Реферат: Иван Сергеевич Тургенев. Жизнь и творчество (Доклад)

Иван Сергеевич Тургенев

Жизнь и творчество.

Доклад подготовлен Егоровым Михаилом

учеником 10 «А» класса 112 школы.

Иван Сергеевич Тургенев.

Иван Сергеевич Тургенев происходил из дворянской среды.Такая биографическая констатация для нас привыч­на: из этой среды вышлобольшинство крупнейших русских писателей XIX столетия. И, может быть,привычка-то как раз и мешает нам видеть парадоксальность самого этого факта.

Семья, в которой он родился и вырос, могла бы служить выразительнейшимпримером того, как крепостничество уро­дует характеры самих господ. Его мать. Варвара Петровна, — говорить нужно сначала и преимущественно о ней, потому что она былафактически главой дома,—происходила из бо­гатой провинциальной помещичьей семьиЛутовиновых. Судьба как будто нарочно позаботиласьо том, чтобы эта жен­щина с детских лет и до самого замужества испытала на себе все превратности и все обиды, какиетолько могли быть изобретеныв обстановке помещичьего всевластия и безответственности.

Для матери, вышедшей замуж за другого, ее дочь от первогобрака оказалась помехой, а отчим издевался над падчерицей,по-видимому, просто потому, что за нее засту­питься было некому. В конце концовдевушка должна была бежать из дому. Кров она нашла у родного дяди — Ивана ИвановичаЛутовинова. Но и там ееожидало то же — и надругательства. Кончилось тем,что старик деспот прогнал племянницу, и она должна была искать пристанища учужих людей. Но вскоре дядя умер в одночасье, и она ока­заласьнаследницей всего его большого состояния, включав­шегов себя и то самое Спасское, которое известно теперьв  всеммире.               

Поздней осенью 1815 года в Спасское приезжал молодой,необычайно красивый отпускной кавалергард Сергей Нико­лаевич Тургенев. НаВарвару Петровну он произвел сильное впечатление, и она сразу же приняла меры.Как вспо­минает близкая и сочувствующая ей современница, она че­рез своих знакомыхвелела передать Сергею Николаевичу, «чтоб он смело приступил к формальномупредложению, по­тому что отказа не  получит». Характерная черта нравов: с чего бы,кажется» Сергею Николаевичу заробеть? Принадлежал он к старинной дворянскойфамилии, ведущей свою родословную со времен Василия Темного; участвовал в Отече­ственнойвойне и за храбрость, проявленную в Бородинской битве, был награжденГеоргиевским крестом, а теперь слу­жил в одном из привилегированных гвардейскихполков. Но Варвара Петровна хорошо знала, что делала: она не слыла красавицей ибыла на много лет старше Сергея Николаевича, но зато она была богатой невестой,а он — «нищий»: у его отца—при большой, семье — крепостных душ было всегочто-то около 140.       

Отношения в этой семье определялись довольно строго.Иллюзий не было, Сергей Николаевич, должно быть, даже и не пытался посягать напрерогативы Варвары Петровны как полновластной и самовластной хозяйки всегосемейного состояния. В доме царила атмосфера отчужденности и еле сдерживаемоговзаимного раздражения. Супруги сходились, пожалуй, только в одном — встремлении дать своим детям наилучшее образование. На это не жалели ни денег,ни соб­ственных усилий. Они внимательно следили за их прилежа­нием, входили во всеподробности их ежедневных занятий и т. п. Уже в раннем детстве будущий писательхорошо гово­рил и писал по-французски, по-немецки и по-английски; особое внимание в семье Тургеневыхобращали на овладе­ние родным языком: судя по его письмам, двенадцатилет­нийИван Тургенев достаточно свободно ‘и непринужденно для своих лет умел выразитьи неподдельную сердечность, и не по годам развитую наблюдательность, и свойврожденный юмор.

Но когда речь заходила о его детстве, Тургенев чаще всеговспоминал о том, в чем особенно резко сказывались крепостнические порядки иобычаи их семьи. Варвара Пет­ровна считала телесные наказания универсальноймерой внушения; само собой понятно, что предназначена она была прежде всего длякрепостных, но применяла она ее и к де­тям. Их секли за все: за невыученный урок,за не понятую взрослыми шутку или за невинную, пустячную шалость, сек­ли поподозрению и чуть ли не на всякий случай.

В 1827 году Тургеневы всей семьей переехали в Москву — главным образом с той целью, чтобы продолжить образова­ние детей. В те годысостоятельные дворяне предпочитали обучать своих детей не в казенных учебныхзаведениях, а в частных. Так поступили и Тургеневы: вскоре после приез­да вМоскву Иван был определен сначала в пансион Армян­ского института, а черезнесколько месяцев в пансион Вейденгаммера. Однако не прошло и двух лет, как еговзяли и оттуда, и в дальнейшем никаких попыток поместить Турге­нева вкакой-нибудь пансион или гимназию уже не пред­принималось. Подготовку кпоступлению в университет он продолжал и завершил под руководством домашних учи­телей.     

Тургенев учился в Московском университете всего толь­коодин год; в 1834 году он вместе с отцом и старшим братом, поступившим вПетербургское артиллерийское училище, пе­реехал в Петербург и стал студентомтамошнего университе­та, который через два года и окончил. Однако впоследствиион говорил о Московском университете едва ли не чаще, чем о Петербургском,всегда отдавая предпочтение первому, пе­ред вторым.

Петербургский университет с самого своего основания былпостоянно под непосредственным неусыпным надзором правительства, что,разумеется, сказывалось на всех сферах университетской жизни. В Московскомуниверситете хотя бы по одной только дальности расстояния труднее было водво­ритьстоль вожделенную для николаевской администрации казенную благопристойность.Воспитанники Московского университета особенно дорожили традициямивольнолюбивой студенческой общественности.

У Петербургского университета были и свои преимущества, в особенности для тех, кто училсяна словес­ном факультете. Он находился в центре тогдашнего литера­турногодвижения: Пушкин, Крылов, Жуковский, Гоголь — все они жили в Петербурге. Это немогло не сказываться и на университетской жизни. Большим влиянием в универси­тетеи на словесном факультете пользовался ‘профессор П. А.Плетнев, поэт и критик,один из ближайших друзей Пушкина, тот самый Плетнев, которому великий поэт по­святилсвоего «Евгения 0негина».

Писал он тогда много и смотрел на свою литературнуюработу, по-видимому, вполне серьезно. Убедительным под­тверждением и того идругого является его письмо профес­сору А. В. Никитенко от 26 марта 1837 года:«Я колебался, должен ли я был послать драму,писанную мною 16 лет, мое первое произведение, — я столько вижу в ней недостатков, и вообще весь план ее мне теперьтак не нравится, что если б я не надеялся на Вашу снисходительность, а главное,если б я не думал, что по первому шагу можно по крайней мере предузнатьбудущее, я бы никогда не решился бы Вам ее послать…

Тургенев не любил вспоминать о своих студенческих ли­тературныхопытах; самое начало своего писательства он отодвигал почти на десять лет — ужев сороковые годы. Оче­видно, главным образом поэтому большая часть написанногоим в университетские годы и не дошла до нас. С точки зрения зрелого, взыскательногохудожника, Тургенев был прав: сохранившиеся образцы его писаний не поднимаютсянад уровнем литературного ученичества. Но для историка литературы и длявсякого, кто хочет понять, как пробива­лись первые ростки тургеневскогодарования, они имеют неоценимое значение.

Он начинал свою писательскую деятельность в переход­ноедля русской литературы: время. Это были годы после-декабрьской реакции. Тачасть дворянства, из среды кото­рой вышли декабристы, была деморализована.«Людьми овладело глубокое отчаяние и всеобщее уныние. Высшее общество с подлыми низким рвением спешило отречься от всех человеческих чувств, от всех гуманныхмыслей. Не»было  почти ни однойаристократической семьи, которая не имела бы близких родственников в числесосланных, и поч­ти ни одна не осмелилась надеть траур или выказать своюскорбь».

Увлечение молодого Тургенева стихами Бенедиктова такжебыло предопределено прежде всего условиями вре­мени. На фоне той унылости,которая царила в стихах запоз­далых подражателей Жуковского, стихи Бенедиктовавы­делялись бодростью тона, размашистой энергией речи. Од­нако эти свойствамогли предопределить лишь первое впе­чатление. При ближайшем рассмотрении стихиБенедиктова обнаруживали закоренелую и, так сказать, стихийную кон­сервативностьих автора. Бенедиктов готов был украсить стиховыми узорами самые отвратительныеявления нико­лаевской действительности. Казарменные нравы он воспе­вал каквоплощение рыцарства; с прямолинейностью лакея, допущенного в гостиную, онприходил в восторг от «аромат­ной сферы балов» и т.п. Он простодушнопризнавался, что больше всего его вдохновляли «очи огневые, да кудри тем­ные,да перси наливные». Разумеется, эти предметы требо­вали соответствующих средстввыражения. Бенедиктов до­вел одно из свойств романтического стиля— сложную мета­форичность— до крайней степени напряженности и вычур­ности.

Урок, заочнополученный от Белинского, был одним из важнейших моментов во всей писательскойсудьбе Турге­нева. Ведь дело состояло не только в исправлении ошибок неопытноговкуса, хотя и это само по себе не так уж мало. Согласие с Белинскимпредполагало изменение взглядов не только на искусство, но и на саму жизнь и,стало быть, на отношение искусства к жизни: от поисков небывалого,, «ве­ликого»(недаром зрелый Тургенев назовет школу романти­ков 30-х годов «ложно-величавой»школой) необходимо бы­ло переходить к изучению реальной действительности — вовсех ее ипостасях; наступала пора наблюдений и анализа. Теперь наряду слитературными занятиями Тургенев много времени посвящал изучению философии.Интерес к фило­софии был настолько серьезен, что Тургенев намеревался посвятитьсебя профессорской деятельности—именно по кафедре философии. Желаниеусовершенствоваться главным образом в этой области знаний и привело Тургенева вБерлинский университет.

В этом, уже третьем, университете Тургенев с больши­миперерывами провел около двух лет. Он усердно изу­чал там Гегеля подруководством его ортодоксальных учеников и вместе с тем внимательно следил завыступ­лениями левых гегельянцев, во многом с ними согла­шаясь; но,по-видимому, самым значительным моментом его тогдашних философских штудий былознакомство с со­чинениями Л. Фейербаха; позднее Тургенев скажет, что из всехфилософов Германии «Фейербах—единственный че­ловек,единственный характер и единственный талант»

Тургенев изучал тогда не только философию, но и ли­тературу—немецкую,французскую, английскую, итальян­скую,— и искусство почти во всех его сферах. Ивсе, что он знал, он знал основательно, не из третьих рук. О нем можно сказать,что он был эрудитом в самом точном и вы­соком смысле этого слова. Но книги небыли единственным источником знаний; студентом он много путешествовал поЕвропе; музеи, мастерские художников, театры — видел он много, и много удержалаего беспримерно обширная память. Однако он не был похож на туриста,озабоченного только тем, чтобы не пропустить какой-нибудь достопримечатель­ности.В нем смолоду обнаружилась склонность любовно всматриваться в народную жизнь,где бы судьба ни свела его с ней. Путешествуя в те годы по странам Западной Ев­ропы,он наблюдал, сравнивал и решал...  

В феврале 1843.года состоялось личное знакомство Тур­геневас Белинским. Белинский был старше Тургенева на семь лет, но ни тот, ни другойне замечали этой разницы. В своем отношении к молодым литераторам Белинскиймень­ше всего напоминал снисходительного мэтра, мудреца, из­рекающего истины,лишь ему одному ведомые. Он принад­лежал к числу тех истинно мудрых людей,которые готовы учиться, у всякого, кто владеет полезными сведения­ми. Новыйзнакомец в этом смысле был для него особенно интересен.

Тургенев не принадлежал у. числу тех писателей, к ко­му широкое.признание приходит скороили даже сразу, как, например, к Достоевскому, который после опубликованияпервого же его романа «Бедные люди»стал знаменитостью; в этом смысле и другие сверстники Тургенева—И. А. Гон­чаров,В. Д. Григорович—на первых порах были гораздо счастливее его. В 1838—1842 годахон писал мало и только лирику. Но ни одно из немногих опубликованных им стихот­воренийне привлекло внимания ни читателей, ни критики. Отчасти, может быть, по этойпричине он все большей боль­ше внимания уделял поэме (с преимуществомэпического на­чала в ней) и драме. На этом пути его и ожидал первый ус­пех: вапреле 1843 года вышла в свет его поэма «Параша», а в начале мая этого годапоявился очередной номер «Оте­чественных записок», в котором была напечатанабольшая безоговорочно хвалебная рецензия на, нее Белинского.

Среди произведений зарождавшейся тогда «натураль­ной»школы «Параша» не выделялась какой-то особой ори­гинальностью; незауряднымявлением в литературе она ста­ла главным образом благодаря рецензии Белинского,хотя он вед речь, по существу, не столько о самой поэме, сколь­ко о свойствахталанта Тургенева в целом. Тут еще раз во всей своей силе обнаружиласьнеповторимая способность Белинского видеть в первых, еще далеких отсовершенства произведениях того или иного писателя самые коренные свойства еготаланта.

Вот как в этой рецензии определены основные свойст­ваталанта Тургенева: «… верная наблюдательность, глубо­кая мысль, выхваченная изтайники русской жизни, изящ­ная и тонкая ирония, под которою скрывается столькочув­ства, — все это показывает в авторе, кроме дара творчества, сына нашеговремени, носящего в груди своей все скорби и вопросы его» ^ Эти строки похожина пророчество задним числом, кажется, что такие заключения мог сделать толькочеловек, хорошо изучивший все последующее творчество Тургенева.

В «Литературных и житейских воспоминаниях» Тургеневпризнался, что когда он прочитал эту статью, то от го­рячих похвал критика«почувствовал больше смущения, чем радости» '. Это признание нуждается впоправке на время: автор «Записок охотника», «Дворянского гнезда», «Отцов идетей», наверно, уже не мог думать о своей ран­ней поэме без снисходительнойулыбки. Однако смущение, о котором он говорит, вполне вероятно: — Тургенев ивнача­ле 1840-х годов не переставал сомневаться в своем художни­ческомпризвании, и статья учителя не только ободряла молодого писателя, но и обязывалаего, давала критерий требований к самому себе и меру ответственности передсобственным талантом, перед литературой, перед обществом.

Тургенев написал небольшую, горячую статью на смертьГоголя, которую председатель петербургского цензурного ко­митета запретил натом основании, что Гоголь — «лакейский писатель». Тогда Тургенев переслалстатью в Москву, и там она стараниями его друзей — Боткина и Феоктистова — быланапечатана. Немедленно было назначено расследование; дан­ные, полученные приперлюстрации тургеневских писем, и результаты наблюдений осведомителей былисрочно обра­ботаны, и Дубельт представил начальнику Третьего отделе­ния Орловупроект «всеподданнейшего» доклада, в итоговой части которого было сказано:«… Находя, с одной стороны, что в нынешнее время литераторы являютсядействующими лицами во всех бедственных для государства смутах и на нихнеобходимо обращать строгое внимание, ас другой сто­роны, — что Тургенев долженбыть человек пылкий и пред­приимчивый, я полагал бы пригласить Тургенева в 3-еот­деление соб. е. и. в. канцелярии, а Боткина и Феоктистова к московскомугенерал-губернатору, сделать им строжайшее внушение, предупредить их, чтоправительство обратило на них особенно бдительное внимание, и учредить за ниминад­зор полиции». В окончательном тексте этого документа Ор­лов по каким-тонеизвестным причинам несколько смягчил и тон обвинений и саму меру пресечения:вместо.гласного полицейского надзора он предложил секретное наблюдение, тоесть то, что уже было и до этого. Царю не понравилась эта «снисходительность».В своей резолюции (она приводится  совсеми красотами стиля и вольностями орфографии) на­писал следующее: «Полагаюэтого мало, а за явное ослуша­ние посадить его на месяц под арест и выслать нажитель­ство на родину под присмотр, а с другими предоставить г. Закревскомураспорядиться по мере их вины».   Воисполнение царской воли 28 апреля 1852 года Турге­нев был водворен на съезжую2-й адмиралтейской части. Даже по тем временам кара оказалась слишком жестокой;само собой напрашивалось предположение, что заметка о Го­голе была неединственной виной писателя. Так понимал этой сам Тургенев. Вот что он писалсвоим друзьям во Францию:  «Я нахожусьпод арестом в полицейской части по высочайшему повелению, за то, что напечатал в одной московской газете статью в несколькострок о Гоголе. Это только послужило предлогом —статья сама по себе совер­шенно незначительна. Но на меня уже давно смотряткосо. Потому привязались к первому представившемуся случаю… Мои арест,вероятно, сделает невозможным печатание моей книги в Москве» (Письма, II,395—396). К счастью, последнее предположение не оправдалось: «Записки охотни­ка»после некоторой задержки вышли в свет в августе1852 года.

После освобождения из-под ареста Тургенев должен бы безпромедления и задержек отправиться к месту своей ссылки — в родовое селоСпасское-Лутовиново. Полтора год продолжалось это уединение. В первые месяцыего не увлекала даже охота; творческая работа почти остановилась. Тогдашние егописьма наполнены жалобами на одиночество, настойчивыми просьбами посетить его и слова ми самой искренней и горячейблагодарности тем, кто хоть ненадолго приезжал к нему в Спасское. Как литератор,он всегда испытывал острую потребность в общении со своими собратьями поремеслу, с людьми, любящими знающими искусство. Теперь встречи и беседы слюдьми литературными мнениями которых он дорожил, были для него особеннонеобходимы.

«Отцы и дети» вызывали, по-видимому, самую ожесто­ченнуюполемику во всей истории русской литературы XIX столетия. Полностью принялБазарова и провозгласил его полным воплощением качеств революционного поколения60-х годов один Д. И. Писарев. Антонович назвал Тургенева реакционером.Тургенев в пылу раздражения резко отзывал­ся не только об Антоновиче, но и оНекрасове и о Черны­шевском.

Полемика вокруг «Отцов и детей» напугала его. Сначала емуказалось, что он уж больше никогда не добьется взаи­мопонимания с  тем читателем, мнением которого он доро­жилбольше всего,— взаимопонимания с молодым читателем своего времени. В связи сэтим в Сознании Тургенева воз­никла тема трагической судьбы художника; он сновапере­жил полосу сомнений в собственном художническом при­звании. Прямымвыражением этих настроений была повесть «Призраки», в которой Тургеневразвивает мысль о том, что художническая мысль и художническая фантазия, всущно­сти, бессильны перед глубокими тайнами жизни и перед тайнами народногосознания. В эти же годы он, подобно Пушкину, в его знаменитом стихотворении«Сеятель», усомняется даже в плодотворности деятельности человека на благообщества. Именно об этом и идет речь в его повести «Довольно». Тем, чтообыкновенна называют успехом у пуб­лики, он, по-видимому, уже не дорожил и всенастойчивее думал о прекращении своей литературной деятельности… Но когдаречь идет о Тургеневе, эти слова — успех у пуб­лики—требуют особого пояснения.«Искренне признаюсь, что я воспитана страхе почтеннейшей публике и что не вижуникакого стыда угождать ей и следовать духу време­ни»'. Эти строки написалПушкин. Он знал, что дух вре­мени не всегда и не полно воплощается в мнениипублики; он знал, как она многолика и непостоянна, как подверже­на влияниям моды.Он, сам испытавший великую благо­склонность публики, видел, что она все та же«почтен­нейшая публика», нарасхват покупает бездарные лакейски-услужливыероманы Булгарина. Однако ж он хорошо по­нимал и другое: истинный поэт можетобратиться только к той публике, которая дана ему судьбой; и он обязан долгомчеловечности пробуждать в ней «чувства добрые».

     Тургенев и вэтом смысле был похож на Пушкина. За свою долгую и не очень-то легкую жизнь илитературе он видел всякое: были годы, когда он был любимцем публики, ионнаходил в себе достаточно мужества и житейского так­та, чтобы не делать вид,будто это сочувствие его нисколько не радует. Позднее, на протяжении целогоряда лет, он был предметом ожесточенных нападение и справа и слева; он сердилсяна публику за ее холодность, отбивался, впадал в уныние, жаловался, грозился«положить перо»—и… ни на минуту не переставал терпеливо следить за тем, чтоволно­вало публику, на чем сосредоточились ее интересы. Его неиз­менное,внимание к жизни общества, неотступные думы о судьбах родной, страны помоглиему и на этот раз. Он при­шел к мысли, что та острота общественной борьбы встране, которая была так характерна для 60-х годов, не выражает всей глубиныобщественных процессов. Ему казалось тогда, что Россия несколько десятков летможет развиваться спо­койно главное препятствие на пути ее прогресса— крепост­ноеправо — было отменено. Поэтому всякая борьба против реформационной политикиправительства ему казалась вредной. Именно эта мысль и лежит в основе егоромана «Дым».                  .       "

Никогда еще сила тургеневского отрицания не выступала такоткрыто и прямо. Тургенев главные свои удары напра­вил против крепостническойреакции. Генеральская компа­ния, собирающаяся вокруг Ратмирова — это людичуждые не только народу, но и России. Не случайно Тургенев заставля­ет ихдействовать за границей: там они чувствуют себя не­принужденнее, чем дома; вРоссии они служат, подчиняются или распоряжаются, интригуют и только здесьживут, на­слаждаются жизнью. Они враждебны, всему новому, всему, что хотя быкосвенно связано с идеей свободы. Здесь Тургенев, как и в годы создания«Записок охотника», еще раз возвращается к своей мысли о том, что дворянскаясреда, оторванная от народа и противопоставившая себя народу, враждебначеловечности, враждебна искреннему человече­скому чувству, враждебна красоте.

В критике, и современной Тургеневу и позднейшей, мно­госпоров вызывает вопрос о положительной программе Тур­генева, как она выражена вэтом романе. Современникам ка­залось, что Потугин является выразителем мненийсамого Тургенева. На первый взгляд это как будто бы так и есть. Мысль о том,что России нужна цивилизация, что ее нужно лечить «гомеопатическимисредствами», то есть улучшать общественный быт постепенно, терпеливо внедряяэлементы европейской культуры, — это давняя излюбленная мысль Тур­генева.

 «Литературнаядеятельность Тургенева,— писал Салтыков-Щедрин в некрологической статье оТургеневе, — имела для нашего общества руководящее значение, наравне с деятель­ностьюНекрасова, Белинского и Добролюбова. И как ни замечателен сам по себехудожественный талант его, но не в нем заключается тайна той глубокой симпатиии сердеч­ных привязанностей, которые он сумел пробудить к себе во всех мыслящихрусских людях, а в том, что воспроизве­денные им жизненные образы были полныглубоких поуче­ний.

Тургенев был человек высокоразвитый, убежденный и никогдане покидавший почвы общечеловеческих идеалов. Идеалы эти он проводил в русскуюжизнь с тем сознатель­ным постоянством, которое и составляет его главную и не­оцененнуюзаслугу перед русским обществом. В этом смыс­ле он является прямымпродолжателем Пушкину и других соперников в русской литературе не знает».

Заключение.

Принято говорить, что искусство проверяется временем. Этоправда. Но ведь само-то время—вещь не только «необычно длинная», но и сложная. Теперь-томы знаем, сколько относительности в этом понятии и как по-разному переживаетсянами эта реальность — время. Поглощенные нашими ежедневными делами—крупными имелкими,—мы обыкновенно не замечаем его, но бывает и так — правда, весьмаредко,— что оно вдруг предстанет перед нами все целиком—чуть ли не от эпохистроительства древнееги­петских оросительных систем до событий сегодняшнего ут­ра.И чаще всего это происходит Под воздействием подлин­ного искусства.

Россия, какой она была сто с лишним лет тому назад, какойзнал ее Тургенев, изменилась так, как она не изме­нилась, может быть, за целуютысячу лет до него. В сущности, все, что мы встречаем на первом плане егопроизве­дений, безвозвратно ушло в прошлое. Время давно уже разрушило последниеостатки подавляющего большинства тех барских усадеб, которые так частовстречались на до­рогах этого писателя; сама недобрая память о помещиках и одворянстве в его целом в наше время очень заметно потеряла в своей социальнойостроте. И русская деревня уже не та.

Но, оказывается, судьбы его героев, таких далеких отнашей жизни, возбуждают в нас самый непосредственный интерес; оказывается, все,что ненавидел Тургенев, в конце концов ненавистно и нам; что он считал хорошим,чаще всего является таковым и с нашей точки зрения. Конечно, во многом мы с нимне можем согласиться, но только у самых самодовольных (они же, по убеждениюТургенева, и самые ограниченные) людей может появиться при этом чувствопревосходства: мы и спорим с ним, как с нашим современником—мудрым и добрым.Художник победил время.

М.Еремин