Реферат: Философские мысли в творчестве Ф.М. Достоевского

Философские мысли в творчестве Ф.М.Достоевского

 Федор Михайлович Достоевский(1821-— 1881)принадлежит столько же литературе, сколько и филосо­фии. Ни в чем это невыражается с большей яркостью, как в том, что он доныне вдохновляет философскуюмысль. Ком­ментаторы Достоевского продолжают реконструировать его идеи,—и самое разнообразие этих комментарий зависитне от какой-либо неясности у Достоевского в выражении его идеи, а, наоборот, отсложности и глубины их. Конечно, Достоев­ский не является философом в обычном ибанальном смысле слова,—у него нет ни одного чисто-философского сочинения. Он мыслит какхудожник,—диалектика идей воплощается унего в столкновениях и встречах различных «героев». Выска­зывания этих героев,часто имеющие самостоятельную идей­ную ценность, не могут быть отрываемы от ихличности,—так, Раскольников, независимо от его идеи, сам по себе, какличность, останавливает на себе внимание: его нельзя отде< лить от его идеи, а идеи нельзя отделить от того,что он пе­реживает… Во всяком случае, Достоевский принадлежит рус­ской—и даже больше—мировойфилософии.

Творчество Достоевскогососредоточено вокруг вопросов философии духа,—этотемы антропологии, философии исто­рии, этики, философии религии. В этой областиобилие и глубина идей у Достоевского поразительны,— он принадле­жит к тем творческим умам, которые страдают отизобилия, а не от недостатка идей. Не получив систематического фило­софскогообразования, Достоевский очень много читал, впи­тывая в себя чужие идеи иоткликаясь на них в своих раз­мышлениях. Поскольку он пробовал выйти за пределычисто-художественного творчества (а в нем несомненно был ог­ромный дар итемперамент публициста), он, все равно, оста­вался мыслителем и художникомодновременно всюду. Его «Дневник Писателя», оригинальный по своему стилю, посто­яннозаполнен чисто-художественными этюдами. Остановимся на его биографии. ФедорМихайлович Достоевский родился в семье военного врача, жившего в Москве"). Детство его протекало в благо­приятнойобстановке; приведем собственные слова Достоев­ского: «я происходил изсемейства русского и благочестиво­го… Мы в семействе нашем знали Евангелиечуть ли не с первого года; мне было всего лишь десять лет, когда я знал почтивсе главные эпизоды русской истории». По окончании «подготовительного» училища,Достоевский, вместе со стар­шим братом, поступил в Военно-Инженерное Училище (вПетербурге). В эти годы в его семье произошла тяжелая дра­ма— его отец был убит крестьянами его деревни(мстивши­ми ему за свирепость). «Семейное предание гласит,—пишет по этому поводу дочь Достоевского ^,— что сДостоевским при первом известии о смерти отца сделался первый припадокэпилепсии». В годы пребывания в Инженерном Училище До­стоевский свел дружбу снеким И. Н. Шидловским"), «ро­мантиком, обратившимся(позже) на путь религиозных иска­ний» (по характеристике его биографа), имевшимнесомнен­ное влияние на Достоевского. «Читая с ним (то есть с Шидловским) Шиллера,— писал Достоевский брату,—я по­верял на нем и благородного, пламенного Дон-Карлоса, и маркиза Позу… имя Шиллерастало мне родным, каким-то волшебным звуком, вызывающим столько мечтаний...». В эти годы Достоевский жадно впитывает в себявлияния романтической поэзии (между прочим,Victor Hugo).

В 1843-ем году Достоевский окончилофицерские классы Инженерного Училища, получилместо в инженерном ведом­стве, но недолго оставалсяна службе и скоро вышел в от­ставку. Жил он все время очень бедно и даже когдаполучал из дому довольно значительные суммы, оченьбыстро эти деньги у него расходились. В 1845-ом году он печатает свое первоепроизведение «Бедные люди», сразу выдвинувшее его в первоклассные писатели). С этого времниДостоевский с упоением отдаетсялитературной деятельности,— впрочем,следующие за «Бедными людьми» произведения вызвали у его почитателейразочарование и недоумение.

В это же время в жизни Достоевскогоназревает крупное событие—его сближение скружком Петрашевского,привед­шее позже к ссылке на каторжные работы в Сибирь. В жиз­ни Достоевского это было настоящим переломом,—во вто­ром периоде творчества (открывшемся«Записками из Мерт­вого Дома»,1855) мывстречаем уже иной строй мысли, но­вое, трагическоевосприятие жизни. Надо иметь в виду, что еще послепоявления в печати «Бедных людей», у Достоев­ского его прежний романтизм сильно накренился в сторону социализма; особенно сильно было в это время влияниеЖорж Занди французского утопического социализма"'. Этот ранний социализм Достоевскогонадо считать очень важным, а отчасти даже решающим, фактором в духовных исканиях его: социализм этот был не чем иным, кактем са­мым «этическим имманентизмом», который лежал и лежит в основевсякой теории прогресса, в том числе и той филосо­фии жизни, которую мы виделиу Толстого. Это есть вера в основное и «естественное» добро человеческой природы,в «естественную» возможность подлинного и всецелого «сча­стья», устраиваемого«естественными» же путями. Это есть пря­мое и решительное отвержениеучения о «радикальном зле» человеческой природы, говоря терминами Канта,— отверже-ниедоктрины первородного греха идоктрины искупления и спасения, во Христе принесенного людям. В отношении к ду­ховным исканиям Достоевского, весь этот строй мыслиследо­вало бы называть «христианским натурализме м». возлагающим все надежды на то христианскоеозарение че­ловека, которое вошло в мир через Боговоплощениеи нашло свое высшее выражение вПреображении Спасителя. Это есть христианство без Голгофы, христианство лишь Вифлеемаи Фавора. Конечно, это естьсвоеобразное, христи­ански отраженное сочетание руссоизма и шиллери-анства,— это есть вера в «естество» и признание природ­ного,хотя бы и скрытого под внешними наслоениями благо­родства, скрытой «святыни»человеческой души или, как вы­ражается Достоевский в статье, посвященной Жорж Занд. признание«совершенства души человеческой».

Идеалистически окрашенный социализми связал Достоев­ского с «петрашевцами». «Я уже в1846-ом году был по­священ (Белинским),—писалДостоевский в Дневнике,— во всю «правду» грядущего «обновленного мира» и во всю «святостьбудущего коммунистического общества». «Я стра­стно принял тогда все этоучение»,— вспоминает Достоев­ский вдругом месте ту же эпоху. Как увидим дальше,Достоевский всю жизнь не отходил от этого «христианского натурализма» и веры вскрытое, не явленное, но подлинное «совершенство» человеческой натуры,—это один из двух центров его духовного мира.Во всяком случае, участие в кружке «петрашевцев» закончилось для Достоевскогопечаль­но,—он был арестован, присужден кссылке на каторгу на четыре года. Однако, первоначально было сообщено Достоев­скому (как и другим), что они присуждены к смертнойказ­ни. Осужденных привезли на площадь, сделали все приготов­ления к казни(расстрелу), но когда все было готово, тогда было объявлено, что всепомилованы, что смертная казнь заменена каторгой… Близость к смерти не моглане потрясти Достоевского,—но это потрясение было только вступлени­ем ко всему томустрашному, что пришлось еще пережить на каторге. Здесь то и совершился глубокийвнутренний и идей­ный перелом в Достоевском, который определил все его даль­нейшие духовные искания.

После освобождения от каторгиДостоевский пробыл еще несколько лет в Сибири и здесь он женился, сновавернулся к литературной работе (здесь были написаны «Записки из Мертвого дома»,ряд рассказов). Через несколько лет ему было, наконец, разрешено вернуться вЕвропейскую Россию (в 1859-ом году)—сначалав г. Тверь, а через несколько ме­сяцев—вПетербург. В 1861-ом году он вместе со старшим братом стал издавать журнал«Время», программа которого заключалась в развитии новой идеологии«почвенничества» и в упразднении распри западников и славянофилов. В объ­явлениио подписке на журнал было сказано: «Мы убеди­лись,наконец, что мы тоже отдельная национальность, в высшей степени самобытная, ичто наша задача— создать себе форму, нашусобственную, родную, взятую из почвы нашей». «Мы предугадываем, что… русскаяидея, может быть, будет синтезом всех тех идей, какие развивает Европа».Главными сотрудниками журнала «Время» были братья Достоевские, Ап. Григорьев, Н. Н. Страхов. В1863-ем году за статью Страхова, посвященнуюпольскому вопросу и написанную в либеральном духе, журнал был закрыт,—но через год брату Достоевского было разрешеноиздание жур­нала под новым названием.Действительно, в 1864-ом году Достоевские стали издавать журнал «Эпоха», ноденежные затруднения, созданные раньше закрытием журнала «Время», были стольсильны, что пришлось прекратить издание «Эпо­хи». Значение этого периода вразвитии творчества Достоев­ского заключалось в том, что в нем проявился вкус кпуб­лицистической форме творчества. Достоевский создал свой особенный стильпублицистики (его унаследовал больше других Розанов),—и, например, «Дневник писателя» (кото­рый он издавал в последние годы жизни)остается до сих пор драгоценным материалом для изучения идей Достоев­ского.Несмотря на близость к текущей жизни, «Дневник пи­сателя» сохраняет своюзначительность и сейчас по богатст­ву идей и по глубине анализов. МысльДостоевского часто достигает здесь предельной четкости и выразительности.

Но, конечно, главной формойтворчества в этот (т. е. пос­ле каторги) периодбыло литературное творчество. Начиная с первоклассного произведения«Преступление и наказание», Достоевский пишет романы один за другим—«Идиот», "Под-росток»,«Бесы» и, наконец, «БратьяКарамазовы». Сейчас уже известны чрезвычайноширокие и философские значи­тельные первые замыслы указанных произведений,—и тща­тельный анализ разных редакций ихпоказывает, как много вкладывал Достоевский в свое художественное творчество.Много раз уже указывалось, что под «эмпирической»тканью во всех этих произведениях есть еще иной план, который, вслед за Вяч. Ивановым,часто называют «метафизиче­ским». Действительно, в главных «героях»Достоевского пе­ред нами не только живая, конкретная личность, но в ее судь­бе,во внутреннем логосе и диалектике ее развития Достоев­ским прослеживаетсядиалектика той или иной идеи. Фило­софское, идейное творчество Достоевскогоискало своего выражения в художественном творчестве,—и мощь худо­жественного дарования его в том исказалась, что он в эмпи­рическом рисунке следует чисто-художественно­му чутьюи не подгоняет художественного творчества под свои идеи (как это мы постоянно,например, находим у Толстого).

Примечательнейшимфактом в жизни Достоевского былоего выступление на так называемом «Пушкинском праздни­ке» (май 1880-го года),когда освящали памятник Пушкину в Москве. Все русские писатели (кроме Л. Толстого) при­ехали на этот праздник, который былдействительно празд­ником литературы, как таковой. Все речи до Достоевскогобыли интересными и восхищали слушателей, но когда Досто­евский произнес своюречь, впечатление было столь велико, что в общем подъеме и возбуждении казалисьисчезнувшими все прежние идейные разногласия. Они как бы потонули, рас­творились,чтобы слиться в новом энтузиазме «всечеловече­ской» идеи, которую с такимнеобыкновенным подъемом про­возгласил Достоевский. Позднее в различных журналахна­чалась острая критика этой речи, но она, если и не начала никакой новойэпохи в русской идейной жизни, то сама по себе является действительнозамечательной. А в творчестве Достоевского она означает, в сущности, возврат ктой пози­ции, которую Достоевский занимал в первое время после воз­вращения из Сибири. Увы, приближалась смерть,прервавшая творчество Досто-евскогов самом расцвете его таланта. В1881-ом году его не стало… Смерть Достоевскогопоразила своей неожиданностью русское общество; искренняя и глубокая печальохватила сердца всех. На похоронах Достоевского, принявших совер­шеннонебывалый характер, приняли участие дети, студенче­ство, различныелитературные, научные, общественные кру­ги...

7.В основевсей идейной жизни, всех исканий и построе­ний Достоевского были егорелигиозные искания. До­стоевский всю жизнь оставался религиозной натурой, всюжизнь «мучился», по его выражению, мыслью о Боге. Поэто­му в лице Достоевскогобольше, чем в лице кого-либо друго­го, мы имеем дело с философским творчеством,вырастав­шим в лоне религиозного сознания. Но вся исключительная значительностьидейного творчества Достоевского заключа­лась как раз в том, что он с огромнойсилой и непревзойден­ной глубиной вскрывает религиозную проблемати­ку в темахантропологии, этики, эстетики, историософии. Именно в осознании этих проблем сточки зрения религии и состояло то, о чем он говорил, что его «мучил Бог». В«за­писной книжке» Достоевского читаем: «и в Европе такой силы атеистическихвыражений нет и не было. Не как маль­чик же я верую во Христа и Его исповедую,а через большое горнило сомнений моя осанна прошла». Но эти сомнения рождалисьиз глубин самого религиозного сознания; все онисвязаны с одной и той же темой— о взаимоотношениии связи Бога и мира. У Достоевского ни­когда небыло сомнений в бытии Бога, но перед ним всегда вставал (и в разные периодыпо-разному решался) вопрос о том, что следует из бытия Божиядля мира, для человека и егоисторического действования. Возможно ли религиозное (воХристе) восприятие и участие в ней культу­ры? Человек,  каков  он  вдействительности есть, его деятельность и искания могут ли быть религиознооправданы и осмыслены? Зло в человеке, зло в истории, ми­ровые страдания могутли быть религиозно оправданы и при­няты? Если угодно, можно все эторассматривать, как раз­личные выражения проблемы теодицеи. Не только «Богмучил» всю жизнь Достоевского, но он и всю жизнь боролся с Богом,—и этот интимный рели­гиозный процесс и лежал воснове диалектики всего духов­ного процесса в нем. Но Достоевский не состороны, а изнутри носил в себе и всю проблематику культуры, все ее мечты и идеалы, ее вдохновенияи радости, ее правду и неправду. Внутреннейразнородности христианства и культуры Достоев­ский никогда не утверждал,наоборот, в нем была всегда глу­бочайшая уверенность в возможности ихподлинного сочета­ния. Поэтому мы не найдем у него нигдетой вражды к куль­туре,какую, например, мы видели у Толстого. Но с тем боль­шей силой Достоевскийотталкивался от секуляризма—отразъединения Церкви и культуры, от радикального индиви­дуализма («обособления»,как любил он выражаться), от «атеистической» культуры современности. Секуляризми был для Достоевского скрытым, ачаще— явным атеизмом.

Когда Достоевский увлексясоциализмом, то он «страст­но» принял его, но итогда он не отделял этой «страстной» веры восуществление правды на земле от веры во Христа. Он потому и ушел вскоре отБелинского (за которым, по его собственному признанию, сначала «страстно»следовал), что Белинский «ругал» Христа. Без преувеличения можно ска­зать, что увлечение социализмомбыло связано у Достоев­ского с его религиозными исканиями. Правда, в даль­нейшеммысль Достоевского все время движется в линиях антиномизма, его положительные построенияимеют ря­дом с собой острые и решительные отрицания, но такова уже сила ивысота мысли его. Редко кто из русских мыс­лителей так чувствовал диалектическиезигзаги в движении идеи… Но и антиномизмДостоевского коренился в его рели­гиозном же сознании и вне этогорелигиозного сознания не­возможно даже надлежаще оценить антиномизмв его осно­ваниях у Достоевского.

Во всяком случае, раннее увлечениесоциализмом вплот­ную подвело религиозное сознаниеДостоевского к основным проблемам культуры. И здесьже надо искать ключа и к то­му, что я назвал выше «христианским натурализмом»(см. выше об этом) Достоевского—к вере вдобро в человеке, в его «естество». В довольно позднем отрывке (Дневник за1877-ой год) Достоевский писал: «величайшая красота чело­века... величайшая чистота его… обращаются ни во что, про­ходятбез пользы человечеству… единственно потому, что всем этим дарам не хватилогения, чтобы управитьэтим богатством». В этих словахочень ясно выражен один полюс в основной историософскойантиномии у Достоевского— вера в «естество», его скрытую «святыню», нои признание, что для плодотворного действия этой «святыни» не хватает «умения» «управить» ее богатством. Мы еще вернемся кэтой теме при систематическом анализе философских идей Достоевского,— сейчас нам нужно указать на то, что мысльего не удержа­лась на позиции христианского натурализма и с исключитель­нойглубиной приблизилась к противоположному тезису о внутренней   двусмысленности человеческого естества, дажедвусмысленности красоты, к учению о трагиз­ме «естественной» свободы, уводящейчеловека к преступле­нию, и т. д. Неверно утверждать, как это делает, например, Шестов, что у Достоевского после каторги произошло полноеперерождение его прежних взглядов, что «от прошлых убеждений у Достоевского неосталось и следа». Наоборот, его мысль до конца дней движется в линиях  антиномизма,— вчастности христианский натурализм, с одной стороны, и неверие в «естество», сдругой, продолжают все время жить в нем, так и не найдя завершающего,целостного синтеза. Почвенничество (как одно из проявлений христианского на­турализма)и в то же время высокий идеал вселенского хри­стианства, переступающего границынародности; страстная защита личности, этический персонализм в высшем и напря­женнейшемего выражении,—и рядом разоблачения «чело­векаиз подполья»; вера в то, что «красота спасет мир», а ря­дом горькое раздумье отом, что «красота, это—страшная и ужаснаявещь»,—все эти антиномии не ослабевают,а, на­оборот, все больше заостряются к концу жизни Достоевского. И все это былоимманентной диалектикой рели­гиозного сознания Достоевского. Вся философскаязначительность Достоевского, все его идейное влияние в ис­тории русской мысли втом и заключались, что он с изуми­тельной силой и глубиной раскрыл проблематикурелигиоз­ного подхода к теме культуры. Историософскаяустановка в этом смысле доминируетнад всей мыслью Достоевского,—и егоглубочайшие прозрения в вопросах антропологии,этики, эстетики всегда были внутренне координированы с  его исто-риософскимиразмышлениями.

Обратимся к систематическомуанализу идей Достоевско­го.

8.Философское творчество Достоевского имеет не одну, а несколько исходных точек,но наиболее важной и даже оп­ределяющей для него была тема о человеке. Вместесо всей русской мыслью Достоевский—антропоцентричен, а его фи­лософское мировоззрениеесть, прежде всего, персонализм, ок­рашенный, правда, чисто этически, но зато идостигающий в этой окраске необычайной силы и глубины. Нет для Досто­евскогоничего дороже и значительнее человека, хотя, быть может, нет и ничего страшнеечеловека Человек—загадо­чен, соткан изпротиворечий, но он является в то же время— влице самого даже ничтожного человека—абсолютной цен­ностью. Поистине—нестолько Бог мучил Достоевского, сколько мучил его человек,—в его реальности и в его глу­бине, в егороковых, преступных и в его светлых, добрых дви­жениях. Обычно—и справедливо, конечно,—прославляют то, что Достоевский с непревзойденной силой раскрыл«тем­ную» сторону в человеке, силы разрушения и беспредельного эгоизма, егострашный аморализм, таящийся в глубине души. Да, это верно. АнтропологияДостоевского прежде всего по­священа «подполью» в человеке. Было бы однако,очень од­носторонне не обращать внимания на то, с какой глубиной вскрываетДостоевский и светлые силы души, диалек­тику добрав ней. В этом отношении Достоевский, конечно, примыкает к исконной христианской(то есть святоотеческой)антропологии; Бердяев совершенно неправ,утверждая, что «антропология Достоевскогоотличается от антропологии святоотеческой». Не только грех, порочность,эгоизм, вообще «демоническая» стихия в человеке вскрыты у Достоевского снебывалой силой, но не менее глубоко вскрыты движения правды и добра вчеловеческой душе, «ангельское» начало в нем. В том-то и сила и значительностьантрополо­гического антиномизмау Достоевского, что оба члена  актиномииданы у него в высшей своей форме.

Мы назвали персонализм Достоевскогоэтическим,— и это значит, прежде всего,что ценность и неразложимость челове­ческого существа связаны не с его«цветением», не с его выс­шими творческими достижениями,—они присущи и малень­кому ребеночку, еще беспомощному ибессильному, еще не могущему ничем себя проявить. Персонализм Достоевского относится к онтологии, а нек психологии человека,— к его существу,а не к эмпирической реальности. Но само вос­приятие человека у Достоевскоговнутренне прониза­но этической категорией,—он не только описы­вает борьбу добра и зла вчеловеке, но он ищет ее в нем. Человек, конечно,включен в порядок природы, подчинен ее законам, но он может и должен бытьнезависим от приро­ды. Как раз в «Записках изподполья» с поразительной си­лой высказана эта независимость духа человеческогоот при­роды,—итам же провозглашается, что подлинная суть человека— в его свободе и только в ней. «Все-то дело чело­веческое,кажется, действительно в том только и состоит, что­бы человек поминутнодоказывал себе, что он—человек, а нештифтик»,—читаем в тех же «Записках изподполья». Это самоутверждение есть утверждение своей независимости от природы,—все достоинство человека в этом как раз и со­стоит.

Но именно потому подлинное вчеловеке и состоит лишь в его этической жизни—здесь,и только здесь, человек есть по существу новое, высшее, несравнимое бытие. Вэтом смыс­ле уже в «Записках из подполья» мы находим такой апофеоз человека, который превращает его если не вцентр мира, то в важнейшее и драгоценнейшее явление. Достоев­скому совершенночужд и противен тот «антропологизм», ко­торый мы видели раньше у русскихпозитивистов и полупо­зитивистов (Чернышевский, Лавров, Кавелин, даже Михай­ловский), — он ближе всехк Герцену с его патетическим ут­верждением независимости человеческого духа отприроды. Натурализм в антропологии высмеян беспощадно Достоев­ским в «Запискахиз подполья»,— и поэтому все его дальней­шееучение о человеке так глубоко отлично от тех (более поздних) учений, которые,сходясь с Достоевским в учении об аморализме в человеке, трактуют это в духепримитивного натурализма. Для Достоевского аморализм, скрытый в глу­бинечеловека, есть тоже апофеоз человека,— этотаморализм— явление духовного порядка, ане связан с биологическими процессами в человеке.

Но чем категоричнее это онтологическоепревознесение человека, тем беспощаднее вскрывает Достоевский роковуюнеустроенность духа человеческого, его темные движения. Основная тайна человекав том и состоит, по Достоевскому. что он есть существо этическое, что оннеизменно и непобе­димо стоит всегда перед дилеммой добра и зла, от кото­рой онне может никуда уйти: кто не идет пу­тем добра, тот необходимо становится напуть зла. Эта эти­ческая сущность человека, основная его этическая направлен­ностьесть не предвзятая идея у Достоевского, а вывод из его наблюдений над людьми.

Но здесь начинаются парадоксы, вкоторых раскрывается уже не только эта основная этическая сущность человека, нои вся проблематика человека. Прежде всего, с исключитель­нойедкостью Достоевский высмеивает тот поверхностный интеллектуализм в пониманиичеловека, который достиг наи­более плоского своего выражения в построенияхутилитариз­ма. «Записки из подполья», в бессмертныхстраницах, говорят о том, что «человек есть существо легкомысленное», дейст­вующееменее всего для собственной выгоды: «когда, во все тысячелетия бывало, чтобычеловек действовал из одной сво­ей выгоды?» Представление о человеке, каксуществе рассу­дочном, а потому и благоразумном, есть чистая фикция,— «так как натура человеческая действует всяцеликом,— всем, что в ней есть—сознательно и бессознательно». «Хо­теньеможет, конечно, сходиться с рассудком., но оченьчасто и даже большей частью совершенно и упрямо разногласитс рассудком». «Я хочу жить,—продолжаетсвои замечания че­ловек из подполья,—длятого, чтобы удовлетворить всей моей способности жить,— а не для того, чтобы удовлетворить одной только моей рассудочнойспособности. Рассудок удов­летворяет толькорассудочной способности человека, а хоте­ние есть проявление всей человеческойжизни». Самое доро­гое для человека—«свое собственное, вольное и свободное хотение, свой собственный, хотя бы идикий, каприз»; самое дорогое и важное для человека— «по своей глупой воле пожить», и потому «человек всегда и везде,где бы он ни был, любит действовать так, как он хочет, а вовсе не так, как по­велеваетему разум и совесть».

Психологический волюнтаризмпереходит у Достоевского незаметно в иррационализм, в признание, что ключ кпонима­нию человека лежитглубже его сознания, его совести и ра­зума,—в том «подполье», где он «сам». Этический персона­лизмДостоевского облекается в живую плоть действительно­сти: «ядро» человека, его подлинная суть даны в его свободе, в его жажде и возможности его индивидуально­госамоутверждения («по своей глупой воле пожить»).Онто­логия человека определяется этой жаждой свободы, жаждой быть «самимсобой»,—но именно потому, что Достоевскийвидит в свободе сокровенную суть человека, никто глубже его не заглядывал втайну свободы, никто ярче его не вскры­вал всю ее проблематику, ее«неустроенность». Бердяев спра­ведливо подметил, что для Достоевского «всвободе подполь­ного человека заложено семя смерти». Если свобода дороже всегочеловеку, если в ней последняя его «суть», то она же оказывается бременем,снести которое слишком трудно. А, с другой стороны, в нашем подполье,—а «подпольный» чело­век и есть как раз«естественный» человек, освободившийся от всякой традиции и условности,—в подполье нашем, по выражению Достоевского,ощущается смрад, обнажается внутренний хаос, злые, даже преступные, во всякомслучае постыдные, ничтожные движения. Вот, например, Раскольни­ков: разложив вработе разума все предписания традицион­ной морали,он стал вплотную перед соблазном, что «все по­зволено», и пошел на преступление. Мораль оказалась ли­шенной основания в глубинедуши, свобода оборачивается аморализмом, напомним, что и на каторгеРаскольников долго не чувствовал  никакого   раскаяния. Поворотпришел позже, когда в нем расцвела любовь к Соне, а до этого в его свободе онне находил никакого вдохновения к моральному раздумью. Это вскрывает какую-тозагадку в душе человека, вскрывает слепоту нашейсвободы, поскольку она соединена только с голым разумом. Путь к добру неопределяется  одной  свободой; он, конечно, иррационален, нотолько в том смысле, что не разум движетк добру, а воля, сила духа.Оттого-то в свободе quandmeme,оторванной от живых движений любви, и есть семя смерти. Почему именно смерти?Да потому, что человек не может по существу отойти от Добра,—и если, отдаваясь свободной игре страстей, онотходит от добра, то у него начи­нается мучительная болезнь души. Раскольников,Ставрогин, Иван Карамазов по-разному, но всестрадают от того, что заглушили в себе живое чувство Добра (то есть Бога), чтоостались сами с собой. Свобода, если она оставля­ет нас с самими собой,раскрывает лишь хаос в душе, обна­жает темные и низшие движения, то естьпревращает нас в рабов страстей, заставляет мучительно страдать… Это значит, что человек создан этическим существом и неможет перестать быть им. С особенной силой и болью го­ворит Достоевский о том,что преступление совсем не озна­чает природной аморальности, а, наоборот,свидетельствует (отрицательно) о том, что, отходя от добра, человек теряетнечто, без чего ему жить нельзя. Еще в «Записках из Мерт­вого дома» он писал:«сколько великих сил погибло здесь даром1 Ведь надоуже все сказать: да, это был необыкновен­ный народ, может быть, самыедаровитые, самые сильные из народа». Несомненно, что это были люди, наделенныене только большой силой, но и свободой—исвобода-то их и сорвала с путей «традиционной» морали и толкнула на пре­ступление.Вот и семя смерти! В «Дневнике писателя» за по­следниегоды Достоевский писал: «зло таится в человекеглубже, чем предполагают обычно». Шестов напрасно ви­дит в этом «реабилитациюподпольного человека»,—наобо­рот,подчеркивая всю таинственность зла в человеческой ду­ше, Достоевский показываетнеустроенность человеческого духа или лучше—расстройство его, а вместе с тем и невоз­можность для человеческого духа Отойтиот этической уста­новки. «Семя смерти», заложенное в свободе, означает, чторасстройство духа имеет корень не на поверхности, а именно в последней глубинедуха, ибо нет ничего глубже в человеке его свободы. Проблематика свободы вчеловеке есть вершина идей До­стоевского в антропологии; свобода не естьпоследняя правда о человеке—эта правдаопределяется этическим началом в человеке, тем, к добру или злу идет человек всвоей свободе. Оттого в свободе есть, может быть, «семя смерти» и самораз­рушения,но она же может вознести человека на высоты преображения. Свобода открываетпростор для демонизма в человеке, но она же может возвысить ангельское начало внем. Есть диалектика зла в движениях свободы, но есть и диалектика добра в них.Не в том ли заключа­ется смысл той потребности страдания, о которой любил го­воритьДостоевский, что через страдания (часто через грех) приходит в движение этадиалектика добра?

Эта сторона в антропологииДостоевского часто забыва­ется или недостаточно оценивается,— между тем в ней лежит ключ к объяснению тойсистемы идей, которую мы характе­ризовали выше, как «христианский натурализм» у Достоев­ского. Приведенные мельком (в «Идиоте»)слова о том, что «красота спасет мир», вскрывают эту своеобразную эстетиче­скуюутопию Достоевского. Все его сомнения в человеке, все обнажение хаоса и «семенисмерти» в нем нейтрализуются у Достоевского убеждением, что в человеке таитсявеликая сила, спасающая его и мир,—горелишь в том, что че­ловечество не умеет использовать эту силу. В «Дневни­кеПисателя»(1887 г.) Достоевский написалоднажды: «ве­личайшая красота человека, величайшая чистота его… обра­щаютсяни во что, проходят без пользы человечеству единст­венно потому, что всем этимдарам не хватило гения, что­бы управитьэтим богатством». Значит, ключ кпреображению, к устроению человека в нем есть, и мы толь­ко не умеем овладетьэтим ключом. Старец Зосимавысказал такую мысль: «мы непонимаем, что жизнь есть рай (уже ныне, В.3.),ибо стоит только нам захотеть понять, и тотчас же он предстанет перед нами вовсей своей красоте». В замечательных словах Версилова(«Подросток») по поводу картины Лорренавыражена та же мысль о том, чтосвет и правда уже есть в мире, но остаются нами незамеченными. «Ощущениесчастья, мне еще неизвестное, прошло сквозь сердце мое даже до боли». В чуднойформе это ощущение святыни в человеке передано в гениальном«Сне смешного человека». В материалах к «Бесам» находим такое место: «Христосзатем и приходил, чтобы человечество узнало, что и его земная природа, духчеловеческий может явиться в та­ком небесном блеске, на самом деле и во плоти, а не то что в одной мечте и в идеале,— что это и естественно и возможно». Как ясноиз этих слов, это основное учение Достоевского о человеке ближе к антропологии Руссо(с его основным принципом орадикальном добре в человеке), чем к антропологии Канта (с его учением о«радикальном зле в человеке»).<

еще рефераты
Еще работы по философии