Реферат: Пятая колонна империи: XIX век

Предварение

Вобъяснениях российской катастрофы ХХ века господствуют две противоположныепозиции. С одной стороны, бедственные итоги революционного экспериментапытаются объяснить русским “азиатским” характером, не поддающимсяобщечеловеческому, то есть европейскому, просвещению. На российской“бескультурной” почве были, якобы, искажены высокие идеалы марксизма ивоздвигнута очередная ступень традиционной российской деспотии: Грозный — Петр- Сталин. Эту русофобскую концепцию пытаются опровергнуть другой крайностьюрусские националисты: русская революция осуществлена международными“ландскнехтами” коммунизма, а все беды России объясняются действием тайного“мирового заговора”, “жидомасонства”.

Доляистины, содержащаяся в каждой из этих позиций, крайне гипертрофирована.Действительно, Россию нельзя целиком вписать в сферу европейской культуры. Ноеще вопрос: так ли это плохо для России и мира, является ли европейскаякультура единственно возможным и общечеловеческим вариантом культуры?! С другойстороны, существует альянс антироссийских международных сил, но вряд ли толькоего действиями можно объяснить падение великого народа и разрушение великойцивилизации.

Основнымдля русских людей должен быть вопрос: почему российская почва оказаласьбеззащитной перед инородными идеями разлада, разорения, истреблениятрадиционной культуры и органичных форм жизни? Как в российском обществеформировались сословия, оказавшиеся носителями враждебных для русскойправославной цивилизации идейных течений и проводниками гибельных для Россииреволюционных потрясений?

Носитель духовной заразы

Насамосознание русской интеллигенции не мог не оказать влияния и национальныйхарактер. Но экзистенциальная беспочвенность обрекала интеллигенцию наущербность, многие достоинства русского народа не воспринимались образованнымисословиями, а усвоенное – искажалось. Некоторые черты национального характеракривозеркально отразились в характере интеллигенции. В свою очередь трактовкахарактера русского народа представителями интеллигентского сообществаоказывалась предвзятой.

Генетическоетяготение русского человека к религиозному осмыслению жизни, с одной стороны,но отрыв от Православия – с другой расшатывали нравственно-волевой стерженьнациональной души, ослабляя ее перед идеологическими соблазнами Запада.Европеизированные сословия в течение двух предреволюционных столетий утрачивалиостатки связей с почвенной культурой. Разлагалась органичная культурнаяатмосфера, где всякая нарождающаяся идея в контексте духовной традиции получаетестественное раскрытие и соотносится с высшими ценностями. Иллюзия “русскогоЗапада” манила, увлекала умы, вынуждала заимствовать отжившее и худшее вевропейской цивилизации: “Все эти русские нигилисты, материалисты, марксисты,идеалисты, реалисты — только волны мертвой зыби, идущей с Немецкого моря вБалтийское. — Что ему книга последняя скажет, — То ему на душу сверху и ляжет”(Д.С.Мережковский). Интеллигенция, теряя национальную самобытность, оказываетсяв удушающей атмосфере идейных тупиков Европы. Русское образованное общество XIXвека стремительно и остро переболело всеми формами европейских идеологическихувлечений – от идеализма до марксизма: “Шеллинг и Кант, Ницше и Маркс, эротикаи народовольчество, порнография и богоискательство. Все это выло, прыгало,кривлялось на всех перекрестках русской интеллигентской действительности”(И.Л.Солоневич).

Русскихлюдей всегда волновали идеалы сами по себе. Мировоззрение интеллигенции былоизбыточно идеалистично, оторвано от исторической реальности, непониманиекоторой компенсировалось ее нигилистическим отрицанием. “Нигилизм… есть одноиз проявлений напряженной идеальности русского ума и сердца” (Н.Н.Страхов).

Многоев русском мировоззрении определялось евразийским синдромом – связанным ссерединным положением России осознанием проблемы “Россия и Запад”. Россия естьи Запад, и Восток одновременно. Христианская Россия открыта к Востоку больше,чем кто-либо на Западе, одновременно обращена к Западу больше, чем кто-либо наВостоке. В этом синтезе – своеобразие русской цивилизации. Стремясь обрестисвой путь, Россия обращается к Западу и Востоку, но в то же время иотталкивается от них. Это своего рода восточное восприятие Запада и западнаяориентация на Восток. Россия боялась пороков Запада, но, защищаясь от них,отгораживалась и от его достижений; открываясь же Западу, она воспринимала иего ложь.

Крайневосточную форму приобретали в России заимствованные ею заблуждения Европы. То,что в Европе носило характер детских инфекций, в России превращалось вопустошительные эпидемии. Отсюда двойственное отношение русских к Европе, ярковыраженное у Достоевского. Вслед за Хомяковым он повторяет, что Европа – этострана святых чудес, но, с другой стороны, католицизм, считает он, – этохристианство без Христа, а европейская культура является приготовлениемпришествия антихриста. В этом и чувство всеевропейской родственности, иощущение исходящей из Европы опасности. Сложность взаимоотношений России сЗападом задана объективно – в силу геополитического положения, историческойсудьбы. Вместе с тем, эти отношения болезненно усугубляются определеннымичертами русского национального характера, а также нездоровой западническойориентацией образованных слоев – иллюзией “русского Запада”.

Вотличие от русского ума и сердца западное сознание проникнуто здоровымскепсисом, тамошние крайности уравновешивают друг друга, на всякого увлеченногодостаточно скептиков и циников. Поскольку западному человеку не свойственнострастное стремление к абсолютному, его интеллектуальные поиски носят частный игипотетический характер. По мере нарастания заблуждений в обществевырабатываются “противоядия”. Это позволяло западноевропейской цивилизациисохранять равновесие. Совершенно иначе у нас — духовное заражение привелоРоссию к катастрофе.

“Русскаяцельность стала причиной того, что западные идеи не привили русской душезападные нормы, а вскрыли разрушительные силы. Запад победилэгалитарно-социалистические идеи равнодушием; русский же максимализм,своеобразно проявившийся и в среде безбожной интеллигенции, превратил эти идеив псевдорелигию. Западный плюралистический корабль со множеством внутреннихпереборок, получая пробоину в одном отсеке, держался на плаву благодаря другим.Русский же цельный корабль потонул от одной пробоины” (М.В.Назаров).

“Когдарусский интеллигент делался дарвинистом, то дарвинизм был для него небиологической теорией, подлежащей спору, а догматом, и ко всякому, непринимавшему этого догмата… возникало морально подозрительное отношение…Тоталитарно и догматически были восприняты и пережиты русской интеллигенциейсен-симонизм, фурьеризм, гегельянство, материализм, марксизм, марксизм вособенности. Русские вообще плохо понимают значение относительного, ступенностьисторического процесса, дифференциацию разных сфер культуры. С этим связанрусский максимализм. Русская душа стремится к целостности, она не мирится сразделением всего по категориям, она стремится к Абсолютному и все хочетподчинить Абсолютному, и это религиозная в ней черта. Но она легко совершаетсмешение, принимает относительное за абсолютное, частное за универсальное, итогда она впадает в идолопоклонство. Именно русской душе свойственнопереключение религиозной энергии на нерелигиозные предметы, на относительную ичастную сферу науки или социальной жизни” (Н.А.Бердяев).

Длярусского человека идея имеет непосредственное отношение к действию, идеи – ужепоступки. В силу русского максимализма западные гипотезы становились аксиомамидействия, императивами политической воли. Маниакальные идеи европейскиходиночек в России обращались в нравственный катехизис общества.

Помимосказанного, это свидетельствует и о некоем надрыве в национальной душе. ПослеПетра I в русской культуре шли два параллельных процесса, которые особеннообострились в XIX веке. С одной стороны — явление святости Серафима Саровского,Оптинских старцев, великая русская литература, государственное могущество,стремительный рост экономики, – все это говорило о духовном подъеме в России.Одновременно нарастала некая духовная болезнь, которая сказывалась в усилениивлияния чужеродных и разрушительных для русской цивилизации радикальныхзападнических идей. Идеологический шквал обрушился на Россию в критическиймомент ее судьбы, когда душа нации оказалась перенапряженной, незащищенной иособенно ранимой. Оттого все идейные увлечения переживались крайне болезненно,приобретали все более острые формы. В течение XIX века накапливались идейныеяды, каждое поколение наследовало все большую идеологическую интоксикацию.

Какой-тострашный рок преследовал в России всех вовлеченных в идеологический поток.Каждый мог чувствовать, подобно герою романа Достоевского: “Как будто егокто-то вел за руку, потянул за собой неотразимо, слепо, неестественной силой,без возражений. Точно он попал клочком одежды в колесо машины и его началовтягивать”. Как и Раскольников, участники разворачивающейся трагедии “вдругпочувствовали, что нет у них более ни свободы рассудка, ни воли”. И вступившиена этот путь прошли его до гибельного конца, новые поколения передавалиследующим эстафету помрачения и агрессии во все более острой форме.

Первымиидеоманами на русской почве были декабристы, которые превратили модныеевропейские идеи в повелевающие догмы. Одни из них хотели, чтобы общество (тоесть, прежде всего, они сами) было освобождено от гнета власти немедленно, чтонесоизмеримо с органичным ходом истории. Революционные “реформаторы”подтачивали жизненные основы, будучи убежденными, что их совершенствуют. Другиевсе зло современности (а в какой современности нет зла?!) списывали насуществующую власть и потому всячески стремились ее низвергнуть.Радикалы-революционеры рушили все устои во имя утопий. К ним присоединялисьхарактеры авантюрные, существующие во все времена, которые стремилисьсамоутвердиться на господствующих идеях, эгоистически воспользоватьсяреволюционной экзальтацией для своих неприглядных дел.

Последекабристов атмосфера в обществе коренным образом меняется: органичноеразномыслие начала XIX века болезненно заостряется и приводит к идейномурасколу образованного слоя на непримиримые группы. Западники и славянофилы,христианин Аксаков и социалист Герцен, мистик Гоголь и атеист Белинский говорятна разных языках. “Прекраснодушный” идеалист Белинский перерождается в агрессивногоатеиста (чуткая и неустойчивая душа Белинского была своего рода индикаторомобщественной атмосферы): “Он предшественник Чернышевского и, в конце концов,даже русского марксизма… У Белинского, когда он обратился к социальности, мыуже видим то сужение сознания и вытеснение многих ценностей, которое мучительнопоражает в революционной интеллигенции 60-х и 70-х годов” (Н.А.Бердяев).Идеалист Герцен становится социалистом. Славянофильство вырождается внепримиримый национализм. Идеалисты-западники эволюционируют в жесткихреалистов, эмпиристы скатываются в нигилизм. Нигилисты начали с препарированиялягушек, а пришли к красному петуху и перебору людишек. Народовольцы пошли внарод с возвышенными идеалами, а кончили тем, что призвали Русь к топору. Идеалысвободы и братства как-то незаметно перетекали в призывы к насилию и крови.Мечтатели-фантазеры превращались в одержимых маньяков, образ мысли становилсявсе более безапелляционным, а действия агрессивными. Каждое новое поколение“сбрасывало с корабля” сентиментальный идеализм отцов, чтобы заменить егодейственным реализмом современности. Плеханов оказался “идеалистом” поотношению к Ленину, а ленинская гвардия слишком “идеалистична” на фонесталинской. Каждый последующий этап все более ограничен в себе и враждебен поотношению к предыдущему и к “ренегатам”: марксисты агрессивнее народников,большевики агрессивнее меньшевиков, сталинцы агрессивнее ленинцев.Ограничивается сознание и ожесточается нравственный облик марксистов поотношению к народникам, большевиков по отношению к меньшевикам, сталинской“гвардии” по отношению к ленинской. Каждая воидеологизированная когортаотрицает предшествующую. Радикализация сознания интеллигенции окончательноподчиняет его агрессивным инстинктам – на сталинских соколов слова ужевоздействуют бессознательно, как сигналы включения агрессивных аффектов.

Отпоколения к поколению сознание интеллигенции становилось все более ограниченными примитивным – не улавливало сути проблем и “скользило” по поверхности.Мировоззренческий горизонт резко сужался. Но, вместе с тем, возрастали апломб исамонадеянность. Любомудры в начале XIX века искренне хотели знать все.Славянофилы и западники еще стремились понять многое. Но шестидесятники ужебыли убеждены, что знают все. Народники по сравнению с марксистами выглядятмудрецами. Либеральные марксисты в сравнении с ортодоксальными – простоэнциклопедисты. Подобно — и меньшевики по отношению к большевикам, и ленинцы поотношению к сталинцам.

Прогрессирующаядегенерация сознания сопровождалась моральной деградацией. Из десятилетия вдесятилетие общественное мнение раскрепощалось – освобождалось от“предрассудков” и становилось все более нетерпимым ко всему уравновешенному,тяготело к крайнему и агрессивному. В глазах общественности 70-х годовтеррорист выглядит героем, убийца – правдоискателем. Агрессивное большинствообщества клеймит позором власть, которая робко пытается защититься отбомбометателей, воюющих за “справедливость”. Общественное мнение благосклонно к“героям”, создает для них щадящие условия. В атмосфере всеобщей терпимоститеррористам удается заминировать одну из комнат Зимнего дворца.

Всередине XIX века в среде интеллигенции кристаллизуется некий “орден”единомышленников, или “Малый народ”, мировоззрение которого сводится креволюционным догмам. Идеологизация сознания окончательно отторгает его отрусской традиционной культуры и формирует установку на ее разрушение. В“ордене” русской интеллигенции – эпицентре идеологического сообщества –формируются “новые” идеалы: перевод интернациональных революционных догм наязык российской действительности. В интеллектуальных лабораториях – в спорахрусских мальчиков в трактирах – разрабатываются идеология глобальногопереустройства России, что участники вполне сознавали с самого начала: “Всущности, дело тут шло об определении догматов для нравственности и дляверований общества и о создании политической программы для будущего развитиягосударства” (П.В.Анненков). Идеологическая когорта через публицистикураспространяет поле заражения, разлагая традиционный жизненный уклад, ввергаяобщество в революционные потрясения. Постепенно в образованном обществеорганичные жизненные идеалы девальвируются и вытесняются новыми идеями. Приэтом особую злобу вызывает Православие. Культурные, социально-политические,экономические, государственные скрепы общества, при видимой нерушимости,расшатываются, их ценностная очевидность угасает.

Предельнаяидеологическая одержимость выражена в “Катехизисе революционера” Нечаева –протоуставе будущих партийных уставов. У чутких людей это вызвало чувствоужаса, и появляются “Бесы” Достоевского. Но общество было уже глухо к этимпредостережениям, события шли своим ходом, как по писанному. Догмы, выношенныеманиакальными одиночками в лабораториях пораженного сознания, возбуждаликритический накал общества и лихорадили умы.

Кконцу XIX века революционная интеллигенция разочаровывается в идеалахнародничества, как недостаточно радикальных и слишком “почвенных”. Европейскиймарксизм — наиболее радикальная идеологическая доктрина — воспринимается как“свежий ветер с Запада” (С.Л.Франк), как неозападничество. Толькорасслабленному интеллигентскому сознанию марксистская утопия предстает новой“наукой”. Марксизм как концепция тотального исторического произвола несласистему жестких мер, которые требовались отсталой и усталой от своейнепросвещенности России для “прогресса” и приобщения к достижениям мировойцивилизации. Пароксизм марксизма пережили лучшие представители интеллигенции — русские мыслители, которым затем предстояло проделать искупительный путьвозврата в отчий дом: от марксизма к идеализму — и к Православию.

Кначалу XX века развитие идеомании приводит к новому типу человеческогосообщества – партии — “немногочисленной, но, безусловно, преданной группесообщников” (Ленин). Партия и оказалась тем рычагом, которым перевернулиРоссию. Если люди не поддаются идеологии духовно, то их нужно подчинитьнасильственно. Власть захватывается для того, чтобы организовать обществовсеобщей идеологической перековки.

Вековечныепредставления о том, чего делать нельзя и что делать должно, размывалисьпостепенно. К сталинскому: для блага режима делать можно все – русское обществошло десятилетиями. На вопросы декабристов: можно ли для блага России уничтожитьцарствующую династию и вопрошания русских мальчиков: можно ли для счастьямиллионов убить одну зловредную вошь – был дан окончательный ответ самойпередовой в мире теорией в самой свободной в мире стране: уничтожатьобщественно необходимо миллионы и десятки миллионов людей. Идейная манияБелинского выражала атмосферу эпохи: “Во мне развивалась какая-то дикая,бешеная, фанатическая любовь к свободе и независимости человеческой личности,которая возможна только при обществе, основанном на правде и доблести… Ятеперь в новой крайности — это идея социализма, которая стала для меня идеейновой, бытием бытия, вопросом вопросов, альфою и омегою веры и знания. Все изнее, для нее и к ней… Безумная жажда любви все более и более пожирает моювнутренность, тоска тяжелее и упорнее… Личность человеческая сделаласьпунктом, на котором я боюсь сойти с ума… Я начинаю любить человечествопо-маратовски, чтобы сделать счастливою малейшую часть его, я, кажется, огнем имечом истребил бы остальную… Социальность, социальность или смерть!”. Абстрактные“сто тысяч голов для спасения человечества” у Белинского превращаются во вполнереальную цифру — сто миллионов уничтоженных коммунистическим режимом.

Идеологическиеувлечения – не безобидная игра ума. Трудно установить историческуюпреемственность между идеалистическим прекраснодушием любомудров иканнибализмом советского коммунизма. Но Россия исторической практикой доказаланаличие причинно-следственной связи всех идеологических форм. Безобидныминекоторые виды идеологии кажутся при романтизированном к ним отношении. Дажеувлечение мягкой формой этого умственного недуга перерождает сознание инеизбежно влечет к радикализму. Идеология есть род болезни духа, котораяначинается с безобидных сомнений в Богочеловеческих основаниях бытия и приводитк прогрессирующему расчеловечиванию.

Идеализмпривлекает возвышенной красотой, рационализм – последовательностью илогичностью, эмпиризм – очевидностью, атеизм – принципиальностью, материализм –основательностью, позитивизм – здравомыслием. На всех стадиях пугаться вроде бынечего, ибо не провозглашается ничего страшного. Окончательно успокаиваетреспектабельный позитивизм. Но когда происходят действительно страшные вещи,совесть уже настолько притуплена, а сознание ограниченно, что человек неулавливает смысла крайних лозунгов.

Ужев 1862 году Достоевский нашел в своей двери революционную листовку, котораяраспространяла умственные яды, погубившие Россию через несколько десятилетий:“Скоро, скоро наступит день, когда мы распустим великое знамя, знамя будущего,знамя красное и с громким криком: “Да здравствует социальная и демократическаяреспублика русская!” – двинемся на Зимний дворец истребить живущих там… Сполною верою в себя, в свои силы, сочувствие к нам народа, в славное будущееРоссии, которой выпало на долю первой осуществить великое дело социализма, мыиздадим один крик: “В топоры”, – и тогда… бей императорскую партию, не жалея,как не жалеет она нас теперь, бей на площадях, если эта подлая сволочьосмелится выйти на них, бей в домах, бей в тесных переулках городов, бей нашироких улицах столиц, бей по деревням и селам!” Подобные призывы вызывали улиберального общества не содрогание, а симпатии за “смелость” и“принципиальность” в борьбе с “реакционным самодержавием”, в лучшем случае –равнодушие. Что и способствовало распространению и реализации этойпатологической ненависти.

Идеологическиймаховик затягивает попавших в него хотя бы клочком одежды. Сначала: всемирнаясоциалистическая революция для счастья всего человечества, отсюда – нравственното, что служит революции, кто не служит – классовый враг, если враг не сдается– его уничтожают. Для тех же, кто призван уничтожать, – успокаивающее:революцию в перчатках не делают. Оправдание того факта, что в “колесо”революции попадают и не враги: лес рубят – щепки летят. Люди, так думающие,продолжают рожать детей и даже любить их, способны интенсивно работать, вродебы по-человечески общаются, дружат, любят, но в чем-то они уже нелюди, ибосамоценность личности и ощущение неприкосновенности человеческой жизни имиутрачены. Всякий человек для них остается таковым только в той степени, в какойсоответствует идеологической норме. Если не существуют незыблемые духовныеосновы бытия, то и нет абсолютно не дозволенного. Дегуманизация не знаетпределов: идеологические критерии санитарного диагноза – свой или чужой –перманентно меняются вслед за изменением направления генеральной линииидеологической власти. Генеральная линия партии определяет сферы жизни и слоиобщества, назначенные к идеологической перековке либо к уничтожению. Вмясорубку отправляются бесконечные ряды все новых врагов – вплоть до вчерашнихсоратников. Идейная одержимость не имеет ограничения, идеологическоеистребление само остановиться не может. Конечный итог идеологической экспансии– самоистребление после истребления всего вокруг.

Роковуюнеотвратимость последствий духовного ослепления описывает современный ученый:“Десятилетия общепризнанного нигилизма и атеизма не прошли даром для массы,моральный уровень ее постепенно, но неуклонно понижался. В 1848 г. в кружкеПетрашевского студенты кушают кулич на Страстной, а в 60-х уже Нечаев создаетсвой “Катехизис революционера”; в конце 70-х народовольцы охотятся на царя, а вначале ХХ в. убийства государственных чиновников становятся уже рядовым явлением;в конце XIX в. существование нелегальных партий и кружков порождает идеологиюобособления и странную смесь из страстной привязанности и альтруизма,направленных на определенный круг лиц (и часто еще на абстрактно понимаемый“народ”), и презрения, подозрительности и прямой ненависти, направленных навсех остальных конкретных людей. Лицемерие, предательство, подозрительностьстановятся частью повседневной жизни; методы же межпартийной и политическойборьбы, практикуемые в ХХ в., могут вызвать дрожь у всякого неподготовленногопорядочного человека. И эта все более деморализующаяся масса разночинцевстрастно желает руководить также постепенно деморализующимся народом, который вначале века переживает период бурного распадения общинных отношений ипереполняет города, теснясь на фабриках, заводах и в мастерских. Вот этот-тонеуклонно совершающийся процесс и определил в конечном счете основноенаправление развития нашей русской истории в первой половине ХХ в.”(К.Касьянова).

Российскийгосударственный дом строился веками, трудно и медленно. К XX веку было многоедостигнуто, с начала века Россия превращается в ведущую мировую державу. Ноотрывающаяся все более от национальной почвы русская интеллигенция оболгаларусскую историю и русскую жизнь, ибо не хотела видеть достижения России.Действия по искаженным представлениям подрывали созидание и разрушали духовныйфундамент страны. В 1917 году и победили самые радикальные силы, взращенныеобразованным обществом в предшествующее столетие.

Болезни либерального общества

Русскаяинтеллигенция к середине XIX века раскалывается на радикальную и либеральную.Радикалы маниакально сосредоточиваются на болезненно воспаленном “социальном”вопросе. Формируется своего рода “орден” русской интеллигенции с характернымиего признаками. Посвященность в общее революционное дело, утопическиепредставления о главных нуждах общества отрывают от реальной действительности.(“Узок круг этих революционеров, страшно далеки они от народа” — Ленин).Либеральная же интеллигенция склоняется к скептическому позитивистскомусозерцанию, с “джентельментским” набором “измов”. Растет пропасть междуинтеллигенцией и всем, что составляет сущность российской жизни: Православием,государственностью, властью, народом – Верой, Царем и Отечеством. К пророческомугласу русских гениев интеллигенция была глуха.

Какимобразом сформировался в России тип человека, который оказался носителемразрушения и самоуничтожения? Почему ему не противостояли здоровые силы? Как ивсякая антисоциальная революция, русская революция мобилизовала асоциальныеэлементы страны. Помимо этого, она привлекла интернациональный маргиналитет:инородцы сыграли выдающуюся роль в российской трагедии. Но для нас жизненноважно определить вину русского общества в трагедии отечества. Как исторически сложилсяоблик того русского человека, чьи безответственные речи в Государственной Думерасшатывали устои, на которых держалась Россия испокон веков, чьелегкомысленное обращение с властью в семнадцатом году ввергло страну в хаос?Как под воздействием образованных слоев разложился характер русскогопростолюдина, который во времена тяжких для отечества испытаний проявлял чудесаверности и храбрости, но в роковой момент изменил своему долгу на фронте, ввоенное время, которое исконно было для русских людей временем защиты святынь?Почему издавна трудолюбивый и православный крестьянский народ отказывалсяработать, сжигал усадьбы, осквернял храмы?

Трагическийопыт России свидетельствует о последствиях различных духовных соблазнов.Утопическая мечтательность без нравственной взыскательности и без чувствагражданского долга – не безобидная игра ума. Стихия пустого фантазированияразмывает душевные скрепы человека, подталкивает его преступить моральные идуховные установления. Некритическая восприимчивость к чужеродным идеямразлагает сознание. Всякое творчество без ответственности перед Творцом можетпробудить гибельные стихии. Практическая активность, гражданская деятельностьбез чувства ожидания грядущего небесного предстояния – разрушительны и приводятк тяжелейшим последствиям для дома земного – отечества. Тотальное увлечениечастными идеями самого прекрасного толка – болезнь духа. Заигрывания сидеологическими “измами” ведут к последовательной деградации человека.

Атеизмпритупляет совесть и духовную ориентацию. Это видно на примере атеизмаБелинского, не ощутившего людоедского смысла своего призыва к уничтожению статысяч голов во имя торжества социализма в мире. Материализм приземляетжизненные интересы и идеалы. Рационализм выхолащивает душу, формализирует и сужаетсознание, внедряет уверенность в возможности арифметического решения всехпроблем. Дорого обошлась России эта самоуверенность рассудка! Формулы длябудущих глобальных социальных экспериментов заготавливались на “письменномстоле” русской публицистики и журналистики, где все более господствовалманиакальный тон, который Лесков назвал “клеветническим террором в либеральномвкусе”. Яды, отравившие Россию, накапливались в прокуренных говорильнях русскихмальчиков. Эмпиризм в свою очередь развязывал руки для бездумных экспериментовнад живым и жизнью. Позитивизм же воспитывал “мудрое” равнодушие ко всемупроисходящему у той части общества, которая была способна что-то понять.

Бездумнаявсеядность и равнодушие либералов послужили разрушению России. Показательны вэтом отношении воспоминания книгоиздателя М.В.Сабашникова. Поколениямикупечество Сибири развивало хозяйство России. К концу XIX столетия многиероссийские деловые люди осознали, что накопленные богатства должны послужить нетолько материальному, но и культурному процветанию Родины. Отец братьевСабашниковых строит в Москве дом, который становится центром не толькотворческого общения, но и материальной поддержки художественной элиты. Братьяполучают прекрасное европейское образование и приобщаются к современнойкультуре. Их душевный облик формировался в атмосфере русской семьи, гдегосподствовали взаимная любовь и доверие. Этот прекрасный человеческий тип былраспространен в России конца XIX – начала XX века. Братья Сабашниковыпродолжают благотворительную деятельность отца: устраивают больницы, строятхрамы, помогают голодающим, организуют на свои средства знаменитоекнигоиздательство. Патриотическое служение не было исключением в рядах русскихпромышленников, купечества, и особенно земства. Однако люди, испытывающиеестественное чувство гражданского долга, но обладающие секуляризованнымсознанием, не были способны вполне осознать, а значит исполнить свое служениеперед отечеством.

Отчегоэти люди, выросшие в мире московской старины или в среде помещичьего уклада, спреданиями, с патриархальными верованиями своих семейств, – на национальнойпочве в большинстве своем становились позитивистами, атеистами, материалистами?Достоевский пытливо задавал себе этот вопрос: как и почему произошел этот вывиху традиционно воспитанных русских мальчиков? Как он сам, “происходивший изсемейства русского и благочестивого”, с детства верующий и богобоязненный,дошел до отрицания Бога? “Мы в семействе нашем узнали Евангелие чуть ни спервого детства… Каждый раз посещение Кремля и соборов московских было дляменя чем-то торжественным”, – вспоминал писатель. Но он же вынужден был сгоречью признать: “Я скажу Вам про себя, что я дитя века, дитя неверия исомнения до сих пор и даже (я знаю это) до гробовой покрышки”. Вихри идейнойодержимости проникали сквозь стены русских домов в семьи, разрушая сию малуюЦерковь, которая была последним оплотом национальной самобытности и цельности.

Чторусские патриоты Сабашниковы считали необходимым издать для просвещения народав первую очередь? Какие идеалы считались в интеллектуальной элите высшими икакие ценности — жизненно важными, отразилось в издательской программеСабашниковых: книги по идеализму, рационализму, эмпиризму и позитивизму, посовременной науке. На втором плане шла художественная зарубежная классика. Этоне умаляет просветительских заслуг Сабашниковых и не говорит о том, что такиеиздания не нужны для просвещения общества. Но Россия испытывала духовнуюпотребность в более насущном. Немалая часть христианской культуры – патристика,сочинения средневековых зарубежных и русских авторов, современных христианскихмыслителей России и Запада – была мало доступна читающей публике в России, но,тем не менее, оставалась вне внимания мощнейшего русского книгоиздательства.Безрелигиозность вполне добропорядочных людей оборачивалась духовнымравнодушием, историческим нечувствием и безответственностью. Новообращенныеатеисты не были способны осмыслить русскую православную цивилизацию, а значитне понимали самого главного в судьбе России.

Вневнимания Сабашниковых оставались именно те сферы культуры, которые отвечалидуховным потребностям народа и могли бы послужить его обновлению. Их менеевсего интересовала тематика, которая помогла бы преодолеть отчужденность отнарода, еще живущего православной верой. Их издательская деятельность во многомспособствовала прогрессирующей идеологизации образованного общества, котороестановилось все более материалистическим в понимании истории иабстрактно-идеалистическим в нравственности. Поток гуманистической литературы,не уравновешиваемый изданиями православными, нес немалую опасность. Критическиеобзоры выпускаемой литературы, за редким исключением, писались позитивистами,материалистами и сциентистами, которые внедряли в умы читателей свои предрассудкив качестве непреложных аксиом. Позиции антихристиански настроенных авторов врусской публицистике усиливались.

Так,энциклопедия Брокгауза и Эфрона, которая была издана в идеалистическом и дажехристианском духе, при переиздании превратилась в “Новый энциклопедическийсловарь” с позитивистским уклоном. И все это делалось с миной “объективнойнаучности”. Духовная всеядность (неразличение духов) и анемичность сознанияприводили к тому, что плоды деятельности многих авторов русской культуры постепени дехристианизации на порядок “опережали” уровень их собственнойусыхающей религиозности. Яркий пример такого рода безумствования – деятельностьпромышленника Морозова, который был не только меценатом творческих дарований,но и кредитором террористов. Руками людей, еще полагающих себя христианами,творилось по существу антихристианское дело. Этот раскол и отрыв отхристианских основ был главной причиной духовной болезни общества.

Динамичнаяроссийская действительность предлагала разнообразные возможности изживанияболезни сознания, но представители либеральной интеллигенции оставались вернысвоим догмам: “Вытесненные из политической борьбы, они уходят в будничнуюкультурную работу. Это прекрасные статистики, строители шоссейных дорог, школ ибольниц. Вся земская Россия создана ими. Ими, главным образом, держитсяобщественная организация, запускаемая обленившейся, упадочной бюрократией. Вгуще жизненной работы они понемногу выигрывают в почвенности, теряя в“идейности”. Однако остаются до конца, до войны 1914 г., в лице самыхпатриархальных и почтенных своих старцев, безбожниками и анархистами. Они неподчеркивают этого догмата, но он является главным членом их “Верую””(Г.П.Федотов).

Такимобразом, с середины XIX века творческая энергия большей части русского образованногои делового общества становилась все более идеологизированной. Либералыразрабатывали новое мировоззрение, нигилисты доводили его до логическогопредела, а терроисты реализовывали радикальные установки в жизни. Либералыуничижали традиции, радикалы отрицали их, а революционеры ниспровергали устои.Подобная установка образованного общества подтачивала традиционные духовныеосновы и подготавливала фаланги разрушителей. В результате всеобщего идейногоослепления часть образованного общества и делового класса, которая могла быстать костяком преобразований, оказалась вне исконно русской православнойкультуры. Не миновало это поветрие и традиционно консервативного сословиякупечества.

Вкультуре усиливались процессы распада. Большая часть интеллигенции не воспринималапророчеств отечественных писателей, а либеральная пресса подвергала ихбесконечным нападкам, русские гении нередко оказывались изгоями в образованномобществе.

Кначалу ХХ века вырождается и гуманитарное творчество – писатели из обличителейпороков все более превращаются в растлителей. И.А.Бунин так описывал процессдуховной деградации: “В конце девяностых годов еще не пришел, но ужечувствовался “большой ветер из пустыни”. И был он уже тлетворен в России длятой “новой” литературы, что как-то вдруг пришла на смену прежней… Но вот чточрезвычайно знаменательно для тех дней, когда уже близится “ветер из пустыни”:силы и способности почти всех новаторов были довольно низкого качества, порочныот природы, смешаны с пошлым, лживым, спекулятивным, с угодничеством улице, сбесстыдной жаждой успехов, скандалов… Это время было временем уже резкогоупадка в литературе нравов, чести, совести, вкуса, ума, такта, меры… Розановв то время очень кстати (с гордостью) заявил однажды: “Литература – мои штаны,что хочу, то в них и делаю...” Впоследствии Блок писал в своем дневнике:“Литературная среда смердит”… Богохульство, кощунство – одно из главныхсвойств революционных времен, началось еще с самыми первыми дуновениями “ветраиз пустыни”. Об экзальтированной атмосфере разложения устоев свидетельствуетпопулярная характеристика, которую дал своей родине один из публицистов:“Всероссийское трупное болото”.

Либералы и власть

Россияне укладывалась в прокрустово ложе западной логики, что провоцировало либеральныхапологетов арифметического ума “пообрезать” да “пообтесать” грандиозноеисторическое тело, привести неразумную массу в соответствие с современнымитребованиями. Европеизированное общество отрывалось от российской реальности иотносилось к исконному все более агрессивно. Либеральная интеллигенция сняла ссебя кровную ответственность за судьбу Отечества и превратилась вжестокосердного судию российской действительности. Естественно, что при этомответственность возлагалась на власть, бойкот которой и обвинение во всехгрехах стало общественным кредо интеллигенции. В атмосфере всеобщейнепримиримости происходит отток от власти наиболее талантливых и умных людей.Ожесточенное противостояние общественности и власти медленно, но неуклонноподводит Россию к катастрофе.

Государственнаявласть, пытаясь оградить общество от разлагающих идей, отказывалась от насущныхпреобразований. В слепом ретроградстве власть не понимала и тех, кто был готовтворчески поддержать ее законные усилия. Не были услышаны голоса А.С.Пушкина,Н.В.Гоголя, славянофилов, Ф.М.Достоевского, В.С.Соловьева. Провал междуинтеллигенцией и народом, с одной стороны, интеллигенцией и властью – с другойусугублялся до пропасти. Идеологическая зашоренность лишала государственныхмужей чувства реальности, не позволяла совершить исторически необходимыедействия, но принуждала поддерживать отжившее и искусственное. Интеллигенция жес подозрительностью относилась ко всяким инициативам власти, но оправдывалалюбые действия разных оппозиций. В результате было упущено несколькоисторических возможностей предотвратить всеобщее помутнение и уберечь Россию отгибельного пути.

Так,либеральная интеллигенция своей “передовой” частью ушла в оппозицию великимреформам Александра II. Но и власть слабо использовала творческую помощьобщества, в частности, во многом ограничив в свое время земство.Общеинтеллигентское сознание все более воспалялось, что способствовалообразованию питательной среды для зарождения самых экстремистских,насильственных прожектов. Позитивистское же равнодушие большей частиобразованного слоя усугубляло атмосферу всеобщей безответственности. Все этосоздавало общественный климат, в котором вызрели идеи пресечения реформ путемцареубийства. “Чтобы остановить реформы, лишавшие ее перспектив “крутой ломки”всей русской государственности, революционная демократия решилась на убийствоАлександра II. Император погиб в день, когда подписал проект закона опривлечении земских деятелей к руководству общегосударственными делами. Прямымпоследствием убийства Александра II было поражение славянофилов, какобщественно-политического течения. Была сломлена “пружина” реформаторскойдинамики” (Ю.Жедилягин).

Потерячувства реальности и нарастающая безответственность интеллигенции сказались и вдругом решающем моменте российской истории. В 1906 году Император и егоправительство предприняли несколько попыток найти общий язык с либеральнымипартиями и привлечь интеллигенцию к служению России. Через дворцовогокоменданта генерала Трепова Николай II обратился к руководству кадетской партиис предложением создать коалиционное правительство. Профессор римского праваС.А.Муромцев посчитал ниже своего партийного достоинства даже встречаться сприслужником самодержавия. Лидер кадетов П.Н.Милюков по партийным соображениям отвергвсе реальные возможности для сотрудничества. (Самоотверженно исполняяпорученную миссию, Трепов после провала переговоров умер от сердечногоприступа.)

Всепоследующие попытки П.А.Столыпина, сначала в качестве министра внутренних дел,затем премьер-министра, натолкнулись на ту же идейную непримиримость каккадетов, так и октябристов. Столыпин звал лидеров русской интеллигенции длясовместной работы над реформами, дающими исторические перспективы России. Радисоздания коалиционного думского правительства он был готов даже уйти со своихпостов.

Начем основывался и куда стремился повести Россию царский премьер-министр?“Русское государство росло и развивалось из своих собственных русских корней, ивместе с ним видоизменялась и верховная царская власть… Манифестом 17 октября1905 года с высоты престола было предуказано развитие чисто русского,отвечающего и народному духу и историческим преданиям государственногоустройства… Дайте государству двадцать лет покоя, внутреннего и внешнего, ивы не узнаете нынешней России… До моего губернаторства в Саратове я долго жилв Западном крае. Там я имел возможность лично убедиться во всех преимуществахкрестьянского хуторского хозяйства. Меня поражал самый вид этих свободныххлебопашцев, бодрых и уверенных в себе… Прежде всего, надлежит создатьгражданина, крестьянина-собственника, мелкого землевладельца… спервагражданина, а потом гражданственность, а у нас обыкновенно проповедуютнаоборот… Пока крестьянин беден, пока он не обладает личной земельной собственностью,пока он находится насильно в тисках общины, он остается рабом, и никакойписаный закон не дает ему блага гражданской свободы… Мелкий земельныйсобственник, несомненно, явится ядром будущей земной единицы. Вот тогда толькописаная свобода претворится в свободу настоящую, которая, конечно, слагается изгражданских вольностей и чувства государственности и патриотизма”(П.А.Столыпин).

Какиепартийные “измы” и прожекты установления свобод могут сравниться с этимимудрыми и конкретными суждениями? Сочетание гражданских вольностей и чувствагосударственности, патриотизма являет взыскуемую гармонию свободы иответственности. Столыпин-реформатор был оптимистом и верил в историческиевозможности России, Столыпин же политик трезво оценивал современную ему ситуацию:“После горечи перенесенных испытаний Россия, естественно, не может не бытьнедовольной. Она недовольна не только правительством, но и Государственнойдумой и Государственным советом. Недовольна правыми партиями и левыми партиями.Недовольство это пройдет, когда выйдет из смутных очертаний, когда образуется иукрепится русское государственное самосознание, когда Россия почувствует себяопять Россией”.

Разрушительныеутопии воплотились в жизни не по вине ответственных и здравомыслящих деятелей,подобных Столыпину. В его лице русский гений пытался отмежеваться открайностей. Он знал цену правым радикалам: “… Маньяки безусловной ибезграничной деспотичности, которую они ложно определяют терминомсамодержавие”. И мог полновесно ответить левым экстремистам: “Я не будуотвечать на обвинение, что мы живем в какой-то восточной деспотии. Строй, вкотором мы живем, – это строй представительный, дарованный самодержавным цареми, следовательно, обязательный для всех… Для всех теперь стало очевидным, чторазрушительное движение, созданное крайне левыми партиями, превратилось воткрытое разбойничество и выдвинуло вперед все противообщественные, преступныеэлементы… Дерзости врагов общества возможно положить конец лишьпоследовательным применением всех законных мер защиты”.

Ноего суждения были гласом вопиющего в пустыне и не воспринимались распаленнымсознанием российского общества. Идейная одержимость принуждала интеллигенцию вответ на спасительные инициативы выдвигать заведомо неприемлемые требованиярадикальной смены государственного строя, то есть законной власти предлагалосьотказаться от власти. Столыпин предпринимал разнообразные попытки единенияполитических сил, рассчитывая если не на патриотизм общества, то хотя бы наздравый смысл, который мог бы подсказать путь к самосохранению. Отвечая Шиповуи Львову, Столыпин писал: “Душевно жаль, что вы отказываете мне в вашем ценноми столь желательном, для блага общего, сотрудничестве… Я нахожу, что нужнореальное дело, реальные реформы… В общих чертах, в программе, которая и помне должна быть обнародована, мы мало расходимся… Кабинет весь целиком долженбыть сплочен единством политических взглядов, и дело, мне кажется, не в числепортфелей, а в подходящих лицах, объединенных желанием вывести Россию из кризиса...”.Но общественность была единодушна в том, чтобы усугубить кризис.

Вотчто писал другой царский министр Извольский: “Отказываясь от сотрудничества соСтолыпиным, такие умеренные либералы, как князь Львов, граф Гейден и другие,совершили еще раз грубую ошибку и показали тем самым, насколько политическиепартии России были в это время еще незрелы, находясь во власти политическихстрастей”. Духовно инфантильные отцы русской демократии не желали предвидетьгубительные последствия отказа от созидательного сотрудничества, иборуководствовались партийными пристрастиями. Для них было важно не общественноеблаго, а то, чью сторону держишь и на чью мельницу льешь. Не могли онизаниматься реальным делом, реальными реформами на благо общества и России, ибослужили, на их взгляд, более высоким идеалам. Ради сохранения идеологическогоцеломудрия вожди освободительного движения готовы были пожертвовать судьбамилюдей и будущностью России. В атмосфере всеобщей травли Столыпина для них былоневозможно оказаться на стороне реакционного самодержавия и его продажногоправительства.

Общество,больное идейной маниакальностью, выталкивало всех, кто сохранял независимость ипринципиальность: духовно цельные люди оказывались в изоляции и не могли влиятьна судьбы страны. У тех же, кто оставался в гуще событий, болезньпрогрессировала: нравственное сознание лишалось религиозных основ иразмывалось. Мир в их глазах раскалывался на “своих” и “чужих”. К себе подобнымони сохраняли остатки порядочности, в отношениях же к идейным противникам (квластям, например) отменялись все нравственные критерии. Добропорядочность вкругу семьи и друзей не мешала им проявлять беспринципность и жестокость напоприще общественной деятельности. Задолго до изречения “гения революции” опартийности всякой истины идейный партикуляризм пронизывал общественнуюдеятельность либеральной интеллигенции. Форма этой болезни производилавпечатление цветущего нравственного здоровья и потому не вызывала защитнойтревоги. Что, казалось бы, можно вменить таким патриотам, как Сабашниковы,Морозов, Милюков или Гучков? Но на самом решающем этапе истории глубокозапрятанная атеистическая безответственность и аморфность совести,материалистическая приземленность, рационалистическая узость сознания,эмпирическая конъюнктурность и позитивистское равнодушие подвинули русскуюинтеллигенцию “проагукать Россию в пасть большевикам” (В.В.Шульгин).

Такимобразом, вину за разрушение России несут не только маньяки социальныхпотрясений, но все образованное общество, пораженное разнообразными формамиидеомании. Общество сыграло роль “колбы”, в которой выращивались идейныебациллы, оказалось преступно-легкомысленным “врачевателем”, который сэнтузиазмом заражал народ смертельными ядами. Интеллигенция формировалаобщественное мнение, выражала это мнение, навязывала его обществу и народныммассам, раскрепощая иррациональные стихии. Выплеснувшийся в феврале-марте 1917года и затопивший Россию в ноябре хаос толпы прорвался не вдруг, он готовилсяпутем разнуздывания низменных страстей десятилетиями, ибо интеллигенциядесятилетиями бездумно громила государственные и общественные скрепы,сдерживающие стихию масс.

Глубокуюхарактеристику этому процессу дает С.Л.Франк: “Народ в смысле низших классовили вообще толщи населения никогда не может быть непосредственным виновникомполитических неудач и гибельного исхода политического движения, по той простойпричине, что ни при каком общественном порядке, ни при каких общественныхусловиях народ в этом смысле не является инициатором и творцом политической жизни.Народ есть всегда, даже в самом демократическом государстве, исполнитель,орудие в руках какого-либо направляющего и вдохновляющего меньшинства… Внародных массах в силу исторических причин накопился, конечно, значительныйзапас анархических, противогосударственных и социально-разрушительных страстейи инстинктов, но в начале революции, как и всегда, в тех же массах были живы ибольшие силы патриотического, консервативного, духовно-здорового,национально-объединяющего направления. Весь ход так называемой революциисостоял в постепенном отмирании, распылении, ухождении в какую-тополитически-бездейственную глубь народной души сил этого последнего порядка.Процесс этого постепенного вытеснения добра злом, света – тьмой в народной душесовершался под планомерным и упорным воздействием руководящей революционнойинтеллигенции. При всем избытке взрывчатого материала, накопившегося в народе,понадобилась полугодовая упорная, до исступления энергичная работаразнуздывания анархических инстинктов, чтобы народ окончательно потерял совестьи здравый государственный смысл и целиком отдался во власть чистокровных, ничемуже не стесняющихся демагогов. Вытесненные этими демагогами слабонервные ислабоумные интеллигенты-социалисты должны, прежде чем обвинять народ в своейнеудаче, вспомнить всю свою деятельность, направленную на разрушениегосударственной и гражданской дисциплины народа, на затаптывание в грязь самойпатриотической идеи, на разнуздывание, под именем рабочего и аграрногодвижения, корыстолюбивых инстинктов и классовой ненависти в народных массах, –должны вспомнить вообще весь бедлам безответственных фраз и лозунгов, которыйпредшествовал послеоктябрьскому бедламу действий и нашел в нем своепоследовательно-прямолинейное воплощение… Нас погубили не просто низкие,земные, эгоистические страсти народных масс, ибо эти страсти присущи при всякихусловиях большинству людей и все же сдерживаются противодействием силрелигиозного, морального и культурно-общественного порядка; нас погубило именноразнуздание этих страстей через прививку идейного яда социализма, искусственноенакаление их до степени фантастической исступленности и одержимости иискусственная морально-правовая атмосфера, дававшая им свободу ибезнаказанность. Неприкрытое, голое зло грубых вожделений никогда не можетстать могущественной исторической силой; такой силой оно становится, лишь когданачинает соблазнять людей лживым обличием добра и бескорыстной идеи”. Долгосеяли в России ветер и очень удивились, когда грянула буря!

Немощи власти

Втечение XIX века власть в России имела несколько возможностей для реформ,которые создали бы преграду экспансии духовной болезни. Но отъединенное отнациональной культуры правящее сословие не было способно ответить на роковыевызовы эпохи. Церковь со времен Петра I не имела авторитета для благотворноговлияния на власть.

Идеалистическиеувлечения и расплывчатый мистицизм Александра I ослабляли государственную волюИмператора. Легкая дымка дней Александровых прекрасного начала почти неоставила следов в истории России. Длительный период Александр I находился подвлиянием различных западных авторитетов – от Чарторыйского до Меттерниха:“Александра I можно назвать русским интеллигентом на троне. Фигура сложная,раздвоенная, совмещающая противоположности, духовно взволнованная и ищущая.Александр I был связан с масонством и так же, как и масоны, искал истинного иуниверсального христианства. Он… молился с квакерами, сочувствовал мистицизмуинтерконфессионального типа. Глубокой православной основы у него не было” (Н.А.Бердяев).В русской православной цилизации императоры уже целое столетие воспитывалисьвне национальных религиозных традиций. В конце царствования Александр I отдаетвласть Аракчееву, тоже далекому от русских традиций. “В реакции он осталсятаким же оторванным от национальной и религиозной жизни народа, каким был водни свободолюбивых иллюзий… Русская монархия изменяет Западу не потому, чтовозвращается к Руси, а потому, что не верит больше в свое призвание. Отныне идо конца, на целое столетие, ее история есть сплошная реакция, прерываемаянесколькими годами половинчатых, неискренних реформ. Смысл этой реакции — неплодотворный возврат к стихиям народной жизни, а топтание на месте, торможение,“замораживание” России, по слову Победоносцева. Целое столетие безверия,уныния, страха: предчувствия гибели” (Г.П.Федотов).

Монархияне смогла опереться на духовно здоровую часть общества. Правящее сословие так ине осознало, что живет на восходе золотого века российской культуры. О духовномавторитете государственных “защитников” Православия говорит такой факт:обер-прокурор Святейшего Синода князь А.Н.Голицын впервые в жизни прочел НовыйЗавет только после назначения в должность; пройдя увлечения от вольтерианства кмистике пиетизма, он так и не понял Православия. Элита того времени не зналавеликого современника – Серафима Саровского, к которому стекаласьпростонародная Россия. Православие устояло вопреки колебаниям и антицерковнымдействиям власти. В этой связи символично сказание о том, что Александр I к концуцарствования преодолел увлечения ложным мистицизмом, отказался от мирскойвласти и стал странником. Вне зависимости от достоверности это преданиесвидетельствовало об определенной духовной атмосфере, в которой даже царь можетпозволить себе заботиться о спасении собственной души, что для него важнееспасения страны. Не чувствуя себя вправе и в силе действовать как государь, онуходит в духовные странствия.

Такимобразом, “в России благоразумные изменения уже начинались при Александре I, нонепредусмотрительно были отвергнуты и покинуты: победа над Наполеоном затмилаумы алексанровским мужам, и то лучшее благоденственное время реформ — сразупосле Отечественной войны — было упущено. Восстание декабристов рвануло Россиюв сторону, победитель его Николай I плохо понял свою победу (побед и непонимают обычно, поражения учат беспощадно). Он вывел, что победа есть ему знакнадолго остановить движения и только в конце царствования готовил их”(А.И.Солженицын).

НиколайI пытался сохранить самобытность России, но средствами, не вполне сочетающимисяс русской традицией; защищал общество от революционного влияния Запада, но назападный манер. Попытка обрести формулу национальной идентичности графомУваровым: “Православие. Самодержавие. Народность” — большое достижение даже всамой постановке проблемы. Тем более что чеканная формулировка ориентировала наподлинные основы духовной конституции нации. Но политическая реализация вернойустановки искажалась самим фактом оторванности правящего слоя и элиты отнациональных корней: в Православие вносились чуждые элементы, самодержавиебюрократизировалось, народность отдавала стилизованностью. “Православие в видеотмеренного компромисса между католичеством и протестантством, в полномневедении мистической традиции восточного христианства; самодержавие, понятое,как европейский абсолютизм, народность, как этнография” (Г.П.Федотов).Император считал, что защита от западного разложения требует закрепощенияобщества. Так оформилась трагическая ложная дилемма: либо западный индивидуализм,либо российский деспотизм. При этом Николай I считал, что власть моглаопираться на тех, кому эта власть выгодна, кто способен поддерживать ее изэгоистических побуждений. Поэтому, относясь с недоверием к дворянам, считаякрепостное право недостойным, он при этом опирался на дворян и крепостноеправо. Император хотел противопоставить дворянству независимое чиновничество испособствовал созданию мощного слоя чиновничьей бюрократии. Дворянству ичиновничеству в свою очередь попытки освобождения других слоев обществаказались опасными, поэтому и власть видела в этом опасность и всяческипресекала раскрепощение общества. Так борьба против влияния западногоиндивидуализма и революционности обернулась подавлением развития личности иобщества.

Естественнойреакцией на бюрократическое засилье было очарование западными “свободами”, чтов свою очередь провоцировало борьбу с западными влияниями обскурантистскимиметодами. Эта атмосфера была благоприятнейшей для заражения всякого рода“измами”. Здоровые общественные силы лишились возможности влиять наобщественно-политический процесс. Славянофилы, например, были обруганы ивытеснены из официальной жизни, в результате почвеннические идеи развиваалисьискаженно, иногда принимая уродливые формы. Власть сама подталкивала общество крадикализации. Многие течения мысли, могущие в свободной атмосферебезболезненно преодолеть инфантильные крайности, были принуждены скатиться кэкстремизму.

Такимобразом, борьба власти с вредными идейными увлечениями принималаидеологизированные формы, что не давало ей возможность ощутить органичныедуховные силы России и принимать исторически адекватные решения. Болезнь властиосознавали те, кто был вытеснен из общественной жизни: “Правительство не может,при своей неограниченности, добиться правды и честности – без свободыобщественного мнения это невозможно. Все лгут друг другу, видят это ипродолжают лгать… Все зло происходит главным образом от угнетательной системынашего правительства, угнетательной относительно свободы мнения, свободы нравственной”,– писал Александру II К.С.Аксаков.

Вцарствование Александра II власть частично освободилась от влияния идейныхпредрассудков. При самодержце-патриоте удалось направить в руслообщественно-политического созидания духовную энергию большой части общества. ВРоссии впервые появились официальная общественная жизнь и влиятельноеобщественное мнение – среда, где можно было вырастить противоидеологическуювакцину. Лучшие люди России были привлечены Императором к проведению реформ.Записка Ю.Ф.Самарина “О крепостном состоянии и о переходе из него к гражданскойсвободе” пролежала на рабочем столе Александра II всю зиму 1856-57 гг., к нейИмператор неоднократно возвращался перед принятием решения о создании“Секретного комитета по крестьянскому вопросу”. Крепостное право в “варварской”России было отменено по высочайшему повелению на четыре года раньше, чем в“демократических” США — после кровавой гражданской войны. Медленно, со скрипомроссийский государственный корабль выходил в новое историческое плавание. Но ватмосфере общественного потворства нигилизму и радикализму революционерынасильственно прервали путь, на котором Россия могла бы избежать катастрофы.Реформы подрывали социальную базу революций, поэтому были смертельно опасны дляэкстремистского сообщества. Император Александр II был убит в тот день, когдаподписал проект реформ Лорис-Меликова, развитие которых вело Россию кпредставительному строю, конституционной монархии.

Итак,хотя “Александр II уже и спешил с реформами, но стране не пришлось выйти изколдобин на ровное место. Террористы — своим ли стадным инстинктом или каким-тодьявольским внушением — поняли, что именно теперь их последнее время стрелять,что только выстрелами и бомбами можно прервать реформы и возвратиться креволюции. Им это удалось и даже дальше, чем задумано: они и Александра III, пошироте характера способного уступать, по любви к России не упустившего быверных ее путей, — и Александра III загнали в отъединение и в упор. И снова иснова упускалось время” (А.И.Солженицын).

Новаявласть ответила на разгул террора отказом от реформ, — что и было цельюрадикалов. Царь Александр III наложил на проекте Лорис-Меликова резолюцию:“Слава Богу, этот преступный и спешный шаг к конституции не был сделан”. Подвлияние идейной одержимости попадали крупные государственные деятели.Обер-прокурор Святейшего Синода К.П.Победоносцев обличал перед новымИмператором великие реформы, которые, по его мнению, привели к беспорядкам ивызвали террор. Он призывал подморозить Россию. На террор революционнойинтеллигенции власть ответила идейным догматизмом и государственнымзакостенением. Государственная идеология эпохи Александра III – официальноеславянофильствование — была направлена на оправдание духовной реакции иконсервации. Проекты Лорис-Меликова были немедленно отметены, земские реформыоборваны и во многом повернуты вспять. Да, жесткими мерами удалось обуздатьтерроризм, но носители идейного безумия были только загнаны в подполье, а приотсутствии живой государственной идеи и национального вдохновения в обществесохранялась питательная среда для радикальных идеологий. Страна богатела, но вомногом за счет возможностей, созданных в предыдущем царствовании. Развиваласьпромышленность, в 1891 году началось строительство Великого Сибирского пути. Прагматическимудрая, но лишенная стратегического видения политика Александра III обеспечилаРоссии мирные годы, но первая же война в следующем царствовании показала полнуюнеготовность правящего слоя осознавать и отстаивать геополитические интересыРоссии в меняющемся мире. Ибо главная задача верховной власти не столько врешении текущих проблем, сколько в стремлении оздоровлять и усиливать организмнации в преддверии будущих испытаний.

Судьбунации невозможно подморозить, как непосильно остановить ход истории. Отказотвечать на исторические вызовы консервирует историческую косность, ведет кнакоплению исторического фатума и рока, создает благоприятные условия дляусиления хаотических и консолидации инфернальных исторических сил, но, главное,закрепощает развитие положительных сил истории — самодеятельности общества итворчества человека. В результате не разрешенные властью проблемы становятсянеразрешимыми. Именно поэтому после мирного царствования Александра IIIпоследовали катастрофы начала XX века. Самое вредное, что может сделать власть,- это подморозить, то есть пытаться консервировать живой национальный организм,сохранение жизни которого требует адаптироваться к изменчивому миру, адекватноотвечая на все вызовы эпохи. Назначение власти и состоит в том, чтобы вновь ивновь воссоздавать такую систему исторической адаптации, которая позволяетсамосохраняться развиваясь, обретать все современные технологии и ресурсы длязащиты своей самобытной природы и собственной идентичности, приобретатьиммунитет в борьбе с враждебными силами, то есть усиливать внутреннее здоровье,которое только и может быть полноценной основой внешней мощи. Этого сделано небыло, поэтому в следующем царствовании “взорвались” именно те проблемы, которыене разрешались, а значит, усугублялись в предыдущем. Так по форме праведнаявласть оказывается виновной в накоплении и прорыве исторического зла. Итогомзастоя при Николае I было постыдное поражение в Крымской войне, итогом застояпри Александре III — позорное поражение в Японской войне. Но ни у верховнойвласти, ни у общества уже не было духовных ресурсов для спасительноймобилизации национальных сил в роковых испытаниях.

Впоследнее царствование верховная власть уже не была способна возвыситься допонимания рокового значения надвигающихся событий. “Николай II, внезапнозастигнутый короной, и по молодости, и по характеру особенно был не подготовленк самым бурным годам России. Девятьсот Первый, Второй и Третий проносились мимонего мигающими багровыми маяками, — он со всем своим окружением не понял ихзнаков, он полагал, что неизменно-послушная Россия непременно управляется волеютого, кто занял русский трон, — и так легкомысленно понесся на японские скалы”(А.И.Солженицын).

Влице Петра Аркадьевича Столыпина к российской власти кратковременно вернулосьгосударственное здравомыслие. Он четко видит источник и формы зла: “Для всехтеперь стало очевидным, что разрушительное движение, созданное крайними левымипартиями, превратилось в открытое разбойничество и выдвинуло вперед всепротивообщественные преступные элементы, разоряя честных тружеников и развращаямолодое поколение”. Столыпин понимает всю ответственность власти в этотрешающий момент истории: “Бунт погашается силою, а не уступками… Чтобосуществить мысль — нужна воля. Только то правительство имеет право насуществование, которое обладает зрелой государственной мыслью и твердойгосударственной волей”. Он сознает, что основная задача — преодолеть отрывправящего слоя от исконно русской традиции, что необходимо “Восстановлениепорядка и прочного правового уклада, соответствующего русскому народномусамосознанию”. Он предупреждает: “Народы иногда забывают о своих национальныхзадачах, но такие народы гибнут”. И, наконец, Столыпин уповает: “Мы строим лесадля строительства, противники указывают на них как на безобразное здание, ияростно рубят их основание. И леса эти неминуемо рухнут и, может быть, задавятнас под своими развалинами, — но пусть, пусть это случится тогда, когда ужебудет выступать в главных очертаниях здание обновленной свободной России”.

Демоническийвраг России Ленин сознавал, насколько опасны для революции реформы Столыпина:“После “решения” аграрного вопроса в столыпинском духе никакой иной революции,способной изменить серьезно экономические условия жизни крестьянских масс, бытьне может”. В интервью французскому журналисту Гастону Дрю Столыпин определилсвою позицию: “Да, я схватил революцию за глотку и кончу тем, что задушу ее,если… сам останусь жив”. Борьба действительно шла не на жизнь, а на смерть.Но при этом столыпинские репрессии крайне мифологизированы не только всоветское время, но и демократической общественностью. Не говоря о том, чтодаже преувеличенное количество жертв военного положения при Столыпине не идетни в какое сравнение с коммунистическим геноцидом, оказывается, что властьзащищалась гораздо менее свирепо, чем действовали террористы: “Число смертныхказней за 1906-1909 гг. составило 2825 человек. Число жертв террора было ещебольше, за три года было 26628 покушений, 6091 убийство должностных и частныхлиц, свыше 6000 раненых” (С.Рыбас). Сам Столыпин был убежден, что “обращать всетворчество правительства на полицейские мероприятия — признание бессилияправящего слоя”. Современный ученый Святослав Рыбас реалистически оцениваетстолыпинские методы борьбы с революцией: “Премьер стремился не только подавитьреволюцию чисто полицейскими методами, а вообще убрать ее с российской сценыпутем реформ, которые разрешали бы революционную ситуацию эволюционным путем”.

Своиэпохальные реформы Столыпин проводил в ситуации, когда его почти никто неподдерживал в обществе. Большинство крестьян в ответ на постепенныепреобразования нетерпеливо требовало всей помещичьей земли и даром. Поместноедворянство сопротивлялось развивающемуся капитализму, который вытеснял дворянскийуклад. Промышленники требовали гораздо более радикальных действийправительства. Были не довольны и правые, и левые, то есть большинстводепутатов Государственной Думы и членов Государственного Совета. В оппозициипремьер-министру была и семья государя. В ответе на огульную критику одного извластителей дум Льва Толстого Столыпин так оценивал свое положение: “Я про себяскромного мнения. Меня вынесла наверх волна событий — вероятно на один миг! Яхочу все же этот миг использовать по мере моих сил, пониманий и чувств на благолюдей и моей родины, которую люблю, как любили ее в старину. Как же я будуделать не то, что думаю и сознаю добром? А Вы мне пишете, что я иду по дорогезлых дел, дурной славы и, главное, греха. Поверьте, что, ощущая часто возможностьблизкой смерти, нельзя не задумываться над этими вопросами, и путь мой кажетсямне прямым путем”. Реформатор взывал к равнодушному обществу: “Мы будущимипоколениями будем привлечены к ответу. Мы ответим за то, что пали духом, впалив бездействие, в какую-то старческую беспомощность, утратили веру в русскийнарод”.

Ватмосфере разнузданной травли Столыпина со всех сторон Николай II отдаляется отсобственного премьер-министра. Обреченный на непонимание и одиночествопоследний здравомыслящий и волевой человек у власти, не запуганный всеобщимбеснованием (“не запугаете”), после девяти покушений на него – убит. НиколайII, в силу характера, мог реагировать на все с кротостью монаха, тогда какситуация требовала государственной воли монарха. После Столыпина в окруженииЦаря не оказалось никого, кто был бы пригоден для решения задачгосударственного масштаба в трагические для страны годы. Это было результатомдуховного повреждения общества, которое оказалось не способным воспитыватьдеятельную, ответственную и религиозно-нравственно цельную элиту.

Тольконемногие в противовес всеобщему улюлюканью были способны трезво поддержатьгосударственные устои России: “Да, русская печать и общество, не стой у нихпоперек горла “правительство”, разорвали бы на клочки Россию и роздали бы этиклоки соседям даже и не за деньги, а просто за “рюмочку” похвалы. И вот отчегобез нерешимости и колебания нужно прямо становиться на сторону “бездарногоправительства”, которое все-таки одно только все охраняет и оберегает. Котороееще одно только не подло и не пропито в России” (В.В.Розанов).

Правящийслой, в большинстве своем, был либо запуган разгулом радикальных настроений,либо обезволен гипнозом революционных догм. В среде государственной бюрократииуже с середины XIX века были модны заигрывания с левыми кругами. Общественноемнение в России, по выражению Лескова, – это “либеральная жандармерия, пожестчеправительственной… клеветнический террор в либеральном вкусе”. Репутацияправого становиась в глазах общественного мнения все более постыдной, каждыйобщественно-политический деятель в России чувствовал себя как бы обязаннымотчетом за “чистоту” понятий перед диктующим взглядом слева, ибо носителямиидеалов социальной справедливости считались только левые.

Всеэто влияло на образ мыслей и действия правительственной бюрократии, котораялибо поддавалась всеобщему крену влево, либо откатывалась к крайне правымпозициям. Защитная реакция государства и Церкви сводилась к попыткамзаконсервировать жизнь, вновь подморозить Россию, чтобы предотвратить внедрениечуждых и душевредных идей. Естественно, что подобная утопическая попытка немогла быть целительной.

Нельзясказать, что альтернативой “левой” лжи была “правая” истина. В обществе почтине осталось сфер, не зараженных нарастающим безумствованием. Экстремистскиелозунги разного толка способствовали разжиганию страстей, но это не была борьбаистины с ложью. Всеобщая гонка за миражами могла кончиться только тем, чемзакончилась: войной всех против всех (то есть войной гражданской). Все шло кроковому концу, который предощущал Достоевский: “Европейская революция начнетсяв России, ибо нет у нас для нее надежного отпора ни в управлении(правительстве), ни в обществе”. Историческую вину за русскую катастрофу несетрусская интеллигенция. “Честно и мужественно она должна сказать себе, чтореволюционное крушение русского государства есть, прежде всего, ее собственноекрушение: это она вела, и она привела Россию к революции. Одни велисознательною волею, агитацией и пропагандой, искушениями и экспроприациями.Другие вели проповедью непротивленчества, опрощения, сентиментальности иравенства. Третьи — безыдейною и мертвящею реакционностью, умением интриговатьи давить, и неумением воспитывать, нежеланием духовно вскармливать,неспособностью зажигать свободные сердца… Одни разносили и вливали ядреволюции; другие готовили для него умы; третьи не умели (или не хотели) — растить и укреплять духовную сопротивляемость в народе” (И.А.Ильин).

Такимобразом, в основе своей кризис власти в России тоже был кризисом духовным. Хотяроссийская власть только и делала, что боролась с революцией, она не смоглаобрести духовную альтернативу и реальную опору в обществе. Существующую жеопору она постепенно, но неуклонно теряла. И действия властей, и бездействие врешительный момент во многом способствовали духовному заболеванию общества,ослабляя Россию перед нашествием современных духов зла.

Идеологияразлагала сознание всех слоев общества: культурные сословия становились всеболее индифферентными по отношению к священным жизненным началам, а “орден”интеллигенции воинствующе враждебен Православию и российской государственности.Но жизнь народа еще покоилась на христианском мироощущении, русская культурабыла еще пропитана Православием, несла в себе многие его возвышенные идеалы.Духовное сопротивление внедрению идеомании заставляло ее носителейсосредоточиться на решающем направлении — на разрушении традиционной российскойгосударственности, для чего необходимо захватить государственную власть. ХХ веки открывает эпоху политических революций, духовно подготовленных векомпредшествующим.

Список литературы

ВикторАксючиц. Пятая колонна  империи: XIX век.

еще рефераты
Еще работы по истории