Реферат: Игорь Северянин

Среди множества мифов XX века живет и миф о поэте Игоре  Северянине. О том, что он якобы воспелмещанство и пошлость, что ввел в свою поэзию интонации самовосхваления исамолюбования.  “Северянинщинои” называли дурной вкус, этакую “пошлинку” впоэзии. Чем же сего­дня  объяснить эту “северянинщину”, ее проникновение втворчество поэта, безусловно, талантливого?  Самое легкоеи самое простое ирония. Поэт иронизирует над обывателем, над эпохой, над самимсобой и соб­ственными мечтами, в конце концов. Не раз он сам себя на­зывал“ироником”, писал о своем отношении к жизни  “Я трагедию жизни претворю вгрезофарс”. Вот что писал В. Брюсов в статье “Игорь Северянин” (1916 г)  “Невсегда легко различить, где у Игоря Северянина лирика, где ирония. Не всегдаясно, иронически ли изображает поэт людскую пошлость, или увы сам впадает вмучительную пошлость. Мы  боимся, что и сам Игорь Северянин не сумел бы точнопровести эту демаркационную линию”. Впрочем, ирония — только одна из стихийпоэзии Севе­рянина. Другая, столь же значительная,— лиризм. Поэтому существуети третья “версия” о природе поэзии Северянина —  лирика, мечтателя, “поэта с открытойдушой”, как назвал его  А. Блок. Каждый из этих трех образов по-своему верен, икаждый  из них — только маска, обличье, надетое автором и принятое  доверчивымчитателем. Маской был и литературный псевдоним поэта — Игорь- Северянин,подчеркивающий особенную  любовь к  Северу.  Северянин — это уже как быпрозвище, дополнительно вклю­чающееся в имя. Оно так и писалось через дефис,как приложение. Настоящая фамилия поэта — Лотарев Игорь Василь­евич. Он родился4 (16) мая 1887 года в Петербурге, на Гороховой улице, где и прожил до девятилет. В 1896 году его отец расстался с матерью и увез сына к своим родственникамв Череповецкий уезд Новгородской губернии. Там, на берегу Суды —  “незаменимойреки”,— прошли отрочество и юность будущего поэта. Там же он закончил четырекласса Череповецкого реального училища — учиться дальше  ему  не пришлось. В1904 году будущий поэт вернулся к матери и жил вместе с нею в Гатчине, подПетербургом. Север отозвался в его душе, пробудил вдохновение. Конечно  же, онпридумывал Север. Как придумывал  и сам себя, как вообще воображал себе своймир, еще далекий от реальности. Но в этом придуманном мире, таком, казалось бы,далеком от повседневности, таком благополучном и спокойном, внезапно ощущаешьтрагедию  и боль. Нет никаких видимых причин к беспокойству, но, читая стихи,невольно чувствуешь трево­гу, скрытую то в интонации автора, то в подтексте.Может быть, это еще только предчувствие, предвидение той боли, которая потрясети страну и мир:

Твоей души очам — виденийстрашных клиры...     

Казни меня! Пытай! Замучай!Задуши! —  

Но ты должна принять!.. Иплен, и хохот лиры —      

Очам твоей души!..

Сегодня это ощущение боли,поиски правды кажутся нам  важнее, чем утверждение Северяниным эгофутуризма.Футуризм был только периодом, хотя и значительным, в его твор­честве. Протестуяпро­тив пошлости, он удалялся на берег моря, “где ажурная пена”, или в“озерзамок”, или на “лунную аллею”, встречал коро­леву “в шумном  платьемуаровом”, слушал звуки Шопена. Называя  себя “царь страны несуществующей”.Северянин мог бросить вызов обществу, воспевая “ананасы в шампан­ском” иутверждая себя как гения. Но это было — маской. Что же в действительностидвигает поэтом? О чем думал он сам?

Из меня хотели сделатьторгаша, 

Но торгашеству противиласьдуша.

Смыслу здравому учили сдетских дней, 

Но в безразумностьвлюбился соловей.

….…

И общественное мненье япрезрел,  

В предрассудки выпускалдесятки стрел.

Что же было в нем истинного? О чем же думал Севе­рянин, воспевая “мороженое из сирени”, создавая причудли­выеновые формы? Повторяя в разных вариантах строку в “Квадрате квадратов”, он изне­могаетот того, что “заплутал, точно зверь, меж тревог и по­эм...” Тревога о людях, олюбви, о России. И даже в самом “скандальном” стихотворении “Эпилог” “упоение”победой поверхностное. Надо заметить другое, более точное само­определениепоэта: “В ненастный день взойдет, как солнце, моя вселенская душа!” Но ничитатели, ни критики не до­гадались, что пафос Северянина не в самопохвале, а,напро­тив, в веротерпимости.

Не  ученик я и неучитель,       

Великих  друг, ничтожныхбрат. 

Иду  туда, гдевдохновитель

Моих  исканий —  говорхат.

(“Эпилог”)

Если прочитать эти строки безпредубеждения,  иначе  поймешь намерения  поэта. И тогда стихотворение,казавшееся эпатажем, бравадой, оказывается, заключает в себе  и самоотрицание.Поэт ощущает себя равным миру —  и не  скрывает своего чувства. Ирония действительнохарактерна  для стихов Северянина. Но она направлена не против лиц,  а противявлений. Против фальши, бездушия, озлобления и  невежества.

Останови мотор! Снимиманто

И шелк  белья, бесчестьяпаутину,

Разбей колье и, выйдя изландо,

Смой наготой муаровуютину!

 

Что до того, что скажетПустота

Под шляпками, цилиндрами икэпи!

Что до того! — Такаянагота

Великолепней всехвеликолепии!

Конечно, это и сегодня зву­читвызывающе.  Но на упреки в пошлости сам Игорь Северянин ответил в 1918 году встихотворении “Двусмыс­ленная слава”:

Во мне выискивалипошлость,

Из виду упустив одно: 

Ведь кто живописуетплощадь,

Тот пишет кистьюплощадной.

Неразрешимые  дилеммы

Я  разрешал, презревмолву.

Мои  двусмысленные темы —

Двусмысленны  по существу.

Правильнее было бы сказать,что весь поэтический мир  Игоря Северянина изначально двойствен. Поэт как бывзве­шивает на весах добро и зло: “И в зле — добро, и в добром —  злоба”.Северянин отстаивал свои взгляды  яростно и искренне, что, конечно, неподтверждает его правоты. Но это объясняет его одиночество и в вымышленном мире, и в настоящем.

В августе 1914 года в “Стихахв ненастный день” Северянин провозглашает: “Живи, живое восторгая! От смертимертвое буди!” Через год, в июле 1915 года, в “Поэзе “Невтерпеж” звучат иныеноты:

Чем  дальше, все хуже,хуже.

 Все тягостней, всебольней.

 И  к счастью тропинкауже,

 И  ужас уже на ней...

Этот ужас еще отступает вминуты личного счастья. Но жизнь постоянно возвращает его к вопросу о добре изле,  об истине, о любви к народу. Признавая принципиальную  неоднозначностьмира, поэт писал:

В ничем —  ничто. Изничего вдруг — что-то.     

И это — Бог!    

В самосозданьи не дал онотчета,— 

Кому б он мог?

(“Поэза истины”)

Граница между добром и злом,между правдой и неправ­дой, по Северянину, не только зыбка и неопределенна. Онане историческая, не социальная, не национальная. Она — личностная. Поэт отвергает классовый, или социальный, подход, для него существует один критерий— нравствен­ность. Новые возможности открывает для него февральская революция 1917 года. Он видит в жизни  “возрождение”:

Жизнь  человека одного —

Дороже  и прекрасней мира.

Биеньем сердца моего

Дрожит  воскреснувшаялира.        

(“Баллада XVI”)

Речь шла уже не об одной душе— обо всей жизни. Севе­рянин, лирик, ироник и мечтатель, раскрывается какфилософ. Он упрямо и настойчиво повторяет мысль о превосходстве человека надмиром.  Это звучит как продолжение слов Достоевского о том, что счастьеневозможно построить на слезах и на крови. Но жизнь предлагала все новыеварианты политической розни, ожесточенной борьбы. Под сомнение ставились цен­ности,признаваемые дотоле всем человечеством. В первую очередь “в загоне” оказалось,по мнению Северянина, ис­кусство. В июле 1917 года он с горечью констатировал:

Дни  розни партийной длянас безотрадны,—

 Дни  мелких, ничтожныхстрастей... 

 Мы  так неуместны, мы такневпопадны   

 Среди озверелых людей. 

         (“Поэза строгойточности”)

Мы  — это, конечно же,художники. В  поэзию Северянина открыто врывается политическая лексика. Номысли  поэта, наблюдающего грабежи “черни”, обращены к народу:  “мучительнодумать о горе народа”. Даже в эти тягостные дни он разделяет чернь и народ.Отсюда — надежда на успокоение, на время как на “лучшее чудо”, на то, что“жизнь не  умрет”. Он уверен: “Минуют,  пройдут времена  самосуда,  убийц обуздаетнарод”. Он предсказывает и будущую трагедию, и  песню,  которую в конце  концов“живой запоет”. Подтверждение своих слов Северянин получил неожиданно скоро: вфеврале 1918 года в Политехническом музее в Москве на поэтическом вечере он былизбран “королем поэтов”, опередив Маяковского и Бальмонта.

Я  так велик и так уверен

В  себе, настолькоубежден,

Что всех прощу и  каждойвере

Отдам почтительный поклон.            

                (“Рескрипткороля”)

Трудно  сказать, что длясамого поэта важнее — уверен­ность в себе или признание всех вер. В концестихотворения он провозглашает: “Я избран королем поэтов — да будет под­данным светло”.  Вскоре  Северянин уехал  в Эстонию, в Эст-Тойлу, где всегда проводилвесну и лето. Но немецкая оккупация Эсто­нии  (в марте 1918-го), образованиесамостоятельной рес­публики (1920) отрезали его от России. Он почти безвыездножил  в деревне со своей женой — поэтессой и переводчицей Фелиссой  Круут.

Мое  одиночество полнобезнадежности,

  Не может  быть выходадуше из него,

  Томлюсь  ожиданиемнесбыточной нежности,

  Люблю  подсознательно —не знаю кого.                    

                   (“Утомленный душой”)

Души  поэта хватало и навосхищение фениксом Эсто­нии, и на ностальгию о России — “крылатой стране”.“Эсто­ния-сказка”, “голубая голубка”, “оазис в житейской тщете”. Россия же —страна одновременно “священная” и “безбож­ная”. Он любил Россию, но не меньшетого любил и Эстонию. Он хотел встать вне политики. Но его не признавалиэмигранты и забывали в России. В Эстонии ему жилось трудно. Но не потому, чтоон не имел возможности работать. Просто время мало способство­вало поэзии. Новсе же поэт выпустил 9 книг, много пере­водил эстонских поэтов, издал антологиюэстонской клас­сической поэзии и переводы эстонского поэта А. Раннита “Воконном переплете”. Правительство помогло Северянину, назначило субсидию. Нописал он не об Эстонии и не о России, а о человеке, о его чувствах. 

Но все меньше и меньше белогосвета оставалось в жизни. Жизнь грубела, так что “черствеют и девьи сердца”.Приходит новый век, “жестокий, сухой”, рациональный. Люди”  живут без стихов ине чувствуют их необходимости. Человек становится рабом, потому что художникникому не нужен.

Все друг на друга: сСевера, с Юга,

 Друг  и подруга — всепротив всех!  

Поиски истинной тропы, пути ксебе, к прошлому растянулись на много лет. Советские люди, пришедшие  в Эстониюв 1940 году, уже не знали, кто такой Игорь Северянин. Им не было дела до егомыслей. Не потому ли, задержалось возвращение в русскую культуру поэта ИгоряСеверянина? За­держалось и понимание его поэзии. Отечественная война засталаСеверянина больным. Но, неисправимый  мечтатель, он еще надеется на помощь цен­тральногоправительства в эвакуации. Он рассчитывает на поддержку Жданова. Поэт так  и непонял, что же происходило в России. Его телеграммы Калинину остались безответа.  22 декабря 1941 года Северянин умер. Он  умер непонятым.

Многие  годы спустя мы судивле­нием обнаруживаем, что слишком плохо знали его. Те чувства, которыеказались нам преувеличением оказались настоящими. Мы искали “маску”, неподозревая о том, что ее не было. Было лицо поэта — страдающего и мыслящего. Судьба Игоря Северянина — и в России, и в эмиграции была печальной. Заграничнойпублике был мало интересен поэт живший своей Россией.  А по России ужерасползались пятна островов ГУЛАГа  и казалось навсегда поглощали память о“грезах весны” XX века. Нам не было дано бросить розы в гроб поэта, но намсуждено заново осмысляя путь нашей страны соразмерить с общим  движением жизнипричудливое движение мысли мечты и насмешки человека, который слишком долгождал нашего понимания.

еще рефераты
Еще работы по литературе и русскому языку