявлен годом Адама Мицкевича. Утром в новогрудском костеле, где 200 лет назад был крещен Адам Мицкевич, прошла торжественная месса. А своеобразным прологом к началу поэтического праздника стал ритуал возложения цветов к памятнику Адаму Мицкевичу. И если малой родиной для Адама Мицкевича, бесспорно, была Новогрудская земля, то его большой родиной был европейский дом. 150 лет тому назад Адам Мицкевич мечтал об общем европейском доме, думал о том, чем будут заняты умы и мысли лучших представителей общества на рубеже ХХ1 века, и потому взгляды, мечты и идеалы Адама Мицкевича сегодня более чем актуальны". В них приняли участие известные белорусские и зарубежные литераторы, а также ведущие мастера искусств. До самого позднего вечера в Новогрудке звучало поэтическое слово Адама Мицкевича.