Реферат: Брюсов. Жизнь и творчество вождя символизма
Вперед, мечта,мой верный вол!
Неволей, еслине охотой!
Я близ тебя,мой кнут тяжел,
Я сам тружусь,и ты работай!
Строки, взятые как эпиграф,были написаны Брюсовым в 1902 году, когда вся читающая Россия видела в немлидера русского символизма, истинно декадентского поэта. Однако в этих строкахмечта, долженствующая по расхожим канонам декаданса парить, прорываться виррациональное, ловить уходящие, ускользающие образы, обращается в тяжковлекущего свой груз вола.
Русскийсимволизм был прочно связан в читательском представлении с визионерством,неустойчивостью и туманностью чувств, мнений, красок, со стремлением уловитьнечто запредельное, с мистицизмом. У Брюсова можно встретить немало стихов,казалось бы отвечающих таким представлениям, стихов, где поэтизируетсяодиночество, отъединенность человека в людском море, духовная опустошенность.Но даже в первые годы творческого пути у него нередки стихи о “молодой суетегородов”, ему свойственна четкая картинность, фламандская живописность в передачежизненных впечатлений и исторических образов.
Этотконтраст, соединение, казалось бы несоединимых черт представляет собой одну изособенностей брюсовской поэзии и его творческого пути. Быть может, никто изрусских поэтов столь быстро и остро не почувствовал бесперспективностьсимволизма, ограниченность его литературной программы; но именно Брюсовакритика нарекла классиком символизма. Причем это суждение держалось и тогда,когда символизм был давно мертв, сообщество поэтов, его исповедовавших,распалось, а сам Брюсов четко объяснил свое отношение к нему и причины переходана иные литературные позиции. Правда, Брюсов давал немало оснований дляподобных утверждений. Обращаясь к новым темам, властно раздвигая горизонтыпоэтического творчества, открывая новые возможности стиха, он в то же времяоставался адептом тех учений, от которых сам же уходил...
Трис небольшим десятилетия продолжалась его творческая жизнь. Брюсов умер, когдаему едва минуло пятьдесят лет. За эти относительно короткие годы он прошелнеобычайно яркий путь. Один из самых рьяных участников разного родадекадентских изданий и манифестаций, он позже сближается с М.Горьким, послереволюции открыто переходит на сторону победившего народа, не только принимаетсовершившийся исторический поворот, но становится одним из активных строителейновой жизни, вступает в Коммунистическую партию, ведет большую работу по организациииздательского дела, подготовке литературных жанров, налаживанию литературной жизнив молодой Советской стране.
Естьнечто общее, что соединяло между собой все этапы творческого пути этоговыдающегося писателя. Убежденность в неумирающей ценности завоеванийчеловеческого духа, вера в силу человека, уверенность в его способностипреодолеть все сложности жизни, разгадать все мировые загадки, решить любыезадачи и построить новый мир, достойный человеческого гения,- неизменноодушевляли Брюсова. Он оставался верен этим представлениям- не только каксодержательной, сюжетной линии творчества, но как позиции, точке зрения наисторию и современность — оставался верен всю свою жизнь.
ВалерийЯковлевич Брюсов родился 1 (13) декабря 1873 года в Москве, в купеческой семьесреднего достатка. Позднее он писал: ” Я был первым ребенком и явился на свет,когда еще отец и мать переживали сильнейшее влияние идей своего времени.Естественно, они с жаром предались моему воспитанию и притом на самыхрациональных основах… Под влиянием своих убеждений родители мои очень низкоставили фантазию и даже все искусства, все художественное”. В автобиографии ондополнял: “С младенчества я видел вокруг себя книги (отец составил себедовольно хорошую библиотеку) и слышал разговоры об “умных вещах”… От сказок,от всякой “чертовщины” меня усердно оберегали. Зато об идеях Дарвина и опринципах материализма я узнал раньше, чем научился умножению… Я… не читални Толстого, ни Тургенева, ни даже Пушкина; изо всех поэтов у нас в доме былосделано исключение только для Некрасова, и мальчиком большинство его стихов язнал наизусть.”
Детствои юношеские годы Брюсова не отмечены чем-либо особенным. Гимназия, которую онокончил в 1893 году, все более глубокое увлечение чтением, литературой. Потомисторико-филологический факультет Московского университета.Десяти-пятнадцатилетним подростком он пробует свои силы в прозе, пытается переводитьантичных и новых авторов. “Страсть… моя к литературе все возрастала,-вспоминал он позже.- Беспрестанно начинал я новые произведения. Я писал стихи,так много, что скоро исписал толстую тетрадь Poesie, подаренную мне. Я перепробовалвсе формы- сонеты, тетрацины, октавы, триолеты, рондо, все размеры. Я писалдрамы, рассказы, романы... Каждый деньувлекал меня все дальше. На пути в гимназию я обдумывал новые произведения,вечером, вместо того чтобы учить уроки, я писал… У меня набирались громадныепакеты исписанной бумаги”.
Всеболее ясным становилось желание целиком посвятить себя литературномутворчеству. К гимназическим годам относятся и его первые выступления в печати, в том числе и такой характерныйслучай. Поместив в “Листке объявлений и спорта” небольшую заметку без подписи,Брюсов в другом журнале выступил под псевдонимом с возражением на свою жестатью. Он намеревался и дальше продолжить эту полемику с самим собой, ноотказался издатель. Эта первая, еще полудетская мистификация явилась своеобразнойпрелюдией к тем развернутым мистификациям будущих лет, когда он создавалнесуществующих поэтов, публиковал стихи под столь разными и причудливымипсевдонимами, что исследователи и поныне спорят об их авторстве.
Весной1894 года вышла из печати тоненькая книжка стихов под названием “Русскиесимволисты”. За ней еще две такие же тонкие тетрадки. Стихи и переводы,помещенные в них, были подписаны самыми разными именами. Создавалосьвпечатление, что выступает большая группа новых поэтов. В действительностибольшинство стихотворений принадлежало одному Брюсову. Даже обращение кжелающим участвовать в данных сборниках с просьбой направлять свои произведения“Владимиру Александровичу Маслову. Москва. Почтамт”, которым завершалось предисловие “От издателя”в первом выпуске, тоже было своего рода мистификацией. Под этим именемскрывался сам Брюсов.
Появление сборников было воспринято как литературныйкурьез. Посыпались рецензии, критические статьи, шутки, пародии. Рецензент“Нового времени”, к примеру, гаерничал, рассуждая, что эти произведениядоставят удовольствие только тем, ”кто не прочь расширить селезенку здоровымсмехом”.
Вследующем, 1895 году вышел сборник “Шедевры”, подписанный полным именем автора.В 1897 году появилась книга новых стихов “Это-я”. Стихи этих сборников, так жекак и “Русских символистов”, ошеломляли своей необычностью, дразниливоображение непривычными образами и даже пугали читателя. То его убеждали, чтолюбовь — это “палящий полдень Явы”, то приглашали мечтать “о лесах криптомерий”или разделить утверждения автора о ненависти к родине и любви к некоему “идеалучеловека”. Но за этими внешними эффектами и эпатажем, за присутствовавшим вопределенной мере стремлением вызвать литературный скандал, вырисовывалосьнечто серьезное и глубокое.
Конечно,за строками о журчащей Годавери не было никакой реальной Индии. Это была чистаяусловность. Пряная экзотичность подобных образов служила прежде всего резкимпротивопоставлением господствовавшим канонам слащавости, поэтической сглаженностии красивости. Известно объяснение популярных строк, вызвавших в то время немалоиронических комментариев:
Теньнесозданных созданий
Колыхается восне,
Словно лопастилатаной
На эмалевойстене.
По этому объяснению: латуни — комнатные пальмы, чьирезные листья отражались по вечерам на кафельном зеркале печки в комнатеБрюсова. То же самое и о месяце, который в этом стихотворении оказывается пососедству с луной. Здесь, по словам жены Брюсова, подразумевался большойфонарь, горевший напротив его комнаты. Вполне возможно, что толчками к созданиюэтих образов послужили именно эти житейские впечатления. Но важно здесь другое-стремление Брюсова придать вещественность этим преходящим впечатлениям, четкоих зафиксировать, сообщить зыбким и неясным чувствами ощущениям особуюрельефность. Также и любовные стихи этих сборников, наполненные ошарашивающимисравнениями и уподоблениями, их яркие и странные картины служили тому, чтобыраскрыть силу человеческого чувства, богатство страстей и желаний человека.Брюсов писал “Моя любовь- палящий полдень Явы” вовсе не потому, что испытывалкакую-то особую, ни на что не похожую испепеляющую страсть. Он стремилсяподчеркнуть этим право человека на такую любовь, на такое чувство.
В“завете”, обращенном к “юному поэту”: “Никому не сочувствуй, сам же себя полюбибеспредельно”,- читается не только последовательная эгоцентричность, не толькопротивопоставление себя миру, но и требование внимания к человеческому духу, квнутренней жизни, интересам и желаниям человека.
Завнешним стремлением эпатировать публику, поразить ее экзотичностью не то чтобыобразов, а больше строк и выражений рисовать другое- неприятие мира унылогобытия, мещанского благополучия, вялого либерализма. Поэту мог видится в этомпротест против условий жизни, гнетущих человека, душащих и уродующих его,против всевластных норм мещанского комфорта и жизненного благополучия.
Разумеется,здесь вполне реальная опасность. Опасность эстетизации, превращения дерзостныхвызовов общественному мнению в комфортный элемент этого же общественногомнения, когда подобные “вызовы” становились привычными для буржуазных нравов ивоззрений. История русского декаданса, когда лет через десять-пятнадцать послевозникновения явно обнаружилась и его творческая бесперспективность и то, чтоон в высшей степени устраивает то самое общество, субъективным протестом противкоторого он был в определенной степени рожден, четко это подтверждает. Правда,понимания этого у юноши Брюсова еще, естественно, не было.
Естьеще одна характерная грань в юношеских стихах Брюсова. Составляя уже зрелымпоэтом свой сборник “Юношеское”, который в свое время не увидел света, потомучто у его автора не хватило денег на издание, Брюсов открыл его быстро ставшимпопулярным “Сонетом к форме”:
Есть тонкиевластительные связи
Меж контуром изапахом цветка.
Так бриллиантневидим нам, пока
Под гранями неоживет в алмазе.
Так образыизменчивых фантазий,
Бегущие, какна небе облака,
Окаменев,живут потом века
В отточенной изавершенной фразе.
Словаоб “отточенной и завершенной фразе” стали для Брюсова своего рода credo еголитературной деятельности. Уже в юношеских стихах видно стремление к почтиматематической выверенности стихотворных строк, стремление использовать всеизвестные размеры и системы просодии. Он пытается даже, взяв в качестве образцаопыты древнеримских лириков, создавать однострочные стихотворения. Таковознаменитое “О, закрой свои бледные ноги”. В брюсовских тетрадях тех лет можнонайти еще примеры подобных стихов. Он с полной серьезностью относился к этимпопыткам, оправдывая их не только историческим опытом, но и тем, что “идеаломдля поэта должен быть один такой стих, который сказал бы душе читателя все то,что хотел сказать ему поэт...”. Брюсов пробует писать стихи в духе японского икитайского стихосложения, активно разрабатывает новые примы версификации,пытается применить в русском стихе то новое, что вводили во Франции Бодлер,Верлен и Малларме.
Впервых сборниках Брюсова ясно слышны отзвуки многих французских поэтов второйполовины XIX века. В них звучат демонические темы Бодлера, напевные медитацииВерлена, вызывающая раскованность Рембо. Многое было взято Брюсовым и из ихэстетических программ. Свою зависимость от французских символистов Брюсов нескрывал. Эти воздействия совмещаются с влиянием Г.Гейне, сказывающимися виронических интонациях, эмоциональности, подчеркнутом протесте против ханжества.
Брюсовдовольно быстро почувствовал ограниченность своих первых поэтических шагов.“Нет! не читай этих вымыслов диких”,- обращается он к читательнице своей первойкниги. Потом повторяет: ”Мои прозрения были дики”. В “Me eum esse” у неговозникает тема одиночества, горькое ощущение отсутствия контакта с окружающими.
Хотя он по-прежнему провозглашает:
Я не знаюдругих обязательств,
Кромедейственной веры в себя,-
но все чаще начинает говорить о невозможностичеловеческой духовной близости из-за характера жизненных условий. “Вбезжизненном мире живу”,- замечает он в одном из стихотворений. Эта темабезжизненного мира начинает развиваться все полнее и полнее. Его лирическийгерой- все чаще прохожий, одинокий путник, никому и ничему не нужный человек.Слова “бродить”, “брести” становятся одними из самых любимых.
Этагорестная нота одиночества, бродяжничества, бесприютности иногда приобретаеточертания жуткие:
Мне снилось:мертвенно-бессильный,
Почти жилецземли могильной,
Я глухоблизился к концу.
И бывший другпришел к кровати
И, бормочаслова проклятый,
Меня ударил полицу.
Нетничего в мире, что может поддержать человека, примирить его с жизнью, даже другна пороге могилы оказывается врагом. Кругом враги. Конечно, Брюсов еще не виделсоциальных причин распадения людских связей, источников отчуждения, но самообращение к этой теме,- и не в виде слезливых сетований надсоновскогохарактера, а как мужественное и суровое признание бесчеловечности жизненныхобстоятельств, — говорило о потенциальных возможностях его таланта.
Первыеавторские сборники Брюсов выпускал еще будучи студентом Московскогоуниверситета. В 1899 году он заканчивает его и начинает сотрудничать в журнале“Русский архив”. Это был историко-литературный журнал, на страницах котороговпервые увидели свет многие замечательные документы отечественной истории.Четырехлетняя работа Брюсова в журнале отвечала одной из самых коренныхособенностей его творческого склада — глубокому интересу к накопленнойчеловеческой культуре. По существу, здесь началась работа Брюсова в областиистории русской литературы. Все последующие годы он не оставлялисторико-литературных занятий. Это значительная и важная часть его наследия. Снеобычайной скрупулезностью Брюсов исследовал мельчайшие детали стиля многихписателей, обстоятельства возникновения тех или иных произведений. Онвнимательно следил за специальными изданиями, посвященными истории русскойпоэзии и был их взыскательным критиком. Дарование Брюсова- историка русской иевропейской литературы, особенно поэзии, видно в его многочисленных статьях оновых и старых поэтах. Брюсов был одним из ведущих специалистов в этой области;и под конец жизни с полным основанием писал: “Сейчас я чувствую себя сведущим,как никто, в вопросах русской метрики и метрики вообще. Прекрасно знаю историюрусской поэзии, особенно XVIII век, эпоху Пушкина и современность. Я специалистпо биографии Пушкина и Тютчева и никому не уступлю в этой области”. Основыэтого знания были заложены именно в эти, студенческие и первыепослестуденческие, годы.
Вконце 90-х годов происходят перемены в модернистических течениях в литературе.Если в начале и середине 90-х годовмодернизм обнаруживал себя отдельными разрозненными выступлениями ряда поэтов ипублицистов, то на рубеже веков он постепенно приобретает все более оформленныйи широкий характер. В 1899 году вышел первый номер журнала “Мир искусства””.Начатый как чисто художнический, журнал позже обращается и к литературе. В 1901году в Москве возникает издательство “Скорпион”, ставшее основным центром,вокруг которого сгруппировались символисты. В эти годы Брюсов знакомится ближес К.Бальмонтом. В его окружении появляются Курсинский, Миропольский, Бахман идругие молодые литераторы, тяготевшие к новой поэзии. Символизм постепенновырисовывается не как вздорное учение нескольких молодых поэтов, а какопределенное литературное течение. Уже отпала необходимость публиковать статьии стихи под многочисленными псевдонимами, чтобы создать видимость школы. Онаначала свое существование.
Одной из первых книг, выпущенных “Скорпионом”, сталсборник Брюсова “Третья стража”. Ставшие самыми известными и популярными стихиэтой книги были объединены в раздел “Любимцы веков”. Этот заголовок будетвстречаться не раз в его последующих сборниках. Практически в каждом сборникебудет появляться раздел или цикл стихотворений, посвященных истории.
В“Третьей страже” перед нами проходят древняя Ассирия, Двуречье, Египет, Греция,Рим, европейское средневековье и Возрождение, первые века отечественнойистории, наполеоновская эпопея. Под пером поэта возникают и реальныеисторические лица, и герои мифов, безымянные персонажи разных эпох,долженствующие выразить характерные черты своего времени. Стихи Брюсованаписаны по-разному: одни — как бы от лица самих героев (“Клеопатра”,“Цирцея”), другие — от имени автора, словно бы ставшего свидетелем тех или иныхсобытий (“Скифы”, “Данте в Венеции”), или в виде размышлений поэта о судьбеиных цивилизаций и героев прошлого. Но все эти стихи меньше всего напоминаютреконструкцию прошлого; стремление поэта вовсе не в том, чтобы рисовать картинына исторические темы. В них ощутимобьется пульс современности.
Безумцы ипоэты наших дней
В согласномхоре смеха и презренья
Встречаютголос и родных теней,-
так начинает Брюсов свое стихотворение об одном изсвоих любимых героев — Данте.
ГероевБрюсова объединяет ясность и определенность характера, дерзновенность мысли,преданность избранному пути, страстность служения своему призванию и своемуисторическому назначению. Брюсова привлекает сила ума и духа этих людей,дарующая им возможность возвыситься над сиюминутными будничными заботами имелкими страстями, открыть неведомое, повести мир к новым рубежам. Правда,герои Брюсова всегда одиноки, ими движет рок, или личная жажда познания, илистрасть к власти. Никому из них не свойственно чувство служения людям, никто неидет на самопожертвование .
В“Третьей страже” Брюсов продолжает развивать урбанистическую тему, основыкоторой были заложены в ранних сборниках. Он любуется городом, прямо говорит:
Я люблюбольшие дома
И узкие улицыгорода,-
но это не заглушает для него режущих диссонансов, незакрывает давящей, античеловечной сути жизненных отношений, жизненногонеустройства. Доминирующее ощущение — одиночество, мертвенность обстановки.Город подчиняет себе человека, подавляет его, делает беззащитным и слабым. Вбрюсовских стихах варьируются строки: “В ущелье безжизненных зданий”, “Срединеподвижных зданий”. Мертвыми он называет дома, мертвенно-бесстрастными — улицы. Его начинает преследовать видение мертвого города, конца света, не точтобы бренности, а обреченности жизни. Современный мир представляетсянезавершенным зданием, где по шатким строительным лесам двигаются растерянные,не ведающие смысла этого блуждания люди.
Спустя3 года после появления “Третьей стражи”, в конце 1903 года, вышел следующийсборник Брюсова — “Городу и миру”(“Urbi et Orbi”). Вспоминая в “Третьей страже”свои первые выступления в печати, Брюсов писал:
Далеко перваяступень.
Пять беглыхлет- как пять столетий.
Еще более далекими видятся эти годы ему сейчас. Онповторяет: ”Давно ушло начало”, и на то, “чем прежде был”, смотрит уже как бысо стороны.
Надосказать, что в эти годы произошли серьезные перемены в самом лагересимволистов. Наряду с так называемыми “старшими” символистами (Бальмонт,Сологуб) возникли новые имена. В московских литературных кружках начал все чащепоявляться сын известного математика профессора Н.В.Бугаева, студентестественного отделения математического факультета Московского университетаБорис Бугаев (литературную известность он получил под псевдонимом АндрейБелый); в Петербурге, а потом и в Москве заговорили о молодом поэте АлександреБлоке; в среду символистов вошел племянник известного философа Вл. СоловьеваСергей Соловьев и другие. Их стали называть “младшими” символистами. Между нимии Брюсовым изначально обнаружились существенные разноречия. В обращенном к этойгруппе стихотворении ( оно так и было названо — “Младшим”) Брюсов писал:
Они Ее видят! Они Ее слышат!
С невестой жених в озаренном дворце!
Светильникитихое пламя колышат,
И отсветырадостно блещут в венце.
А я безнадежнобреду за оградой
И слушаю говорза длинной стеной.
Голодное моребезумствовать радо,
Кидаясь накамни, внизу, подо мной.
Посвидетельству одного из близких знакомых Брюсова П.Перцова, стихотворение былонаписано после длительного разговора о только-только появившихся первых стихахБлока. Та, которую они видят и слышат, — это Вечная Женственность, ПрекраснаяДама, Мировая Душа. Услышать ее — значит приобщиться к некоему иррегальномусвету, который озарит душу поэта поведет ее за собой, даст возможность достичьвысшего знания и высшей гармонии, очищения души. Эти мистические упованиярационалист Брюсов разделить никак не мог. Поэтому он рисует себя за оградой,говорит о непонятном свете, о том, что напрасно ищет не небе звезду, что не всилах сорвать тяжелые запоры, чтобы проникнуть в храм, где твориться священноедейство. “Младшим” было написано в начале 1903 года, когда едва начиналасьлитературная жизнь этих писателей. Пока это еще не выявленное, не прояснившеесяпротивостояние, но сам факт внутреннего разъединения говорит о многом.
Если от “младших” Брюсова отделяет их мистицизм,нездешний свет, который они стремятся ощутить и увидеть, то не более близкимему, по сути дела, оказывается к этому времени и один из старых егосподвижников — К.Бальмонт. Нераскрытая оппозиционность Брюсова ясно читается впослании к нему:
Будь же тучкойбесполезной,
Как он ловизакат!
Не ищи, гдежаждет поле,
На раздумьяснов не трать.
Нам забота...
Этомногозначительное “нам забота” говорит о том, что Брюсовым уже осознано отличиеего пути, его творчества от пути и творчества Бальмонта. Он еще не судит его,еще признает его право на безответственность, интуитивность, как “другу ибрату” посвящает ему сборник “Urbi et Orbi”, но уже ясно понимает, куда тотидет.
Роковые семена эстетизма, которые изначально былизаложены в символизме, давали всходы. Они вели к общественной индифферентностистиха, к погруженности в бездну субъективности, индивидуализма и мистики. Этоне могло не тревожить Брюсова. Он еще не пришел к рубежу, за которым начинаетсяразмежевание с былыми союзниками, но уже близок к этому.
Брюсовощущает себя одиноким в символистском движении. Отчасти и из этого рождаетсяего странное и неожиданное признание:
Желал бы я не быть “Валерий Брюсов”...
Поэт Валерий Брюсов- декадент, метр едванародившегося символизма, уже стал некой маской, существующей независимо отчеловека, ее носящего. Так пока глухо и слабо, преимущественно в оценке своеголичного места в символизме, личных взаимоотношений с другими его сторонниками иадептами, начинает зреть внутренний кризис в этом движении. И первым ощутил этоБрюсов.
Средиписателей-символистов книга Брюсова “Urbi et Orbi ”получила восторженнуюоценку. Правда, преимущественно это были эмоциональные восклицания, рожденныенепосредственным впечатлением. Но наиболее чуткие уловили ту особенностьсборника, которая выводила его из рамок обычных норм “нового искусства”.Особенно остро почувствовал это Блок. Рецензируя сборник, он писал:”Рассуждение о совершенстве формы и т.п. — представляется нам по отношению кданной книге общим местом. Едва ли кто решится упрекнуть Брюсова с этойстороны… Анатомируя книгу с другой точки зрения содержания..., мы могли быуказать на самый общий принцип -”волю к жизни”, о котором ясно говоритвступление”. Заключая свои заметки, Блок делал следующий вывод: “Книга “Urbi etOrbi”, превзошедшая во всех отношениях предыдущие сборники стихов Брюсова,представляет собой важный и знаменательный литературный факт. Беспочвенноедекадентство осталось далеко позади, и путь к нему окончательно загражден..”.
“Воля к жизни”, что Блок выделил как главное всборнике, действительно, необычайно ощутима:
Здравствуй,тяжкая работа,
Плуг, лопата икирка!
Освежают каплипота,
Ноет сладостнорука!
Счастье работы, сладостное чувство удовлетворениясвершенным, желание идти дальше — все это ясно сочетается в стихотворениях“Работа”, “Блудный сын” и многих других. Тяжким повседневным трудомпредставляется Брюсову и само поэтическое творчество. Именно здесь появляютсяпоставленные эпиграфом к реферату строки, где муза была уподоблена волу.
Примечательно и то внимание, которое Брюсов уделяет“мгновениям жизни”. Целый раздел в книге он называет “Картины”. Это стихи орассветных часах в городе, о впечатлении от случайно встреченной женщины, оскачках и т.п.
Случайныймимолетный разговор прохожего с рабочим, возводящим стену, явился сюжетнойосновой для знаменитого стихотворения “Каменщик”. За скупыми резкими словами:
-Эй, берегись!под лесами не балуй...
Знаем всесами, молчи!-
обращенными к прохожему, пытающемуся просвещатьрабочего, встает образ уже не просто угнетенного и подавленного народа, анарода, набирающего силу, готового подняться на борьбу со своими врагами.
Этобыло явное осознание классового противостояния в современном обществе,приближение к пониманию тех общественных коллизий, которые проявились вграндиозном размахе революции 1905 года.
Конечно,Брюсову было далеко до понимания сути надвигающейся революции, ее причин и движущихсил, но его чуткий и все более обостряющийся социальный слух позволял емуулавливать гул готовящихся событий, его зрение позволяло ему видеть зарницыблизящейся общенародной грозы. Его она не пугала, не вызывала желанияспрятаться, переждать, отсидеться где-нибудь в тиши и покое. Он принимал ипризнавал если не закономерность, то общественную оправданность того взрыва, ккоторому близилась страна.
Вконце 1905 года, в разгар вооруженного восстания в Москве, на прилавках книжныхмагазинов появилась очередная книга стихов Брюсова “Stephanos” (“Венок”).
Из ноженвырван он и блещет вам в глаза,
Как и в былыедни, отточенный и острый.
Поэт всегда слюдьми, когда шумит гроза,
И песня сбурей вечно сестры.
Этими строками начато стихотворение “Кинжал”,открывающее в сборнике раздел “Современность”. Ясная четкая гражданственностьвидна в характеристике, которую поэт дает существующему строю жизни, внастойчивых утверждениях своей причастности к происходящему. Брюсов повторилзаглавие знаменитых лермонтовского и пушкинского стихотворений и еще болееподчеркнул эту связь, взяв эпиграф из лермонтовского “Поэта”, в котором несколькопоколений русских читателей видели одну из вершин русской гражданской поэзии.Такой подчеркнутый возврат к данной традиции после всех декадентских речений о“новых шагах” и “разрыве связей” был наполнен большим общественным смыслом.
Здесьв полной мере сказалось воздействие, которое оказало на Брюсова развитиеобщественно-политической ситуации в России. Если начало и первые месяцырусско-японской войны он встретил обычными для либеральной печати стихами,отмеченными псевдопатриотическими нотами, если, обращаясь к борцам противцаризма, он восклицал: ”Теперь не время буйным спорам”,- призывая на времяоставить внутреннюю борьбу, то Цусима, унизительные итоги войны и -главное-стремительный рост революционного движения помогли Брюсову осознать смыслпроисходящих событий.
Хотя Брюсов имел возможность близко наблюдать многиереволюционные события в Москве, но не видел и не знал многого.
В его стихах, посвященных революции,напрасно искать отражения конкретных событий, реальных случаев, образы восставшегонарода. Революция предстает в грандиозных, но отвлеченных картинах. И причиназдесь была не только в склонности Брюсова к приподнятому, несколькоэкзальтированному, декламационному письму. Дело было в самом пониманииреволюции.
Онапредставлялась Брюсову взрывом стихийных сил, природным катаклизмом. В“Грядущих гуннах” — наиболее развернуто и полно раскрывающих его отношение креволюции и понимание ее смысла, своего рода его личном манифесте- эта силареволюции рисуется в виде некоего неопределенного вала. Откуда он возникает,кто его составляет — неизвестно. Кажется даже, что эти естественные вопросыперед поэтом не встают. И в тоже время этот вал, движущийся “по еще не открытымПамирам”, не вызывает в нем ни страха, ни ненависти. Он признает его закономерностьи законность. Смести, сломать, разрушить, уничтожить — вот главный смыслреволюции, каким он виделся Брюсову. Что будет дальше, какой конкретный мирвозникнет на развалинах прошлого, как он будет реально построен — все этопредставлялось Брюсову в весьма абстрактном виде.
Внаибольшей степени сбивчивость и противоречивость взглядов Брюсова этогопериода выявилась в его литературно-критических суждениях, в его размышлениях озадачах и целях искусства. С 1904 года начал выходить журнал “Весы” — основнойорган русского символизма. Реальным главой этого издания на ряд лет становитсяБрюсов. В первом номере журнала появилась статья Брюсова “Ключи тайн”,воспринятая как манифест символизма, которую многие годы, когда сам автор ужеотошел от этих идей, адепты и эпигоны символизма любили приводить в обоснованиесвоих взглядов. “Искусство начинается в тот миг, -писал Брюсов,- когда художникпытается уяснить самому себе свои темные, тайные чувствования. Где нет этогоуяснения, нет художественного творчества… Искусство только там, гдедерзновенье за грань, где прорывание за пределы познаваемого”. Правда, самБрюсов был далек от тех крайних выводов, которые делали из этих его положенийиные символисты. Для него было главным показать отличие науки от искусства,выявить и Объяснить присущие искусству специфические формы и способы познаниядействительности.
Исильные и слабые стороны взглядов Брюсова сказались на позиции, которую онзанимал в литературной борьбе тех лет, на его положении в символистическомлагере. По мере развития и укрепления мистических тенденций во взглядах такихего соратников, как А.Белый, С.Соловьев, Брюсов в среде сторонников “новогоискусства” ощущал себя все более обособленным и одиноким. Брюсов, правда,продолжает оставаться практическим руководителем “Весов”, где тот же Белыйразвивает свои взгляды. Брюсов по-прежнему играет главенствующую роль виздательстве “Скорпион”, где также появляются книги, в которых проповедуетсястоль несозвучные ему идеи и взгляды. Полемика Брюсова с “младшими”символистами еще редко обнаруживается публично. Но все чаще произведения“нового искусства” вызывают у Брюсова открытое неприятие. В выступленияхБрюсова все чаще начинает звучать едкая ирония по поводу все более широкогокруга декадентских явлений, обнажается их хилое нутро, отсутствиесамостоятельной мысли самостоятельной мысли, подражательность, перепевы взятыхнапрокат из модных журналов банальностей модернистского толка, позерство,дешевая игра в модернизм — все то, что пышно расцвело во второй половинедевяностых годов.
В1908-1909 годах Брюсов выпустил трехтомное собрание своих стихов “Пути иперепутья”, объединив в нем предшествующие сборники. Последний, третий том составил новый сборник“Все напевы”. Это было неслучайное издание. Этим изданием Брюсов как быподводил итог и открывал новый этап в своем творчестве. “Третий том я считаю последним томом “Путей и перепутий”,-писал он в предисловии.- Эти “пути” пройдены мною до конца, и менее всегосклонен я повторять самого себя. Я уверен, что в поэзии, и не только русскойпоэзии, есть еще бесконечное число задач, никем не решенных, тем, почти незатронутых, и средств, совершенно не использованных”.
Этопереходный характер ясно ощутим во “Всех напевах”. По преимуществу это развитиеи как бы завершение тех тем, которые поднимались в его поэзии на протяжениипредшествующего десятилетия.
Новыйэтап поэтического пути Брюсова после распада символистской группы отмечен тремясборниками: “Зеркало теней” (1912), “Семь цветов радуги”(1916) и “ ДевятаяКамена” (1917, при жизни автора издан не был). Самым значительным ихудожественно совершенным из них был первый — “Зеркало теней”. Читателя,привыкшего по прежним книгам Брюсова к несколько приподнятой, ораторскиполнозвучной речи, поражало здесь необычное прежде спокойствие, какая-тозадумчивость, пристальное внимание к детали. Психологическая напряженность,драматизм, даже трагичность некоторых (особенно любовных) стихов этой книги неоставляет ощущения экзальтированности, искусственной взвинченности.
И вновь, ивновь твой дух таинственный
В глухой ночи,в ночи пустой
Велит к твоеймечте единственной
Прильнуть ипить напиток твой.
Вновьпричастись души неистовой,
И яд, и боль,и сладость пей,
И тихо книгуперелистывай,
Впиваясь взеркало теней...
Так отозвался этот сборник в душе А.Блока.
Знаменательнов этом сборнике обращение Брюсова к теме родины. Она звучит и в пейзажныхстихах, и в прямых публицистических обращениях, в его подчеркнуто торжественном“Родном языке”. Здесь исток того важнейшего положения, которое, видимо,несколько позже с такой четкой определенностью было сформулировано поэтом:“Пусть спорят с тобой другие, поэт всегда связан с народом. Ему нет жизни вненарода. Он жив, пока жив народ и им созданный живой язык. Поэт! пови