Реферат: Власть

Теренс Болл

БОЛЛТеренс, профессор политических наук университета штата Миннесота, США. Глава изкниги Blackwell Companion to Political Theory", 1993 г., предложена автором для публикации в «Полисе».

«Власть»— слово, которое слышишь повсюду. Мы часто пользуемся им, не особеннозадумываясь над его смыслом. Однако при ближайшем рассмотрении содержание этогопонятия оказывается особенно проблематичным. В данной работе моей целью быловыявить и прояснить, если не разрешить, сложные проблемы, связанные сиспользованием этого термина, проблемы реальные или воображаемые, которыевозникают в тех или иных политических ситуациях. Вначале я кратко коснусьосновных концептуальных подходов к содержанию понятия «власть».Несмотря на все их различия, они тем не менее обладают несколькими общимистержневыми чертами, — и на этот счет существует общее согласие. Затем чутьболее подробно представлю противоположные точки зрения на значение понятия«власть». Я хотел бы также дать оценку сильным и слабым сторонамсерьезного, пользующегося влиянием аналитического подхода к теме Стивена Лукса— с тем, чтобы иметь возможность сформулировать приемлемую для всех концепциювласти. Утверждение о том, что понятие «власть» является«сущностно оспариваемым», будет подвергнуто критике в заключении.

Власть: содержание понятия

Прирассмотрении существующих ныне концепций власти прежде всего бросается в глазаих многочисленность и разнообразие. Для Томаса Гоббса, например, власть — этосредство достичь Блага в будущем, и сама жизнь есть вечное и неустанноестремление к власти, прекращающееся лишь со смертью (1). Спустя два векаАлександр Гамильтон задал риторический вопрос: «Что есть власть, как неспособность или дар что-либо совершить?» (2). В начале нынешнего века МаксВебер определял власть как возможность индивида осуществить свою волю вопрекисопротивлению других (3). В середине века Г. Лассуэлл и А. Каплан рассматривалиприменение власти как акты, воздействующие на кого-то или предопределяющиедругие действия (4). Р. Даль считал, что власть дает возможность одномучеловеку заставить другого делать то, что он по своей воле не сделал бы (5).

Вто же время Х. Арендт полагала, что власть вовсе не принадлежит одномуотдельному человеку, а только группе людей, действующих совместно: «Власть,— писала она, — означает способность человека не столько действовать самому, скольковзаимодействовать с другими людьми. Власть не является собственностью одногоиндивида — она принадлежит группе до тех пор, пока эта группа действуетсогласованно» (6). С. Лукс, отвергая это суждение как «своеобразнуюидиосинкразию» автора по отношению к власти, утверждает, что в основе всехопределений власти лежит примитивное представление: некий А тем или инымобразом воздействует на В (7, с. 26, 59). Все же, как полагает П. Моррисс, власть— не просто способ воздействия на кого-то или на что-то, а действие как процесс,направленный на изменение (кого-то или чего-то) (8, с. 29—32). О том же говорити А. Гидденс: обладание властью означает способность менять порядок вещей (9, с.14).

Каквидим, концепции власти многообразны и отличаются друг от друга. Столь высокаястепень различия привела некоторых современных политологов к выводу: по поводусодержания понятия власти не существует единого мнения; оно является«сущностно оспариваемым». Я постараюсь доказать ниже, что это не так;здесь же отмечу лишь, что несмотря на различия в деталях и оттенках, существующиеконцепции власти обладают тем не менее общими фундаментальными чертами. Преждечем мы перейдем к ним, зададимся вопросом: почему в нашем моральном иполитическом лексиконе присутствует концепция власти? Иначе говоря, какоезначение имеет для нас сама идея власти и представления о ней?

Этивопросы подводят нас к очевидному факту, которым, однако, нередко пренебрегают:политологи или политики вкладывают в этот термин понятие о действии. Современныетеоретики Луке (7), Коннолли (10), Исаак (11) вводят в рассматриваемую намиконцепцию тему ответственности. По словам Исаака, чтобы определить источникивласти в обществе, следует установить возможности и пределы внешнеговоздействия на всех нас… То есть нужно выявить ее моральную ответственность(11, с. 5). Иными словами, без понятия власти мы лишены способности судить одействиях политиков, равно как и возможности обвинять их или доверять им.

Нопочему это так? Да просто потому, что власть включает в себя понятие о«способности» и «возможности» (12; 8, с. 481). А обладаниевластью равносильно тому, что от кого-то или от чего-то зависят результаты илипоследствия совершенных действий, которые повлияют на существование и/илиинтересы людей и обстоятельств. Например, мощное землетрясение или шторм могутпослужить причиной серьезных разрушений. Но они, в отличие от политическихпотрясений, происходят стихийно, хотя и затрагивают интересы людей; явленияприроды существуют, но в них нет «намерения», они случайны и о нихнельзя судить в категориях моральной ответственности.

Совсеминое дело — политические деятели или группы. Они, в отличие от бурь иземлетрясений, обладают целым набором специфических человеческих сил иливозможностей: убеждать, приводить доводы, рефлексировать, общаться, предвидетьрезультаты действий и мер (хотя бы некоторые), оценивать последствия и изменятьповедение в зависимости от такой оценки. В этом и состоит уникальность«власти» в человеческом обществе: концепция власти рассматриваетсясточки зрения морали. Именно эти человеческие возможности и силы становятсяосновой того, что мы придаем моральный и политический смысл понятию власти.

Лукс и его критики

Обратимсятеперь к противоречивым, но получившим в последнее время большое распространениевзглядам С. Лукса на этот предмет (7).

Всвоей книге «Власть: взгляд радикала» Луке подвергает критикеконцепции власти, распространенные среди американских политологов«плюралистического» направления (т. н. «одномерная» теория,рассматриваемая Далем) (5) и их противников («двухмерная» теорияБахраха и Баратца) (13). Эта книга послужила прелюдией к его собственной«трехмерной» теории, оказавшейся плодотворной в последующихисследованиях (14). Несмотря на различия, все три теории обладают общим ядром.Луке отмечает, что в основе идеи власти лежит весьма простая посылка: одининдивид каким-то образом воздействует на другого (7, с. 26). Однако не всякоевоздействие можно считать применением власти. Мы ежедневно оказываем накого-нибудь множество видов воздействия, но далеко не все из них можно отнестик проявлению власти. Луке полагает, что власть — не просто обыденное, аморально значимое или нетривиальное действие. Но по какому критерию можноразличать тривиальное действие от нетривиального? Луке отвечает: проявить своювласть по отношению к кому-то — значит затронуть его интересы, а точнее говоря,пойти против его воли, покуситься на его автономность.

Критикисразу же обвинили Лукса в том, что, по его определению, власть равносильнапричинению вреда (здесь «вред» понимается как покушение наавтономность личности). В таком случае нам пришлось бы исключить множествопримеров, когда власть применяется для того, чтобы убедить — или побудитьдействовать — во имя блага, хотя, как признает Луке, благая цель в свою очередьтребует жертв и причиняет вред (7, с. 32—33). Учителя и врачи, например, впроцессе обучения и лечения тоже — по-своему — применяют по отношению кученикам и пациентам свою власть и причиняют им неприятные ощущения.

Какое-тодействие можно назвать проявлением власти, если оно побуждает человека (людей)делать что-то, чего они не сделали бы по своей воле, причем направленностьэтого действия не обязательно предполагает причинение вреда кому-нибудь вдальнейшем. Конечно, Луке прав, приводя примеры с обратным результатом: когдаприменяющий власть выигрывает, а объекту ее применения причиняется вред.Рабовладельцы или субъекты эксплуатации, безусловно, применяют власть, ноданный случай не может быть парадигмой; здесь понятие власти слишком узко.Подобные рассуждения и противоречия на первый взгляд не кажутся существенными:у Лукса одно мнение, у его противников — другое, и они несовместимы. Нонекоторые факторы заслуживают внимания.

КритикиЛукса в большинстве своем вовсе не утверждают, что их мнения и луксовскиеопределения власти разделяет непроходимая пропасть, а указывают нанесоответствия или противоречия в его собственной концепции, которые становятсяиными при попытках найти ей подтверждение в обычных, реальных и несложных, ситуациях(см., например, 15; 16; 8). Да и сам Луке не считает, что критикуемые имконцепции власти неверны сами по себе, но что они слишком узки и не включают всебя такие действия и отношения, которые мы относим к понятию власти. Такимобразом, тезис о фундаментальной несводимости имеющихся концепций власти неподтверждается; существующие концепции сопоставимы, и противоречия в подходах кпонятию власти можно разрешить, по крайней мере, в принципе.

Одиниз способов разрешения вопроса — попытаться определить различие между двумяситуациями: когда кто-то обладает властью для того, чтобы что-то совершить иливоздействовать на кого-то, или кто-то имеет «власть над» другим.Последний случай Луке приводит в подтверждение своего тезиса о том, чтовыражения типа: «власть убеждать» или «власть для благадругого» не могут быть включены в понятие «власти» (7, с.32—33). Но ведь под политикой понимается далеко не только и главным образом непринуждение или господство — т. е. не «власть над», — а власть, которойпользуются для убеждения или разубеждения, или для того, чтобы обеспечитьчьи-либо преимущества. Тогда анализ самого Лукса слишком ограничен и узок, посколькуне включает в себя некоторые существенные и определяющие элементы политическойжизни. Как отмечает Арендт, «стоит только перестать сводить общественнуюжизнь лишь к господству кого-то над кем-то (т. е. к „власти над“), какживая жизнь предстанет перед нами во всем своем подлинном многообразии»(6).

Будучивесьма важным фактором, «власть над» — это не власть как таковая; онане исчерпывает всех возможных политических проявлений. В самом деле, идея«власти над» кем-то является производной от понятия «властидля» чего-то, и даже паразитирует на этом понятии. Например, похитительдетей использует власть над жертвой и его семьей лишь постольку, посколькуможет убить жертву или причинить ей вред. Если жертва не верят во властьпохитителя над ней, роли меняются, власть похитителя исчезает (похититель какбы лишается ее); эта ситуация блестяще и с юмором описана в рассказе О'Генри«Вождь краснокожих». Теоретически политологи склонны рассматриватьвласть политических деятелей как действие, направленное на что-то, а не какгосподство над кем—то. Мало кто сомневается, например, в том, что президент СШАв полной мере обладает политической властью. И все же Р. Нейштадт считает, чтопрезидентская власть — преимущественно власть убеждать, притом, что убеждение —обоюдный процесс, а власть убеждать есть власть достигать соглашения (17).

Власть, общение и сообщество

Властьубеждать — возможно, уникальная сторона более широкой сферы власти, которойhomo sapiens обладает наряду с другими существами, — способностью общенияпосредством речи, символов и знаков. Общением создаются и поддерживаютсячеловеческие сообщества. Таким образом, анализу понятия власти предшествуетразработка теории коммуникации, или «коммуникативных действий» (18).В самом деле, именно в этом направлении развиваются все современные концепциивласти. Как бы ни отличались друг от друга в иных аспектах концепцииобществоведов и политических философов — Ханны Арендт, Юргена Хабермаса, МишеляФуко и Антони Гидденса, все они делают упор на «коммуникативном»аспекте власти (см. 20). Характерно, что столь многие исследователи прибегают кодному и тому же примеру: отношения регулировщика и шофера (см., напр., 5), Находясьна перекрестке, регулировщик с помощью свистка, жеста и т. д. заставляет шоферасделать то, чего тот сам не сделал бы: остановиться, повернуть направо илиналево и т. д. Полицейский дает команду (автомобилист ей подчиняется или нет), —но эта команда, приказ, а не просьба или предложение. Регулировщик применяетсвою власть, находясь лицом к лицу с шофером. Они пользуются языком, общим дляобоих. На этом языке можно «скомандовать», «приказать», «подчиниться»и т. д.; на нем не просят и не убеждают, а командуют и приказывают. Какотмечает П. Уинч, «сам акт повиновения содержит в качестве существенногоэлемента признание данного приказа» (21). Г. Симон утверждал, что безобщения не существовало бы ни власти, ни влияния. «Конечно, — признавал он,— „коммуникацию“ нельзя понимать лишь как речевое взаимодействие, однакосам коммуникативный принцип остается важным и, очевидно, незаменимым способомдействия механизма влияния» (22). Без общего лексикона не было бы ниобщения, ни возможностей применения власти.

Возможновозражение: власть можно использовать и без общения. Регулировщик мог бызастрелить шофера или заставить его подчиниться с помощью дубинки. Но тогдаподобное вовсе нельзя назвать применением власти: это акт насилия. Например, я,будучи облеченным властью, угрожаю применить силу, чтобы принудить кого—то кчему-то; если угроза не подействовала, я прибегну к насилию. В таком случае этоне «применение власти», а ее отсутствие. Именно на данном пунктесходятся такие не похожие друг на друга исследователи, как Арендт, Хабермас, Фукои Гидденс (см. 20, с. 91—105).

«Всеполитические институты, — утверждала Арендт, — суть проявления и воплощениявласти; они окаменевают и рассыпаются, едва только живая народная сила перестаетих поддерживать» (6, с. 140). Таким образом, «власть»генерируется, если только и когда только люди общаются друг с другом ивзаимодействуют в тех или иных общих делах. Концепция власти Ханны Арендтиспытывает «идиосинкразию» к власти, как считает Луке; ее пониманиевласти столь же древнее, как «potestas in populo» Цицерона(«власть у народа») и — более того — молчаливо предполагаетсясовременными освободительными движениями.

Основнойспособ, с помощью которого люди (или индивид) могут достичь власти — отказ отраболепного подчинения в ответ на принуждение со стороны носителей власти. Этопобудит последних исполнить угрозу или отступить. Тем самым часть общества, выступающаякак власть, — партия, государство или диктатор — продемонстрирует грубый инасильственный характер данной власти, т. е. ее отсутствие. Псевдовласть, такимобразом, окажется безвластной и нелегитимной в глазах своих подданных.

Подобныйвзгляд на вещи далеко не нов. Например, схожее рассуждение мы встречаем уГегеля; оно содержится и в концепции ненасильственного сопротивления МахатмыГанди и Мартина Лютера Кинга. Оно подразумевалось в лозунге филиппинскойреволюции («власть — народу») против Фердинанда Маркоса, и в идееВацлава Гавела «власть безвластных», которая реализовалась во время «бархатнойреволюции», покончившей с коммунистическим режимом в Чехословакии (23).

Нечтосходное с концепцией Арендт содержится в современной критической теорииХабермаса и его последователей, а также в концепциях неофеминизма, теологииосвобождения и других «эмансипаторских» движений (24). Какподытоживает Б. Фей, «власть возникает не только тогда, когда группа людейкем-то управляется, но также когда эта группа организуется, заряжается волей итем самым становится способной добиваться чего—то для себя. Здесь проявляетсяне чье-то господство, и не приказ, а возможность доселе неорганизованной, носознающей себя группе (или слою) идентифицироваться и решиться действоватьоткрыто ради новообретенной цели» (25).

Теоретикиданного направления считают людей «субъектами, активно вовлеченными впроцесс создания и функционирования всех форм общественной жизни, включаяотношение к власти» (25; 26). Таким образом, как замечает Гидденс, «властьпо своей природе не является угнетением», она просто есть«способность выбирать образ действий или возможность добиватьсярезультатов »; как таковая она не представляет собой препятствие на пути ксвободе и эмансипации, а как раз служит для них промежуточным звеном, посредником"(9, с. 257). Обладание властью есть в данном случае не что иное, какспособность действовать в качестве человека, сознающего моральнуюответственность. Очевидно, что современные теории власти не ограничиваютсярассуждениями нескольких эксцентричных ученых, обитающих в реальной иливоображаемой башне из слоновой кости. Понятие власти настолько кардинально иважно, что им совершенно нельзя пренебрегать или недооценить его.

Заключение: в самом ли деле «власть» —сущностно оспариваемое понятие?

Каксчитает У. Б. Гэлли (27), понятие является сущностно оспариваемым, если егозначение и критерии применения постоянно открыты для обсуждений и пересмотра.По сравнению со сферой социальной и политической философии, общественных ивообще гуманитарных наук, в естественных науках реже возникают такиеразногласия. Фактически все понятия этики, политики, эстетики сущностнооспариваемы. Взять хотя бы «искусство». Мы можем применить этоттермин к леонардовской «Тайной Вечери», но применим ли он к картинам,например, Э. Уорхолла, изображающим нагромождение одинаковых консервных банокили других предметов обихода? Или «музыка». Конечно, Девятая симфонияБетховена относится к этому роду искусства, но мы не назовем какофонию уличногошума музыкой, как это делают современные композиторы и музыковеды. Эти спорынеразрешимы, считает Гэлли, потому что отсутствует приемлемый для всех критерий,по которому то или иное произведение можно отнести к сфере искусства —«живописи» или «музыке».

Сказанноесправедливо и по отношению к таким политическим концептам, как«справедливость», «равенство», «свобода» — и«власть». Вслед за Гэлли Луке (7) и Коннолли (10) утверждают, чтопонятие власти сущностно оспариваемо, его содержание не определено инеопределимо в принципе. Подобно тому, как искусствоведы спорят, можно ту илииную картину назвать произведением искусства, политики и теоретики никогда непридут к согласию по поводу того или иного примера применения власти.

Тезисо сущностной спорности «власти» или других политических понятийпредставляется и категоричным, и вызывающим. Более того, он претендует на то, чтобыспоры и несогласия по поводу всех этих концепций так никогда и не закончились:если специалисты не могут придти к общему мнению в определении содержанияпонятия власти, тогда и в самом деле его применение по своей сути спорно. Крометого, данный тезис предстает удивительно беспристрастным, нормативно-нейтральным,неопределенным — настолько, что, кажется, ни одна концепция власти не можетпретендовать на превосходство над другой: у вас одно мнение, у меня другое, имы никогда не сойдемся.

Однакопри ближайшем рассмотрении утверждение о непреодолимой — сущностной — спорностипонятия страдает многими изъянами. Во-первых, если с ним согласиться, тогда всенаучные дискуссии, обсуждения и поиски взаимоприемлемых определений власти (идругих политических понятий) бесперспективны априорно и в принципе. И каждый, ктопытается сформулировать концепцию власти в надежде найти согласие, берется забезнадежное дело. Отсюда следует, что все доводы в пользу того или иноготолкования ни к чему не ведут, поскольку речь не просто о том, чтобы высказатьсвои соображения, а чтобы совместно достичь некоего согласия.

Тем,кто настаивает на принципиальной несводимости различных подходов к определениювласти (или «свободы», или «справедливости» и т. д. ), всущности, остаются лишь два способа политического поведения: либо принуждение, либодобровольная перемена убеждений. Кто не поддается уговорам, должныподвергнуться принуждению (будут изгнаны, их заставят молчать, проигнорируют ит. д. ). Как пишет Коннолли: «Полемика вокруг собственно понятия итолкования власти представляет собой часть более широкой идеологическойдискуссии. Склонить других принять мое личное понимание власти — это значит»обратить" их, в какой-то мере заставить принять мою политическуюидеологию" (10, с. 128).

Говоритьв наши дни об «обращении» в свою веру — быть может, хорошая теология,но опасная политика. Политическая аргументация не есть самоцель, она существуетдля того, чтобы примирить общественные противоречия посредством доводов иубеждения. Общий язык или общий лексикон — предварительное условие, требующеесядля выполнения этой задачи. «Элементарный политический процесс, — писалБертран де Жувенель, — есть взаимодействие умов с помощью языка. Речевоеобщение полностью зависит от наличия в памяти общего для всех словарного запаса,которым пользуются ее участники, придавая словам большей частью одинаковоезначение. Подобно тому, как люди одной культуры говорят на одном языке, членыодного и того же сообщества используют общий язык морали. Насколько обогащаетсяязык морали, настолько развивается и сообщество; когда он рушится, то же самоепроисходит и с сообществом» (28).

Еслиже понятия, определяющие политический дискурс, а следовательно, и политическуюжизнь, действительно сущностно оспариваемы, тогда не существует ни общегоморального, ни политического словаря; нет общения, значит нет и общности, какоб этом писал Дж. Дьюи* (29).

[*Здесь автор обращает внимание на общий корень слов «communication», «community».— Ред.]

Еслибы тезис о сущностной оспариваемости соответствовал действительности, тостановился бы невозможным и политический дискурс, тем самым исключалась бы ився политическая жизнь. По этим причинам цивилизованность и гражданская жизньнемыслимы в нарисованном Гоббсом воображаемом, но тем не менее ужасающеместественном состоянии: все люди — монады, ничем не связанные друг с другом дотакой степени, что каждый говорит на своем, им самим изобретенном языке.Понятия, выражаемые на этих языках, не могут быть переведены или каким-то образомпоняты: все друг для друга — чужаки и враги. Отсюда, по Гоббсу, — «войнавсех против всех», делающая жизнь людей ужасной, бедной, одинокой, жестокойи недолговечной. Гоббсовское «естественное состояние» сродни темусловиям, которые возникли бы, если (представим себе) тезис о сущностнойоспариваемости оказался бы верен: сущностно бесспорно было бы одно —невозможность общения.

Становитсяясным, что утверждение о сущностной оспариваемости политических понятий — непросто констатация ограниченности языка и содержания понятий, но ограниченностисамой возможности общения, а следовательно — и человеческой общности. Значит, вопросв том, верно или ложно предположение о неразрешимости спора вокруг того илииного политического понятия вообще и, в частности, концепта власти, вовсе непредмет абстрактных или академических интересов, а имеет важнейшее политическоезначение. Под сомнение ставятся перспективы общения, а тем самым образованиеобщностей.

Ксчастью, при ближайшем рассмотрении дело обстоит не столь мрачно. Я утверждалранее (20), что тезис о сущностной оспариваемости сам по себе спорен исомнителен; если он не полностью ошибочный, то тупиковый и логическибессмысленный. Я готов признать, что опыт, политическая практика как будто даютему разные подтверждения. Пусть так, но все равно он заводит в тупик попринципу post hoc, ergo propter hoc**. Тезис о сущностной оспариваемостиконцепта власти зиждется на том, что до сих пор фактически не было найденовзаимоприемлемого согласия относительно содержания и применения данногоконцепта. Однако на основании множества примеров несогласия — как бы длинен нибыл их список — можно лишь заключить, что противоречия действительно существуют,но это вовсе не значит, что они непременно должны быть всегда. Самое большее, чтоможно с уверенностью констатировать: «власть» — понятие, котороепостоянно будет вызывать споры.

[**Вследствие этого — значит по причине этого (лат. ). Формула, которой схоластыназывали ошибку, состоящую в том, что за причину принималось нечто только предшествующеево времени. — Ред.]

Еслимы прислушаемся к утверждениям Лукса и Коннолли, то убедимся, что онипредлагают совсем иной подход. В самом деле, они постоянно критикуют (иногдаочень ярко) различные концепции власти, приводят доводы (нередко убедительные)в защиту своих — альтернативных — взглядов. Луке, например, считает своюконцепцию власти «выше» «менее значительных» концепцийсвоих оппонентов (7, с. 9, 30). Не следует тому удивляться: тот, кто серьезно иискренне верит в сущностную оспариваемость политических понятий, никогда непризнает преимущество какого-то одного суждения над другим, поскольку отрицаетналичие самой основы — логической и практической — для такого суждения.

Однакоразмышления о принципиальной оспариваемости «власти» и другихполитических понятий вовсе не обязательно следует считать бесполезными. Можетбыть, их стоило бы включить не столько в «порочный круг», сколько (повыражению Н. Гудмена) в «добродетельный круг» исследований, чтопринесет ценные плоды. Тезис о сущностной оспариваемости можно рассматривать некак фундированный философский тезис о языке и смысле, а как риторическоепостроение, позволяющее привлечь внимание к непременной черте политическогодискурса, а именно: к постоянной возможности несогласия. Время от временинесогласие проявляется более активно, и это особенно относится к спорам опонятии власти. Важно помнить, что такие противоречия нельзя разрешить ниуказом или силой оружия, ни сменой идеологии, а можно только благодаря присущейчеловеку власти особого рода — власти разума, аргументации и убеждения.

Список литературы

Hobbss Т. Leviathan (1651). Cambridge, 1991, b. I, ch. 10, p. 62. «Federalist',№ 33.

Weber M. Economy and Society. N Y., 1968, vol. I, p. 53.

Lasswell D., Kaplan A. Power and Society, New Haven, 1950, p. XIV.

Dahl R. The Concept of Power. — „Behavioral Science“,1957, № 2, p. 201 — 215.

Arendt H. The Human Condition. Chicago, 1958, p. 200 — 205; idem. OnViolence. Crises of the Republic N. Y., 1972, p. 143.

Lukes S. Power: a Radical View. L., 1974.

Morriss P. Power: a Philosophical Analysis. N. Y., 1987.

Giddens A. Tfie Constitution of Society. Berkeley, 1984.

Connolly W. E. Т he Terms of PoliticalDiscourse. Princeton, 1983

Isaak I. Power and MarxistTheory: a Realist View. Ithaca, 1987

Emmett D. The Concept of „Power“. — „Proceedings ofthe Aristotelian Society, \ 956, № 56, p. 19—20.

Bachrach P., Baratz M. S. The Two Faces jf Power. — “AmericanPolitical Science Review», 1962, № 56, p. 947 — 952.

Gaventa J. Power and Powerlessness: Quiescence and Rebellion in an Appalichian Valley. Urbana, 1980.

Oppenheim F. Political Concept: A Reconstruction. Oxford, 1981.

Gray J. Political Power, Social Theory and Essential Contestability.— The Nature of Political Theory. Oxford, 1983, p. 75—102.

NeustadtR. E. Presidential Power. N. Y., 1987, p. 41, 44 — 45.

Habennas J. The Theory Communicative Action. Boston, 1984.

Foucault M. Power I Knowledge. N. Y., 1980.

Ball T. Transforming Political Discourse. Oxford, 1988

Winch P. The Idea of a Social Science — «Rationality», Oxford, 1970, p. 9 — 10.

Simon H. Models of Man, N. Y., 1957, p. 7.

Havel V. et al. The Power of the Powerless:Citizen Against the State in Central-Eastern Europe. Armonk, 1988.

Leonard S. T. Critical Theory in Political Practice. Princeton, 1990

Fay B. Critical Social Science Ithaca, 1987, p. 130.

Wartenberg T. E. The Forms of Power: From Domination toTransformation. Philadelphia, 1990.

Gallic W. B. Essentially Contested Concept. — «Proceeding ofthe Aristotelian Society», 1956, №56, p. 167 — 198.

De Jouvenel B. Sovereignty. Chicago, 1957, p 304.

Dewey J. Democracy and Education. N. Y., 1916, p. 4.

Список литературы

Полис,1993, №5

Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.politnauka.org