Реферат: Лесков
ПЛАН1.ВВЕДЕНИЕ.
2.КРАТКОЕ ТВОРЧЕСТВО ЛЕСКОВА.
3.«СОБОРЯНЕ»- ОТРАЖЕНИЕ БЫТА ДУХОВЕНСТВА.
4.«МЕЛОЧИ АРХИЕРЕЙСКОЙ ЖИЗНИ»-«ТЕНИ» И «СВЕТ» ЦЕРКВИ.
5.АНТИРЕЛИГИОЗНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ.
6.ЗАКЛЮЧЕНИЕ.
7.ЛИТЕРАТУРА
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить…
Ф.И. Тютчев
Он жил, всем сердцем своим стремясь «служить родине словом правды иистины», искать лишь «правды в жизни», давая всякой картине, говоря егословами, «освещение подлежащее и толк по разуму и совести». Каждое егопроизведение – это художественно развернутый факт жизни, это художественнаямелодия, возникающая на основе реальных событий и как бы незримо соотносящая, связывающая эти события с прошлым и обращающая кразмышлениям о грядущем.
«Лучшеевремя не позади нас. Это верно и приятия достойно» – так на склоне лет писал Н. С. Лесков. В те годы, когда о лесковских произведенияхнемало спорили его современники, Лев Толстой прозорливо заметил: «Лесков –писатель будущего, и его жизнь в литературе глубоко поучительна». Судьба писателядраматична, жизнь, небогатая крупными событиями, полна напряженных идейныхисканий. Одухотворенный великой любовью к своему народу, он стремился говорясловами Горького, «ободрить, воодушевить Русь».
Богатое,многообразное творчество Лескова, хотя и не лишено противоречий, вместе с темотличается удивительной художественной и эстетической цельностью. Произведенияписателя объединяют пафос высокой нравственности и яркая самобытностьпоэтических форм.
Еговидение действительности, его поэтика органически сочетали реализм иромантическую мечту, насыщенность повествования массой конкретных, иногда документальных подробностей, почти
натуралистическихзарисовок и глубокую художественную обобщенность воссоздаваемых картин.
Врассказах и повестях Лескова, словно заново рожденные, возникали почтинеизведанные области жизни, заставляя читателей вдруг оглянуться на весьрусский мир. Здесь представала и «отходящая самодумная Русь», и современная емудействительность.
Тридцатьпять лет служил Лесков родной литературе. И, несмотря на невольные и горькиезаблуждения, он был и всю жизнь оставался глубоко демократичным художником иподлинным гуманистом. Всегда выступал он в защиту чести, достоинства человека ипостоянно ратовал за «свободу ума и совести», воспринимая личность какединственную непреходящую ценность, которую нельзя приносить в жертву ниразного рода идеям, ни мнениям разноречивого света. В своем художественномисследовании прошлого и настоящего Лесков настойчиво и страстно искал истину иоткрыл столь много ранее неизвестного, прекрасного и поучительного, что мы неможем не оценить по достоинству литературный подвиг писателя…
Лесков пришел в литературу не из рядов той «профессиональной»
демократической интеллигенции, которая вела свое идейное происхождение от Белинского, от общественных и философских кружков 40-х годов. Он рос и развивался вне этого движения, определившего основные черты русской литературы и журналистики второй половины XIX века. Жизнь его до тридцати лет шла так, что он меньше всего мог думать о литературе и писательской деятельности. В этом смысле он был прав, когда потом неоднократно говорил, что попал в литературу «случайно».
Николай Семенович Лесков родился в 1831 году в селе Горохове, Орловской губернии. Отец его был выходцем из духовной среды: «большой, замечательный умник и дремучий семинарист», по словам сына. Порвав с духовной средой, он стал чиновником и служил в орловской уголовной палате. В 1848 году он умер, и Лесков, бросив гимназию, решил пойти по стопам отца: поступил на службу в ту же самую уголовную палату. В 1849 году он переехал из Орла в Киев, где жил его дядя (по матери) С. П. Алферьев, небезызвестный тогда профессор медицинского факультета. Жизнь стала интереснее и содержательнее. Лесков поступил на службу в Казенную палату, но имел иногда возможность «приватно» слушать в университете лекции по медицине, сельскому хозяйству, статистике и пр. В рассказе «Продукт природы» он вспоминает о себе: «Я был тогда еще очень молодой мальчик и не знал, к чему себя определить. То мне хотелось учиться наукам, то живописи, а родные желали, чтобы я шел служить. По их мнению, это выходило всего надежнее». Лесков служил, но упорно мечтал о каком-нибудь «живом деле», тем более что сама служба приводила его в соприкосновение с многообразной средой местного населения. Он много читал и за годы киевской жизни овладел украинским и польским языками. Рядом с Гоголем его любимым писателем стал Шевченко.
Началась Крымская война, которую Лесков называл впоследствии«многознаменательным для русской жизни ударом набата». Умер НиколайI (1855 г.), и началось то общественное движение, которое привело к освобождению крестьян и к целому ряду других последствий, изменивших старыйуклад русской жизни. Эти события сказались и на жизни Лескова: он бросилказенную службу и перешел на частную — к англичанину Шкотту (мужу его тетки), управлявшему обширными имениями Нарышкиных и Перовских. Так до некоторой степени осуществилась его мечта о «живом деле»: вкачестве представителя Шкотта он разъезжал по всей России — уже не какчиновник, а как коммерческий деятель, по самому характеру своей деятельности входивший в теснейшее общение с народом.
Вписьмах к Шкотту Лесков делился своими впечатлениями; этими письмамизаинтересовался сосед Шкотта по имению, Ф. И. Селиванов, который, каквспоминал потом сам Лесков, «стал их спрашивать, читать и находил их „достойными печати“, а в авторе он пророчил писателя». Так началась литературная деятельность Лескова, ограниченная сначала узким кругом экономических и бытовых тем.
Казалось, что Лесков решил вступить в соревнование со всеми крупными писателями того времени, противопоставляя им и свой жизненный опыт и свой необычный литературный язык. Горький отметил эту характерную черту его первых вещей, сразу обративших на него внимание современников: «Он знал народ с детства; к тридцати годам объездил всю Великороссию, побывал в степных губерниях, долго жил на Украине — в области несколько иного быта, иной культуры… Он взялся за труд писателя зрелым человеком, превосходно вооруженный не книжным, а подлинным знанием народной жизни».
Вписьмах и разговорах он иногда иронически употребляет слово«интеллигент» и противопоставляет себя «теоретикам», какписателя, владеющего гораздо большим и, главное, более разностороннимжизненным опытом. Он охотно и много пишет и говорит на эту волнующую еготему, каждый раз стремясь выделить то, что представляется ему наиболеесильной стороной его позиции. «Я не изучал народ по разговорам с петербургскими извозчиками, — говорит он с некоторой запальчивостью, явнонамекая на столичных писателей-интеллигентов, - а я вырос в народе наГостомельском выгоне… Я с народом был свой человек... Публицистическихрацей о том, что народ надо изучать, я не понимал и теперь не понимаю. Народпросто надо знать, как саму нашу жизнь, не штудируя ее, а живучи ею». Или так: «Книги и сотой доли не сказали мне того, что сказало столкновение с жизнью… Всем молодым писателям надо выезжать из Петербурга на службу в Уссурийский край, в Сибирь, в южные степи… Подальше отНевского!» Или еще так: «Мне не приходилось пробиваться сквозь книгии готовые понятия к народу и его быту. Книги были добрыми мне помощниками, нокоренником был я. По этой причине я не пристал ни к одной школе, потому чтоучился не в школе, а на Сарках у Шкотта».
Тема «праведника» в творчестве Лескова выходит за пределы этой книги, истоки ее — в самых ранних художественных произведениях Лескова, и тянется она, разнообразия преломляясь, вплоть до конца жизни писателя. Резко и отчетливо эта тема выразилась в «Соборянах» (1872), за которыми последовали «Запечатленный ангел» (1873) и «Очарованный странник» (1873). Своих положительных героев Лесков ищет совсем не там, где их искали Гоголь, а позднее — Достоевский или Тургенев, он ищет их в разных слоях народа, в русском захолустье, в той разнообразной социальной среде, знание жизни и внимание к которой, умение проникнуться интересами и нуждами которой свидетельствуют о глубоко демократической направленности творческих поисков Лескова.
Сначала, подявным влиянием реакционных идей Каткова, он обратился к жизни захолустногорусского духовенства: так возник замысел «Божедомов», из которогополучились «Соборяне» с протоиереем Туберозовым в центре. Понятно всвязи со всем сказанным выше, что крайней противоречивостью отмечена общаяидейно-художественная концепция «Соборян» — этой, по определению Горького, «великолепной книги». В центре повествования стоит совершенно неожиданный герой — старый провинциальный русский священник Савелий Туберозой. Старый протопоп характеризуется чертами, обычными для ряда героевЛескова. С одной стороны, есть в нем особенности, прочно связанные с определенной бытовой средой, он подчеркнуто «сословен», как это всегда бывает у Лескова, его жизненный путь, его навыки, обычаи нигде, кроме среды российского духовенства, немыслимы. Бытовое начало, очень четко и многосторонне обрисованное, является здесь и ключомк человеческой личности, к психологии, к особенностям душевной жизни - в этом смысле принципы конструирования характера решительно ничем неотличаются от тех, которые мы видели в «Житии одной бабы» или в«Леди Макбет Мценского уезда». Вместе с тем Савелий Туберозовв не меньшей степени, чем другие герои Лескова, представляется«выломившимся» из своей среды. Старый протопоп - белая ворона в кругу типических для духовной среды людей и нравов, об этом читатель узнает с первых же страниц его «жития». Он ведет себя совсем не так, как полагается вести себя рядовому, обычному русскому священнику, и притом делает это буквально с первых же шагов своей деятельности. Он — человек,«выломившийся» с самого же вступления в активную жизнь сословия.Демикотоновая книга" — это дневник старика Туберозова за тридцать летего дореформенной жизни (в книге действие происходит в 60-е годы). Вся«демикотоновая книга» наполнена вариантами одного жизненного сюжета - беспрерывных столкновений Туберозова с церковными и отчастигражданскими властями. Туберозов представляет себе свою деятельность какгражданское и нравственное служение обществу и людям. С ужасом убеждается протопоп в том, что совершенно иначе оценивает свои функции сама церковь. Церковная администрация представлена насквозь омертвевшей бюрократической организацией, превыше всего добивающейся внешнеговыполнения закостенелых и внутренне бессмысленных обрядов и правил. Столкновение живого человека и мертвого сословного ритуала: - вот тема «демикотоновой» книги. Протопоп получает, скажем, солидныйслужебный «нагоняй» за то, что он осмелился в одной из своихпроповедей представить в качестве примера для подражания старика КонстантинаПизонского, человека, являющего своей жизнью образец действенного человеколюбия. Официальная церковь интересуется всем, чем угодно, крометого, что Туберозову кажется самой сутью христианства, она придирчивоследит за выполнением мертвого ритуала и жестоко карает своего служителя,осмеливающегося смотреть на себя как на работника, приставленного к живомуделу. Все происходящее в «демикотоновой книге» не случайно отнесено восновном к дореформенной эпохе. Лесков наводит на мысль о том, что к эпохереформ в среде духовенства обозначились те же признаки внутреннего распада,что и в других сословиях — купечестве, крестьянстве и т. д.
В пореформенную эпоху, в 60-е годы драма «выломившегося» протопопа перерастает в подлинную трагедию, кульминация и развязка которой переданы Лесковым с огромной художественной силой. Все более и более буйным становится строптивый протопоп по мере обострения социальных противоречий в стране. Преследуемый и церковными и гражданскими властями, старый священник решается на необычайный по дерзости (для данной социальной среды, разумеется) шаг: он сзывает в церковь в один из официально-служебных дней все чиновничество провинциального города и духовно «посрамляет мытарей»: произносит проповедь, в которой обвиняет чиновников во внешне-служебном, казенном отношении к религии, в «наемничьей молитве», которая «церкви противна». По мысли Туберозова, жизнь и ежедневные дела собравшихся в церкви чиновников обнаруживают, что эта «наемничья молитва» не случайна - в самой их жизни нет ни капли того «христианского идеала», которому служит сам Туберозов. Поэтому — «довлело бы мне взять вервие и выгнать им вон торгующих ныне в храме сем». Естественно, что после этого на Туберозова обрушиваются и церковные и гражданские кары. «Не хлопочи: жизнь уже кончена, начинается житие», — так прощается со своей протопопицей увозимый для наказания в губернский город Туберозов. Общественные, межсословные нормы бюрократического государства обрушивались в кульминации на Настю и на Катерину Измайлову. Кульминацию «Соборян» составляет вызов, брошенный Туберозовым общественным и межсословным отношениям. Особенно явственно в этих частях книги выступает литературная аналогия, настойчиво проводимая Лесковым и отнюдь не случайная для общей концепции «Соборян»: буйный старгородокий протоиерей отчетливо напоминает центрального героя гениального «Жития протопопа Аввакума».
Существенно важно для понимания общей противоречивости идейной и художественнойструктуры «Соборян» то обстоятельство, что врагами неистовогоправдолюбца Туберозова оказываются не только духовные и светские чиновники,представляющие административный аппарат самодержавно-крепостническогогосударства, но и бывшие «нигилисты». Более того: бывшие «нигилисты» действуют в книге сообща, в союзе с чиновниками в рясахи вицмундирах.
Так же как и в романах «Некуда» и особенно «На ножах», Лесков показывает не передовых людей 60-х годов, а своекорыстную и анархиствующую человеческую накипь, которая живет по принципу «все позволено» и которая не стесняется в средствах ради достижения своих мелких целей. Здесь, в изображении козней чиновников Термосесова и Борноволокова, которых Лесков настойчиво стремится выдать за бывших представителей передового общественного движения эпохи, Лесков допускает грубый выпад против прогрессивных общественных кругов.
Ошибка эта связана с общей противоречивостью идейного состава «Соборян». Лесков не считает бунт протопопа Туберозова явлением случайным и частным: в этом бунте, по мысли писателя, отражается общий кризис крепостнического строя и распад старых сословно-классовых связей. В применении к Туберозову не случайно в книге настойчиво употребляется слово «гражданин», сам непокорный церковнослужитель свое неистовое буйство осмысляет как акт гражданского служения, выполнение общественного долга, который возникает перед каждым человеком любой сословной группы в новых исторических условиях. Особая острота борьбы Туберозова с Термасесовыми, Борноволоковыми и Препотенскими, по мысли протопопу и самого автора, состоит в том, что «это уже плод от чресл твоих возрастает», как выражается Туберозов, или, иначе говоря, действия Борнозолоковых и Термосесовых представляются Лескову одной из форм общественного кризиса, который выражался и в дореформенной деятельности людей типа самого Туберозова. Туберозов и Борноволоковы борются на одной исторической почве, разный способ их действий имеет одну и ту же общественную предпосылку - исторический кризис крепостничества.
Самыевпечатляющие страницы «Соборян» - это рассказ о трагическойгибели буйного протопопа, естественно оказавшегося бессильным в своейодинокой борьбе с церковной и полицейской бюрократией. Соратником Туберозова вэтой борьбе становится дьякон Ахилла Десницын, которому оказалось «тяжелонашу сонную дрему весть, когда в нем в одном тысяча жизней горит». Дьякон Ахилла не случайно поставлен в книге рядом с трагически сосредоточенным в себе «праведником» Туберозовым. Дьякон Ахиллатолько по недоразумению носит рясу и имеет в ней необыкновенно комический вид. Превыше всего он ценит дикую верховую езду в степи и даже пытается завести себе шпоры. Но этот человек, живущий непосредственной, бездумной жизнью, при всей своей простодушной красочности, тоже «уязвлен»поисками «праведности» и «правды» и, как сам протопоп, неостановится ни перед чем в служении этой правде.
ДьяконАхилла всем своим обликом и поведением в не меньшей степени, чемТуберозов, свидетельствует о разрушении старых сословных бытовых инравственных норм в новую эпоху. Комическая эпопея поездки Ахиллы вПетербург отнюдь не комична по своему смыслу: это эпопея поисков правды.
Ахиллаи Туберозов, по замыслу Лескова, представляют собой разные грани единого всвоих основах национального русского характера. Трагедия протопопа — в его непримиримости. Даже после антицерковной проповеди в храме дело могло легко уладиться. Церковная и светская бюрократия настолькопрогнили в самом своем существе, что им важнее всего декорум порядка. Протопопу достаточно было принести покаяние, и дело было бы прекращено. Но «выломившийся» из своей среды протопоп покаяния неприносит, и даже гибель протопопицы не вынуждает его к раскаянию.
Ходатайства карлика Николая Афанасьевича приводят к тому, что Туберозова отпустили домой, но он все-таки вплоть до смертного мига не кается. В финале не случайно столкнулись фигуры плодомасовского карлика и неистового протопопа - они представляют, по Лескову, разные этапы, русской жизни. При выходе из своей среды в мир межсословных отношений Настя и Катерина Измайлова оказались жертвами обрушившегося на них строя. Туберозов до конца держит свою судьбу в своих руках и ни с чем не примиряется. Композиционно книга построена иначе, чем ранние вещи Лескова. Больше всего разработана тема бунта Туберозова, тема межсословных отношений, в пределах которой наиболее отчетливо выступает яркий, непреклонный, непримиримый характер героя. После смерти Туберозова яростный бой за его память ведет дьякон Ахилла способами, свойственными его личности, ведет как достойный наследник удалой Запорожской сечи, и в этом бою тоже наиболее рельефно выявляется его национально своеобразный характер, как характер «праведника» и «правдоискателя». В своих итогах «великолепная книга» оказывается книгой раздумья над особенностями и свое* обычностью национального характера.
По-иному решается тема «праведника» в вещах, последовавших за «Соборянами». Все больше и больше отходит Лесков от идеализации «старой сказки», все более и более углубляется его критическое отношение к действительности, и, соответственно этому, и «праведников» писатель ищет в иной среде. В «Запечатленном ангеле» (1873) героями оказываются уже старообрядцы, ведущие борьбу с православием, но кончается повесть их переходом в лоно православной церкви. Это было явной натяжкой. В 1875 году Лесков сообщил из-за границы своему приятелю, что он сделался «перевертнем» и уже не жжет фимиама многим старым богам: «Более всего разладил с церковностью, по вопросам которой всласть начитался вещей, в Россию недопускаемых… Скажу лишь одно, что прочитай я все, что теперь по этому предмету прочитал, и выслушай то, что услышал, — я не написал бы „Соборян“ так, как они написаны… Зато меня подергивает теперь написать русского еретика — умного, начитанного и свободного духовного христианина». Здесь же он сообщает, что по отношению к Каткову чувствует то, «чего не может не чувствовать литературный человек к убийце родной литературы».
Тот особенный идейный подход к явлениям социальной жизни, которыйхарактерен для зрелого творчества Лескова, обусловливает оригинальный,своеобразный подход писателя к проблемам художественной формы. Горький виделважнейшую отличительную особенность Лескова — мастера формы - в принципахрешения им: проблемы поэтического языка. Горький писал: «Лесков - тоже волшебник слова, но он писал не пластически, а - рассказывая, и в этом искусстве не имеет себе равных. Его рассказ — одухотворенная песнь,простые, чисто великорусские слова, снизываясь одно с другими в затейливыестроки, то задумчиво, то смешливо звонки, и всегда в них слышна трепетная любовь к людям, прикрыто нежная, почти женская; чистая любовь, она немножко стыдится себя самой. Люди его рассказов часто говорят сами о себе, но речь их так изумительно жива, так правдива и убедительна, что они встают перед вами столь же таинственно ощутимы, физически: ясны, как люди из книг Л. Толстого и других, — иначе сказать, Лесков достигает того же результата, но другим приемом мастерства», Лесков хочет, чтобы русский человек говорилсам о себе и за себя — и притом имению простой человек, который не смотрит на себя со стороны, как обычно автор смотрит на своих персонажей, Он хочет, чтобы читатель послушал самих этих людей, а для этого они должны говорить и рассказывать на своем языке, без вмешательства автора.
Жившийс самого начала литературного пути на журнальные заработки, материально малообеспеченный, Лесков был вынужден в течение многих лет состоять членом Ученого комитета министерства Народного просвещения, несмотря наряд унизительных подробностей прохождения по службе и мизерную оплатучрезвычайно трудоемкой подчас деятельности. Впрочем, для жадного кмногообразным жизненным впечатлениям, любознательного к самым разным сторонам русской жизни Лескова эта служба имела и некоторый творческийинтерес: наиболее заинтересовавший его ведомственный материал он иногда,подвергнув публицистической или художественной обработке, печатал.
Вотэти-то публикации и вызвали неблагосклонное внимание таких столповсамодержавной реакции, как К. П. Победоносцев и Т. И. Филиппов. Освещение,которое. Лесков придавал публикуемым им фактам, далеко не совпадало снамерениями и устремлениями правительственных верхов. Недовольстволитературной деятельностью Лескова особенно усилилось в начале 1883 года,невидимому в связи с выступлениями Лескова по вопросам церковной жизни.
Министрународного просвещения И. Д. Делянову было поручено «образумить»своевольного литератора в том смысле, чтобы Лесков сообразовал своюлитературную деятельность с видами правительственной реакции. Лесков неподдался ни на какие уговоры и категорически отверг поползновения властейопределять направление и характер его литературной работы. Возник вопрос об отставке. Дабы придать делу приличное бюрократическое обличье, Делянов просит Лескова подать прошение об увольнении. Писательрешительно отвергает и это предложение. Напуганный угрозой общественного скандала, растерянный министр спрашивает Лескова, зачем же ему нужноувольнение без прошения, на что Лесков отвечает: «Нужно! Хотя бы для некрологов: моего и... вашего».
ИзгнаниеЛескова со службы вызвало известный общественный резонанс. Еще большееобщественное значение, несомненно, имел скандал, разыгравшийся при изданииЛесковым, уже в конце жизни, собрания сочинений. Предпринятое писателемв 1888 году издание десятитомного собрания сочинений имело для его двойноезначение. Прежде всего оно должно было подвести итоги еготридцатилетнего творческого пути, пересмотра и переосмысления всегосозданного им за эти долгие и бурные годы. С другой стороны, живший послеотставки исключительно на литературные заработки, писатель хотел добиться известной материальной обеспеченности, для того чтобысосредоточить все свое внимание на воплощении итоговых творческих замыслов.Издание было начато, и дело шло благополучно до шестого тома, в состав которого вошли хроника «Захудалый род» и ряд произведений, трактующих вопросы церковной жизни («Мелочи архиерейской жизни»,«Епархиальный суд» и т. д.). На том был наложен арест, так как были усмотрены в его содержании антицерковные тенденции. Для Лесковаэто было огромным моральным ударом — возникла угроза краха всего издания. Ценойизъятия и замены неугодных цензуре вещей, после долгих мытарств, удалось спасти издание. (Изъятая цензурой часть тома впоследствии была,по-видимому, сожжена.) Собрание сочинений имело успех и оправдаловозлагавшиеся на него писателем надежды, но скандальная история с шестым томомдорого стоила писателю: в день, когда Лесков узнал об аресте книги, с нимвпервые, по его собственному свидетельству, произошел припадок болезни, черезнесколько лет (21 февраля/5 марта 1895 г.) сведшей его в могилу.
Если не особенно вдумываться в смысл сатирического задания Лескова в «Мелочах архиерейской жизни» (1878), то эти очерковые на первый взгляд зарисовки могут показаться совсем безобидными. Может даже показаться странным то обстоятельство, что книга эта так взволновала высшую духовную иерархию и по распоряжению духовной цензуры была задержана выпуском и сожжена. Между тем, задание Лескова здесь крайне ядовитое и действительно по-лесковски сатирическое. С самым невинным видом автор повествует о том, как архиереи заболевают несварением желудка, как они угощают отборными винами видных чиновников, при этом чуть ли не пускаясь в пляс, как они занимаются моционом для борьбы с ожирением, как они благодетельствуют только потому, что проситель сумел найти уязвимое место в их симпатиях и антипатиях, как они мелко и смешно враждуют и соревнуются со светскими властями и т. д. Подбор мелких, на первый взгляд, бытовых деталей, искусно воссоздающий бытовое существование духовных чиновников, подчинен единому заданию. Лесков как бы последовательно разоблачает тот маскарад внешних форм, которым церковь искусственно отделяет себя от обычной обывательской русской жизни. Обнаруживаются вполне обычные мещане, которые решительно ничем не отличаются от пасомых имя духовных детей. Бесцветность, пустота, банальность обычного мещанского быта, отсутствие сколько-нибудь яркой личной жизни — вот тема, пронизывающая невинные на первый взгляд бытовые зарисовки. Получается действительно сатира, очень обидная для тех, кто изображен, но сатира особенная. Обидно все это для духовных лиц прежде всего, тем, что вполне наглядно обнажена причина маскарада — особых форм одежды, языка и т. д. Нужен этот маскарад потому, что по существу обычный архиерей решительно ничем не отличается от обычного мещанина или обычного чиновника. В нем нет и проблеска того основного, что официально представляет архиерей, - духовной жизни. Духовное начало уподоблено здесь рясе - под рясой скрыт заурядный чиновник с несварением желудка или геморроем. Если же среди лесковских архиереев попадаются люди с человечески чистой душой и горячим сердцем, то это относится исключительно к их личным качествам и никак не связано с их служебно-профессиональными функциями и официальным общественным положением.
В целом Лесков своими, особенными способами производит разоблачение бытового ритуала церковности, во многом близкое к тому «срыванию масок», которое так ярко и остро осуществлял позднее Лев Толстой.
В 80—90-х годахтемы и образы народной героики и талантливости сменились у Лесковаантиправительственной и антицерковной сатирой, разоблачающей победоносцевскийрежим.
Начиная с«Мелочей архиерейской жизни» до «Заячьего ремиза», на протяжении почти двадцатилет, Лесков неустанно разоблачает «идеологию» и практику церкви и религии. Инадо сказать, что не было в России ни одного 'писателя, который нанес бы стольяростные и сокрушительные удары сильнейшему оплоту самодержавия — церкви, какэто сделал Лесков, никогда не являвшийся последовательным и вполне убежденныматеистом.
В очерках «Мелочиархиерейской жизни» (1878—1880) 1 Лесков пытается писать одуховенстве еще с позиции «идеальной», воображаемой церкви, и потому он видитне только тени, но и «свет». Он посвящает ряд зарисовок киевскому митрополитуФ. Амфитеатрову и другим архиереям, восстающим против византийской пышности изатворничества архиерейского быта, предлагает ликвидировать епархиальный (тоесть духовный) суд, по которому церковники, совершая уголовные преступления,
остаются нередко безнаказанными, ипризывает к реформам в православии по примеру протестантства и англиканскойцеркви. С другой стороны, первые главы очерков (г—IV), появлявшихсяпостепенно, отличаются особой резкостью тона, и можно предположить, что онисмягчались впоследствии под внешним давлением, но во всяком случае «Мелочи»были только начальным, сравнительно слабым опытом антицерковной сатиры.
Познакомившись вгоды сотрудничества в «Русском вестнике» и церковных журналах с кругами высшегодуховенства, Лесков был осведомлен о всей политике правящей клики,осуществляемой через церковь, о всех интригах и настроениях синода. Этопослужило ему материалом для точных и неопровержимых портретов русских иерархов.
Орловский епископСмарагд не поладил с губернатором Трубецким. Их ссора заполнила пустотупровинциальной жизни, и досужий остроумец майор Шульц выставил на окне манекеныдерущихся петуха (губернатора) и козла (епископа) и каждый день, смотря пообстоятельствам, изменял расположение фигур. «То петух клевал и бил взмахамикрыла козла, который, понуря голову, придерживал лапою сдвигавшийся на затылокклобук,то козел давил копытами шпоры петуха, поддевая его рогами подчелюсти, отчего у того голова задиралась кверху, каска сваливалась на затылок,хвост опускался, а жалостно разинутый рот как бы вопиял о защите… Ненаблюдать за фигурами, впрочем, было и невозможно, потому что бывали случаи,когда козел представал очам прохожих с аспидною дощечкою, на которой былокрупно начертано: «П-р-и-х-о-д», а внизу под сим заголовком писалось:«Такого-то числа: взял сю рублей и две головы сахару» или что-нибудь в этомроде». Эта проделка остряка-майора позволяет Лескову представить с большойживостью и юмором и орловского архипастыря, взяточника и самодура, и его врага- 'полоумного губернатора.
В другой главетакже на мемуарном материале он зарисовал пензенского епископа, которыйотличался строптивым нравом. Лесков изображает его в столкновении сангличанином, не имевшим оснований бояться русского архиерея. «Архиерейпокраснел, как рак, и, защелкав но палке ногтями, уже не проговорил, апрохрипел: «Сейчас мне доложить, что это такое?» Ему доложили, что это(А. Я. Ш[котт], главноуправляющий имениями графов Перовских. Архиерей сразустих и вопросил: «А для чего он в таком уборе?» — но, не дождавшись на этоникакого ответа, направился прямо на дядю. Момент был самый решительный, ноокончился тем, что архиерей протянул Шкотту руку и сказал: «Я очень уважаюанглийскую нацию».
Особуюубедительность очеркам придает своеобразная позиция автора, который, какискренне заинтересованный человек, 'рассказывает об архиерейском и вообщецерковном быте; правда, это же приводит и к заполнению некоторых глав подлинно«мелочными» фактами и к известному разнобою в тоне очерков,— трудно, например,согласовать крайне незлобивые, рассчитанные на умиление сценки с остросатирическими, смелыми характеристиками и положениями, относящимися к ФиларетуДроздову, Смарагду Крыжановскому и др.
«Мелочи архиерейскойжизни» впервые показали широкому читателю особый кастовый мир не с его внешних,а с тщательно скрываемых сторон. Лесков привел бесчисленные фактыцерковно-монастырской уголовщины, не подлежащей гражданскому суду, рассказал опоповском лицемерии и сребролюбии, и серия его «картинок с натуры» представилав истинном виде всю русскую церковь от сельского дьячка до московскогомитрополита. При этом лесковские очерки не были единым по стилю произведением:наряду с прекрасными юмористическими рассказами в них был включен обширныйгазетный и документальный материал. В конце 70-х годов «Мелочи архиерейскойжизни» имели заслуженный успех у читателя и в прогрессивной демократическойпечати. Иначе, конечно, реагировала реакционно-поповская пресса. В статье «Неповинно-позоримаячесть» «Церковный вестник», бессильный ответить по существу, обвинял Лескова в«хамском осмеянии… всего чаще измышленных недостатков» служителей церкви. «Впоследнее время, — говорится в редакционной статейке,— вышла целая книга,спекулирующая на лести грубо эгоистическим инстинктам мало развитой толпы.Составленная по преимуществу из сплетней низшего разбора, она без застенчивостизабрасывает грязью и клеветой досточтимейших представителей русской церкви» '.
В написанных вслед за «Мелочами» очерках «Дворянский бунтв Добрынском приходе» (1881), «Обнищеванцы» (1881), «Райский змей» (1882),«Поповская чехарда» (1883) и др. Лесков также избегает каких-либо неудобных дляцеркви обобщений, а только излагает с подчеркнутым бесстрастием архивные материалыи документы, но подлинные факты церковной жизни, при честном отношении к нимавтора, возбуждают огромное недовольство коварным «ренегатом», которое вскорепринимает характер травли. И Лесков, со своей стороны, становится резче скаждым очередным произведением, он затрагивает уже не только быт монашества ипоповства, но и обрядовую практику церкви и догматы православия. Отсюданеизбежно возникает необходимость представить в новом освещении образы прежних«церковных» произведений.
В очерках«Печерские антики» (1883) г Лесков, как говорилось выше, обращаетсяк разъяснению финального эпизода «Запечатленного ангела» и вместо поэтическиизображенной религиозности староверов показывает смешное изуверство ирелигиозные побоища, вместо иконописного фанатика Лео'нтия — придурковатого, нотакже фанатичного отрока Гиезия. «Каменщики,— рассказывает Лесков в «Печерскихантиках»,— были люди вида очень степенного и внушительного, притом со всемипризнаками высокопробного русского благочестия: челочки на лобиках у них былиподстрижены, а на маковках в честь господню гуменца пробриты… Как поморы,бывало, начнут петь и молиться, Гиезий залезает на рябину и дразнит их оттуда,крича: «Тропари-мытари». А те не выдержат и отвечают: «Немоляки-раскоряки». Так обе веры были взаимно порицаемы, а последствием этого выходили стычки и«камнеметание», заканчивавшиеся иногда разбитием окон с обеих сторон. Взаключение же всей этой духовной распри Гиезий, как непосредственный виновникстолкновений, был «начален» веревкою и иногда (ходил дня по три согнувшись».
В юмористическихрассказах 80-х годов «Белый орел»(1880), «Дух госпожи Жанлис» (1881),«Маленькая ошибка» (1883) Лесков едко высмеивает веру в 'помешанных «пророков»в мещанско-купеческой среде и увлечение мистикой и спиритизмом в великосветскомобществе, а в рассказе «Чертогон» (1880) создает почти фантастическую картинукупеческого разгула, завершаемого юродским ханжеством.
Знакомые Лесковапытались воздействовать на него и приостановить его антирелигиознуюдеятельность. Полковник Пашков, один из первых руководителей русскихевангелистов, писал ему 22 сентября 1884 года: «Невыразимо жалко мне, что Вы,сердце которого отзывалось когда-то на все истинное и хорошее, теперьнасмехаетесь… над тем, чему учили… апостолы» 1. Тогда жепытался увещевать Лескова и славянофил И.Аксаков, «… в" последнее время,—писал Аксаков 15 ноября 1884 года,— высовсемопохабиля Вашу Музу и обратили ее впростую кухарку… Мерзостей в нашей церковной жизни творится страшно, доужаса, много. Разоблачать следует. Но в русской песне поется:
То же бы ты слово
Не так бы молвил.
Этораз. Есть ещеспособ обличения на манер Хама, потешавшегося над наготою отца. Восчувствуйтеэто, почтеннейший Николай Семенович...»2. Однако цензурные запреты,увещевания и брань бывших соратников из консервативных кругов не смоглиостановить Лескова.
Наиболееинтересным антицерковным произведением этого времени можно считать «Заметкинеизвестного» (1882—1884) 3. Они представляют собой рядсамостоятельных рассказов, объединенных общими героями и личностью рассказчика.В предисловии Лесков пишет, что им якобы приобретена старинная рукопись,которая имеет «немалый интерес, как безыскусственное изображение событий,интересовавших в свое время какой-то, по-видимому весьма достопочтенный,оригинальный и серьезно настроенный общественный кружок». Этот «общественныйкружок», конечно,— попы и монахи, что доказывает церковнославянский язык иточка зрения рассказчика, которая совершенно не совпадает с отношением читателяк событиям.
В «Заметкахнеизвестного» Лесков использует анекдотическую юмореску, авантюрный рассказ,злобный сати|рический гротеск и все это объединяет в целостную картину нравов иобычаев духовенства. Он дает целую галерею колоритных портретов: отец Иоанн,который, будучи пьяным, заснул во время церковной службы; отец Вист и отецПреферанц—«два священника, оба учености академической и столь страстныелюбители играть в карты, что в городе даже имена их забыли»; богатый овцеводотец Павел; священник европейского фасона отец Георгий, который «всех лучшихдам в городе к себе от других священников перебил»; иеродиакон-богатырь,подравшийся в трактире с квартальным в «великоскорбный день»— пятницу настрастной неделе, и др. Неизвестный рассказчик всецело симпатизирует этим героям,и потому особенно ощутима ирония автора. Сказывается она даже в заглавиях,комически несоответствующих содержанию рассказов («О безумии одного князя»,«Стесненная ограниченность аглицкого искусства»).
Паразитическаяжизнь церковников, лихоимство, конкуренция, погоня за отличиями,пресмыкательство перед гражданской властью— все это с блестящим юмором раскрытов «Заметках». В новелле об иностранном проповеднике («предиканте») Лесковизображает архиерея, обеспокоенного широким распространением «аглицкой ереси»этого проповедника. Архиерей заявляет, что он поедет к губернатору и потребует,чтобы он «этого предиканта за хвост да за заставу». «Но отец Георгий, какробости подчинения не приученный, отвечал: «Опасаюсь, что вы сделаете этонапрасно!» — «Это почему?» — «Потому что губернатор его за хвост и за заставувыбросить не отважится».— «Это почему?» — «Во-первых, потому, что он ничегодостойного выгнания не сделал».— «Это ничего не значит».— «Во-вторых, что онхорошего рода и уважения и через то в европейских государствах нам вредныеслухи распространены будут».— «И сие мне нимало не важно».— «А в-третьих…губернатор сам вчера у Елены Ивановны вечером преднканта, за ширмою сидя,слушал»… Услыхав это последнее, владьгко остановился и сказал: «Так для чегоже вы мне об этом последнем с самого начала не сказали?» И с сими словамивместо того, чтобы идти, как прежде намеревал, к выходной двери, перешел свесел ьгм видом в гостиную и на ходу ласково молвил: «Если так, то и мненаплевать» («Об иностранном предиканте»). В том же юмористическом родеизображены уголовные проделки героев («О Петухе и его детях», «Скоростьпотребна блох ловить...»), пьянство и разгульная жизяь («Как нехорошо осуждатьслабости», «Надлежит не осуждать проступков...»), весь нелепый и пошлый бытцерковников.
Но смешноечередуется в «Заметках неизвестного» с Трагическим, страшным. Лесков, как и в«Печерских антиках», словно возвращается к своим первым произведениям одуховенстве. Так, например, в «Соборянах» с добродушной иронией рассказано озабавной ссоре Савелия и Ахиллы из-за подаренных им тростей; сходная история сподарком оживает в сниженной сатирической трактовке в новелле «О вреде отчтения светских книг, бываемом для многих». Новым вариантом судьбы СавелияТуберозова может служить новелла «Остановление растущего языка». Лесковпоказывает, как духовенство затравило «расстригу» — архимандрита. Геройновеллы, сняв сан, пытается устроиться учителем, но по доносам поповподвергается преследованиям полиции и в конце концов, «проживая весною вводопольную росталь в каменной сырой амбарушке, при оставленной мельнице,заболел… тою отвратительною и гибельною болезнию, которая называется цынгота,и умер один в нощи, закусив зубами язык, который до того стал изо рта вон наповерхность выпячиваться, что смотреть было весьма неприятно и страшно». Далееидет чудесное остановление этого растущего языка, проделанное монахом передиспуганными крестьянами. Лесков саркастически разоблачает «чудо» ихитросплетенное нравоучение лживого рассказчика.
Замечательныеизящной, тонкой отделкой и остроумной пародийностью речи, новеллы подводят кубедительному выводу: нет такой подлости, которую не совершили бы эти герои,развращенные вековечным тунеядством и всегдашней готовностью служить«политическому начальству».
В условияхреакции Александра III «Заметки неизвестного» — бесспорно, смелое и рискованноевыступление против церковного мракобесия, и они окончательно определяютдальнейший путь Лескова, держание творчества Лескова, особенно ярко выраженноев созданных им образах людей честной и бескорыстной «праведной» жизни, русскихбогатырей, «очарованных любовью к жизни и людям», мастеров своего дела которыев искусстве видят упорный и радостный труд а труд превращают в высокоеискусство—и влияло на Горького. «Я видел в жизни десятки ярких, богатоодаренных, отлично талантливых людей,— пишет Горький, а в литературе—«зеркалежизни»—они не отражались или отражались настолько тускло, что я не замечал их.Но у Лескова, неутомимого охотника за своеобразным оригинальным человеком,такие люди были, хотя они и не так одеты, как — на мой взгляд — следовало быодеть их» '.
Романтическаякрасочность лесковской прозы, многоцветность его языковых средств, пейзажноеобрамление лесковских героев в блеске «серебряного моря степей», «в яркоммогучем освещении» багреца и лазури, в сверкании снежных пустынь Сибири — всеэто оказалось созвучным оптимистической романтике природы и быта в горьковскихрассказах. Наконец, яркий национальный колорит, фольклорные мотивы и красотанародной речи в творчестве Лескова не могли не влиять на Горького, знатока ипоэта русской жизни. И эта литературная преемственность показывает, что Лесковработал не только для своей, но и для будущей эпохи, впервые в историичеловечества открывшей свободный выход неисчерпаемым источникам героизма итворчества народа, который теперь вотирует «прекрасные законы, войну и мир».
В наши днирасцвета всех народных сил и талантов и строительства национальной по форме исоциалистической по содержанию культуры, по-новому и понятней, чем для многихсовременников Лескова, звучат его образы талантливого и сильного русскогочеловека, и высоко могут быть признаны и оценены словесное мастерство и любовьЛескова к «богатому и прекрасному» языку народа.
ЛИТЕРАТУРА
1. Русские писатели и поэты. Краткий биографическийсловарь. Москва, 2000.
2.Собрание сочинений в 11 томах. Т. 6. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1957 OCR Бычков М.Н.
3. Собрание сочинений вдвенадцати томах. Н. С. Лесков “Правда” 1989 год.
4. Жизнь Николая Лескова поего личным семейным и несемейным записям и памятям. А. Н. Лесков “Художественная литература” 1984 год.
5. Энергическаябестактность. Н.С. Лесков “Православное обозрение” 1876 год.