Реферат: Пушкин: Цыганы
Поэма начинается описанием вольного быта цыган. Затем рисуется картина ночного табора. В одном из шатров не спит старик и «в поле темное глядят»: ждет к ужину свою дочь Земфиру, которая «пошла гулять в пустынном поле», так как «привыкла к резвой воле». Но вот она; за нею следом По степи юноша спешит; Цыгану вовсе он неведом.: «Отец мой, — дева говорит, — Веду я гостя; за курганом Его в пустыне я нашла И в табор на ночь зазвала. Он хочет быть как мы цыганом; Его преследует закон, Но я ему подругой буду. Его зовут Алеко — он Готов идти за мною всюду». Старик принимает юношу. Утром табор снимается и отправляется в путь: И стар и млад вослед идут; Крик, шум, цыганские припевы, Медведя рев, его цепей: Нетерпеливое бряцанье, Лохмотьев ярких пестрота, Детей и старцев нагота, Собак и лай и завыванье, Волынки говор, скрыл телег, Всё скудно, дико, всё нестройно, Но всё так живо-неспокойно, Так чуждо мертвых наших нег, Так чуждо этой жизни праздной, Как песнь рабов однообразной! Однако, несмотря на простор и волю расстилающуюся кругом, а также на то, что рядом черноокая красавица Земфира, Алеко печален. Он не видит всех этих красот, великолепие жизни от него скрыто: Подобно птичке беззаботной И он, изгнанник перелетный, Гнезда надежного не знал И ни к чему не привыкал. Ему везде была дорога, Везде была ночлега сень, Проснувшись поутру; свой день Он отдавал на волю бога, И жизни не могла тревога Смутить его сердечну лень. Его порой волшебной славы Манила дальиая звезда; Нежданно роскошь и забавы К нему являлись иногда — Над одинокой головою И гром нередко грохотал; Но он беспечно под грозою И в вёдро ясное дремал. — И жил, не признавая власти Судьбы коварной и слепой- Но боже! как играли страсти Его послушною душой! С каким волнением кипели В его измученной груди! Давно ль, на долго ль усмирели? Они проснутся: погоди! Земфира спрашивает Алеко, не жалеет ли он об оставленной родине, о близких. Алеко отвечает, что ему не о чем жалеть — ему не по душе «неволя душных городов», где «люди, в кучах за оградой, не дышут утренней прохладой, ни вешним запахом лугов; любви стыдятся, мысли гонят, торгуют волею своей, главы пред идолами клонят и просят денег да цепей». Земфнра возражает, что «там огромные палаты, там разноцветные ковры, там игры, шумные пиры, уборы дев там так богаты!» Алеко отвечает, что она лучше всех этих дев, к тому же «где нет любви, там нет веселий». Старик, слышащий разговор, замечает, что «но не всегда мила свобода тому, кто к неге приучен», то есть, что не каждый человек готов воспринять свободу. Он рассказывает преданье об одном «жителе полудня», который попал к ним в изгнаньс. Он был уже не молод, «имел он песен дивный дар», но «слаб и робок был, как дети», «чужие люди за него зверей и рыб ловили в сети», к «заботам жизни бедной» он так никогда и не привык, весь остаток дней он тосковал, да «горьки слезы проливал», а по смерти завещал свои останки увезти на родину (речь идет об Овидии, древнеримском мыслителе и поэте). Алеко думает о преходящести славы, о ее бренности — с одной стороны Рим, «певец любви, певец богов», а с другой- «цыгана дикого рассказ».
Проходит два года. Цыгане по-прежнему кочуют «мирною толпой». Алеко постепенно привыкает к «бытию цыганскому». Он даже «с пеньем зверя водит (медведя), Земфира поселян обходит и дань их вольную берет». Старик, Алеко и Земфира на ночлеге. Земфира качает люльку и поет песню: Старый муж, пюзный муж, Режь меня, жги меня: Я тверда; не боюсь Ни ножа, ни огня. Ненавижу тебя, Презираю тебя; Я другого люблю, Умираю любя. Алеко слышит и прерывает ее, говоря, что он «диких песен не любит». Земфира отвечает, что песню для себя поет, и продолжает: Режь меня, жги меня; Не скажу ничего; Старый муж, пюзный муж, Не узнаешь его. Он свежее весны, Жарче летнего дня; Как он молод и смел! Как он любит меня! Как ласкала его Я в ночной тишине Как смеялись тогда Мы твоей седине! Алеко вновь.просит Земфиру замолчать и добавляет, что понял, ее песню. Земфира отвечает, что песня действительно про него, и уходит. Старик говорит, что это старинная песня и что ее «певала Мариула (его жена, мать Земфиры), перед огнем качая дочь». Ночью Земфира будит старика, говорит, что Алеко во сне рыдает, кричит, произносит «Земфира». Старик замечает: «Тебя он ищет и во сне: ты для него дороже мира». На это Земфира отвечает, что «его любовь постыла мне. Мне скучно; сердце воли просит». Земфира будит Алеко, прерывая его кошмары. Алеко говорит, что ему снились страшные вещи, Земфира в ответ советует не верить «лукавым сновиденьям». Алеко. Ах я не верю ничему: Ни снам, ни сладким увереньям, Ни даже сердцу твоему. Оставшись наедине с Алеко, старик спрашивает: О чем, безумец молодой, О чем вздыхаешь ты всечасно? Здесь люди вольны, небо ясно, И жены славятся красой. Не плачь: тоска тебя погубит. В ответ на жалобы Алеко, что Земфира его не любит, старик отвечает; Утешься, друг: она дитя. Твое унынье безрассудно: Ты любишь горестно и трудно, А сердце женское — шутя. Взгляни: под отдаленным сводом Гуляет вольная луна; На всю природу мимоходом Равно сиянье льет она. Заглянет в облако любое. Его так пышно озарит- И вот — уж перешла в другое; И то недолго посетит. Кто место в небе ей укажет, Промолвя: там остановись. Кто сердцу юной девы скажет: Люби одно, не изменись. Утешься. Алеко продолжает сокрушаться, вспоминать счастливые минуты любви. Старик рассказывает ему свою собственную историю. Он в молодости любил девушку, добивался ее и, наконец, «назвал своею».
Ах, быстро молодость моя Звездой падучею мелькнула! Но ты, пора любви, минула Еще быстрее: только год Меня любила Мариула. Однажды близ Кагульских вод Мы чуждый табор повстречали; Цыганы те — свои шатры o Разбив близ наших у горы Две ночи вместе ночевали. Они ушли на третью ночь, — И, брося маленькую дочь, Ушла за ними Мариула. — Я мирно спал — заря блеснула, Проснулся я, подруги нет! Ищу, зову — пропал и след — 1 Тоскуя, плакала Земфира, И я заплакал — с этих пор Постылы мне все девы мира; Меж ими никогда мой взор Не выбирал себе подруги — И одинокие досуги Уже ни с кем я не делил. — Алеко. Да как же ты не поспешил Тот час во след неблагодарной И хищникам и ей коварной Кинжала в сердце не вонзил? Старик. К чему? Вольнее птицы младость; Кто в силах удержать любовь? Чредою всем дается радость; Что было, то не будет вновь. Алеко. Я не таков. Нет, я не споря От прав моих не откажусь! Или хоть мщеиьем наслажусь. О нет! Когда б над бездной моря Нашел я спящего врага, Клянусь, и тут моя нога Не пощадила бы злодея; Я в волны моря, не бледнея, И беззащитного б толкнул; Внезапный ужас пробужденья Свирепым смехом упрекнул, И долго мне его паденья Смешон и сладок был бы гул. Земфира на свиданье с молодым цыганом. Она торопится домой, так как ее муж «ревнив и зол». Цыган не отпускает, наконец, Земфира вырывается, пообещав, что придет следующей ночью. Ночью Алеко просыпается и, не найдя рядом Земфиры, идет по следу и натыкается на влюбленных. Земфира кричит цыгану, чтобы он бежал, по Алеко вонзает в него нож со словами, обращенными к Земфире: «Теперь дыши его любовью». Земфира. Нет, полно, не боюсь тебя! — Твои угрозы презираю, Твое убийство проклинаю… Алеко. Умри ж и ты! (Поражает ее.) Земфира. Умру любя. Наступает утро. Алеко сидит на камне перед простертыми трупами. Пробудившиеся цыгане окружают его. Потом поднимают мертвых, роют могилы и погребают их. Алеко в отчаянии падает и лежит на земле. Тогда старик, приближась, рек: «Оставь нас, гордый человек. Мы дики; нет у нас законов. Мы не терзаем, не казним — Не нужно крови нам и стонов — Но жить с убийцей не хотим… Ты не рожден для дикой доли, Ты для себя лишь хочешь воли; Ужасен нам твой будет глас — Мы робки и добры душою, Ты зол и смел — оставь же нас, Прости, да будет мир с тобою». Цыгане уходят.
Эпилог Волшебной силой песнопенья В туманной памяти моей Так оживляются виденья То светлых, то печальных дней. В стране, где долго, долго брани Ужасный гул не умолкал, Где повелительные грани Стамбулу русский указал, Где старый наш орел двуглавый Еще шумит минувшей славой, Встречал я посреди степей Над рубежами древних станов Телеги мирные цыганов, Смиренной вольности детей. За их ленивыми толпами В пустынях часто я бродил, Простую пищу их делил И засыпал пред их огнями. В походах медленных любил Их песен радостные гулы — И долго милой Мариулы Я имя нежное твердил. Но счастья нет и между вами, Природы бедные сыны!.. И под надранными шатрами Живут мучительные сны. И ваши сени кочевые В пустынях не спаслись от бед, И всюду страсти роковые, И от судеб защиты нет.