Реферат: Человек и мир человека в творчестве Ф.М.Достоевского

СТАВРОПОЛЬСКИЙГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

РЕФЕРАТ

на тему:

«Человек и мир человека втворчестве

Ф.М. Достоевского»

Выполнила:студентка 2 курса

ФМФ п/м гр.Б

Войленко Светлана

Проверила: преподаватель

Золотова Бэлла Хусиновна

Ставрополь, 2001г.

План

Введение

Вывод (заключение)

Мир человека широк, многогранен, глубок ив своей таинственной необъятности открыт как бесконечному совершенствованию,так и беспредельному падению. Но в то же время мир един, что позволяет вестиразговор о вполне определенных закономерностях и соответственно возможных путяхего развития.

К такому разговору и приглашает насклассическая литература, в которой озабоченность судьбами всего человечества ипристальное исследование души отдельной личности слиты в неразрывное целое.Характерное для крупнейших отечественных писателей глубинное изучениечеловеческой природы позволяло им в недрах современности видеть процессыбудущего.

В последние годы восстанавливаетсяприоритет общечеловеческих ценностей над всеми другими. Признание этогоприоритета и обещает настоящую духовную, мировоззренческую революцию, котораяявляется обязательным условием установления адекватных отношений между людьми.

Творческий опыт русской классическойлитературы является своеобразным камертоном для осознания сути тех или иных традиций,для различения подлинных и мнимых ценностей, без чего невозможно отчетливоепредставление настоящих путей улучшения общественных отношений.

Для следует обратиться к творчеству поистине великого (………..) Ф.М.Достоевского (……посмотреть в сочинениях).

В связи с ……… целью данной работы (является)

-

Одного понимания природы человекамало – нужно соединять знания и жизнь, слово и дело. Такое соединениеспособствует нравственному очищению и укреплению сознания, распространениюэнергии добра в мире. И напротив – без него обречены на провал самые высокие,самые гуманные начинания.

ПоДостоевскому, высшее содержание жизни человек находит в собственной личности, вее неисчерпаемости, в отношениях своих к другим, которые тоже неисчерпаемы,бесконечны.

Третья философская тема романа«Братья Карамазовы» — мораль сострадания и духовной любви между людьми.Достоевский надеется через братскую любовь вернуться к радости, очищенной от«карамазовщины».

Достоевский проповедует в своихроманах любовь и братство, человеческое равенство; с этими идеями он вошел врусскую и мировую литературу.

Карамазовы составляют единоесемейство только биологически и только юридически. Их больше связывает вражда,чем согласие. Они жестоко разъединились: сын и отец – соперники в притязанияхна женщину, этот сын и другой сын опять-таки вступают в трудный спор, и приэтом предмет спора – тоже женщина, на этот раз из другого общественного круга.Между отцом и старшим сыном непримиримые денежные счеты, из четырех сыновей один только Алеша взирает на отца без злобы. Помысли Достоевского, семейство Карамазовых – вся Россия, какая она есть сейчас,в своем добре и зле, а больше – в зле, в темных своих состояниях.

Берковский.

(В закл.)

Тернистыйпуть борьбы и страдания, который проходит человек на пути к обновлению, кидеалу – вот главная тема романов Достоевского «Преступление и наказание» и«Братья Карамазовы».

Тюнькин.

Вместе со всей русской мысльюДостоевский — антропроцентричен. Нет для Достоевского ничего дороже и значительнеечеловека, хотя, быть может, нет и ничего страшнее человека. Человек — загадочен, соткан из противоречий, но он является в то же время — в лице самогодаже ничтожного человека - абсолютной ценностью. Поистине — не столькоБог мучил Достоевского, сколько мучил его человек, — в его реальности и в егоглубине, в его роковых, преступных и в его светлых, добрых движениях.

Сила и значительность подобногоантиномизма у Достоевского в том, что оба члена антиномии даны у него в высшейсвоей форме. Основная тайна человека, по Достоевскому, состоит в том, что онесть существо этическое, что он неизменно и непобедимо стоит всегда переддилеммой добра и зла, от которой он не может никуда уйти: кто не идет путемдобра, тот необходимо становится на путь зла.

Эта этическая сущность человека,основная его этическая направленность не предвзятая идея у Достоевского, а вывод из его наблюдений над людьми.

Философскоетворчество Достоевского имеет не одну, а несколько исходных точек, но наиболееважной и даже определяющей для него была тема о человеке.Вместе со всей русской мыслью Достоевский—антропоцентричен.Нет для Достоевского ничего дороже и значительнее человека, хотя, быть может,нет и ничего страшнее человека. Человек — загадочен, соткан из противоречий,но он является в то же время – в лицесамого даже ничтожного человека – абсолютной ценностью. Поистине – не столько Бог мучил Достоевского, сколько мучилего человек, в его реальности и в егоглубине, в его роковых, преступных и в его светлых, добрых движениях. Обычно– и справедливо, конечно, прославляют то, что Достоевский с непревзойденнойсилой раскрыл «темную» сторону в человеке, силы разрушения и беспредельногоэгоизма, его страшный аморализм, таящийся в глубине души. Да, это верно.Антропология Достоевского прежде всего посвящена «подполью» в человеке. Былобы, однако, очень односторонне не обращать внимания на то, с какой глубинойвскрывает Достоевский и светлые силы души, диалектикудобра в ней. В этом отношении Достоевский, конечно, примыкает к исконнойхристианской антропологии. Не только грех,порочность, эгоизм, вообще «демоническая» стихия в человеке вскрыты уДостоевского с небывалой силой, но не менее глубоко вскрыты движения правды идобра в человеческой душе, «ангельское» начало в нем. В том-то и сила изначительность антропологического антиномизма уДостоевского, что оба члена антиномииданы у него в высшей своей форме.

Мы назвали персонализм Достоевскогоэтическим,— и это значит, прежде всего,что ценность и неразложимость человеческого существа связаны не с его«цветением», не с его высшими творческими достижениями,—они присущи и маленькому ребеночку, еще беспомощному ибессильному, еще не могущему ничем себя проявить. Персонализм Достоевского относится к онтологии, а нек психологии человека,— к его существу,а не к эмпирической реальности. Но само восприятие человека у Достоевскоговнутренне пронизано этической категорией,—он не только описывает борьбу добра и зла вчеловеке, но он ищет ее в нем. Человек, конечно,включен в порядок природы, подчинен ее законам, но он может и должен быть независимот природы. Как раз в «Записках из подполья» споразительной силой высказана эта независимость духа человеческого от природы,—и там жепровозглашается, что подлинная суть человека—в его свободе и только в ней. «Все-то дело человеческое, кажется,действительно в том только и состоит, чтобы человек поминутно доказывал себе,что он—человек, а не штифтик»,—читаем в тех же «Записках из подполья». Этосамоутверждение есть утверждение своей независимости от природы,—все достоинство человека в этом как раз и состоит.

Но именно потому подлинное вчеловеке и состоит лишь в его этической жизни—здесь,и только здесь, человек есть по существу новое, высшее, несравнимое бытие. Вэтом смысле уже в «Записках из подполья» мы находим такой апофеоз человека, который превращает его если не вцентр мира, то в важнейшее и драгоценнейшее явление.Достоевскому совершенно чужд и противен тот «антропологизм», который мывидели раньше у русских позитивистов и полупозитивистов(Чернышевский, Лавров, Кавелин, даже Михайловский), — он ближе всехк Герцену с его патетическим утверждением независимости человеческого духа отприроды. Натурализм в антропологии высмеян беспощадно Достоевским в «Запискахиз подполья»,— и поэтому все его дальнейшееучение о человеке так глубоко отлично от тех (более поздних) учений, которые,сходясь с Достоевским в учении об аморализме в человеке, трактуют это в духепримитивного натурализма. Для Достоевского аморализм, скрытый в глубинечеловека, есть тоже апофеоз человека,— этотаморализм— явление духовного порядка, ане связан с биологическими процессами в человеке.

Но чем категоричнее этоонтологическое превознесение человека, тем беспощаднее вскрывает Достоевскийроковую неустроенность духа человеческого, его темные движения. Основная тайначеловека в том и состоит, по Достоевскому. что он есть существо этическое, чтоон неизменно и непобедимо стоит всегда перед дилеммой добра и зла, от которойон не может никуда уйти: кто не идет путем добра, тот необходимо становится напуть зла. Эта этическая сущность человека, основная его этическая направленностьесть не предвзятая идея у Достоевского, а вывод из его наблюдений над людьми.

Но здесь начинаются парадоксы, вкоторых раскрывается уже не только эта основная этическая сущность человека, нои вся проблематика человека. Прежде всего, с исключительнойедкостью Достоевский высмеивает тот поверхностный интеллектуализм в пониманиичеловека, который достиг наиболее плоского своего выражения в построенияхутилитаризма. «Записки из подполья», в бессмертныхстраницах, говорят о том, что «человек есть существо легкомысленное», действующееменее всего для собственной выгоды: «когда, во все тысячелетия бывало, чтобычеловек действовал из одной своей выгоды?» Представление о человеке, как существерассудочном, а потому и благоразумном, есть чистая фикция,— «так как натура человеческая действует всяцеликом,— всем, что в ней есть—сознательно и бессознательно». «Хотеньеможет, конечно, сходиться с рассудком., но оченьчасто и даже большей частью совершенно и упрямо разногласитс рассудком». «Я хочу жить,—продолжаетсвои замечания человек из подполья,—длятого, чтобы удовлетворить всей моей способности жить,— а не для того, чтобы удовлетворить одной только моей рассудочнойспособности. Рассудок удовлетворяет толькорассудочной способности человека, а хотение есть проявление всей человеческойжизни». Самое дорогое для человека—«свое собственное, вольное и свободное хотение, свой собственный, хотя бы идикий, каприз»; самое дорогое и важное для человека— «по своей глупой воле пожить», и потому «человек всегда и везде,где бы он ни был, любит действовать так, как он хочет, а вовсе не так, как повелеваетему разум и совесть».

Психологический волюнтаризмпереходит у Достоевского незаметно в иррационализм, в признание, что ключ кпониманию человека лежитглубже его сознания, его совести и разума,—в том «подполье», где он «сам». Этический персонализмДостоевского облекается в живую плоть действительности: «ядро» человека, его подлинная суть даны в его свободе, в его жажде и возможности его индивидуальногосамоутверждения («по своей глупой воле пожить»).Онтология человека определяется этой жаждой свободы, жаждой быть «самимсобой»,—но именно потому, что Достоевскийвидит в свободе сокровенную суть человека, никто глубже его не заглядывал втайну свободы, никто ярче его не вскрывал всю ее проблематику, ее«неустроенность». Бердяев справедливо подметил, что для Достоевского «всвободе подпольного человека заложено семя смерти». Если свобода дороже всегочеловеку, если в ней последняя его «суть», то она же оказывается бременем,снести которое слишком трудно. А, с другой стороны, в нашем подполье,—а «подпольный» человек и есть как раз«естественный» человек, освободившийся от всякой традиции и условности,—в подполье нашем, по выражению Достоевского,ощущается смрад, обнажается внутренний хаос, злые, даже преступные, во всякомслучае постыдные, ничтожные движения. Вот, например, Раскольников: разложив вработе разума все предписания традиционной морали,он стал вплотную перед соблазном, что «все позволено», и пошел на преступление. Мораль оказалась лишенной основания в глубинедуши, свобода оборачивается аморализмом, напомним, что и на каторгеРаскольников долго не чувствовал никакого раскаяния. Поворотпришел позже, когда в нем расцвела любовь к Соне, а до этого в его свободе онне находил никакого вдохновения к моральному раздумью. Это вскрывает какую-тозагадку в душе человека, вскрывает слепоту нашейсвободы, поскольку она соединена только с голым разумом. Путь к добру неопределяется одной свободой; он, конечно, иррационален, нотолько в том смысле, что не разум движет к добру, аволя, сила духа. Оттого-то в свободе quandmeme, оторванной от живых движений любви, и есть семя смерти.Почему именно смерти? Да потому, что человек не может по существу отойти отДобра,—и если, отдаваясь свободной игрестрастей, он отходит от добра, то у него начинается мучительная болезнь души.Раскольников, Ставрогин, Иван Карамазов по-разному,но все страдают от того, что заглушили в себе живое чувство Добра (то естьБога), что остались сами с собой. Свобода, если она оставляет нас с самимисобой, раскрывает лишь хаос в душе, обнажает темные и низшие движения, то естьпревращает нас в рабов страстей, заставляет мучительно страдать… Это значит, что человек создан этическим существом и неможет перестать быть им. С особенной силой и болью говорит Достоевский о том,что преступление совсем не означает природной аморальности, а, наоборот,свидетельствует (отрицательно) о том, что, отходя от добра, человек теряетнечто, без чего ему жить нельзя. Еще в «Записках из Мертвого дома» он писал:«сколько великих сил погибло здесь даром! Ведь надо уже все сказать: да, этобыл необыкновенный народ, может быть, самые даровитые, самые сильные изнарода». Несомненно, что это были люди, наделенные не только большой силой, нои свободой—и свобода-то их и сорвала спутей «традиционной» морали и толкнула на преступление. Вот и семя смерти! В «Дневнике писателя» за последние годы Достоевский писал: «зло таится в человеке глубже,чем предполагают обычно». Шестов напрасно видит в этом «реабилитациюподпольного человека»,—наоборот,подчеркивая всю таинственность зла в человеческой душе, Достоевский показываетнеустроенность человеческого духа или лучше—расстройство его, а вместе с тем и невозможность для человеческого духа.Отойти от этической установки. «Семя смерти», заложенное в свободе, означает,что расстройство духа имеет корень не на поверхности, а именно в последнейглубине духа, ибо нет ничего глубже в человеке его свободы. Проблематикасвободы в человеке есть вершина идей Достоевского в антропологии; свобода неесть последняя правда о человеке—этаправда определяется этическим началом в человеке, тем, к добру или злу идетчеловек в своей свободе. Оттого в свободе есть, может быть, «семя смерти» исаморазрушения, но она же может вознести человека на высоты преображения.Свобода открывает простор для демонизма в человеке, но она же может возвыситьангельское начало в нем. Есть диалектика зла в движениях свободы, но есть идиалектика добра в них. Не в том ли заключается смысл той потребностистрадания, о которой любил говорить Достоевский, что через страдания (часточерез грех) приходит в движение эта диалектика добра?

Эта сторона в антропологииДостоевского часто забывается или недостаточно оценивается,— между тем в ней лежит ключ к объяснению тойсистемы идей, которую мы характеризовали выше, как «христианский натурализм» у Достоевского. Приведенные мельком (в «Идиоте»)слова о том, что «красота спасет мир», вскрывают эту своеобразную эстетическуюутопию Достоевского. Все его сомнения в человеке, все обнажение хаоса и «семенисмерти» в нем нейтрализуются у Достоевского убеждением, что в человеке таитсявеликая сила, спасающая его и мир,—горелишь в том, что человечество не умеет использовать эту силу. В «ДневникеПисателя»(1887 г.) Достоевский написалоднажды: «величайшая красота человека, величайшая чистота его… обращаютсяни во что, проходят без пользы человечеству единственно потому, что всем этимдарам не хватило гения, чтобы управитьэтим богатством». Значит, ключ кпреображению, к устроению человека в нем есть, и мы только не умеем овладетьэтим ключом. Старец Зосима высказал такую мысль:«мы не понимаем, что жизнь есть рай (уже ныне, В.3.),ибо стоит только нам захотеть понять, и тотчас же он предстанет перед нами вовсей своей красоте». В замечательных словах Версилова(«Подросток») по поводу картины Лоррена выражена таже мысль о том, что свет и правда уже есть в мире, но остаются наминезамеченными. «Ощущение счастья, мне еще неизвестное, прошло сквозь сердце моедаже до боли». В чудной форме это ощущение святыни в человеке передано в гениальном «Сне смешного человека». В материалах к«Бесам» находим такое место: «Христос затем и приходил, чтобы человечествоузнало, что и его земная природа, дух человеческий может явиться в такомнебесном блеске, на самом деле и во плоти, а не точто в одной мечте и в идеале,— что это иестественно и возможно». Как ясно из этих слов, это основное учениеДостоевского о человеке ближе к антропологии Руссо(с его основным принципом о радикальном добре в человеке), чем к антропологииКанта (с его учением о «радикальном зле в человеке»).

Однако, диалектика «естественного ивозможного» добра предполагает в человеке религиозную жизнь. «Весь закон бытия человеческого лишь втом—говорит в «Бесах» Стефан Трофимович,—чтобы человек мог преклониться перед безмерновеликим; Безмерное и Бесконечное так же необходимы человеку, как та малаяпланета, на которой он живет». Несчастье человечества в том, что в нем«помутилась эстетическая идея»; оттого теперь красота стала «страшная и ужаснаявещь», она и «таинственная вещь—тутдьявол с Богом борется, а поле битвы—сердцечеловеческое» (Бр. Карамазовы!. Вот это«помутнение эстетической идеи», в силу которого дьявол овладевает человеком,когда в нем пробуждается эстетический восторг,—иобъясняет, почему утеряно людьми «уменье» владеть святыней, открытой егосердцу.

Антропология Достоевского касаетсяпоследних глубин человеческого духа, вскрывает непобедимую силу этическогоначала в человеке, но и помутнение человеческого сердца, в силу чего прямойпуть к добру закрыт. Свобода вобрала в себя «семя смерти», в глубине души,замутненной грехом, завелся смрад и грех,—носила добра продолжает жить в человеке. Лишь через страдания и часто черезпреступление освобождается человек от соблазнов зла и вновь обращается к Богу.Оттого и говорит Алеша о старце Зосиме: «в егосердце тайна обновления для всех,—тамощь, которая наконец установит правду на земле...» Социалистическая мечтапрежних лет, романтическая мечта о «восстановлении» добра в людях (термин,взятый уV. Hugo) держалась, таким образом, до конца жизни у Достоевского, иего антропология стоит посередине между чисто церковной и секулярнойидеей о человеке. Для полногосоответствия взглядов Достоевского учению Церкви ему не хватало поставленияна верховное место тогоцентрального учения христианства, которое видит в страданиях и смерти Спасителянеобходимое предварение спасительного Его воскресения. Мы уже говорили о том,что в христианском миропонимании Достоевского подчеркнуто то откровение о мире и человеке, которое дано нам в Боговоплощении и Преображении, но нет того, что дано вГолгофе… Все же вера в человека торжествует у Достоевского над всеми его«открытиями» хаоса и смрадного подполья в человеке,—и в этом моменте антропология Достоевского пронизана лучамипасхальных переживаний, столь существенных для Православия и его основнойтональности. Эстетическийгуманизм, столь характерный для русских мыслителей, сохраняется и уДостоевского, только сама природа эстетических переживаний трактуется уДостоевского по-новому (см. ниже§ 10).

Часто считают, что в «Легенде оВеликом Инквизиторе» особенно сурово и жестко рисует Достоевский ничтожествочеловека, которому не по плечу «бремя» христианской свободы. Но забывается,что слова о том, что Христос «судил о людях слишком высоко», что «человексоздан слабее и ниже, чем Христос о нем думал»,—что это все слова Великого Инквизитора—нарочито им сказаны, чтобы оправдать топревращение церковного народа в рабов, которое он затевает. Неверие в человекау него как раз и отвергается Достоевским, хотя «Легенда» и содержит в себе такмногоглубочайших мыслей о проблеме свободы. Основнойистиной о человеке остается для Достоевского то, что человеку невозможнопрожить без Бога—и кто теряет веру вБога, тот становится (хотя бы не доходя до конца)на путь Кириллова («Бесы»), то есть ступает напуть человекобожества.Кто отвергает Богочеловечество, как откровение очеловеке, находящем свою полноту в Боге, тот неизбежноударяется в человекобо-жество...

9.Мы подчеркивали уже несколькораз, что в антропологии Достоевского, и самомвосприятии человека у него на первый план выступаетэтическая категория. Действительно, размышления на этическиетемы, заполняющие его произведения, определяютсяэтим изначальным этицизмоммыслиДостоевского. Его этический максимализм, вся страстная напряженность этическихисканий, придающая такую глубокую значительность его основным художественнымобразам,—все это вытекает из того, что в нем доминирует над всемпроблематика добра и путей к нему. Он был глубоко самостоятелен в этическихего исканиях — и именно в этой областиособенно велико влияние Достоевского на русскую философскую мысль—кто только в последующих поколениях русскихмыслителей не испытал на себе глубочайшего влияния Достоевского. Достоевский преисполнен этического пафоса и едва лине главный корень его философских размышлений лежит в сфере этики.

Когда Достоевский (по возвращениииз каторги) стал высказываться и в публицистических статьях, и художественныхпроизведениях на темы этики, то он считался, преждевсего, с тем упрощенным, можно сказать, плоским пониманием моральной сферы вчеловеке, которое мы знаем по Чернышевскому, Кавелинуи другим представителям утилитаризма или полупозитивизма.Сам Достоевский был отчасти (но лишь отчасти) близок к этим течениям в тотпериод жизни, когда он увлекался социализмом.Достаточно вспомнить патетические страницы, посвященные этому периоду в воспоминанияхо влиянии Жорж Санд (в Дневн. Писат. за1876 г., Июль). Но элементы натурализма, шедшие через Фурье от Руссосохранились лишь в религиозных взглядах Достоевского (в том, что мы называем«христианским натурализмом» у него), в понимании же этической психологии этосовершенно исчезло у него после каторги. В такой ранней вещи, как «Записки изподполья», мы встречаем исключительно острую, беспощадную критику утилитаризмаи морального рационализма. В «Преступлении и наказании» этическая тема встаетуже в такой глубине, которая была новой не для одной русской мысли. Мы ужевидели при анализе антропологии Достоевского, что он вскрывает решительнуюнеустранимость этической установки в человеке, вскрывает внутреннюю диалектикудобра в человеческой душе.

Этический максимализм уДостоевского получает исключительно яркое и сильное выражение. Весь бунт ИванаКарамазова против Бога определяется именно этическим максимализмом, непринимающим мира потому, что его «будущая гармония» имеет в основе страдания.Особенно страдания детей—мотивчрезвычайно волновавший Достоевского— неприемлемыдля морального сознания. Не под влиянием ли этих страстных речей Ив. Карамазовазадумал Влад. Соловьев свое «Оправдание добра». Во всяком случае, в Достоевскомэтический максимализм достигает наиболее глубокого и сильного своего выраженияи входит уже дальше неустранимым элементом в этические построения последующихмыслителей.

Столь же острое, непревзойденноглубокое выражение находит у Достоевского и темасвободы, как последней сущности человека.То понимание свободы, которое с такой силой отвергает Великий Инквизитор, естьпоистине самое высокое проникновение в тайну свободы, открывшуюся во Христе: никтов этом не стоит выше Достоевского. Но и всю проблематику свободы никто нераскрывает с такой силой, как Достоевский—мы достаточно говорили об этом в предыдущем параграфе. Можно сказать, чтоникто—ни до, ни после Достоевского—не достигал такой глубины, как он, в анализедвижений добра и зла, то есть в анализе моральной психологии человека. Вера вчеловека у Достоевского покоится не на сентиментальном воспевании человека,—она, наоборот, торжествует именно припогружении в самые темные движения человеческой души.

Надо признать большимпреувеличением то, что писал Гессен об этическихвзглядах Достоевского. Но верно то, что Достоевскийотвергал не только этику рассудочности, но и этику автономизма, что он сознательно защищал этикумистическую. Прежде всего этоозначало для Достоевского, что моральные движения определяются не чувствами,не рассудком, не разумом, а прежде всего живым ощущением Бога,—и где выпадает это ощущение, там неизбеженили не знающий пределов цинизм, ведущий к распаду души, или человекобожество. С другой стороны, Достоевский (издесь он примыкал к учению славянофилов) очень глубоко чувствовал неправдусамозамыкающегося индивидуализма («обособления», по его любимому выражению).Достоевскому принадлежит формула, что «все виноваты за всех», что все людисвязаны таинственным единством, потенциально заключающим в себе возможностьподлинного братства. Достоевский горячо принимал идеи Н.Ф. Федорова (см. о нем воII томе гл.V.) о духе «небратства» в современности—достаточно вспомнить его беспощадные слова в «Зимних заметках о летних впечатлениях». Вот этислова: «Кто, кроме отвлеченного доктринера, мог бы принять комедию буржуазногоединения, которую мы видим в Европе, за нормальную формулу человеческогоединения на земле?» Да, идея подлинного братствабыла в основе раннего социализма у Достоевского, она продолжала жить всю егожизнь,— и она определяла собой турелигиозную утопию, которой окрашено было мировоззрение Достоевского (утопиюпревращения государства, то есть всего земного порядка в церковь).

Мистическая основа морали выраженас большой силой и смелостью в предсмертных речах старца Зосимы («Бр. Карамазовы»). «Бог взял семена из миров иных и посеял на сейземле… и взошло все… но взращенное живет и живо лишь чувствомсоприкосновения своего к таинственным мирам иным». «Многое на земле от нас скрыто, но взамен того даровано намтайное сокровенное ощущение живой связи нашей с миром иным». Это все— формулы мистической этики у Достоевского:действительно, живое и подлинное отношение к жизни для нас измеряется лишьлюбовью, переступающей границы и рассудка, и разума. Любовь становитсясверхразумной, подымаясь до ощущения внутренней связи со всем миром, даже мертвым, даже с вещами («Братья,любите всякую вещь. Будешь любить всякую вещь и тайну постигнешь в вещах»). Этотуниверсализм любви весь держится все же живым чувством Бога.

Списоклитературы

1. Карякин Ю.Ф.Достоевский и канун XXIвека. – М.: Советский писатель, 1989. – 656 с.

83.3Р5 К 279

2. Тарасов Б.Н. Вмире человека. – М.: Современник, 1986. – 319 с.

Р1.3 Т 191

3. Достоевский Ф.М.Преступление и наказание. – М.: Детская литература, 1981. – 400 с.

Р1 Д 706

4. Берковский А.Н. О русской литературе. – Л.: Худож. лит., 1985. – 384 с.

8Р1 Б 489

5. Кашина Н.В.Человек в творчестве Ф.М.Достоевского. – М.: Худож. лит., 1986. – 318 с.

8Р1К 312

еще рефераты