Реферат: Пять мифов Петербурга

Лев ЛУРЬЕ

Во все времена Петербург строился с оглядкой — на «золотой век», на определенную идею, концепцию. Он всегда пытался воплотить некий идеал, лежавший чаще в прошлом чем в будущем. Представление о Петербурге, его по выражению Анциферова «миф» складывался и под влиянием этих идей и под воздействием всего комплекса популярных и модных в разные эпохи умонастроений. Скажем, ансамблевый принцип ампира, вытекал из идей просвещенного абсолютизма, но отношение к самому Просвещению и абсолютизму со временем менялось. Итак, для дешифровки семантики города нам необходимо понять и на какие образцы ориентировались данное здание, интерьер, парк или градостроительный прием и то, как воспринимала эти образцы и стоявший за ним шлейф ассоциаций каждая последующая эпоха. Перечислим основные идеи и образцы и порождавшиеся ими мифы. Барочный и классицистический Петербург. От Петра до Николая I архитектура Петербурга воплощала идеи величия Российской империи, разрыва с старомосковской «дикостью», прогресса, порядка, закона. Литература XYIII- первой трети XIX века от Прокоповича до Батюшкова воспринимала этот комлекс идей прямо и в общем разделяла их. Город построенный с чистого листа, олицетворение будущности России воспринимался в духе идей прогресса и Просвещения. Петр оптимистически попирал змею и оправданно поднимал Россию на дыбы. Со времен пушкинского «Медного всадника» и вплоть до начала XX века отношение к императорской России и к ее державному основателю резко меняется. И западники и славянофилы считают Петербург воплощением строя основанного на произволе над человеческой личностью. Для славянофилов важна еще и культурная чуждость России постпетровской культуры и архитектуры этих, словами Достоевского, «языческих храмов в чухонских болотах». В результате классический Петербург воспринимается как бездушное скопище казарм и дворцов — нечто глубоко формальное, неоригинальное, второсортное. Это ощущение города пропагандируется «властителями дум» от Гоголя и Лермонтова до Достоевского и Салтыкова-Щедрина. Оно продолжается в XX веке у символистов — прежде всего у Блока, но и у Анненского («потопить ли нас шведы забыли»). В творчестве архитекторов, начиная с Тона, чувствуется желание как можно дальше уйти от традиций классицизма и ампира, они как бы стесняются петербургского «золотого века». Стасов пропагандирует «гениального» Макарова, внедряющего в зодчество города древнерусский элемент. Мирискуссники и акмеисты видят в «желтизне правительственных зданий» уже не только и не столько воплощение России открытой на Запад, сколько памятник блистательному «золотому веку» русской культуры. Петербургская архитектура воспринимается как эталон, образец для подражания и стилизации. В советское время изучение классического Петербурга становится на некоторое время одной из немногих легально возможных в Ленинграде форм ностальгии по старому Петербургу. «Летний сад», «Царское село», «Мойка, 12» становятся понятиями-символами. От Анциферова и Яцевича до Грабаря, Аркина и Гримма книги местных краеведов и историков архитектуры несут зашифрованное послание об имперском прошлом. С другой стороны официальная поздне — сталинская Россия черпает в классицистическом Петербурге некую модель для заимствования этикета, архитектурных форм, геополитических идей. С 1950-х годов интерес к классическому Петербургу вытесняется двумя другими мифами о Петербурге серебрянного века и о Петербурге Достоевского (только декабристский миф в брежневское время обращен собственно к «золотому веку»). Внимание к классике в середине 1990-х связано с конъюнктурой международного антикварного рынка, где всегда котировался «имперский» стиль.

Архитектура периода эклектики воспринималась большинством современников и потомков как уродливая и случайная. Это отношение преобладало среди большинства искусствоведов, да и горожан. Пожалуй только Добужинский увидел своеобразную красоту брандмауэров и дворов-колодцев. Переоценке города середины XIX века способствовали «Петербург Достоевского» Н.П.Анциферова и «Северная элегия» Анны Ахматовой. С конца 1950-х годов интерес к творчеству Достоевского приобретает все более широкий характер «Идиот» в БДТ; сенсационный успех иллюстраций Ильи Глазунова). К тому же при всей незамысловатости рядовой «штукатурной» архитектуры эклектики она выглядела человечной и разнообразной на фоне архитектуры хрущевско-брежневской. В городских пейзажах «левого ЛОСХА» (Пакулин, Крестовский), фотоискусстве (раньше всего у Бориса Смелова) Петербург Достоевского предстает как-бы Петербургом par exellence. Представляется, что потенциал мифа Петербурга Достоевского не исчерпан и когда-нибудь Казанская и Литейная части станут такими же модными у рафинированных знатоков как Петроградская сторона Восхищение «новой Америкой», редкое для русской культуры удволетворения настоящим, было отчасти свойственно, самому первому ядру петербургских пассеистов — мирискуссникам и акмеистам. Свидетельство тому, скажем, книга Г.Лукомского «Новый Петербург». Но настоящий миф о 1913 годе был создан в постреволюционное время настоящими и внутренними эмигрантами. И для Ахматовой, Мандельштама, Анциферова, Голлербаха и для Г.Иванова, Одоевцевой, Оцупа «блистательный Сант-Петербург» становится своеобразным градом Китежем, воплощением потерянной России. Именно полузапретная информация о предреволюционной столице -ее рынках, журналах, архитекторах, храмах, обычаях становится онтологической основой позднепетербургского мифа 1920-90-х годов. Своего апогея любовь к акмеизму, модерну, неоклассике достигает в 1970-80 годы. После этого миф, ставший ядром идеологии петербургского регионализма, быстро опошляется и становится частью местной массовой культуры.

Цельного мифа о Ленинграде у большевиков не было. Ранняя версия (до середины 1920-х) годов исходила из идеи Петрограда как четвертого Рима, города в котором началась мировая революция. Ленин становился в ряд с Константином и Петром. Москва в будущем должна была оставаться столицей РСФСР, Петербург столицей всемирного СССР, местоположением Коминтерна, председатель которого, Григорий Зиновьев именно здесь имел свою ставку. Кировский и раннеждановский миф — Ленинград, колыбель трех революций, город особый, но все же явно второй в СССР. Рудименты петроградского и петербургского мифа считались политически опасными. При всем своем различии «Дело краеведов» и «Дело ленинградского центра» были направлены против местного регионализма. В послевоенное время появляется «блокадный миф», дополняющий кировско-ждановский (Киров после гибели становится местночтимым коммунистическим святым, потеснив Урицкого, Володарского и прочих Крунштернов, Восковых, Толмачевых, Скороходовых). И Киров и в особенности блокада становятся частью народного ленинградского мифа. Возможно репрессии 1947-49 года против выходцев из Смольного с одной стороны, и писателей с другой, связаны с потенциальными опасностями, которые ощущала в этом мифе высшее руководство страны. В постсоветское время постепенно создается миф романовско- ходыревский, имеющий две инкорнации — коммунистическую и внепартийно-ностальгичесукую. В первой — Ленинград, город где без задержек платили пенсии, дети ездили в пионерские лагеря, не было бандитов и нищих, комсомол отличался боевитостью, строилось муниципальное жилье. Во втором варианте — советский Ленинград город особой духовной культуры, город Мравинского, Товстоногова, Акимова, истинной культуры, самый рафинированный город СССР (отсюда идея «культурной столицы»). Ну и наконец ленинградский неофициальный миф. Ленинград — город Бродского, Довлатова, «Сайгона», Гребенщикова, Науменко, Цоя, «Митьков», «системы» — столица неофициальной России. Все пять петербургских мифов имеют свойства порождать актуальную культуру. Это не значит, что другие мифемы не могут быть и не будут использованы в дальнейшем.