Реферат: Одиннадцатая соната Шостаковича

Одиннадцатая Шостаковича

<img src="/cache/referats/24838/image002.jpg" align=«left» hspace=«12» v:shapes="_x0000_s1030">

В обстановке необычнойтор­жественности, в тишине, позво­ляющей чувствовать всю глубину звука, слушалиленинградцы но­вую симфонию Шостаковича. В за­ле сидели и старые люди, личнопережившие трагедию 9 января, и молодежь, знающая ее только по книгам, инезримо присут­ствовал сам бессмертный город, воздвигнутый Петром на воде играните и освященный именем Ленина.

Первая часть симфонии,пред­ставляющая как бы грандиоз­ную экспозицию — расстановку противоборствующихсил,  на­звана композитором«Дворцовая площадь», как мне кажется, с совершенной художественнойточ­ностью. Очень медленно и очень длительно поднимаются из орке­стра щемящие,вдруг сразу ка­жущиеся знакомыми, протяжные звуки. Память приводит вам ста­рый   Петербург,  раннее  снежное утро, безлюдье наплощади и — давно уже похороненное где-то в глубине пережитого, но пробуж­денноеопять магией искусства — чувство отчужденности и страха. Те, кому до революцииприш­лось жить и работать в царской столице Петербурге — жить па­сынком иработать в «поте ли­ца», — не могут не узнать в мед­ленных звуках этогнетущее чувство страха и отчужденности. В родном городе — ты не дома; бро­нясамодержавия, словно скольз­кие, жесткие чешуйки репти­лии, сковывает стеныдворцов, решетки скверов, отчуждая и от­даляя их от тебя, от народа. ПризракГороховой, рыжее паль­то шпика, чугунное лицо часово­го в полосатой будке;бычий, налитый кровью, неподвижный взгляд раскормленного городово­го; четкий имертвенный шаг взвода, марширующего куда-то на смену; удар колокола  не «малиновый», как в Москве, несдобный и жирный, а какой-то тощий и тонкий, словно «аршинпроглотил», — вот обязательные слагаемые утренних <img src="/cache/referats/24838/image004.jpg" align=«left» hspace=«12» v:shapes="_x0000_s1027">впечатлений торопившегося на работупетер­буржца. Зримо и с потрясающей силой воскрешают первые звуки симфонии этотоблик царского Петербурга в пустынное снежное утро. Звуки становятся голосами,оркестровые трубы получают жи­вую видимость. Отныне, подобно тому, как сухаястукалка маршеобразной темы из Седьмой сим­фонии срослась в вашем пред­ставлениис нашествием гитлеров­ских полчищ, — это протяженное адажио навеки срастается спа­мятью о царизме.

Но под скользкой чешуей реп­тилии    —   прекрасный   пленный город. Егострогие линии пору­ганы, его красота растлена, его ритм обезображен, и руки наро­да,создавшего эту красоту, — в цепях, а сердце сжато холодом. Но город есть, естьрусский народ, и под глубиной услы­шанных вами звуков, за их прон­зительнойповерхностью чувствуе­те вы иную, живую реальность. Ее поднимают флейты.Простая, не стыдящаяся быть прекрасной, мелодия запевает над пустыней звуков.Хотя эта мелодия воз­никает совсем безоружная, совсем нагая в своей душевнойдовер­чивости и ей как будто не устоять перед мертвящей силой отрица­ния,музыка — и это везде и всюду у Шостаковича как основное ка­чество его большоготворчества, его необыкновенного дара поли­фонического развития темы, — музыкаубеждает вас в ее гря­дущей победе.

Здесь мне хочется сделатьма­ленькое отступление. Нет, на мой взгляд, ничего более ошибочного, нежелипредставление о том, буд­то «отрицательное» в музыке Шостаковича 'изображается силь­нее, чем «положительное». Почерк композитора, егонеотъемлемая особенность — не столько в крас­ках или мелодии, сколько в свое­образииразвития темы, в ори­гинальности его «синтаксиса», ес­ли сравнитьмузыку с искусст­вом речи. И вот именно харак­тер развития, развертывания всегопотенциала музыкальной <img src="/cache/referats/24838/image006.jpg" align=«left» hspace=«12» v:shapes="_x0000_s1028">мысли у Шостаковича отличается такойнепреодолимой логикой, так мощ­но-энергичен, несравненно бодр и поэтичен, что влюбой его теме, даже и посвященной скорби или гибели, энергичное развитие самойэтой темы всей своей логикой, всей надежностью железного рит­ма, всей бодрящейостротой гар­монии всегда производит на слушателя глубоко оптимистическое,укрепляющее и взбадривающее действие. Так, в Седьмой сим­фонии победа воплощенавовсе не в финале, а уже в самом характе­ре разоблачающего развития без­душнойтемы гитлеризма. Так и в трагической второй части Один­надцатой симфонии уже втеме расстрела происходит ее оптимистическая трансформация.

Медленно собираетсябезоруж­ный народ на площадь. Он несет иконы, хоругви, портреты«царя-батюшки». Он полон веры в «заступника». А там, откудагля­дят холодные стены дворцов, идет другое медленное движе­ние. Народбезоружен, но его много, он растет, нарастает, он — масса, и перед ним,безоружным, встает во дворце ужас. Чувство страха переместилось. В ясноебезлюдное утро звуки Дворцо­вой площади рождали страх у одиноких прохожих. Наплощади перед живой шевелящейся мас­сой народа страх проникает во дворец, вдушу коронованного палача. Начинается сцена расстрела безоружного народа, и спора­зительным, баховским мастерст­вом, словно многотрубием ги­гантскогооргана, — железная сцепленность фуги, встающая над морем звуковых красок, про­возглашаетобреченность палача перед лицом истекающих кровью жертв. Из отчаяния родитсяпро­зрение. Над усыпанной трупами площадью чисто, капельно, звук за звукомпадают нотки — не скорби, не состраданья, а ясно­сти исторического прозрения.

Третья часть начинается тихимпохоронным маршем революцион­ной песни «Вы жертвою пали в борьбероковой». Композитор, всегда цитирующий необыкновен­но лаконично и тут же видо­изменяющий   цитируемую  мелодию, здесь  как  бы нарочито точен  и подробен. Почему? Мне кажется,   он  разворачивает   пе­ред слушателямивсе удивитель­ное   своеобразие   этого  русско­го «реквиема», так не похожего ни  на один классический  похо­ронный марш. Всамом деле, — вспомним   скорбные   звуки Шо­пена, затаенное горе второй части (Allegretto)   бетховенской Седь­мой симфонии, часто исполняемой на похоронах,  ведь в них глав­ное — это тема величавогоприми­рения  с необходимостью смертикак   закона   природы.  Недаром похоронные   марши   были  атри­бутом  церковного  обряда похо­рон, как сама панихида. Но рево­люционнаярусская песнь не пани­хида, в ее скорби есть воззвание к  оставшимся в живых, она не примиряет и непровожает, а дает обет над гробом. Длительным из­ложением песни Шостакович какбы   призывает   нас  обратить   на это   внимание и,  по  окончании подробной цитаты, вдруг, неожи­даннымповоротом, начинает раз­вивать  заложенную   в   мелодии революционную   мощь.  Не   зря ужас проник в царскийдворец. Не зря погнала фуга, неотвратимо сцепляя  их в  роковой  обречен­ности,  скованные строи  темных царских   слуг.  Не   зря   вновь и вновь возникает в оркестре виде­ние  Дворцовой   площади   —   изтупо угрожающего в первой части оно  становится   все   яснее, про­зрачней   и  отчетливей, и  сквозь «чешуйки» самодержавияпросту­пают  чистые   очертания растреллиевских линий Зимнего...

Четвертая часть«Набат», в ко­торую органично переходит третья часть симфонии,сливает с ог­ромной силой все исторические голоса великой, пережитой намиэпохи, звучащие в революцион­ных, рожденных народными массами песнях. Онаставит перед на­ми проблему исторического син­теза в музыке. Кто знает, сколь­козабытых песен, рожденных безыменным народным творчест­вом, сколько мелодий,порожден­ных особым массовым фолькло­ром на войне, в революциях, в ссылках, втюрьмах, в битвах, получило свое бессмертие в круп­нейших симфониях прошлого?Кто, кроме людей моего по­коления или чуть помоложе, пом­нит сейчас наширеволюционные песни, так любимые рабочей и студенческой молодежью полвека назад!А ведь пройдет еще пол­века — и забвение унесет, — унесло бы их из памяти, еслиб не гений музыки, вобравший и синтезировавший голоса страдаю­щего, борющегося,живого че­ловечества, прокладывающего до­рогу народам из прошлого в бу­дущее...

Затаив дыхание, слушали ленин­градцывдохновенную повесть о таком далеком и все же недав­нем    прошлом   своего   родного     < города.  Казалось, сам  бессмертный город слушает ееза стеной, вспоминая  не  только  1905  год,    I но   и    зори    революции,  голос родного Ильича с броневика, вы­стрел   «Авроры»,   —  первые  от­блески пламени,начавшего свой огненный  путь  по России имен­но отсюда, с этих воспетых Пуш­киным величавых гранитов. И яне   помню   ни одного  концерта, который   окончился   бы   таким нескончаемым, единодушным триумфом,   какой  устроили  ленин­градцы   своему любимому  ком­позитору.

Рассказав о концерте,необхо­димо упомянуть о высоком ис­кусстве дирижера Е. А. Мравинского. В этотвечер он поистине превзошел самого себя. С ог­ромнейшим мастерством онрасчленил перед слушателями боль­шое историческое полотно сим­фонии, все четыречасти кото­рой по воле автора исполняют­ся без перерыва. Но, расчленяя, он в тоже время обнаружил перед нами глубокую органич­ность переходов одной части вдругую и нерасторжимость связи их в одно могучее целое. Нельзя было ненаслаждаться точностью и изяществом его дирижерского жеста, глубиной и <img src="/cache/referats/24838/image008.jpg" align=«left» hspace=«12» v:shapes="_x0000_s1031">продуманно­стью его трактовки.Ленинград­ский оркестр играл с необычайным одушевлением, словно от­дыхая на предельнойчистоте оркестровки, типичной для симфо­низма Шостаковича.Кристально-прозрачные гармонии, при всей остроте их, были радостью дляисполнителей. И слушателям пере­давались та естественность, то вдохновение, скаким каждый голос в оркестре вливал себя в общий могучий поток симфонии.Русская музыкальная классика обогатилась еще одной жемчужи­ной.

еще рефераты
Еще работы по музыке