Реферат: АЛЕКСАНДР ТРЕТИЙ

Блаженны миротворцы

яко тии сынове Божии нарекутся.

От Матфея, V

Глава первая

ГРАНАТ

И незаметно над столицей

Ложится зимней ночи тень.

К.Р.

Третьего января тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года московский генерал-губернатор князь Долгоруков получил от Государя телеграмму: ответ на новогоднее поздравление.

«Мир, коим благословляет Нас Провидение, дозволит в наступившем году и в грядущие годы посвятить все силы государства на дело внутреннего преуспеяния».

Князь Владимир Андреевич Долгоруков — моложавый маленький генерал с розоватыми щеками и черными височками; его очень любят москвичи.

Новый год.

Из Москвы государева телеграмма, как праздничная голубка, облетела все уголки Европы; с веткой мира через океан понеслась в Америку.

И дипломаты с облегчением вздохнули.

Дряхлый император Вильгельм сказал молодому внуку: не забывай: немцам надо дружить с Россией.

Внук слушал; крутил терпеливо задорный ус, позвякивал острой гусарской шпорой.

И посол французской республики в Берлине подтвердил: французы желают мира.

Сам президент Карно, просматривая газеты, скрывал одобрительную улыбку в густых усах. Ведь всем европейским правителям памятно царское слово: обстоятельства могут призвать меня к вооруженной защите.

Да не будет!

Январские дни полетели, как белые птицы, над снежной равниной русской.

В городах, в деревнях, по усадьбам шумные святки.

По всей России кутили, рядились, плясали, пели, разукрашивали елки; катались на тройках, на салазках, на коньках.

Старые помещики в венгерках и архалуках вспоминали Крымскую кампанию, толковали об охоте с борзыми, о цыганских песнях; дымили трубками, покрикивали на казачков.

Точно и не было никакой реформы.

В Казани драгунские офицеры готовят бал; у симбирского предводителя большой раут.

Тульские купчихи у медных самоваров поют подблюдные песни.

Семинаристы в Орле танцуют польку с поповнами.

Мещане по уездным городкам выпивают.

Пей, ребята: Хозяин добрый!

В занесенных сугробами избах миллионы мужиков отдыхали после осенней страды; веселые бабы, распевая, качали люльки, ставили хлевы, пряли, ткали холсты.

А на улице песни, гармошка, коза с медведем.

Засев под образа, мужик поглаживал бороду; со стены приветливо глядел ясноглазый Царь с такой же окладистой бородой.

В Петербурге прекрасная погода.

В тот день великий князь Владимир собрался на облаву; двоюродный брат его Константин сочинил сонет.

И в кабинете Августейшего поэта слушает звучные стихи Иван Александрович Гончаров, кривой старичок во фраке и белом галстуке.

У К.Р. в покоях Мраморного дворца стеариновые свечи в люстрах, масляные лампы; историческая мебель на тех же местах, где была и сто лет назад.

В императорских театрах спектакли. По Большой Морской на паре рысаков промчался Фигнер. Савина кричит на портниху и топает каблучком. Варламов получил от Царя золотые часы; певцу Мазини дан перстень; на днях он пел с Государем дуэт на семейном вечере во дворце.

У Государя тенор; в домашнем оркестре играл он когда-то на трубе; его любимая опера — «Мефистофель».

Полуживой сатирик Салтыков, задыхаясь, шепчет доктору: «Сил нет, дайте яду». — «Не бойтесь, вылечим. А что это за шум?» — «Приехал к больной соседке Иван Кронштадтский».

Озаренный, подвижной, полузабывчивый, в голубой муаровой рясе с орденами, отец Иоанн служит заздравный молебен.

Вот кончил, снял епитрахиль, поцеловал болящую. — «Ну, мать, прощай: давай тебе Бог. И Царства тебе Небесного».

Если отец Иоанн целует больного, значит, тот скоро умрет.

По Невскому парные санки; в них Царь с Царицей; синий казак на запятках. Заплаканная дама, крестясь, сошла с тротуара и бросила в руки Царю бумагу; он с доброй улыбкой принял.

Темнеет. У камина Полонский и Майков, кутаясь в пледы, декламируют друг другу свои стихи.

В Лавре от праздничных служб отдыхает маститый митрополит Исидор. На Рождество он являлся славить во дворец; по древнему обычаю, Государь ему налил чашу; Государыня держала поднос. Русь, Русь!

Ясный, как зеркало, месяц сияет над Москвой; студенты безпутно справляют веселый вечер Татьяны. У Волконских, у Шубинских, у Щукиных сегодня балы; кто поет в Большом театре, Хохлов или Корсов?

Фету принесли из типографии оттиск «Вечерних огней»; в халате и туфлях внимательно проверяет его поэт. На сонной Плющихе невозмутимая тишь; за окном чуть слышна колотушка ночного сторожа.

Лев Толстой в валенках, в бараньей шапке прибежал домой с Новинского бульвара. «Блаженненький», — усмехнулся вслед ему дворник. После чая граф вышел во двор до ветру; в потемках ссадил до крови висок. Графиня рассердилась.

Неуклюжий, косматый Владимир Соловьев пьет чай у старца Варнавы. «Достричься хочу». — «Полно: не туда охотишься, в лес глядишь».

И элегантный Константин Леонтьев, поигрывая четками, внушает двум блестящим лицеистам: «Умейте, друзья мои, облекать духовное содержание в церковные формы».

Все эти дни стоит жестокий мороз.

В казенных, удельных, господских лесах сторожа на лыжах, хрустя и свистя, облетают свои участки. Сойки, клесты, снегири кричат, дерутся, осыпают крепкий иней с тугих ветвей. Гулко в густом воздухе каркает ворон.

На севере стужа еще сильней. В Соловецкой обители белые стены безмолвно застыли над белым двором. Что за таинственная ночь! Звонарь по мерзлым ступеням поднялся на колокольню; удар к заутрене.

Два Рима пали, третий стоит, а четвертому не быть.

Глава вторая