Реферат: Восприятие народом осваиваемой территории
Процесс освоения территории связан с адаптацией человека к среде обитания(природной и социокультурной) — в том числе с психологической адаптацией. В ееходе формируются определенные модели человеческой деятельности, имеющие цельюснизить степень психологической дисгармонии от восприятия человеком мира,сделать мир более комфортным. Эти модели всегда в той или иной степенииррациональны, хотя часто получают якобы рациональное истолкование. Однакоболее пристальный взгляд на характер освоения народами новой территориипоказывает, что в поведении людей сплошь и рядом обнаруживают себя незаметныедля них нелогичности, являющиеся следствием психологической адаптации человекак окружающему миру. Каждая культура формирует свой особый«адаптированный», комфортный образ реальности. Также формируется иобраз осваиваемого пространства.
В чем разница в восприятии различными народами той территории, которую ониосваивают? Начну с примеров.
Один из наиболее крупных исследователей динамики русской крестьянской общиныА. Кауфман писал: «Почему прогрессирующее утеснение (земельных ресурсов. — СЛ.)приводит к такой, а не обратной эволюции — к развитию уравнительного пользования,а не к фиксации подворного владения? Это, может быть, возможно объяснить«правом на труд»? — но почему это право повлияло в данном направлениив Сибири, вероятно, повлияло так в Великоросских губерниях, но не помешалофиксации подворных владений на Украине?» [1, с. 44]. Действительно, статистикавесьма любопытна: общий процент общинных землевладений в Великороссии к началуXIX века колебался от 98% (в северных и восточных регионах) до 89% (в южных изападных районах) [2, с. 71], почти таков же он в Восточной Армении — 86% [3,с. 40], относительно высок в Бессарабии — 77%, зато в Белоруссии и ЛевобережнойУкраине составляет приблизительно 35% [2, с. 71]; в Грузии и Литве, у финскогонаселения Российской Империи этот показатель равен нулю. Степень соседства,близость общения, стиль правительственного вмешательства, уровень развитиякапитализма весьма незначительно сказывались на таком существенно важномфакторе жизнедеятельности народа, как характер землепользования.
Сравним способ освоения русскими и западными финнами-тавастами северныхрегионов с их суровым климатом, густыми лесами, каменистыми почвами. Русскиевсегда переселялись группами и принимались за обработку целинных участков,постоянно поддерживая, подстраховывая друг друга; многие виды работ выполнялисьими коллективно. Финн селился на новой земле лишь со своим небольшим семействоми в одиночестве принимался за борьбу с природой. Шаг за шагом он создавал поле,на котором мог вырасти какой-то урожай, строил избушку. Часто этим все икончалось, поскольку работа оказывалась неподъемной. Но приходил другой ипродолжал дело, сколько хватало сил.
Этот пример, как и предыдущий, интересен тем, что не имеет очевидногообъяснения. В множестве исторических трудов, начиная с классиков русскойистории, утверждается, что коллективный характер заселения и освоения земельныхугодий диктовался жесткой необходимостью. Природные условия, в которыхоказывались русские, продвигаясь на север и северо-восток, были слишком сложны,и иной, чем коллективный, способ их освоения представляется немыслимым.Загляните в учебник истории России соответствующего периода и вы найдете тамименно это объяснение. Оно выглядит весьма убедительным только потому, чтоавторы игнорируют другой алгоритм освоения финнами таких же и худших вприродном отношении территорий. Между тем финские племена, не сливаясь срусским населением, также двигались на север. Несмотря на близкий контакт междурусскими и финнами, последние почему-то не заимствовали у русских способосвоения новых земельных угодий, который, казалось, был значительно болеерациональным. И в XIX веке, когда шел активный процесс освоения земельвнутренней Финляндии, финн продолжал действовать в одиночку.
Если признать, что в приведенных выше примерах имела значение специфика восприятиянародами территории, то нужно поставить вопрос, в чем состоит эта специфика.
Решение этого вопроса упирается в понимание культуры. Я определяю ее каксистему внебиологически выработанных механизмов, посредством которыхпрограммируется и реализуется активность людей в обществе. Эта мысль,опирающаяся на идеи Л. Уайта, со всей отчетливостью впервые была сформулированав работах Э. Маркаряна и быстро стала популярной среди отечественныхкультурологов. «Изучение истории общества сквозь призму понятия «способдеятельности», — писал Маркарян, — позволяет абстрагировать вполнеопределенный культурный срез, элементами которого выступает комплексвнебиологически выработанных средств: благодаря им действия людей особымобразом стимулируются, программируются. воспроизводятся… Этнические культурыпредставляют собой исторически выработанные способы деятельности, благодарякоторым обеспечивалась и обеспечивается адаптация различных народов к условиямокружающей их природной и социальной среды» [4, с. 8, 9]. И если речь идет овыделении культурных явлений в особый класс, то они понимаются «как сложнейшая,удивительно многоликая, специфически характерная для людей система средств,благодаря которой осуществляется их коллективная и индивидуальнаядеятельность… Обобщенно же выразить эти средства можно с помощью понятия«способ (технология) деятельности»» [5, с. 26].
Это определение очень удобно для объяснения специфики пространственныхпредставлений различных народов, поскольку позволяет говорить о наличии укаждого народа собственной «технологии» деятельности и обинтерпретации элементов пространства как об элементах данной технологии.
Культурные модели, регулирующие характер активности членов этноса в мире иих взаимодействие между собой, следует назвать адаптационно-деятельностными.К подробному объяснению их сущности я обращусь ниже, а пока отмечу самоеважное: адаптационно-деятельностная модель представляет собой алгоритмфункционального конфликта, который реализуется в процессе взаимодействиявнутриэтни-чсских (внутрикультурных) групп. При различных внешнихобстоятельствах он может принимать разное внешнее выражение, не имеетустойчивого ценностного обоснования, но всегда обладает одной и той жевнутренней структурой.
О массовых переселенческих движениях в России писали, что они в отличие отаналогичных движений в Европе «были издревле и остаются до сих порявлениями внутреннего быта» [6, с. 4]. Однако в каких бы формах этидвижения ни выражались, они имели характер бегства от государства (вызванного вконечном счете постоянным конфликтом между крестьянским миром игосударственными структурами). По точному замечанию историка Л. Сокольского,«бегство народа от государственной власти составляло все содержаниенародной истории России… Вслед за народом шла государственная власть,укрепляя за собой вновь заселенные области и обращая беглых вновь в своевладычество» [7, с. I]. Начиная с первого правигельственного указа озапрещении переселений и утверждении застав (1683) главными его нарушителями«были царские же воеводы, о чем хорошо знало и центральное правительство.Воеводы вместо того, чтобы разорять самовольные поселения… накладывали на нихгосударственные подати и оставляли их спокойно обрабатывать землю» [8, с.II]. Это естественно, поскольку «нигде русское движение не былоисключительно военным, но всегда вместе с тем и земледельческим» [9, с.57]. Но при всей важности для государства народной колонизации (без которой«казенная колонизация не имела бы поддержки и стерлась бы» [6, с.11]), идет словно бы игра в «кошки-мышки». Вплоть до XX века«переселенец тайком бежал с родины, тайком пробирался в Сибирь понеудобным путям сообщения» [10, с. 92]. До конца 80-х годов XIX века«ходоки и организаторы мелких переселенческих партий приравнивались кполитическим агитаторам и выдворялись на родину по этапу» [10, с. 62].
Когда же государство наконец официально разрешило переселение, оно все-такине управляло этим процессом. Исследователь переселений началаXX векапродолжал говорить о вольной колонизации: «От тундры до пустыни идетвольная русская колонизация; я говорю вольная, так как дело ПереселенческогоУправления сводится к неполному удовлетворению спроса» [11, с. 136].
Поскольку колонизация зачастую оставалась «вольной», топереселенцы были в большинстве случаев предоставлены сами себе и успехпредприятия зависел, в частности, от «их умения и средств входить в сделкис аборигенами» [10, с. 62]. Описывая историю русских поселений, авторначала XX века отмечает поразительное упорство, с которым крестьяне отстаивали своеправо жить на понравившейся им земле: «Первые годы, незнакомые с условиямижизни, переселенцы (в Муганскую степь, Закавказье. — С.Л.) страшнобедствовали, болели лихорадкой и страдали от преследований туземцев, но втечение времени они понемногу окрепли и в настоящее время Петропавловскоеявляется зажиточным селением» [12, с. 35].
Практически беззащитные, рассчитывавшие в большинстве случаев на себя, а нена покровительство государственной власти, русские переселенцы не имели никакойвозможности ощущать себя «высшей расой». Но этот, порой мучительный,процесс освоения русскими колонистами новых территорий обеспечивал внутреннююстабильность Российской Империи. Государственная защита переселенцевзначительно снижала глубину интеграции и интериоризации «забранного»края.
Однако если учесть почти нелегальный характер русской колонизации,отсутствие реальной заботы о переселенцах, парадоксальными представляются толкии слухи, сопутствующие массовым переселениям конца XIX — начала XX века,которые очень походили на бегство, сплошь и рядом были несанкционированными. Вних очень отчетливо присутствовал мотив государственных льгот дляпереселенцев. Еще только-только был занят Мерв, а туда уже направилиськрестьяне, свято верившие, что там их ждут государственные льготы (которых и впомине не было). «Смелые русаки без раздумья и ничтоже сумняшеся валили изсвоей Калуги в «Мерву», как они называли Мерв, движимые темнымислухами, что вызывали сюда, в «забранный край», народушко российскийна какие-то «царские работы»» [13, с. 254]. Все эти толки показывают,что крестьяне воображали, что служат государству, от которого бегут…
Крестьянская колонизация — практически во всех ее формах — может бытьпредставлена как конфликт крестьянского «мира» с централизованнымгосударством. Однако этот конфликт, повторяясь бессчетное число раз,оказывается как бы «снятым». Ведь крестьянская община сама быламини-государством со всеми функциями и даже некоторыми атрибутами государства.Россия в народном восприятии, вне зависимости от реального положения вещей,была федерацией таких «миров». «миром» в более широкомсмысле. Крестьяне были связаны психологически именно с этойРоссией-«миром», а не с Российским государством. Но Россия как«мир» не знает границ — она везде, где поселятся русские. Посколькурусские живут в определенном месте, оно само по себе уже воспринимается кактерритория России и включается в ее «сакральные границы». Этотсвоеобразный перенос понятий и обеспечивал силу русской экспансии. Он же служили стержнем функционального внутриэтнического конфликта.
Итак, модель русской колонизации может быть представлена следующим образом.Русские, присоединяя к своей империи очередной участок территории, словно быразыгрывали на нем мистерию: бегство народа от государства — возвращение беглыхвновь под государственную юрисдикцию — государственная колонизацияновоприобретенных земель. Так было в XVII веке, так оставалось и в начале XX:«Крестьяне шли за Урал, не спрашивая, дозволено ли им это, и селились там,где им это нравилось. Жизнь заставляла правительство не только примириться сфактом, но и вмешиваться в дело в целях урегулирования водворения переселенцевна новых землях» [14, с. 122].
Этнические константы
Модель народной колонизации может рассматриваться как адаптационно-дея-тельностная.Как она формируется?
Люди видят мир сквозь призму бессознательных представлений о способе ихарактере действия человека в мире, являющихся инструментом рационализации мирав качестве арены деятельности человека. Эти представления неизменны напротяжении всей жизни этноса. Я буду называть их этническими константами.
С их помощью люди рационализируют мир таким образом, чтобы в немстала принципиально возможна человеческая деятельность. Ведь для того, чтобылюбое действие стало психологически реализуемым, человек должен прежде всего всвоем сознании локализовать опасность, исходящую извне, назвать, определить ее.Человек также должен определить себя в качестве субъекта действия, а для этогоприписать себе определенные качества, делающие его годным к действию, вчастности вписать себя в некую общность людей, способных к совместномудействию. В каждой этнической культуре видение этой общности свое, особое.
Этнические константы включают в себя представления, описывающие мир вкачестве арены действия, т.е. сведения о локализации источника зла, локализацииисточника добра, о поле действия, условиях действия человека, о способедействия, при котором добро побеждает зло.
Их структура специфична для каждого этноса. Например, «источникдобра» может включать в себя несколько парадигм, в частности «образсебя» и «образ покровителя». «Образ себя» — этосубъект действия, а «образ покровителя» можно определить как атрибутдействия, т.е. как то, что помогает совершаться действию. Обе эти парадигмымогут совмещаться за счет того, что атрибуты, делающие действие возможным,приписываются непосредственно самому себе. Поскольку этническое сознание посвоей сути коллективно, то «образ себя» — это «мы-образ»,образ коллектива, способного к совместному действию. Содержание «образасебя» — то, что именно член данного этноса принимает за свой базовыйколлектив, что для него является коллективом.
«Образ себя», т.е. представление о субъекте действия, и«образ покровителя», т.е. представление об условии действия, определяютхарактер действия человека и тип взаимосвязи между членами коллектива.«Источник зла» может быть назван «образом врага», хотятакое тождество само по себе не подразумевает персонификацию «источниказла», а лишь его концентрацию на каком-либо объекте; «источникзла» -это то, что мешает действию, и то, против чего направлено действие.Он также влияет на характер действия.
В целом складывается система образов, характеризующих арену деятельностичеловека как члена того коллектива, который является для него первичным«мы». А если так, то создается основание для того, чтобы внешняяконфликтное!-}, воспринималась «драматизированно», черезвзаимодействие «образов», имеющих в каждой этнической культуренеповторимые особенности. Каждый из «образов» имеет собственныйхарактер и состоит в определенных отношениях с другими «образами».Через их посредство в каждой культуре складывается канон восприятия реальности.Активность человека с этой точки зрения предстает как взаимодействие«образов». Осваиваемое пространство имеет черты, которые согласуютсяс «мы-образом» и с другими компонентами схемы мира, котораясуществует в этническом сознании.
Если стремиться реконструировать систему этнических констант, то каждый«образ» надо описывать как особый субъект действия. Скажем, если надоохарактеризовать особенности «образа покровителя», то нас будетинтересовать прежде всего, как происходит появление «покровителя» наарене действия и где он локализируется, когда потребности в нем нет, каковмеханизм его «сохранения», «консервации». Реконструкциясистемы этнических констант будет выглядеть как динамическая модельвзаимодейстпия «образов», и этническими константами являются именноэти взаимосвязи, взаимозависимости. Человек строит свое поведение как бы внутриэтой системы взаимосвязей и взаимодействий, ощущая себя одним из компонентовэтой находящейся в непрестанном движении системы. Именно такое видение мираформирует этническая культура.
Отмечу, что речь идет не о мифологической схеме. Все эти образы имеют лишьформальные, «технологические», а не содержательные, проблемные черты.Как объяснить это более просто? Скажем, в некоем литературном жанре по егозаконам должны присутствовать те или иные персонажи: злодей, рыцарь и т.п. Вкаждом конкретном произведении эти персонажи имеют собственные имена ииндивидуальные черты, но при этом сохраняется тот набор характеристикперсонажей и моделей отношений между ними, а также динамика сюжета, которыетребуются спецификой жанра. В общем и целом этническая культура создаетподобный канон восприятия мироздания. Она порождает такие парадигмы восприятия,что все объекты внешнего мира либо встраиваются в выработанные ею образы,этнические константы, подвергаясь при этом более или менее значительнымискажениям, либо вовсе не воспринимаются человеком. Жизнь этноса меняется, каки культурные, политические, экономические условия, в которых он живет. Азначит, меняется и тот внешний опыт, который народ должен воспринимать иупорядочивать. Возникает как бы новая пьеса. Но она оказывается написана в соответствиис прежним каноном, только на новом материале. Картины мира будут сменять другдруга, но благодаря этническим константам их структура в своем основании будетоставаться прежней.
Можно сказать, что этнические константы подобны грамматическим парадигмам,из которых должна быть составлена структура предложения. Эти парадигмывыстраиваются в определенном порядке (образуют как бы форму предложения), азатем заполняются конкретным содержанием. Этническими константами являются несодержательное наполнение «образов», а приписываемые им общиехарактеристики. Их наполнение содержанием представляет собой перенос (трансфер)бессознательных образов на реальные объекты. Вокруг объектов трансфера иорганизуются все прочие элементы реальности, образуя в этнической картине мираполюса «добро» и «зло» и «нейтральное поле» — «поле действия». К этим значимым объектам стягиваются все смысловыесвязи этнической картины мира, они же задают сюжет в жизни этноса,поскольку через их посредство на реальную действительность проецируется тотконфликт между «источником добра» и «источником зла»,которые представлены в этнической культуре. На их основе выстраиваютсяпарадигмы внешней и внутренней «политики» этноса. Эти объектыстановятся ключевыми на арене действия этноса, как бы точками отсчета.
Этнические константы нейтральны по отношению к той или иной ценностнойнаправленности. Этнический образ мира — это производная от этнических констант,с одной стороны, и ценностной ориентации — с другой. Таким образом, этническиеконстанты являются парадигматическими формами, которые получают конкретноенаполнение посредством трансфера, направленность которого определяетсяценностной ориентацией. Этнические константы и ценностная ориентациясоотносятся как условие действия и цель действия.
Наличие у различных членов этноса и их социально-функциональных группразличных ценностных ориентации неизбежно ведет к тому, что этнос не имеетединой картины мира. Можно даже сказать так: сам процесс трансфера отражаетобщую направленность человеческой личности. Трансфер является результатомвыбора, но не в том смысле, что люди могут самопроизвольно выбирать тот илииной объект трансфера, а в том, что наполнение бессознательных комплексовконкретным содержанием зависит от общих интенций человеческой личности, еецелеполагания. Например, в этнической культуре может существовать некоторыйнеизменный с точки зрения технологических, внесодержательных характеристик«образ покровителя», но на кого этот образ будет перенесен, зависитот идеологии носителей данных этнических констант. Другое дело, что при этомто, что служит объектом трансфера, видится через призму, которую формируютэтнические константы.
Таким образом, в рамках этнической традиции существует целый комплексразличных этнических картин мира, внешне значительно отличающихся друг отдруга, но имеющих один и тот же «каркас» — систему этническихконстант.
В этнической традиции присутствует и другой компонент — культурная тема,являющаяся центральной для данного народа. Те понятия или институции, которыестановятся культурными темами этноса, так или иначе связаны с религиознымипредставлениями, характерными для той или иной этнической культуры, или, точнеебыло бы сказать, с формами социальной интеграции, получившими в данной культуререлигиозное обоснование.
Более правильно рассматривать культурную тему как тип устойчивого трансфера,который отражает парадигму «условия деятельности» в сознании членовэтноса. Культурная тема, будучи результатом устойчивого (что вовсе не означаетнеразрушимого) трансфера, включается в картины мира внутриэтнических групп, аследовательно, в разные ценностные системы и в ходе истории этноса можетпредставать в различных интерпретациях (вплоть до взаимопротивоположных). Тоили иное восприятие центральной культурной темы зависит от ценностныхориентации членов этноса и их социально-функциональных групп.
Этническая культура оказывается распределенной между своими носителями.Этнические константы посредством процесса трансфера переносятся на различныеобъекты действительности. Эти трансферы устойчивы в большей или меньшейстепени. Наиболее устойчивы трансферы, связанные с парадигмой «условиядействия», они становятся доминирующими культурными темами этноса. На базеодних и тех же этнических констант формируется целый комплекс картин мира, вкаждой из которых эти культурные темы интерпретируются различным образом.
Итак, этническая культура представляет собой довольно сложную систему. Можнопредположить, что распределение культуры, основанное на единых этническихконстантах, расщепление культурной темы этноса имеет функциональное значение.Если система этнических констант представляет собой одновременно и модель, наосновании которой члены этноса действуют в мире, и модель их взаимодействиядруг с другом, то распределение культуры является чем-то вроде пусковогомеханизма самоорганизации этноса. Деятельность в мире и самоорганизация — две стороны одной медали. Этническая система посредством динамическоговосприятия окружающего мира упорядочивает не только внешнюю реальность, но и себяв качестве компонента этой реальности.
Если в этнической картине мира реальность предстает человеку как аренадействия, то неудивительно, что она является системой, в которой поддержаниеравновесия возможно, только если она находится в динамическом состоянии.Подобно двухколесному велосипеду, она обретает устойчивость лишь в движении.
Будучи по природе динамичной, этническая картина отражает изначальноконфликтное восприятие мира. В ней предзадан конфликт между«мы-образом» и «источником зла». Но внутренне конфликтно ивосприятие самой своей культуры, своего этноса, поскольку он не однороден и невстраивается автоматически в «мы-образ». Существование внутри этносаряда картин мира, имеющих в своем основании общие этнические константы, но разныеценностные системы, различные интерпретации главных культурных тем, ведет ктому, что внутри этнической системы неизбежен конфликт.
Но раз система этнических констант определяет взаимоотношения частей этноса,то задается и сама структура этого конфликта, который оказывается«мотором», поддерживающим необходимый для выживания (а выживание,адаптация всегда понимаются в неразрывной связи с расширением сферыдеятельности) динамизм этнической системы. Это означает, что внутриэтнический(внутрикультурный) конфликт функционален.
Адаптационно-деятельностная модель является моделью функциональноговнутри-этнического конфликта. Это модель взаимодействия внутриэтническихсоциально-функциональных групп, в том числе и тех, которые находятся вконфликте и не могут иметь между собой никаких договоренностей, но действуютсинхронизирование, повинуясь ритмам функционального внутриэтническогоконфликта. Акт за актом как бы разыгрывается драма, каждое действие которойкажется изолированным и не имеющим отношения к целому, но все вместе ониприводят к созданию новых общественных институций, дающих этносу в целомвозможность конструктивной деятельности. Конечно, для внешнего наблюдателядействия в соответствии с адап-тационно-деятельностной схемой могут показатьсяизлишне усложненными и многоэтапными. Но здесь встает вопрос не только орациональности действия, но и О психологической комфортности. Алгоритмдействия членов этноса соответствует их восприятию мира. Поскольку в этническойкартине мира реальность всегда схематизирована, а значит, искажена, то идействия людей с объективной точки зрения «непрямолинейны».Человеческое действие, становясь культурным феноменом, должно быть вписано вобщую структуру бытия, а потому его рациональность понятна только внутри логикиданной культуры.
Адаптационно-деятельностная модель «технологична». Она — алгоритмвзаимодействия отдельных частей этноса и может реализовываться на самомразличном материале, причем за разными ее реализациями не всегда легко увидетьединое основание. Она лишена и какого-либо идеологического обоснования — людидействуют в соответствии с адаптационно-деятельностной схемой потому, что имудобно действовать именно так. А уже постфактум они тем или иным способомобосновывают свои действия.
Любая идеология, принимаемая этносом, адаптируется им на основании тех жепринципов, что и представления о природном окружении. И внешнее природноеокружение, и воспринимаемая народом ценностная, идеологическая система сэтно-психологической точки зрения — явления одного порядка. Это — внешняясреда, природная или социокультурная. Обе требуют приспособления. Обеопределенным образом рационализуются в восприятии народа. Элементы обеихспособны становиться объектами трансфера этнических констант. Эти трансферымогут быть общими для всего этноса, а иногда присущи только одной илинескольким внутри-этническим группам. Становясь объектом трансфера этническихконстант, идеология превращается в «декорацию», изображающую«поле действия» этноса.
Реализация адаптационно-деятельностных моделей, присущих той или инойэтнической культуре, связана с «проигрыванием» на материале данноймодели тех или основных аспектов культурной темы. Благодаря своей«драматизированной», диалоговой структуре адаптационно-деятельностнаямодель строится на взаимодействии различных внутриэтнических групп и,следовательно, различных вариаций этнической традиции.
Особенности русской крестьянскойколонизации
Обратимся к тому восприятию пространства, которое сопутствовало русскойкрестьянской колонизации. Описывая модель народной колонизации, я выделила течерты процесса освоения территории, которые в каждом конкретном случае могутказаться случайными, но повторяются из раза в раз даже тогда, когда онинеизбежно ведут к сложностям, внутренним и внешним конфликтам. Они имеют глубиннуюподоплеку и связаны со структурообразующими представлениями данного народа опространстве его активности — этническими константами.
Для русских, вне зависимости от того, какие цели ими движут и каковы ихценностные доминанты, арена действия — это «дикое поле»,пространство, не ограниченное ни внешними, ни внутренними преградами. Освоениетерритории происходит посредством выбрасывания в «дикое поле»определенного излишка населения. Этот излишек на любом новом месте организуетсяв самодостаточный и автономный «мир». «Мир» и являетсясубъектом действия, в частности субъектом, осваивающим территорию. На болеевысоком уровне этот образ, осознаваемый как «мы», переносится на весьнарод, так что сам народ начинает восприниматься как большой «мир».
В своей первоначальной форме русская колонизация предоставляла собой как бынаслоение «чешуек», участков территории, находившихся в юрисдикцииотдельных миров". Видимо, эта «чешуйчатая» структурапространства и характерна для русского восприятия. Так, большие территории,присоединяемые посредством военной силы, в идеале должны были тут жепокрываться мелкими «чешуйками» территорий отдельных русских«миров». «Дикое поле» осваивается, интериоризируется,приобретая «чешуйчатую», «мирскую» структуру. Землязанимается для того, чтобы попасть под механизм общинных переделов, ибо этоесть должное, по мнению крестьян, состояние всякой земли: она, поопределению, является объектом передела. Этим объясняется и напор крестьянскойколонизации даже в тех краях, которые по своим природным условиям, казалось бы,были не пригодны для оседлости русского населения.
Уточню, что в качестве «дикого поля» народом воспринималась любаятерритория. Ее прежняя структурированность, будь то племенное делениетерритории или границы древних государственных образований, игнорировалась.Признавались в какой-то степени лишь права туземной общины (если таковаяимелась), т.е. воспринималась лишь «мирская» модель организациитерритории.
Природная способность русских к ассимиляции обычно преувеличивалась и имисамими, и внешними наблюдателями. Причина этой ошибки состоит в том, что намногих территориях империи ассимиляция происходила быстро и почтибезболезненно. Но так было не везде и не всегда. С психологической точки зрениярусские колонисты были чрезвычайно интровертны, замкнуты в себе и вообще несклонны обращать особое внимание на инородческое население. Русский человекнеуютно чувствовал себя там, где сталкивался с туземными народами, обладавшимисобственной развитой культурой и национальным чувством, как это было, например,в Приамурье, где китайцы жили в демонстративной изоляции от русских.
Особенности британской колонизации
Русскую колонизацию следует сравнить с британской народной колонизацией, длятого чтобы увидеть разницу между двумя народами в восприятии заселяемогопространства.
Для английской колонизации характерны две основные черты. Во-первых, вплотьдо XIX века «английское правительство, в противоположность испанскому ипортугальскому, на деле не принимало никакого участия в основании колоний;вмешательство метрополии в их внутреннюю организацию по праву всегда былоограничено, а реально равнялось нулю» [15, с. 65]. Английский историк Е.Баркер писал:
«Когда мы начали колонизацию, уже имелась идея — социально-политическаяидея, -что, помимо английского государства, существует также английскоеобщество, а точнее — английские добровольные общества (и в форме религиозныхконгрегаций, и в форме торговых компаний), которые были готовы и способныдействовать независимо от государства и на свои собственные средства… Именноанглийские добровольные общества, а не государство, учреждали поселения в нашихранних колониях и таким образом начали создавать то, что сегодня мы называемимперией» [16, р.55].
Во-вторых, связи англичан с местным населением их колоний были минимальны, иотличительной чертой английских колоний являлась многочисленность эмигрантов изЕвропы [17]. Смешанные браки европейцев и туземцев были исключительнымявлением. Дух миссионерства вплоть до XIX века вовсе не был присущ англичанам:они как бы игнорировали местное население.
Сколь сильны и многолюдны были британские колонии, основанные наслабозаселенных землях, столь же труден был для англичан процесс интериоризацииземель, заселенных достаточно плотно туэемнмм населением. Между англичанами иместным населением словно бы стоял психологический барьер, чего не было урусских. Так, еще во времена колонизации Америки «угроза, исходящая от индейца,приняла для пуританина природно-тотальный характер, и в образе врага слитымивоедино оказались индеец-дикарь и породившая его дикая стихия природы…Пуританский образ индейца-врага наложил свой отпечаток на восприятиепереселенцами пространства: оно для них активно, этопространство-«западня», полное подвижных и неожиданных препятствий»[18, с. 77).
Представляется, что и английский национализм, и ощущение себя в качествевысшей расы были в какой-то степени производными, чем-то вродегиперкомпен-сации комплекса, в основе которого лежало ощущение, «что всецветные должны неизбежно ненавидеть англичан», а потому «англичанеестественным образом объединялись против небелых рас» [19, р. 144].
Британцы в своих владениях создавали себе узкий мирок, в который недопускались туземцы и который должен был воспроизводить английское общество вминиатюре. Однако психологическую неадекватность этого ощущения обнаруживаеттот факт, что, прожив несколько лет в колониях, англичане, от колониальныхчиновников до последних бродяг, возвращаясь в Англию, чувствовали еще большийдискомфорт [19]. Те, кто волей судьбы оказывался перед необходимостью более илименее близко соприкасаться с неевропейцами (чего англичане избегали),прибретали самосознание «аристократов» и впоследствии обращались вмаргиналов в английском обществе. Ничего подобного не знает история никакогодругого европейского народа. Таким образом, получается, что английскаяколонизация всегда так или иначе сопровождалась чувством разрыва с родиной ипри этом стремлением отгородиться от мира психологическим барьером либо жеотгородить мир от себя.
Любая новая территрия, где селится англичанин, в его восприятии — «чистая доска», на которой он творит собственный мир по своему вкусу.Это в равной степени относится и к колонизации Америки, и к созданиюИндо-Британской империи. «Будучи пионерами, осваивавшими богатуюнеразвитую страну, первые американцы верили в свою способность построитьобщество, отвечающее их желаниям» [20, р. 15]. Аналогичным образом и«индийская tahula rasa представлялась во всех отношениях весьмаподходящей, чтобы устроить там общество на свой собственный манер» [19. р.IX].
В чем-то этот образ был близок образу «дикого поля» у русских, ноимел одно очень существенное отличие. Русские осваивали «дикое поле»,вбирая его в себя, не стремясь ни ограничить его, ни устранить встречающиеся нанем препятствия.
Русские как бы игнорировали конфликтогенные факторы, связанные с новойтерриторией, и не прилагали никаких усилий, чтобы устранить их возможноедеструктивное действие. Эти конфликтогенные факторы изначально рассматривалисьне как внешние, а как внутренние трудности, от которых не уйдешь, но которые неподлежат планомерному устранению, а могут быть сняты только в более широкомконтексте деятельности этноса. Англичане же, если они не могли избежатьстолкновения с тем, что порождает конфликтность (а сам факт существованиятуземного населения уже являлся для них конфликтогенным, поскольку туземноенаселение так или иначе препятствовало реализации собственно английскихпредставлений), стремились поставить между собой и местным населением барьер.Психологическая необходимость этого барьера и обусловливала характер освоенияангличанами новой территории.
К чему приводило наличие в английской колониальной практике психологическогобарьера между англичанами и коренным населением колоний? Э. Спайсер описывает,как из «политики изоляции» постепенно развивалась система резерваций,реализованная на практике в Северной Америке. Изначально с рядом индейскихплемен были подписаны договоры как бы о территориальном разграничении. Но дляангличан существенным в этих договорах было не определение территориальныхграниц (напротив, они изначально игнорировали эти границы), а то, что врезультате самого акта подписания договора индейское племя превращалось в некийюридический субъект, отношения с ним вводились в строго определенные иограниченные рамки, Очевидная бессмысленность наделения индейцев статусомюридического лица при том, что никакие права де-факто за ними не признавались,связана с желанием англо-американцев придерживаться даже в случаях откровенногонасилия определенных ритуалов, свойственных международным отношениям. Этодоказывает, что внешний статус индейцев имел в глазах колонистовсамостоятельную ценность [21]: он давал возможность экстериоризировать туземныйфактор, отделить его от себя и тем самым абстрагироваться от него.
Основным субъектом действия в английской модели колонизации является некое«общество», «сообщество» (все равно, религиозное илиторговое). Поскольку в британской имперской идеологеме понятия«сообщество» и «империя» синонимичны, то в данном контекстесами эти сообщества превращались в «мини-империи». Не случайноОст-Индскую компанию называли «государством в государстве», а лордКерзон именовал Индию империей в империи [22]. Каждое «сообщество» вконечном счете складывалось нс в силу каких-либо исторических причин, а потому,что такой способ действия для англичан наиболее комфортен (он соответствовал«образу коллектива» в картине мира англичан), и вес более замыкалосьв себе, абстрагируясь как от туземного населения, так и от метрополии.Создавалась структура взаимосвязанных «мини-империй». Единство этойструктуры вплоть до конца XIX века практически выпадало из сознания англичан,оно не было принципиально важным. Субъектом действия были«мини-империи».
Между этими «мини-империями» и «центром», именовавшимсебя Британской империей, существовало постоянное непреодолимое противоречие:«центр» стремился привести свои колонии («мини-империи») к«единому знаменателю», а колонии, самодостаточные по своемувнутреннему ощущению, противились унификации, восставали против центра,юридически отделялись от метрополии. Впрочем, хотя отделение Соединенных Штатоввызвало в Британии значительный шок и появление антиимперской идеологии«малой Англии», но это нисколько не снизило темпов реального имперскогостроительства, в результате чего сложилась так называемая вторая империя. Самапо себе колониальная система, структура, созданная из «мини-империй»,имела по существу только пропагандистское значение. В известном смысле праврусский геополитик И. Вернадский, который писал о Британской империи, что«по своему внутреннему устройству и по характеру своего народа эта странаможет легко обойтись без той или другой колонии, из которых ни одна не сплоченаС ней в одно целое и каждая живет своей особенной жизнью. Состав британскихвладений есть, скорее, агрегат многих политических тел, нежели одна неразрывнаяцелостность. Оторвите каждое из них, и метрополия будет существовать едва ли нес пре; ней силой. С течением времени она даже приобретет новые владения, истарая потеря почти не будет для нее заметна» [23, с. 114, 115].
Средняя Азия и Индия: проблемавзаимовлияния
Результаты изучения русской и британской моделей колонизации можно применитьк анализу положения Средней Азии в составе Российской Империи и БританскойИндии. Эти регионы двух империй почти смыкались друг с другом и потому обеимперии пристальным образом наблюдали за действиями друг друга, анализируякаждое нововведение, перенимали, иногда даже бессознательно, все. что казалосьразумным. Так, в Британской Индии наблюдалась явная тенденция к прямому иунитарному правлению. К 70-м годам XIX века 3/5 территорий находились подпрямым управлением британской короны, лишь 2/5 являлись протекторатами. Напротяжении XIX века, особенно второй его половины, наблюдалась и явнаятенденция к авто-ритаризму. Ост-Индская компания была как бы государством вгосударстве, обладала правом объявлять войну и заключать мир. После упразднениякомпании в 1858 году в компетенцию Индийского правительства продолжало входитьмножество внешнеполитических вопросов. Но и российский Туркестан тожепредставлял собой достаточно автономное образование, находясь под почтинеограниченной властью генерал-губернатора. Подобно англичанам русские вСредней Азии сохраняли многие формы местного самоуправления и судопроизводства,хотя на других окраинах система самоуправления и социальная структураунифицировались по общероссийскому образцу (исключая Польшу и Финляндию).Туркестанская администрация заимствовала у англичан идею подчеркнутого уважениянациональных и религиозных проявлений местного населения (как залогастабильности империи) и одновременно принимала самые крутые карательные мерыдаже в случае мелких возмущений. Таким образом, статус местного населенияТуркестана постепенно приближался к статусу населения колоний взападноевропейском смысле и положение жителя Туркестана значительно отличалосьот положения жителей других окраин Российской Империи.
Между тем в имперской практике русских в Средней Азии и англичан в Индииоставались феномены, которые резко контрастировали между собой. Это касаетсяхарактера и интенсивности народной колонизации регионов. Известно, скольинтенсивна была русская крестьянская колонизация Туркестана, даже«хлопковых земель», несмотря на тяжелый климат этих мест. Английскоеже население в Индии, не состоящее ни на военной, ни на государственной службе,к концу XIX века составляло не более 100 тыс. человек [24]. И это при том, чтос 1859 года британское правительство проводило политику, направленную напривлечение британцев в Индию, а на индийском субконтиненте имелись нагорья, поклимату, растительности и населению вполне пригодные для колонизации. ИндийскиеГималаи могли бы стать «великолепной находкой для голодающих крестьянИрландии и горных местностей Шотландии» [25, р. II].
При межкультурных контактах.относительно легко заимствуются внешниепроявления культуры, идеология, ценности, даже язык. Но парадигмы, связанные сбессознательными комплексами, характеризующими условие, способ и характерактивности человека в мире (выше я назвала их этническими константами), неподвержены культурным влияниям, так же как и модель функционального ивнутри-этнического конфликта, присущая тому или иному этносу.
Любая культурная черта может уступать место иной, заимствованной из другойкультуры, только в том случае, если она не является существенным элементомфункционального внутриэтнического конфликта. Поэтому характер управленияТуркестаном, отношение к местному населению, идеология завоевания могли бытьзаимствованы у англичан. А модели народной колонизации были производными оттакого конфликта, нс заимствовались или же воплощались даже вопреки внешненеблагоприятным условиям.
Характер отношения к земельному наделу, о чем я говорила в начала статьи,также может быть (а может и не быть) сопряжен с функциональным внутриэтническимконфликтом. Это объясняет, почему многие народы, традиционно считавшиеся оченьконсервативными (арабы, курды), легко приняли переход к купле-продаже земли, анароды, у которых, казалось, частная собственность в крови (армяне, например),упорно не отказывались от общинно-уравнительного землепользования.
Противоречия стратегий снятияконфликта:
Россия и Армения
В случае слишком близкого соприкосновения народов, имеющих различнуюструктуру внутриэтнических конфликтов в сферах жизни, эту структурузатрагивающих, возникает конфронтация, которую политологи тщетно пытаютсяобъяснить внешними факторами. Описывая различия в русской и британской моделяхколонизации, я обратила внимание на проблему интериоризации или экстериоризациинародом внешней конфликтности. Эта же проблема, но уже в другом выражении,выступает на первый план в случае русско-армянского взаимодействия.
Русские интериоризируют внешнюю конфликтность и стремятся нейтрализовать еевнутри самих себя. Для них характерна устойчивость внутренних альтернатив,которая и служит механизмом реагирования на интериоризированные конфликты. Этиконфликты «проигрываются» в себе. Для армян, напротив, характернаэкстерио-ризация конфликтности. Русские, присоединяя к своей империи очереднойучасток территории, словно бы разыгрывали на нем свою «драму»(бегство от государства -возвращение беглых под государственную юрисдикцию — государственная колонизация новоприобретенных территорий). Новая территория какбы втягивалась русскими в себя. Для армян же, напротив, характерно стремление«убрать» с осваиваемой территории все, что может стать источникомконфликта, и эту территорию оградить.
Соприкосновение этих двух моделей приводило к значительным эксцессам вЗакавказье. И причины этих конфликтов часто не были политическими по своемупроисхождению. Более того, сама их структура может служить ключом к тому, чтобыпонять неосознанные причины, заставляющие стороны снова и снова повторять однии те же действия, каждый раз приводящие к конфликту.
Примером этого может служить освоение некоторых районов Закавказья. Впублицистике начала XX века можно встретить огульные обвинения армян впрепятствовании русской колонизации, в сепаратизме. Однако они были абсолютнонесправедливы: идеал Российской Империи как Великого Христианского Царства былблизок армянам (за исключением революционеров). Проблема состояла в том, чтообраз активности армян и русских на вновь осваиваемых территориях был стольразличен, что приводил к неприятию армянами моделей русской крестьянскойколонизации.
Русские крестьяне в конце XIX века постепенно расселялись в причерноморскихрайонах, представлявших собой девственные леса и бездорожье. В районахзаселения неоднократно появлялись экспедиции, судя по спискам состоявшие восновном из армян. Крестьянам начинали доказывать, что регион еще не пригодендля проживания, тем более для переселенцев из других климатических зон,поскольку, например, заражен малярией (внутренний деструктивный фактор, вданном случае экологического происхождения, еще не устранен). Русским между темстановилось вовсе не до малярии. Они видели, что кто-то посторонний вторгаетсяв их жизнь со своими советами. Начинался скандал с массой взаимных обвинений.Русские подозревали армян в сепаратизме, а армяне смотрели на русских как нанедотеп, которым досталась огромная и прекрасная страна, а они не в состоянииее благоустроить.
В итоге русская колонизация Закавказья была поразительно неэффективной.Число русских, поселившихся в крае, не превышало 5% общей численностинаселения.
Можно привести современный пример, как структура внутриэтнического конфликтавлияет на восприятие пространства народом. Покажу это на расселении карабахскихармян.
Для этого надо вновь рассмотреть модель внутриэтнического конфликта. Как ужеговорилось, адаптационная схема, принятая армянами, строится на процессеэксте-риоризации конфликта. Внутриэтнические группы не являются устойчивыми,поскольку этнос не имеет единой застывшей схемы адаптации. Принадлежность к тойили иной ценностной ориентации в армянском этносе принципиально ненаказуема(нерепрессируема обществом). Наказуемы действия, нарушающие балансэкстерио-ризированной конфликтности, т.е. сопротивление принятому народомдействию по отношению к внешнему миру.
Особую роль в модели внутриэтнического конфликта у армян играет «образпокровителя», который вступает в действие в критический момент, разрубаетузел неразрешимых проблем и покидает историческую сцену. Довольно прочным былперенос «образа покровителя» на русских (неких «идеальныхрусских»), так же как и закрепление «образа врага» за турками.
Интересно восприятие армянами «поля действия». Одной иззначительных в их системе мировосприятия является идея «сакральнойтерритории». Подобная философия мировосприятия не мыслит поддержанияжизнедеятельности вне некоего «сакрального поля», ассоциирующегося нестолько с конкретной территорией, сколько с условиями, обеспечивающимиосуществление деятельности посредством покровительства внешней силы. Союз с этойсилой воспринимается не как нечто вынужденное, а как наиболее ценный компонентвсей системы жизнедеятельности. Любой внутренний конфликт вызывается в основномразличным пониманием той или иной субэтнической группой идей и характеравнешнего союза [26].
Если обратиться к материалам, касающимся заселения сельских районов,перешедших под фактическую юрисдикцию НКР, то становится очевидным, чтоармяне-переселенцы воспринимают как пригодные для проживания только районы,которые в их представлении ассоциируются с «образом покровителя» (этоотносится к Ла-чинскому и Кельбаджарскому районам). Присоединение последних кНКР комментировалось российскими СМИ (вопреки осуждающим официальнымзаявлениям) в сочувственном, порой даже приветственном тоне. Остальныетерритории независимо от их достоинств и реальной возможности заселенияостаются пустующими (Кута-блинский, Зангеланский, Физулинский, Джебраильский,Агдамский районы). Более того, они вообще не воспринимаются как объектосвоения. Не имеет значения, что Зангеланский район, как и Кельбаджарский,примыкает к Армении. Неважны и перспективы сохранения районов в юрисдикции НКР,а ведь в этом отношении Кельбаджарский район не кажется более надежным местом.
Проблема в том, что названные выше пять районов выглядят как пространство, «вычеркнутоеиз жизни», территория, оставшаяся вне покровительства. Всякое действие наней парализовано, поскольку нет силы, которая выступала бы в образе покровителяданной территории или которой мог бы быть приписан этот образ.
Пространство всегда воспринимается народом через действие в процесседеятельности по его освоению. Для того чтобы человеческая деятельность накакой-либо территории Qbina возможной, она должна стать объектом трансфераэтнических констант и получить свое значение в рамках адаптационно-деятельностныхмоделей,
принятых данным обществом. То, что является для народа «полемдеятельности», -это пространство, в котором соблюдаются «условиядеятельности». Поэтому части территории для народа имеют неоднороднуюокраску, в зависимости от того, насколько они способны становиться «аренойдействия». «Образ» конкретного региона не является застывшим.Пространство становится «действующим персонажем» во внутриэтническойдраме. Степень его пригодности для освоения зачастую мало зависит отобъективных природных и даже политических условий.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Кауфман А.А. К вопросу о происхождении крестьянской общины.М.,1907.
2. Кичоровский К.Р. Русская община. М… 1900.
3. Акопян М.А. Сельская община в Восточной Армении во второй половинеXIX — начале XX вв. Ереван, 1988.
4. Маркирян Э.С. Об исходных методологических предпосылкахисследования этнических культур// Методологические проблемы этнических культур.Ереван, 197S.
5. Миркирян Э.С. Проблема целостного исследования культуры в антропологииСША // Этнология в США и Канаде. М., 1989.
6. Кауфммн А. Переселение и колонизация. СПб., 1905.
7. Сокольский Л'. Рост среднего сословия в России. Одесса, 1907.
8. Дуров А.В. Краткий очерк колонизации Сибири. Томск, 1891.