Реферат: Присяга на верность: об изменении политической коммуникации в XIX веке

М. Швенгельбек

…Введение Политические действия всегда обладают символикой, призванной оказыватьопределенное воздействие. Если понимать политическое как коммуникативноепространство, которое структурировано семиотически, то есть посредством символови семантики, то ритуалы и символы будут не просто чем-то внешним, не простоотражением подлинной сути политики, а “вещью самой по себе”[1].

Этообстоятельство становится особенно очевидным в ситуациях перелома. Смена властии правительств нуждается в символической инсценировке.

Этоотносится ко всем политическим системам. Церемониал инаугурации американскогопрезидента, например, в этом отношении отличается от британской коронациитолько тем, как это происходит.

Легитимациявласти в значительной мере основывается на коммуникации посредством символов.

Вэтом контексте рассматривается принесение присяги на верность. До новоговремени она означала акт принятия взаимных обязательств между правителями иподданными. В то время как подданные должны были приносить государю клятвуверности, он, в свою очередь, обязывался защищать и сохранять их традиционныеправа. Поэтому принесение присяги на верность интерпретировалось медиевистами иисториками, изучающими раннее новое время, также как своего рода эквивалентконституции, существовавший до нового времени, как “конституция in actu”[2]. Вконтексте усиления абсолютизма в процессе централизации и монополизацииполитической власти момент взаимности отступил на задний план. Правда,абсолютистский князь тоже нуждался в принесении присяги на верность, но емунужен был ритуальный, символический акт, чтобы обосновать и легитимировать своювласть. При этом роскошь, с которой проводилось празднование, подчеркивала значимостьпринесения присяги на верность как политического события.

Всвоей работе я, напротив, обращаю основное внимание не на период до новоговремени, а концентрируюсь на преемственности и изменении в акте принесенияприсяги на верность и династическом церемониале в «долгом» XIX веке.Правда, в течение XVIII и XIX веков принесение присяги на верность утратилоконституционно-правовой характер, но то, что оно продолжало существовать вдинастическом церемониале конституционного государства, очевидно.

Тогдапринесение присяги на верность не было манифестацией авторитарного государства.Скорее ритуал принесения присяги отличается своеобразной амбивалентностью элементовполитической активности и авторитаризма. В принесении присяги в определенномсмысле отражаются в миниатюре существенные политические конфликтные линии XIX века.Эти конфликтные линии можно проследить, рассмотрев три аспекта проблемы:отношение монархии и конституции, принесение присяги на верность и реакцияобщественности на этот акт, а также аспект символики.

II. Монархический ритуал и политическая коммуникация

Назначениеритуальных действий для политической сферы некоторое время тому назад особеннонастоятельно указывал американский социолог Д. Керцер.

Онкритикует представление, что политический деятель руководствуется чисто рациональными,якобы объективными критериями. Люди общаются посредством символов, таков, впротивоположность этому, его тезис, и одной из самых  важных форм, в которыхсообщаются символические значения, являются ритуалы. «Посредствомритуалов», пишет Керцер, «люди развивают свои представления ополитических институтах, качества политических лидеров. Политическое пониманиеосуществляется посредством символов и ритуалов, а ритуал как действие,посредством которого выражается символическое, является мощным орудиемконструирования нами политической реальности»[3]. Политические действияследует искать не вне ритуала, а сам ритуал нужно рассматривать как частьполитического процесса. Символические действия в ритуале являются не тольковнешним выражением политических решений, принимаемых в 'задней части сцены',напротив, политические действия всегда имеют характер представления, инсценировки[4].

Всоответствии с этим принесение присяги на верность можно понимать как политическийритуал, как «социальную драму», в которой символически исполняются насцене соответствующие монархическому устройству отношения господства иподчинения. Они отличаются высокой степенью регулируемости и экспрессивности итем самым вносят важный вклад в политическое самоутверждение[5].

ВXIX веке политическое самоутверждение все больше приводило к конфликтам, таккак монархическая власть больше не могла расчитывать на то, что все верили вмилость божью. Принесение присяги на верность с конца XVIII в. превращалось изакта, конституирующего власть, который основывался на признании в принципемонархической власти, в средство борьбы за политическое большинство. Монархибыли вынуждены обращаться к этому большинству, поскольку “монархическийпринцип”, на котором они основывали свою власть, под давлениемконституционализма теперь представлял собой только юридический конструкт[6].Поэтому в XIX в. монархическая власть в растущей мере нуждалась в легитимации,создававшейся коммуникативно с помощью символов и ритуалов.

Одновременнос развитием средств информации расширялось общественное пространство, котороесоздавало возможность критиковать монархическую власть, ставить ее под вопрос.

Необходимоособенно подчеркнуть конфликтность символических действий в ритуалах принесенияприсяги.

Как“культурные формы выражения” (выражение Клиффорда Гиртца) они создавалипространство для политической коммуникации. Здесь коммуникацию можно понимать икак предпосылку политических действий, и как коммуникативные действия вполитическом пространстве, создающие смысл и значение[7]. Именно это второе,смыслообразующее измерение коммуникации следует подчеркнуть как важное дляисследования принесения присяги в качестве политического ритуала. При этомкоммуникацию следует понимать достаточно широко, чтобы можно было выделить ианализировать формы как “дискурсивной”, так и “презентативной” символики в их коммуникативномпотенциале. В своей основной теоретической работе, посвященной символам,«Философия на новом пути » С. К. Лангер подчеркивает, что не толькодискурсивные, но именно также презентативные символы следует рассматривать какрациональные выразительные возможности человека[8]. Поэтому вслед за СюзаннойЛангер я хотел бы высказаться в пользу понятия коммуникации, которое учитываетне только дискурсивные формы коммуникации, основывающиеся на рациональномупотреблении языка. Скорее широкое понятие коммуникации должно включать также формысимволической коммуникации, реализующиеся в жестах и других знаках.

Приэтом можно будет конкретно исследовать, как в принесении присяги на верностьизменялась политическая коммуникация на фоне меняющейся общественности.

III. Принесение присяги на верность и давлениеконституционализма

Характерпринесения присяги на верность как “конституции in actu” с развитиемконституционализма все больше  ставился под вопрос и полностью утрачивал своифункции на фоне письменных конституций. В то время как соотношение монархии иконституционализма становилось все более проблематичным, в принесении присягина верность и династических празднествах реализовывался рефлексивный процесскоммуникации.

Принесениеприсяги на верность Фридриху Вильгельму III в Пруссии, которое состоялось в1798 г. в Кенигсберге и Берлине, в этом отношении еще было вполне традиционным.В центре празднества была клятва верности сословий в рамках обычной ритуальнойструктуры.

Этосоставляло правовое ядро празднества, в котором актуализировались отношениягосподства, основанные на сословной иерархии.

Хотяуже в XVIII веке символические формы принесения присяги на верность изменились,однако в том, что касается соотношения монархии и конституционализма,фундаментальные изменения произошли только с появлением основывающихся на“монархическом принципе” конституций, которые вступили в силу в отдельныхгосударствах Германского союза в первой половине XIX в. Тогда же изменилсяхарактер принесения присяги на верность. Если до конца XVIII в. принесениеприсяги на верность порождало политический строй как “конституцию in actu”(Holenstein), то в конституционном государстве отношение к конституции сталорефлексивным.

Значениезаписанной конституции и ее соотношение с монархической властью символическиобсуждалось в акте принесения присяги.

Этоможно показать на примере присяги Фридриху Вильгельму IV, принесенной в 1840 г.в Пруссии. Под влиянием состоявшегося в Кенигсберге ландтага, традиционногособрания представителей сословий, на котором доминировало дворянство, принесениеприсяги в Кенигсберге стало демонстрацией конституционной перестройкигосударства.

ФридрихуВильгельму – несмотря на отчаянные усилия консервативного министра внутреннихдел фон Рохова – лишь незначительно удалось смягчить политическуювзрывоопасность, и на эмоционально насыщенном празднестве король былпредставлен как гарант конституционного прогресса. Например, вызвавшая большойинтерес речь короля, которую он произнес с трона во время принятия присяги наверность, была интерпретирована как доказательство положительного отношениямонарха к конституции. Между тем содержание речи было в основном ничего незначащим. Фридрих Вильгельм торжественно обещал быть «справедливым судьей,надежным, добросовестным, милосердным правителем, королем-христианином » ис восторгом говорил о том, что в Пруссии существует «единство главы ичленов общества, государя и народа, в общем и целом великолепное единствоустремлений всех сословий»[9]. Однако слов, отлитых в форму торжественногообещания, было достаточно, чтобы толковать их как «контрклятву».Буржуазный либерал Фанни Левалд сообщала, что «общее мнение» едино втом, чтобы «принять речь короля как обещание исполнять конституцию»,«хотя ни одного слова об этом в речи или скорее в клятве невстретилось», так как «слушали с предубежденной душой и толковалиоракула по-своему»[10]. Тщательно продуманным обещанием верностиконституции, признанием желания подданных иметь ее речь Фридриха Вильгельма небыла ни в коем случае.

Однакорешающим было вовсе не содержание речи. Намного важнее ее прочтение каксимвола. При этом значение отдельного символа можно выяснить только в контекстевсего символического поля или системы символов. В ритуальном пространствесимволическое значение речи зависело от того, какой субъективный смысл ей приписывалиприносившие присягу. Всеобщие надежды, которые связывались с ФридрихомВильгельмом, то, что ландтаг уже принес присягу на верность, привели к тому,что во время эмоционально впечатляющего спектакля даже речь без специфическилиберального содержания могла быть истолкована как доказательствопрогрессивности монарха. Таким образом, речь короля символическиинтерпретировалась как «контрклятва». Под этим впечатлением сословнаяиерархия также интерпретировалась как несуществующая. В итоге, вопреки регламентированномупорядку, все сословия приносили присягу совместно под открытым небом. Такимобразом, казалось, что социальные барьеры сословности во время ритуала вКенигсберге ослабли. Правда, во время последовавшего через короткое времяпринесения присяги в Берлине была подчеркнута сословная структура общества,монархический идеал в консервативном духе.

Вцелом празднества принесения присяги на верность при вступлении на престолФридриха Вильгельма IV показывают, как в ритуальном пространстве рефлексивноосуществлялась коммуникация. При этом в центре стояли проблемы отношениямонархии к конституции и легитимации монархии. Либералы видели монарха какпредставителя конституционного государства. Между тем сам Фридрих Вильгельмпредставлял себя королем божьей милостью, который являлся как бы естественнымглавой сословно разделенного тела. Явное поле конфликта различным способомотразилось также на празднествах интронизации наследников Фридриха Вильгельма IV.Как при коронации Вильгельма I, которая состоялась в 1861 в Кенигсберге, так ипри провозглашении его императором в 1871 г., а также на проводившемся в 1888г. праздновании интронизации Вильгельма II на повестке дня стоял вопрос осоотношении монархии и конституции.

IV. Возможность интерпретации символических действий:принесение присяги на верность и общественность

Понятиеобщественности именно в течение последних лет все более широко используется висторической науке.

Какв принципе, так и конкретно для исследования празднеств принесения присяги наверность целесообразно понимать общественность не как действующее лицо, а какпространство, которое формируется посредством коммуникации. Исходя из этойперспективы, необходимо проанализировать, как изменяющиеся структурыобщественной коммуникации влияли на празднества принесения присяги на верностьв XIX веке.

Вовлиятельном исследовании об изменении структуры общественности Юрген Хабермасразличал два типа общественности, исторически следующих друг за другом. Еготезис, что только лишь тип «гражданской общественности» маркируетсоциологически конкретную сферу политической коммуникации, в то время какисторически предшествовавшую этому типу «представительнуюобщественность» следует понимать только как изображение господствагосударя над народом и только лишь как признак статуса, был в значительной мереопровергнут новыми исследованиями[11]. Тем не менее, эти исследования также ещеориентируются на разграничение, сделанное Хабермасом. Так, например, Й.Паульманн в исследовании встреч европейских монархов указывает на то, что«представительная общественность» продолжала действовать в XIX веке,являясь важной сферой политической коммуникации[12].

Хотяего тезис о том, что в это время сохранялись монархические ритуалы идинастический церемониал, достаточно убедителен, тем не менее встает вопрос, имеетли тогда смысл описание с помощью категорий Хабермаса. Если предположить, что«представительную общественность» можно рассматривать как сферуполитической коммуникации, так же как «гражданская общественность»содержит в себе представительные элементы, то строгое разграничение между двумятипами исчезает. Тогда кажется более убедительным сначала изучитьобщественность эмпирическим путем, а затем обратиться к коммуникативнымструктурам, которые там можно найти[13].

Вдиахроническом плане принесение присяги на верность показывает скорее нелинейные структурные изменения общественности, а многоплановые измененияструктур коммуникации в общественном пространстве. Еще в конце XVIII в.общественность, которая участвовала в  принесении присяги, большей частью была“окказиональной общественностью”. Это понятие, введенное литературоведом Б.Тумом для форм средневековой общественности, имеет в виду “реальное отношениеспецифических действующих лиц в конкретной ситуации, которое в большинствеслучаев выражалось в прямом участии”. В маленьких государствах, таких какЛиппе, этот тип можно ясно видеть на состоявшемся в 1790 г. принесении присягиЛеопольду I. Напротив, в более крупных государствах, таких как Пруссия, уже вXVIII в. победила практика централизованных празднеств.

Здесьвсе больший вес приобретало изображение в средствах информации, описаниепразднеств в газетах.

Вцелом последние работы об истории прессы и средств информации подчеркиваютрастущую управляющую силу средств информации. Она усиливалась в той мере, вкакой политическая ежедневная пресса в XIX в. создавала собственные структуры.Чем больше становилась автономия и вес прессы, тем меньшее значение имела“окказиональная общественность”. Принесение присяги как общественное пространство,которое в большой мере определялось формами “символики присутствия”, все большепопадало под давление “дискурсивной символики”, которая победила в печатныхсредствах информации. Здесь видно, как пространство политической коммуникации спомощью средств информации расширилось за рамки конкретных мест и участников;оно включало большое число читателей. Коммуникативное пространство,реализующееся в принесении присяги на верность, расширилось и одновременносделало возможным дискурсивное отражение символических действий во времяпразднеств.

Этовело к изменению и самих ритуалов. Так, в 1861 г. в Пруссии уже передвступлением на престол Вильгельма I возник ожесточенный спор междуконсервативными и либеральными газетами, совместима ли та присяга на верность, какуюсначала хотел Вильгельм, с конституцией, а затем обсуждалось политическоезначение празднования коронации, форма которого возникла на основе компромисса.Спор вокруг «вопроса о принесении присяги на верность» возник, таккак Вильгельм настаивал на принесении присяги на верность, а его скореелиберальные министры, напротив, отвергали ее как противоречащую конституции.

Вкачестве компромисса министры предлагали монарху празднество коронации.

Несмотряна то, что Вильгельм настаивал на праве требовать принесения присяги наверность, в конце концов он согласился с предложением. Одновременно в газетахобсуждалось, какое политическое значение следует придавать празднеству принесенияприсяги на верность и соответственно коронации. В то время, как принесениеприсяги на верность и коронация широко обсуждались уже во время подготовки,после того, как коронация состоялась, дискуссии стали еще острее.

Теперьсимволические действия в ритуале коронации стали событием политической важностив прессе.

Еслиобобщить аргументацию, то сначала можно выделить две противоположныхинтерпретации. Либеральная пресса указывала на достижения конституционногогосударства, замечательным выражением которых были яркие торжества. При этомставка делалась не только на постепенную либерализацию внутри прусскойконституционной монархии, но и на долгожданное национальное государство. Такимобразом, «единство» и «свободу» связывали с судьбойпрусского трона. Например, Густав Фрайтаг комментировал коронацию Вильгельма Iв Кенигсберге в своем издании «Гренцботе». Как для либерального автора«коронация с государственно-правовой точки зрения” была для него“совершенно бессмысленным актом». «Относительно этого, конечно, необманывается никто, кто намеренно не хочет быть обманутым», писал он 27 октябряиз Берлина. Он еще находился под впечатлением торжественного въезда, и емуказалось, что прошедшая там инсценировка оставляет ясное впечатление. Вильгельмсо смертью Фридриха Вильгельма IV стал законным  монархом, и прусское населениевыразило «обязательства верности и послушания, которые страна должнаоказывать королю» принесением присяги депутатами ландтага. Тем самымкоронации придавалось лишь «неофициальное значение». В то время какважный государственно-правовой акт принесения присяги, осуществленный 14 января1861 депутатами ландтага, проходил «без ненужной роскоши в самой будничнойи краткой форме», " при менее важном акте коронации королевскаявласть показала себя в полном блеске", что, по мнению Фрайтага, былоправильным. Хотя «народный характер» празднества коронации проявилсябы еще лучше, если бы «церемониал в Кенигсберге был менеераболепным», в целом коронацию все же нужно оценивать как «победуконституционного государства над феодальноабсолютистскимиразвалинами»[14].

Напротив,консервативные комментаторы видели божью милость, подтвержденную в своейисторической традиции. Здесь конституция рассматривалась только как временноеявление, а ритуал коронации как могущественная демонстрация монархии. Уже вдень коронации статья, вышедшая в газете «Кройццайтунг», стремилась убедитьчитателей в том, что хотя они и отдалены «пространственно», однако«в душе вместе перед алтарем», чтобы быть свидетелями коронациимонарха милостью божьей. Коронация – это не «пустая церемония», а«наиболее подходящее символическое изображение старого прусскогогосударственного права и инвеституры милостью божьей», подчеркивающееисторическую непрерывность монархического государства. Далее она является«самым недвусмысленным и уничтожающим протестом против всех, кто стремитсясделать прусскую королевскую власть зависимой от всеобщего избирательного праваи изгнать из сознания прусского народа неотъемлемые права короны» [15].

Ужев празднестве коронации 1861 г. намечается развитие, которое И.

Халлописала для монархических ритуалов при Вильгельме II. По ее мнению, онихарактеризуются двумя особенностями: с одной стороны, попыткой монархическинастроенных, прогосударственных сил сохранить статус кво, и, с другой стороны,политически мотивированной, противоположной интерпретацией ритуалов в обществе.Если, с одной стороны, ритуал понимался как идеологическое средство интеграции,которое должно было обеспечить собственное общественное и политическоеположение, то, с другой стороны, возможность интерпретации символических действийспособствовала критическому восприятию, которое могло не соответствовать идеологическойцели[16]. Изменение системы в 1918 г. маркировало конец монархическогогосподства в Германии, однако, как видим, консенсус относительно распространенногополитического ритуала был разрушен раньше.

V. Символические картины: монархия, нация игражданское общество

Припринесении присяги на верность и в других династических празднествахпосредством коммуникации передавалось социальное и политическое представления острое. В празднованиях общество давало символическое толкование самого себя.Вплоть до XVIII в. преобладало отражение сословно структурированного общества.Это было характерно и для празднества принесения присяги Фридриху ВильгельмуIII в Пруссии.

Правда,многодневная поездка монарха для принятия присяги на верность свидетельствует,что широта охвата участников увеличивалась по мере того, как празднествалишались своего правового значения. Поездка заменила принятую ранее формупринесения присяги. Тем самым не только исчезло принесение клятвы, но и строгоерегулирование церемониала изменилось в пользу городов, через которые проезжалмонарх. Принесение присяги Фридриху Вильгельму IV и коронация Вильгельма Iподтверждают эту тенденцию. В либеральных кругах как в 1840 г., так и в 1861 г.преобладало представление о «бесклассовом гражданском обществе»,направленное против сословной традиции. Этому противостоял «монархическийпроект» Фридриха Вильгельма IV, который можно интерпретировать какконсервативно модернизированный ответ на вызов конституционализма.

Впразднествах принесения присяги артикулировались новые политические концепции,наиболее популярной из которых была нация. На нее все больше должна былассылаться монархическая власть. Нация – исторически в высшей степени переменныйконструкт, по словам Б. Андерсона, «воображаемое сообщество», позволяющееделение на своих и чужих[17]. В празднествах принесения присяги политическаянеоднозначность концепции нации также проявляется очень отчетливо. Указание нанацию, с одной стороны, могло обосновать претензии граждан на участие вполитической жизни, с другой стороны, монархи и консерваторы также все большессылались на нацию как высшую политическую инстанцию.

Выступленияв защиту нации до марта 1848 г. не имели антидинастической направленности. Послучаю принесения присяги на верность Фридриху Вильгельму IV магистратами игражданскими союзами прусских городов были организованы самостоятельныепразднества. Создание национального государства, которое на граждански окрашенныхпразднествах формулировалось как совместная цель, при этом связывалось с признаниемлояльности Фридриху Вильгельму IV. Особенно в Рейнской области совпадениепразднования принесения присяги с кризисом спровоцировало сильный мобилизующийсдвиг в гражданских кругах, который определил сам характер этого празднования.Например, на торжествах в Кельне нашла свое выражение своеобразная смесьгражданского самоуправления, династического единения с Фридрихом ВильгельмомIV, выступлений в защиту нации и региональной идентичности. Газета «Кельнер цайтунг»начала сообщение о прошедшем накануне празднестве с воспоминаний о 1815 годе,когда Рейнская область была присоединена к Пруссии. Правда, «скипетруПрусского государства» подчинились «без желания, выбора и участия », нопосле того, как «армии франков покинули страну», всем было ясно:«Мы хотим снова принадлежать общему немецкому отечеству»[18]. Дляавтора статьи Фридрих Вильгельм, «король нашего выбора». Эта оценка,которая была предпослана собственно сообщению о торжествах, достаточно хорошорезюмирует политическое значение Кельнских торжеств. Гражданское самопониманиеи лояльность по отношению к монарху шли рука об руку, и обращение к нации ни в коемслучае не ставило под сомнение законность монархического господства.

Влиберальном восприятии коронационные торжества 1861 г. в Кенигсберге – этопрямо-таки национальное событие.

Ужеупомянутый Г. Фрайтаг охарактеризовал празднество коронации как слишкомнизкопоклонническое, «это было бы настоящее празднество, имеющее реальноезначение, если бы король Вильгельм надел на себя не прусскую корону, которую онуже имел, а германскую императорскую корону, от которой отказался его предшественникв 1849 году» [19]. Фрайтаг видел в коронации национальную перспективу.«Фоссише цайтунг» также считала, что коронация позволяет «прусскому народуувидеть предвестие для будущего блестящего развития Пруссии, более теснообъединенной с Германией» [20]. Здесь перед Пруссией ставиласьисторическая задача реализовать национальное единство. Итак, в либеральной прессеторжества коронации толковались как символическое выражение единства правителяи народа, причем единство внутри прусского государства понималось как ядронационального государства. Приведенные здесь примеры отражают символику отношениймежду монархией, нацией и гражданским обществом.

IV. Принесение присяги на верность ипреимущества" новой политической истории "

Вчем преимущества коммуникативно-исторического взгляда на политическую историю?На примере моей темы можно высказать несколько кратких соображений.

Во-первых,приходится отказаться от простого представления об утрате значения принесенияприсяги на верность в XIX в. Одновременно надо отгородиться от точки зрения,будто присяга в XIX в. была лишена функций, поскольку рациональное господствобольше не нуждается в ритуалах. Однако ритуалы и символы ни в коем случае неявляются реликтом периодов до нового времени. Скорее они вносят существенныйвклад в реконструкцию политической действительности.

Еслипонимать ритуалы принесения присяги на верность как коммуникативноепространство политики, то легче определить также перспективу международногосравнения. Специфические особенности принесения присяги на верность, которыеимеют свои корни главным образом в конститутивно-правовой функции акта взаимныхобязательств до нового времени, теряют свое значение.

Темсамым легче может быть установлено сходство и различие по сравнению с исследованнымиРихардом Вортманом инсценировками русского царя или ритуалами британскоймонархии, которые описала Линда Колли[21].

Наконец,следует подчеркнуть, что взгляд на символику политических действий направленпротив переоценки рациональных путей принятия решений в высокой политике. Этапарадигма, выдвинутая традиционной политической историей, не в последнююочередь противоречит опыту, который мы постоянно имеем в повседневности: вопрос«как» также немаловажен в политике. Исследование ритуалов, которые сегоднякажутся нам чуждыми, как, например, принесение присяги на верность, даетвозможность точнее рассмотреть этот вопрос «как» в политике.

ПереводИ.Н.Мирославской

Списоклитературы

1. Frevert U. Neue Politikgeschichte // Eibach J., Lottes G. (Hg.)Kompass der Geschichtswissenschaft. Gottingen, 2002. 152-164.

2. Holenstein A. Die Huldigung der Untertanen. Rechtskultur undHerrschaftsordnung (800-1800). Stuttgart, New York, 1991.

3. Kertzer D. Ritual, Politics, and Power. New Haven, London,1988. 75.

Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.yspu.yar.ru

еще рефераты
Еще работы по истории