Реферат: Традиции Чехова и Салтыкова-Щедрина в произведениях Зощенко

Муниципальное образовательное учреждение СОШ №49

ТрадицииЧехова и Салтыкова-Щедрина в произведениях Зощенко

Реферат по литературе

Воронковой Софьи Геннадьевны

ученицы 11 класса «А»

Руководитель Власова Н. А.

Смоленская

2005 г. 

Содержание

<span Times New Roman"">                 I.<span Times New Roman"">     

ТворчествоЗощенко. Краткие биографические сведения......................3

<span Times New Roman"">              II.<span Times New Roman"">     

 Сравнительная характеристика творчества Салтыкова– Щедрина, Чехова и Зощенко……………………………………………………….12

1.<span Times New Roman"">    

Традиции Чехова в рассказах Зощенко……………………….12

2.<span Times New Roman"">    

Зощенко и Салтыков-Щедрин…………………………………15

3.<span Times New Roman"">    

Общие приёмы изображения человека………………………..18

4.<span Times New Roman"">    

Общие художественные средствавыразительности в творчестве Салтыкова-щедрина, Чехова и Зощенко…………20

5.<span Times New Roman"">    

Смех Зощенко…………………………………………………..22

<span Times New Roman"">           III.<span Times New Roman"">     

 Значение наследия Зощенко…………………………………………...23

ТворчествоЗощенко. Краткие биографические сведения

На долю МихаилаМихайловича Зощенко (1895-1958) выпала слава, редкая для человека литературнойпрофессии. Ему понадобилось всего лишь три – четыре года работы, чтобы в одинпрекрасный день вдруг ощутить себя знаменитым не только в писательских кругах,но и в совершенно не поддающейся учёту массе читателей.

Журналы оспаривали правопечатать его новые рассказы. Его книги, одна опережая другую, издавались ипереиздавались чуть ли не во всех издательствах, а попав на прилавок,раскупались с молниеносной быстротой. Со всех эстрадных подмостков подвосторженный смех публики читали Зощенко.

Свой первый рассказЗощенко опубликовал в 1921 году, а уже через десять лет, когда он уже был надалёком подходе к своим главным книгам, дважды успело выйти шеститомное собраниеего сочинений.

Слава ходила за Зощенкопо пятам. И нередко в самом прямом смысле. Почтальон приносил ему пачки писем.Ему названивали по телефону, не давали проходу на улицах. Его узнавали втрамваях, осаждали в гостиницах. Его мгновенно «засекали» везде, где бы он нипоявился, и, чтобы уберечь себя от назойливых почитателей, он, выезжая изЛенинграда, был вынужден подчас скрываться под чужой фамилией. (В то же времяМихаилу Михайловичу рассказывали и писали, что по дорогам страны бродитнесколько граждан, выдающих себя за писателя Зощенко).

Да, слава Зощенко быланебывалой для нашей литературы. Но чем её объяснить? Чем объяснить, что накниги Зощенко, по выражению К.Чуковского, с каждым годом всё возрастал ивозрастал «ненасытный читательский спрос»<span Times New Roman";mso-hansi-font-family:«Times New Roman»;mso-char-type:symbol; mso-symbol-font-family:Symbol">*

?

Сам писатель прошёлбольшой жизненный путь, в котором он набрался опыта и впечатлений.

…Контролёр поездов нажелезнодорожной линии Кисловодск – Минеральные Воды; в окопах 1914 года –командир взвода, прапорщик, а в канун Февральской революции – командирбатальона, раненный, отравленный газами, кавалер четырёх боевых орденов,штабс-капитан; при Временном правительстве – начальник почты и телеграфа,комендант Главного почтамта в Петрограде; после Октябрьской революции – пограничникв Стрельне, Кронштадте, затем добровольцем пришедший в Красную Армию командирпулемётной команды и полковой адъютант на Нарвском фронте; после демобилизации(болезнь сердца, порок, приобретённый в результате отравления газами) – агентуголовного розыска в Петрограде, инструктор по кролиководству и куроводству всовхозе Маньково Смоленской губернии, милиционер в Лигове, снова в столице –сапожник, конторщик и помощник бухгалтера в Петроградском порту…

Вот перечень того, кембыл и что делал Зощенко, куда бросала его жизнь, прежде чем он сел записательский стол.

Этот перечень необходим.За сухими строчками зощенковской анкеты проглядывается время, которое сегоднямы справедливо считаем неповторимо возвышенным и великим, но которое для многихживущих тогда людей было временем неслыханных испытаний, временем голода, тифаи безработицы.

Зощенко видел этих людей,варился в самой их гуще. Он хотел узнать, как живёт и чем дышит прошедший черезмноговековое рабство его народа, — и он это знал: за несколько лет скитаний онувидел и услышал столько, сколько в спокойное, неторопливое время никогда бы неувидел и не услышал даже за пятьдесят лет. Он был на редкость восприимчив кчужому образу мыслей, что не только помогло ему разобраться в разных точкахзрения на происходящую в стране социальную ломку, но и дало возможность постичьнравы и философию улицы.

И не он ходил по людям скарандашом. Сами люди, расталкивая друг друга, наперебой рвались к нему накарандаш. Эти люди станут героями его литературы. Он будет учить их смеятьсянад самими собой и этим смехом отстраняться от себя прежних. Но сейчас они былиего учителями. И они учили его от них не отстраняться.

Зощенко был человеком сбольной, не знавшей покоя совестью. Он посчитал себя мобилизованным на служение«бедному» (как позже он его назовёт) человеку.

Этот «бедный» человеколицетворял собой  целый человеческийпласт тогдашней России. Веками возводимый несправедливый социальный уклад, изнедр которого вырвала этого человека революция, духовно его обокрал, обидел,обеднил его пониманием происходящих в жизни процессов. На его глазах революцияпредпринимала титанические усилия, чтобы покончить с послевоенной разрухой. Онане только лечила раны на измученном теле страны, но уже мечтала залить города исёла электрическим светом. Чтобы осуществить эту мечту, необходим был сознательныйтруд миллионов людей, а «бедный» человек все силы свои и энергию зачастуютратил на борьбу с разного рода мелкими житейскими неурядицами. Он не понимал,что, занятый своими личными интересами, не приближает время той жизни, окоторой мечтал, а отдаляет его.

Его спина прогибалась подгрузом морально живших, но ещё не утративших силу пережитков сметённогореволюцией пошлого. Однако свалить с себя этот груз сам он не мог. По меткомуопределению В. Шкловского, Зощенко писал о человеке, который «живёт в великоевремя, а больше всего озабочен водопроводом, канализацией и копейками. Человекза мусором не видит леса»<span Times New Roman";mso-hansi-font-family:«Times New Roman»;mso-char-type:symbol; mso-symbol-font-family:Symbol">*

.

Ему надо было раскрытьглаза.

В решении этой задачи иувидел  Зощенко своё назначение…

К началу двадцатых годовпоход за отправным для литературного труда материалом подошёл к концу: Зощенковладел знанием жизни, забот, духовных и бытовых интересов своего будущегогероя.

И, что особенно важно, владелего языком.

 Этот язык, словно порвав веками державшую егоплотину, затопил тогда вокзалы и площади, присутственные места и рынки, залыдля театральных представлений и только что учреждённые коммунальные дома.

Это был неизвестныйлитературе, а потому не имевший своего правописания язык. Он был груб, неуклюж,бестолков, но – затыкай или не затыкай уши – он существовал. Живой, непридуманный, сам собою сложившийся, пусть скудный по литературным меркам, авсё-таки – тоже! – русский язык.

Далеко не каждый, даже оченьхороший писатель, познавший жизнь простого народа и задавшей целью своим трудомпринести ему реальную помощь, способен спуститься с литературных высот изаговорить с людьми, о которых и для кого он пишет, на их повседневном,понятном им языке и в той же тональности, в какой говорят они между собой вобыденной для себя обстановке: в семье, на работе, в трамвае.

Зощенко был наделёнабсолютным слухом и блестящей памятью.

За годы, проведённые вгуще «бедных» людей, он сумел проникнуть в тайну их разговорной конструкции, схарактерными для неё вульгаризмами, неправильными грамматическими формами исинтаксическими конструкциями. Сумел перенять интонацию их речи, их выражения,обороты словечки – он до тонкости изучил этот язык и уже с первых шагов влитературе стал пользоваться им легко и непринужденно. В его языке запростомогли встретиться такие выражения, как «плитуар», «окромя», «хресь», «етот», «вём», «брунеточка», «вкапалась», «для скусу», «хучь плачь», «эта пудель»,«животная бессловесная», «у плите» и т.д. отчасти именно этим он и добивалсякомического эффекта и небывалой популярности среди обычных людей. Будто этотязык – его собственный, кровный, впитанный с молоком матери.

По слогам читаязощенковские рассказы, начинающий читатель думал, что автор – свой, живущейтакой же, как и он сам, простой жизнью, незамысловатый человек, каких «в каждомпо десять штук едут».

Об этом ему говорилобуквально всё в сочинениях писателя. И место, где «разворачивалась история»очередного рассказа: ЖАКТ, кухня, баня, тот же трамвай – всё такое знакомое,своё, житейски привычное. И сама «история»: драка в «коммунальной квартиреиз-за дефицитного ёжика, ерунда с бумажными номерками в бане за гривенник,случай на транспорте, когда у пассажира чемодан «спёрли», — автор как будто таки торчит за спиной человека, всё-таки он видит, всё-таки он знает, но негордится – вот, мол, а я знаю, а ты нет, — не возносится над окружающими. Иглавное – «грамотно» пишет, не умничает, все чисто русские, «натуральные,понятные слова»<span Times New Roman";mso-hansi-font-family:«Times New Roman»;mso-char-type:symbol; mso-symbol-font-family:Symbol">*

.

Это последнееокончательно успокаивало читателя, в чём другом, а вот тут – взаправду умеетчеловек по-простому разговаривать или только подлаживается – он всегдаразберётся. И он разобрался: Зощенко положительно свой, подвоха здесь нет.

Веками сложившеесянедоверие «бедного» человека к стоящим выше на общественной лестнице получилоздесь одну из самых ощутимых своих пробоин. Этот человек поверил писателю.

И это было великимлитературным достижением Зощенко.

Не сумей он заговорить наязыке масс, не знали б мы сегодня такого писателя.

 Зощенко писал о своём языке:

«Я пишу очень сжато.Фраза у меня короткая. Доступная бедным.

Может быть, поэтому уменя много читателей»<span Times New Roman";mso-hansi-font-family:«Times New Roman»;mso-char-type:symbol; mso-symbol-font-family:Symbol">*

<span Times New Roman";mso-hansi-font-family:«Times New Roman»;mso-char-type:symbol; mso-symbol-font-family:Symbol">*.

Сжатое письмо, короткаяфраза – вот, оказывается, в чём секрет небывалого успеха его литературы.

Не мало ли для такогоуспеха?

Не мало. Если принять вовнимание тот «воздух», который содержит эти короткие фразы.

Что же понимать подвоздухом, который, как говорил Зощенко, он «ввёл» в свою литературу?

Вопрос сложный, достойныйособого исследования. Но применительно к нашему разговору ответ можно уложить внесколько строк.

«Воздух»  — это громадная работа Зощенко над переводомпросторечного говора в русло литературного языка.

Этот язык былсобирательным; он вобрал в себя всё самое характерное, самое яркое из простогоязыка масс и в отжатом, концентрированном виде вышел на страницы зощенковскихрассказов. Тогда-то и стал он литературным языком – неповторимым сказомнародного писателя Зощенко.

Но для начинающегочитателя всё это было до безнадёжности сложно да и, по сути, не важно. Вот чтобыло для него важно!

И вот что ещё, не менееважное, чем знание всех мелочей его жизни и его языка. Этот как с небасвалившийся на него писатель казался исключительно весёлым, жизнерадостным,неунывающим человеком. Никакие превратности судьбы не в силах были сшибить егогероя с раз и навсегда занятой им бодрой позиции.

Всё ему нипочём. И то,что одна гражданочка при помощи пирожных перед всей театральной публикой егоосрамила. И то, что «ввиду кризиса» пришлось ему с «молоденькой добродушнойсупругой», дитём и тёщей в ванной комнате проживать. И то, что компании психовдовелось ему как-то раз ехать в одном купе и опять ничего, выпутался.

Молодец этот самыйЗощенко! Несмотря на такие вот нервные потрясения со стороны жизненныхобстоятельств, описывает бодро – животики надорвёшь…

Смех Зощенко, по-своемупонятый начинающим читателем, скрашивал его трудную жизнь и вселял надежду, чтовсё в конечном итоге обернётся к лучшему.

Смеясь до упаду надзощенковскими рассказами, в которых всё было «голая правда», этот читатель былглубоко убеждён, что герой – рассказчик не кто иной, как собственной персонойписатель Зощенко. Его тянуло к этому весёлому, неунывающему человеку. Потому-тоон и гонялся за ним, часами выстаивал в подворотне его дома, трезвонил потелефону. Всё хотел узнать – расспросить, как же тому удаётся сквозь все«неслыханные испытания» и «удары судьбы» пронести и лёгкость характера, ивесёлость, и простой взгляд на вещи…

Он шёл к Зощенко зарецептом. Как больной к доктору.

Но «доктор» избегалпринимать «больных». У него был совсем не лёгкий характер. Он былмалообщительный и очень невесёлый человек, со сложным отношением к жизни. Иничто на свете его так не удручало, как то, что люди смеются, читая егорассказы. Он считал, что не смеяться над ними надо, а плакать.

Зощенко был вернымпоследователем гоголевского направления в русской литературе. Если внимательновслушиваться в его смех, нетрудно уловить, что беззаботно – шутливые ноткиявляются только лишь фоном для нот боли и горечи.

За внешнейнепритязательностью того или иного рассказа, который на первый, поверхностныйвзгляд мог показаться и мелким по теме и пустяковым по мысли, за всеми егошуточками, остротами и курьёзами, призванными, казалось бы, только повеселить«уважаемых граждан», у него всегда таилась взрывчатой силы остронасущная, живаяпроблема дня.

 Этих проблем в поле зрения Зощенко всегданаходилось великое множество – и тех, которые только что заявили о своёмрождении, и тех, которые уже обрели реальные контуры. И в разное время, новсегда точно ко времени, когда та или иная, набравшая силу, проблема уже неимела далее прав оставаться неподнадзорной, Зощенко, максимально вооружённыйзнанием предмета, писал свой очередной рассказ. И попадал, как правило, в самуюточку.

У него было особое чутьёна малейшие колебания и перепады в общественной атмосфере. Он безошибочно верноулавливал жизненно главный вопрос, именно тот, что как раз сегодня вставалперед массой людей.

Так, в нужный моментпоявились его рассказы о жилищном кризисе, принявшем угрожающие размеры всередине двадцатых годов («Кризис»). О равнодушии лиц, в чьи прямые обязанностивходила забота о благоустройстве людей («История болезни»). Об административныхперегибах, бюрократизме («Кочерга»), волоките, взяточничестве и многом, многомдругом, с чем приходилось сталкиваться людям в повседневном быту.

Со словом «быт» связаннопонятие «обыватель».

Есть устоявшееся мнение,что зощенковская сатира высмеивала и разоблачала обывателя. Что Зощенковыставил на публичное обозрение исключительный по своей отталкивающейвыразительности его портрет, чтобы помочь революции точнее определить цель, покоторой необходимо вести массированный огонь.

На первый взгляд, этотак. Но призадумаемся… прежде всего, кто такой этот самый обыватель?

Зощенко считал, что вчистом виде такой человеческой категории нет. Есть человек – носитель тех илииных обывательских черт. Эти черты есть в каждом человеке. Только у одного ихменьше, у другого – больше. «Я соединяю эти характерные, часто затушёванныечерты в одном герое, и тогда герой становится нам знакомым и где-то виденным»,- писал Зощенко.

Он высмеивалобывательские черты в человеке, а не самого человека. Человек обыватель в егопредставлении был фигурой мифической, несуществующей.

Будь то иначе, нампришлось бы сказать, что обыватель и зощенковский «бедный» человек – одно и тоже лицо. Ибо герои большинства сатирических рассказов Зощенко – именно «бедные»люди. Но это бы противоречило всему, что мы знаем о Зощенко и его литературе.

Своими рассказами Зощенкокак бы призывал не бороться с людьми – носителями обывательских черт, апомогать им от этих обывательских черт, избавляться. И ещё – несколько возможно– облегчить их заботы по устройству сносного быта, для чего строго спрашивать стех, чьё равнодушие, чванство и злоупотребление властью подрывают и без тогоещё неокрепшую веру людей в грядущую новую жизнь.

Вот по какому пути должнавести борьба с обывательщиной.

Вот где надо искать истокцеленаправленности зощенковской сатиры.

Сегодня нельзя не ощутитьявную недостаточность характеристики Зощенко как «сатирика» и «обличителя»,независимо от того, что полагается предметом «обличения» — «пережитки прошлого»и «мещанство» (согласно официальной советской литературоведческой конъюнктуре)или же «явление советского Хама», «идиотизм социализма» и всё то же «мещанство»(согласно западной и славистической и нашей нынешней научно-критической конъюнктуре).Мы всё чаще сходились в том, что Зощенко не только обличитель и больше, чемсатирик. За этим стоит и закономерность более широкого плана: роль смеховогоначала в русской литературе несводима к негативным, обличительно-сатирическимцелям. Комические приёмы нередко выполняли позитивно-созидательную функцию,помогали моделировать авторские духовные идеалы. Смех активно участвовал ввыработке новых, эстетически продуктивных художественных конструкций –сюжетных, образных, языковых. Причём неизменной плодотворностью обладала врусской литературе сама неопределённость, подвижность границ «смешного» и «серьёзного»,что давало больше возможности для обретения художественного двуголосия. Дляпарадоксального сцепления антонимических смыслов, для диалектической игрывзаимоисключающими точками зрения, для построения сложного диалога.

Сравнительная характеристика творчества

Салтыкова – Щедрина, Чехова и Зощенко

Традиции Чехова в рассказах Зощенко

Предпосылки такихвозможностей демонстрирует предшественник Зощенко – А. П. Чехов. Ощущениетеневых сторон жизни возникает при чтении самых, казалось бы, весёлых рассказовраннего Чехова. Героев своих Чехов ставил в этих рассказах («Смерть чиновника»,«Дочь Альбиона», «Унтер Пришибеев») в нелепые, смешные положения. И делал это стаким изяществом и артистичностью, что читатели, от души хохотавшие над глупымистрахами, например, маленького чиновника Червякова («Смерть чиновника»), незамечали, что смеются при этом над своими неблаговидными поступками в жизни, надсобственными устоями. В рассказе Зощенко «Богатая жизнь» читатели смеются надстрахами Спиридонова, который неожиданно разбогател. Он боялся выйти на улицу,потому что дверь сломают, а если в квартире сидел, то дрова воровали.  Наиболее проницательные читатели могли быподобно гоголевскому городничему воскликнуть: «Чему смеётесь? Над собой смеётесь!..»Человеческие пороки Чехов и Зощенко убивали смехом.

Чехов был большой мастерна анекдотические сценки, в которых курьёзы напоминали о том, в какой страшныйомут втягивали человеческую личность тогдашние общественные условия и лучшаячасть интеллигенции мучительно билась над поисками выхода из него. Русскаяжизнь бьёт русского человека на манер тысячепудового камня, бьёт так, что неостаётся мокрого места. Такие же  повседневные будничные драмы, неприметные,внешне совершенно не похожие на драмы, изображает Зощенко. В самом деле. Что жедраматичного в том, что человек женился, или вышла замуж девушка, или в том,что человек посолиднел, усердным трудом приобрёл себе небольшое состояние? Авот оказывается, что тут-то и скрыты настоящие драмы. Чехов и Зощенко видели вовсех этих бытовых ситуациях драматичность, но в своих сатирических рассказахрасписывали это очень смешно. Например, у Зощенко рассказ «Беда» или Чеховскийрассказ «В родном углу». Но писатели очень расстраивались, когда читателиухохатывались над своей же собственной глупостью. Зощенко унаследовал от Чеховатрудноуловимую, невесомую мораль.

«Нет, больше жить такнельзя»<span Times New Roman"; mso-hansi-font-family:«Times New Roman»;mso-char-type:symbol;mso-symbol-font-family: Symbol">*

, - слова Ивана Ивановича из рассказа Чехова «Человек в футляре» можнопоставить эпиграфом к творчеству Зощенко и Салтыкова-Щедрина. Обоснованию,доказательству этого вывода, они все свои произведения посвящают простомународу. Каждое из них воспроизводя перед нами ту или иную сторону социальнойдействительности, рисуя самые различные человеческие характеры и судьбы, всёвновь и вновь приводит нас к мысли о глубочайшей враждебности человеку всегостроя господствующих отношений, при котором может быть лишь свобода порабощенияслабого, свобода стяжательства, свобода подавления истинно человеческих чувстви стремлений. И такая «свобода» устраивает многих людей, люди приспосабливаютсяк этим условиям и живут припеваючи, чувствуя себя довольными и счастливыми.

Чехов ужасается тому  (впрочем, как и Зощенко и Салтыков-Щедрин),что так много непоколебимо счастливых людей. «Какая это подавляющая сила! Вывзгляните на эту жизнь: наглость и праздность сильных, невежество искотоподобие слабых, кругом бедность невозможная, теснота, вырождение пьянство,лицемерие, враньё… между тем во всех домах и на улицах тишина, спокойствие; изпятидесяти тысяч, живущих в городе, ни одного, который бы вскрикнул, громковозмутился. Мы видим тех, которые ходят на рынок за провизией, днём едят, ночьюспят, которые говорят свою чепуху, женятся, старятся, благодушно тащат накладбище своих покойников; но мы не видим и не слышим тех, которые страдают, ито, что страшно в жизни, происходит где-то за кулисами. Всё тихо, спокойно, ипротестует одна только немая статистика: столько-то с ума сошло, столько-товёдер выпито, столько-то детей погибло от недоедания. И такой порядок,очевидно, нужен; очевидно, счастливый чувствует себя хорошо, только потому, чтонесчастливые несут своё бремя молча, и без этого молчания счастье было быневозможно».

Ни в чём другом, пожалуй,не сказались столь явно глубокие сдвиги в творчестве Чехова, как в измененииего взгляда на проблему человеческого счастья. Нужно было во многом отойти отабстрактного гуманизма, который ещё прочно владел умами большинства егосовременников из демократического лагеря, отказаться от мышления «вечными»категориями нравственности, глубоко осознать относительность нравственныхпонятий и их кровную связь с социальной действительностью, наконец, нужно былов результате самого пристального анализа этой действительности прийти к выводу– дальше так жить нельзя, чтобы, в конечном счёте, высказать столь парадоксальноена первый взгляд осуждение счастливых людей, чтобы ужаснуться при видесчастливого семейства, сидящего вокруг стола и пьющего спокойно чай.

Чеховское отношение кпроблеме человеческого счастья неотделимо от Зощенковских суждений осовременной действительности, его представления о долге и признании человека.Он против того, что принято называть счастьем, потому что стремление к этомусчастью есть путь к успокоенности и довольству, безоговорочному принятиюгосподствующих нравственных норм, столь противоестественных, по мнению Зощенко.Надо стремиться не к счастью, говорит Чехов, а к правде и добру: «Счастья нет,и не должно  его быть, а если в жизниесть смысл и цель, то смысл этот и цель вовсе не в нашем счастье, а в чём-тоболее разумном и  великом».

Не следует только думать,что, отбрасывая мысль о человеческом счастье, Зощенко и Чехов тем самымвыступали за самоограничение человека, подавление естественных человеческихчувств и стремлений. Напротив, по их мнению, это господствующее понятие осчастье и благополучии ведёт к крайнему обеднению жизни людей. Утверждение, чтосчастья нет и не должно быть, подсказано было Чехову современной социальнойдействительностью, которая уготавливала человеку лишь обывательское счастьебесцветного, мертвенного существования («Крыжовник», «Душечка»). Вполнепонятно, что настоящая, содержательная человеческая жизнь оказывалась в этихусловиях не в ладу с личным счастьем. Убеждение, что счастья нет, отражало нечеховский идеал, а жестокую правду жизни, как и в произведениях Зощенко, былапоказана чистая правда о жизни простого народа («Исповедь», «Стакан»).

Зощенко и Салтыков-Щедрин

Салтыков-Щедрин, Чехов иЗощенко неразрывно связывали метод новой литературы с путями реалистическогонаправления, которые положил Гоголь. Они смогли развиться только на основетесной связи с жизнью родного народа. Это обращение к подлинной, реальной жизнистраны, раскрытие её тёмных сторон, подлинного духа жизни угнетённых масс особеннохарактерно для Гоголя «и с тех пор продолжается непрерывно».

Реализм прямопротивоположен натуральному и фактографизму. «…Мы иногда ошибочно понимаем, — писалЩедрин, — тот смысл, который заключается в слове «реализм», и охотно соединяемс ним понятие о чём-то вроде грубого, механического списывания с натуры,подобно тому, как многие с понятием о материализме соединяют понятие о всякогорода физической сытости»; в реализме «есть нечто большее, нежели простое умениекопировать»<span Times New Roman"; mso-hansi-font-family:«Times New Roman»;mso-char-type:symbol;mso-symbol-font-family: Symbol">*

. Зощенко, так же как и Салтыков –Щедрин, не копировал личность человека, а изображал его с различных сторон.

Реализм присутствует втворчестве Зощенко и Салтыкова – Щедрина. Он предполагает всестороннееизображение человека и общественного явления: имея в виду человека и дела его,он берёт его со всеми определениями, ибо все эти определения равно реальны,т.е. равно законны для объяснения человеческой личности. Реализм рисуетчеловека с разных сторон его деятельности и характера, в типичных жизненных иправдивых обстоятельствах. Характер человека складывается именно из уяснениясуммы всех его черт, а не только тех, которые сами по себе выделяются наиболеерезко.

Одной из самых важнейших,отличительных и ведущих особенностей реалистического метода является то, чтоон, по мысли Щедрина, ставит своей целью не только изображение прошлого инастоящего человека или явления, выяснение причин и следствий, но и предвидениебудущего, показ ростков нового, нарождающегося. В этом смысле метод реализманесёт в себе элементы романтики. Такое предвидение выходит из знания законовобщественного развития, из реального отображения процесса борьбы старого инового. Без предвидения будущего в зощенковских рассказах не может бытьправильного изображения настоящего, правильного представления о расстановкеборющихся общественных сил: «…приступая к воспроизведению какого-либо факта,реализм не имеет права ни обойти молчанием его прошлое, ни отказаться отисследования (быть может, и гадательного, но, тем не менее, вполнеестественного и необходимого) будущих судеб его, ибо это прошедшее и будущее,хотя и закрыты для невооруженного глаза, но, тем не менее, совершенно настолькоже реальны, как и настоящее»<span Times New Roman";mso-hansi-font-family:«Times New Roman»;mso-char-type:symbol; mso-symbol-font-family:Symbol">*

.

Щедрин – сатирик исходилиз убеждения, что строгое соответствие изображаемого существующей действительностине исключает, а наоборот обязательно предполагает изображение ростков будущего,живых черт той новой прогрессивной общественной формации, которая развивается внедрах старого, отжившего строя. Но исторические условия общественного развитияРоссии того времени позволяли писателю (Салтыкову – Щедрину) только наметитьизображение ростков будущего общества. А Зощенко перенял, скорее даже уловил,его пророческие изображения народа и изложил их в своих сатирических рассказах.Салтыков – Щедрин призывал литературу к изображению не только установившихсяжизненных явлений, но и явлений назревающих, готовящихся выступить наобщественную арену.

Конечно, представлениеЩедрина о характере в будущем ведущего типа данной эпохи, было ограниченным. Омногих качествах и чертах этого типа он только догадывался, так как не был сним непосредственно связан и не видел реальной революционной силы, стоящей заэтим ведущим типом. Но собирательные народные образы, нарисованные Щедриным,производят на читателя огромное впечатление. Зощенковские герои рассказов тожепроизводят огромное впечатление на читателя.

В изображении своихгероев Салтыков – Щедрин и Чехов не ограничиваются обобщёнными образами. Иххудожественное пространство, на котором развёртываются события в их произведениях,населено особенно густо. Оно пестрит разнообразием сословий и классов и кажетсябезграничным по составу. Здесь и помещики и крестьяне, и чиновники, большие ималенькие, и купцы (от мелких лавочников до крупных дельцов), и интеллигенты(доктора и учителя, актёры, художники, юристы и т.д.). Здесь домовладельцы,гувернантки, лакеи, горничные. Здесь зажиточные люди и люмпен – пролетарии вбуквальном смысле слова. Свободные, арестанты и каторжники. Больные и здоровые.Военные и штатские. Студенты, гимназисты и профессора. Горожане и дачники.Владельцы меблированных комнат и их малоимущие обитатели. И, наконец, взрослыеи дети.

Кем из этихмногочисленных категорий персонажей авторы более дорожат, сказать трудно.Принято считать, что Чехову, как писателю, ближе всего переживания современнойему трудовой интеллигенции. Зощенко тоже в своих рассказах уделял большевнимания трудовому народу. Самые сокровенные свои мысли о современной емудействительности, о настоящем и будущем России, о нравственной позиции человекаЗощенко высказывал в сюжетах из жизни интеллигенции. Мало этого, даже когдаперелистывая страницы зощенковских рассказов, мы оказываемся свидетелямисмешных жанровых сценок, действующие лица которых не отличаютсяинтеллигентностью ни по роду деятельности, ни по человеческим свойствам (то,что принято называть «внутренней» интеллигентностью), Зощенко даёт нампочувствовать нить, связывающую содержание этих сценок с теми вопросами,которые волновали тогда передовую русскую интеллигенцию («Брак по расчёту»).

Подобно своимпредшественникам (Чехов, Салтыков – Щедрин), Зощенко достигает за счёткомико–иронического раздвоения образа рассказчика особенного, чистоэстетического удвоения художественного эффекта. В этом принципиальнаятворческая победа писателя, сумевшего из житейского и языкового хаоса извлечьгармонию, построить свой уникальный космос. Структуру «зощенковского героя»можно рассматривать ещё и как художественное сравнение автора и персонажа. Асравнение оценивается и интерпретируется не по степени «сходства» или «несходства»,а исключительно по степени художественной энергичности и действенности. УЗощенко в структуре рассказа сталкиваются черты «интеллигента» и «работяги»,язык культурного слоя и простонародья. У писателя это сравнение носит энергично– оксюморонный характер и не тяготеет к вялой тавтологичности.

Общие приёмы изображения человека

Как и Чехов, Зощенко всовершенстве овладел искусством речевой маски, мастерством перевоплощения. Каки Чехов, Зощенко шёл на риск, повествуя от первого лица, вследствие чего не разбыл принимаем за своих персонажей. Этот риск, как мы теперь видим, был в обоихслучаях необходимым условием энергичности художественного построения.

Зощенко перенял этутрадицию у Чехова. В чеховских рассказах заметно изменение авторской манеры.Всюду за фигурой рассказчика виден субъективист автор, болезненно-тонкочувствующий жизненную нескладицу и не имеющий силы не высказаться. Объективное,спокойное изображение действительности уступает место тревожному философскомуобсуждению зол жизни, выступает на сцену не факт, но философия факта. С этитрудно согласиться. Всё повествование в некоторых рассказах Чехова от начала доконца выдержано в привычном для Чехова спокойном тоне, без каких бы то ни былоавторских оценок изображаемого. С первых же шагов читателя появляется спутник –сам автор, по-чеховски деликатно, почти неприметно, но всё же направляющий насименно туда, куда нужно, и как бы невзначай приковывающий наше внимание квещам, вроде бы случайным, но, в сущности, многозначительным и весьма выразительным(«Ионыч»). В этом и заключается одна из главных особенностей творчества Чеховаи Зощенко («Собачий нюх»), как последователя его традиций.

Читая рассказы Чехова иЗощенко, мы можем увидеть, как они умели проникать в глубину человеческой души,какими они были тонкими и чуткими психологам. Они пишут легко и ясно, не то,что Достоевский или Толстой, и читать их, конечно же, не трудно. Их языкопределён, как «здравствуйте», прост, как «дайте стакан чаю». Эта простотасказалась не только на языке рассказов, повестей и пьес писателей, но и насюжетах их произведений. Чёткое и энергичное движение событий в юмористическихновеллах, плавное повествование зрелой прозы, последовательное развитиедействия в рассказах – авторские сюжеты тоже развёртываются спокойно, без«опасных поворотов» и поражающего воображение читателя рокового стеченияобстоятельств. К рассказам Чехова и Зощенко можно отнести слова советскогопрозаика Э. Казакевича: «Писатель ничего не доказывает – он рассказывает. Егорассказ – доказывает». Зощенко, так же как и Чехов, принадлежит к художникам,которые не любят вводить в текст авторских рассуждений. Идею, которую они хотятдовести до читателя, такие художники не формулируют. Но этой идеей проникнуто впроизведении всё: и характеры, и события (цепь этих событий составляет фабулупроизведения), и композиционное распределение материала, и

еще рефераты
Еще работы по литературе, лингвистике