Реферат: Конспект критических материалов. Русская литература 2-й четверти XIX века

Конспект критических материалов. Русская литература 2-й четверти XIX века

(2 курс 4 семестр)

Пушкино романе Лажечникова (письмо к Л.3 ноября 1835)

<…>Позвольте, милостивый государь, поблагодарить вас теперь за прекрасные романы,которые мы все прочли с такою жадностию и с таким наслаждением. Может быть, вхудожественном отношении «Ледяной дом» и выше «Последнегоновика», но истина историческая в нем не соблюдена, и это со временем,когда дело Волынского будет обнародовано, конечно, повредит вашему созданию; нопоэзия остается поэзией, и многие страницы вашего романа будут жить, доколе незабудется русский язык. За Василия Тредьяковского, признаюсь, я готов с вамипоспорить. Вы  оскорбляете человека,достойного во многих отношениях уважения и благодарности нашей. В деле жеВолынского играет он лицо мученика. Его донесение академии трогательночрезвычайно. Нельзя его читать без негодования на его мучителя. О Бироне можнобы также потолковать. Он имел несчастие быть немцем; на него свалили весь ужасцарствования Анны, которое было в духе его времени и в нравах народа. Впрочем,он имел великий ум и великие таланты. <…>

Белинскийо Бестужеве-Марлинском

 

<…>Марлинский был … зачинщиком русской, народной, повести. <…> Междумножеством натяжек, в его сочинениях есть красоты истинные, неподдельные; нокому приятно заниматься химическим анализом, вместо того, чтобы наслаждатьсяпоэтическим синтезом. М. – это не реальнаяпоэзия – ибо в его произведениях нет истины жизни, нет действительности, такой,какая она есть: в них все придумано, все рассчитано… как это бывает при деланиимашин. Словом – это внутренность театра, в которой искусственное освещениеборется с дневным светом и побеждается им. Это не идеальная поэзия – ибо нет в них глубокости мысли, пламени чувства,нет лиризма, а если и есть всего этого понемногу, то напряженное ипреувеличенное насильственным усилением, которое не бывает следствиемглубокого, страдательного чувства. (Пристрастие к «блесткам» и«цветистой фразеологии» – остротам и метафорическому стилю – сам М.объяснил не только характером своего дарования, но и «жанровыми»особенностями произведения: "…это в моей природе: я невольно говорюфигурами, сравнениями… Иное дело  — повесть, иное – роман…Краткость первой, не давая место развернуться описаниям,завязке и страстям, должна вцепляться в память остротами… ") <…>Русские пер­сонажи повестей г. Марлинского говорят и действуют, как немецкиерыцари; их язык риторический, вроде монологов классической тра­гедии, ипосмотрите, с этой стороны, на «Бориса Годунова» Пушки­на— то ли это?.. Но,несмотря на все это, повести г. Марлинского, не прибавивши ничего к суммерусской поэзии, доставили много пользы русской литературе, были для нее большимшагом вперед. <...> В повестях г. Марлинского была новейшая европейскаяма­нера и характер; везде был виден ум, образованность, встречались отдельныепрекрасные мысли, поражавшие и своею новостию и сво­ею истиною; прибавьте кэтому его слог, оригинальный и блестящий в самых натяжках, в самой фразеологии— и вы не будете более удивляться его чрезвычайному успеху. <...>

Борьба В. Г.Белинского против имевших широкую популярность роман­тических произведений А. Марлинского, начатая критиком в «Литературных мечтаниях» и продолженная в статье «О русской повестии повестях г. Гоголя»имела громадное значение дляразработки новой эстетики и утвержденияпушкинско-гоголевского направления, принципов реализма инародности в русской литературе. Белинский обрушился не только на пристрастие Марлинского к эффектам, сюжетным натяжкам,неестественности описаний. Прежде всего критика неудовлетворяло отсутствие типических характеров, подменённых абстрактнымистрастями: «Все герои повестей сбиты на одну колодку и отличаются от друг другатолько именами».  Эти мысли были развитыв статье «О русской повети…», где критик указывает на определённое историческоезначение повестей М.

Белинскийо Кольцове

<...>К числу «гениальныхталантов» принадлежит и талант Кольцова. <...> Кроме песен, созданныхсамим народом и потому называю­щихся «народными», до Кольцова у нас не былохудожественных народных песен, хотя многие русские поэты и пробовали свои силыв этом роде, а Мерзляков и Дельвиг даже приобрели себе боль­шую известностьсвоими русскими песнями, за которыми публика охотно утвердила титул «народных».<...> _Кольцов родился для поэзии, которую он создал. Он был сыном народав полном значении этого слова. Быт, среди которого он воспитался и вырос, былтот же крестьянский быт. Кольцов вырос среди степей и мужиков. Он не для фразы,не для красного словца, не воображением, не мечтою, а ду­шою, сердцем, кровьюлюбил русскую природу и все хорошее и прекрасное, что живет в натуре русскогоселянина. Не на словах, а на деле сочувствовал он про­стому народу в егогорестях, радостях и наслаждениях. Он носил в себе все элементы, русского духа,в особенности — страшную силу в страдании и в наслаждении, способность бешенопредаваться и печали и веселию и вместо того, чтобы падать под бременем самогоотчаяния <...> Нельзя было теснее слить своей жизни с жизнию народа, какэто само собою сделалось у Кольцова. <...> Кольцов знал и любилкрестьянский быт так, как он есть на самом деле, не украшая и не поэтизируяего… Поэзию этого быта нашел он в самом этом быте, а не в риторике, не впиитике, не в мечте, даже не в фантазии своей, которая давала ему только об­разыдля выражения уже данного ему действительностию содер­жания. И потому в егопесни смело вошли и лапти, и рваные каф­таны, и всклокоченные бороды, и старыеонучи, — и вся эта грязь превратилась у него в чистое золото поэзии.<...> Истинная оригинальность в изобретении, а следовательно, и в форме,возможна только при верности поэта действительности и истине, чем Кольцовобладал в высшей степени. <...> С этой стороны, его песни смело можноравнять с баснями Крыло­ва. Даже русские песни, созданные народом, не могутравняться с песнями Кольцова в богатстве языка и образов, чисто рус­ских.<...> Кольцов… никогда не проговаривается против народности ни вчувстве, ни в выражении. Чувство его всегда глубоко, сильно, мощно и никогда невпадает в сентиментальность, даже и там, где оно становится нежным итрогательным. В выражении он также верен русскому духу.

Со времени выходапервого сборника стихотворений А. В. Кольцова (1835) его творчество стало объектом ожесточенной   общественно-литературной борьбы. В. Г. Белинский уже в первой статье о Кольцове, представлявшей собойрецен­зию на сборник его стихотворений, зорко подметилреалистические и демократи­ческие черты самобытного дарованияпоэта,     противопоставив его по­зицию жизни «бенедиктовщине» и псевдонародности. Статья вызвала озлобленные выпады «Северной пчелы» против Белин­ского и Кольцова, которая издевательски писала о «хлопотах о бессмертиискром­ного продавца баранов», слагавшего «на досуге изрядные песенки» (1846, №165).

В. Г. Белинский. О русской повести и повестях г. Гоголя («Арабески» и «Миргород»)

<…> Отличительный харак­терповестей г. Гоголя составляют — простота вымысла, народность, совершеннаяистина жизни, оригинальность и комическое одушевле­ние, всегда побеждаемоеглубоким чувством грусти и уныния. При­чина всех этих качеств заключается водном источнике: г. Гоголь — поэт, поэт жизни действительной. <...> Незаставляет ли каждая повесть вас говорить: «Как все это просто, обыкновенно,естественно и верно и, вместе, как оригинально и ново!» Не удивляетесь ли вы итому, почему вам самим не пришла в голову та же самая идея, почему вы сами немогли выдумать этих же самых лиц, так знако­мых вам, и окружить их этими самымиобстоятельствами, так наскучивши­ми вам в жизни действительной и такзанимательными, очарова­тельными в поэтическом представлении? Не знакомитесь ливы с каж­дым персонажем его повести так коротко, как будто вы его давно знали,долго жили с ним вместе? <...> Эта простота_ вымысла, эта наготадействия, эта скудость драматизма, самая эта мелочность и обыкновенность опи­сываемыхавтором происшествий — суть верные, необманчивые при­знаки творчества; этопоэзия реальная, поэзия жизни действитель­ной, жизни, коротко знакомой нам.<…> Что такое почти каждая из его повестей? Смешная комедия, котораяначинается глупостями, про­должается глупостями и оканчивается слезами икоторая, наконец, называется жизнию. Сколько тут поэзии, сколько философии,сколько истины!.. <…> Совершенная истина жизни в повестях г. Гоголя тесносо­единяется с простотою вымысла. Он не льстит жизни, но и не кле­вещет на нее;он рад выставить наружу все, что есть в ней прекрас­ного, человеческого, и в тоже время не скрывает нимало и ее безоб­разия. В том и другом случае он веренжизни до последней степени. Она у него настоящий портрет, в котором всесхвачено с удивитель­ным сходством, начиная от экспрессии оригинала до веснушеклица его. <...> Повести г. Гоголя народны в высочайшей степени. <…>Один из самых отличительных признаков творческой оригиналь­ности или, лучшесказать, самого творчества состоит в типиз­ме, если можно так выразиться,который есть гербовая печать ав­тора. У истинного таланта каждое лицо — тип, икаждый тип, для читателя, есть знакомый незнакомец. <...>

_ Комизм или гумор г. Гоголя имеетсвой, особенный характер: это гумор чисто русский, гумор спокойный,простодушный, в котором автор как бы прикидывается простачком. Гоголь оченьмило прикидывает­ся; и хотя надо быть слишком глупым, чтобы не понять его иро­нии,но эта ирония чрезвычайно как идет к нему. Впрочем, это только манера, иистинный-то гумор г. Гоголя все-таки состоит в Верном взгляде на жизнь и,прибавлю еще, нимало не зависит от карикатурности представляемой им жизни. Онвсегда одинаков, никогда не изменяет себе, даже и в таком случае, когдаувлекает­ся поэзиею описываемого им предмета. Беспристрастие его идол.

<...> Причина _этогокомизма, этой карикатурности изображений заключается не в способности илинаправлении автора находить во всем смешные стороны, но в верности жизни.<...> Г-н Гоголь сделался известным своими «Вечерами на хуторе». Все, чтоможет иметь природа прекрасного, сельская жизнь простолюдинов обольстительного,все, что народ.может иметь оригинального, типического, все это радужнымицветами блестит в этих первых поэтических грезах г. Гоголя. Это была поэзияюная, свежая, благоуханная, роскошная, упоительная, как поцелуй люб­ви…<...> «Арабески» и «Миргород» носят на себе все признаки зреющеготаланта. В них меньше этого упоения, этого лирического разгула, но большеглубины и верности в изображении жизни. <...> «Тарас Бульба» естьотрывок, эпизод из великой эпопеи жизни целого народа. Если в наше времявозможна гомерическая эпопея, то вот вам ее высочайший образец, идеал и прототип!..Если говорят, что в «Илиаде» отражается вся жизнь греческая в ее геро­ическийпериод, то разве одни пиитики и риторики прошлого века запретят сказать то жесамое и о «Тарасе Бульбе» в отношении к Малороссии XVI века?.. <...> Икакая кисть, широкая, размашистая, резкая, быстрая! Какие краски, яркие иослепительные!.. <...>

Гоголь владеет талан­томнеобыкновенным, сильным и высоким. По крайней мере, в на­стоящее время онявляется главою литературы, главою поэтов<...> Я забыл еще об одномдостоинстве его произведений; это лиризм, которым проникнуты его описания.таких предметов, которыми он увлекается. <...>

И пусть г. Гоголь описывает то,что велит ему описывать его вдохновение, и пусть страшится описывать то, чтовелят ему описывать или его воля, или гг. критики (имеетсяв виду статья С. П. Шевырева о «Миргороде»).

Уже в «Литературных мечтаниях» В. Г. Белинский отнес Н. В. Гоголя к «числу необыкновенных талантов», а «Вечера на хуторе близ Диканьки»похвалил за их «остроумие, веселость, поэзию и народность».В статье «О русской повести…» Белинский, разрабатываяваж­нейшие вопросы эстетики   реализма,  охарактеризовал   Гоголя  как  гениального писателя, главу новой литературной школы, раскрыл особенности еготворческого метода и стиля, своеобразие его «гумора». Выводы эти критикобосновывает не только теоретически, но и в плане  историко-литературном, широко   анализируя эволюцию русской прозы в связи сразвитием общественной жизни. В его истол­кованииострый обличительный  характер    гоголевской    сатиры — закономерный ответ на запросы общества. Так во многом совпалиоценки творчества Гоголя Пушкиным иБелинским. Против статьи Белинскогорезко выступил Л. Ф. Воейков (под псев­донимомА. Кораблинский) в «Литературныхприбавлениях к Русскому инвалиду» (1835,№ 83, 84, 86).

В. Г. Белинский. Геройнашего времени

<...>Мы должны требовать от искусства, чтобы оно показы­вало нам действительность,как она есть, ибо, какова бы она ни была, эта действительность, она больше скажет нам,больше на­учит нас, чем все выдумки и поучения моралистов...Наш век гнушаетсялицемерством. Он громко говорит о своих грехах, но не гордится ими; обнажает своикровавые раны, а не прячет их под нищенскими лохмотьями притворства. Он знает, чтодействительное страдание лучше мнимой радости. Для него польза и нравственностьтолько в одной истине, а исти­на — в сущем, т. е. в том, что есть. Потому иискусство нашего века есть воспроизведение разумной действительности.<...>

Он (Печорин) много перечувствовал, много лю­бил и по опытузнает, как непродолжительны все чувства, все привязанности; он много думал ожизни, и знает, как не­надежны все заключения и выводы для тех, кто прямо и смелосмотрит на истину, нетешит и не обманывает себя убеждениями, которымуже сам не верит… Дух его созрел для новых чувств и но­вых дум, сердце требует новой привязанности: действительность — вот сущность ихарактер всего этого нового. Судьба еще недает ему новых опытов, и, презирая старые, он все-таки по ним же судит о жизни. Отсюда это безверие вдействи­тельность чувства и мысли, этоохлаждение к жизни, в которой емувидится то оптический обман, то бессмысленное мелькание китайских теней… Это переходное состояние духа,в котором для человека все староеразрушено, а нового еще нет, и в котором че­ловек – есть только возможность чего-то действительного в будущем и совершенный призрак в настоящем. Тут-то возникаетв нем то, что на простом языкеназывается и «хандрою», и«сомнением», и другими словами, далеко не выражающими сущности явления,и что на языке философском называется рефлексиею. <...> В состояниирефлексии человек распадается на два человека, из которых один живет, а другойнаблюдает за ним и судит о нем. Тут нет полноты ни в каком чув­стве, ни в какой мысли, ни в каком действии: кактолько зародится в человеке чувство, намерение, действие, тотчас какой-тоскрытый в нем самом враг ужеподсматривает зародыш, анализирует его, исследует, верна ли, истинна ли этамысль, какая их цель, к чему ониведут,— и благоуханный цвет чувстваблекнет, не распустившись

Выговорите, что в Печорине нем нет веры. Но ведь это то же самое, что обвинятьнищего за то, что у него нет золота. Разве Печорин рад своему безверию? Вы говорите, что он эгоист? Но развеон не презирает и не ненавидит себя за это? Душа Печорина не каменистая почва,но засохшая от зноя пламенной жизни  земля:пусть взрыхлит ее страдание и оросит благодатный дождь, — и она произрастит изсебя пышные, роскошные цветы небесной любви… Этому человеку стало больно и грустно, что еговсе не любят, — и кто   же   эти  «все»? — Пустые, ничтожные люди, которые не могут простить ему егопревосходства над ними. <…>Мы и не думаем оправ­дывать его в поступках, ни выставлять его образцом и высо­кимидеалом чистейшей нравственности: мы только хотим сказать, что в человеке должно видеть человека и что идеалынравственности существуют в однихклассических трагедиях и морально-сентимен­тальных романах прошлого века. Видеях Печорина много ложного, в ощущениях его есть искажение; но все этовыкупается его богатою натурою. <...> Печорин Лермонтова — этоОнегин нашего времени, герой нашеговремени. Несходство их междусобою гораздо меньше рас­стояния между Онегою и Печорою. Иногда в самомимени, которое истинный поэт дает своемугерою, есть разумная необходимость, хотя,может быть, и не видимая самим поэтом… Со стороны художественноговыполнения нечего и сравнивать Онегина с Печориным. Но как выше Онегин Печоринав художест­венном отношении, так Печорин вышеОнегина по идее.  Впрочем, это преимущество принадлежит нашему времени, а неЛермонтову. Что такое Онегин?<...> Он является в романе человеком, которого убили воспитание и светская жизнь, которому всенаскучило.  Нетаков Печорин. Этот человек не равнодушно, не апатически несет свое страдание: бешено гоняется он за жизнью,ища ее по­всюду; горько обвиняет он себя в своих заблуждениях. В немнеумол­чно раздаются внутренние вопросы,тревожат его, мучат, и он в рефлексии ищет их разрешения: подсматривает каждоедвижение своего сердца, рассматриваеткаждую мысль свою. Стараясь быть какможно искреннее в своей исповеди, не только откровенно признается в своихистинных недостатках, но еще и выдумывает небывалые или ложно истолковываетсамые естественные свои дви­жения.

«Герой нашего времени» — это грустная дума о нашем времени. Но со стороны формыизображение Печорина не совсем художе­ственно.Однако причина этого не в недостатке таланта автора, а в том, что он не в силах был отделиться от него иобъектировать его. Мы убеждены, чтоникто не может видеть в словах наших желание выставить роман г. Лермонтова автобиографиею. Субъективное изображениелица не есть автобиография: Шиллер не был разбой­ником, хотя в Карле Мооре ивыразил свой идеал человека.<...>

Чтобы изобразить верноданный характер (Печ.), надо совершенно отде­литьсяот него, стать выше его, смотреть на него как на нечто окон­ченное. Печорин скрывается от нас таким же неполным и неразгаданным существом, как и является нам в начале романа. Оттого и самыйроман, пора­жая удивительным единствомощущения, нисколько не поражаетединством мысли и оставляет нас безвсякой перспективы, которая невольновозникает в фантазии читателя по прочтении художествен­ного произведения и вкоторую невольно погружается очарованный взор его. Единство ощущения, ане идеи, связывает и весь роман. В «Онегине» все части органическисочленены, ибо в избранной рам­ке романасвоего Пушкин исчерпал всю свою идею, и потому в нем, ни одной части нельзя ни изменить, ни заменить.«Герой нашего вре­мени» представляетсобою несколько рамок, вложенных в одну большую раму, которая состоит в названии романа и единстве ге­роя. Части этого романа расположены сообразно свнутреннею не­обходимостью; но какони суть только отдельные случаи из жизни хотя и одного и того же человека, то и могли б быть заменены другими.Основ­ная мысль автора дает им единство, и общность их впечатления поразительна, не говоря уже о том, что «Бэла»,«Максим Максимыч» и «Тамань», отдельно взятые, суть в высшей степенихудоже­ственные произведения. «Княжна Мери»,и как отдельно взятая повесть, менее всех других художественна. Из лицодин Грушницкий есть истинно худо­жественноесоздание. Драгунский капитан бесподобен, хотя и явля­ется в тени, как лицо меньшей важности. Но всехслабее обрисованы лица женские,потому что на них-то особенно отразилась субъек­тивность взгляда автора. <...> Однако при всем этом недостатке художественности, вся повесть насквозь проникнута поэзиею, исполнена высочайшегоинтереса. Каждое слово в ней такглубоко знаменательно, самые парадоксы такпоучительны, каждое положение так интересно, так живо обри­совано! Слогповести — то блеск молнии, то удар меча, то рассыпа­ющийся по бархату жемчуг! Основная идея так близка сердцу вся­кого, кто мыслит и чувствует, что всякий из таких, как бы ни противоположно было его положение положениям, в нейпредстав­ленным, увидит в нейисповедь собственного сердца. <...>

Уже в первом отклике на лермонтовский роман   (см.: «Отечественные записки», 1840, № 5) В. Г. Белинский оценил его как «произведение,представляющее собою совершенно новый мир искусства», отличающееся «глубокимчувством действительности, верным инстинктом истины,простотой, художественной обри­совкой характеров, богатствомсодержания», «самобытностью и оригинальностью. В комментируемой статье(«Отечественные записки»,  1840, № 6)было дано первое развернутое истолкование романа. Хотя здесь и сказались последние отзвуки «примирения с действительностью»,некото­рая отвлеченность от конкретно-исторических обстоятельств,порождающих Печориных, однако в целом Белинскийверно оценил значение романа как новый шагв развитии русского реализма. «Лермонтов великий поэт: он объектировал современноеобщество», — писал Белинский В. П. Боткину 13 июня 1840 г. Этот тезис критикакак раз и противостоял истолкованию романа консервативной кри­тикой. Рецензент «Сына отечества»  (1840, ч. 2, № 4) причислял «Героя нашего времени»к числу  «мертвых,  безжизненных или  живущих чужою, судорожною жизнью изданий, гдеприрода забыта, искусство не являлось». Императораже возмутило, что Лермонтов занимается«жалкими, очень мало привлекательными личностями, которые, если бы они исуществовали, должны были быть оставлены в стороне» (Дела и дни, кн. 2, 1921,с. 189). Таким образом, спор об оценке лермонтовского романа приобретая острый политический характер, перерос в борьбу потаким важнейшим пробле­мам, какотношение к действительности, принципы ее изображения, вопрос о герое-времени, о свободе и правах личности и т. д.

В. Г. Белинский. Стихотворения М. Лермонтова

<...> Свежестьблагоухания, художественная роскошь форм, поэтическая прелесть и благородная простота образов,энергия, мо­гучесть языка,алмазная крепость и металлическая звучность стиха, полнота чувства, глубокость иразнообразие идей, необъятность со­держания — суть родовые характеристические приметы поэзии Лермонтова и залог ее будущего,великого развития… Чемвыше поэт, тем больше принадлежит он обществу, среди которого родился, темтеснее связано развитие, направление и даже характер его таланта с историческим развитием общества.<...> В первыхлирических произведениях Лермонтова, разумеется, тех, в которых он особенно является русским исовременным поэтом, так­жевиден избыток несокрушимой силы духа и богатырской силы в выражении; но в них уже нет надежды,они поражают душу чита­телябезотрадностию, безверием в жизнь и чувства человеческие, при жажде жизни и избытке чувства… Очевидно, что Лермонтов поэт совсемдругой эпохи и что егопоэзия — совсем новое звено в цепи исторического развития нашего общества. <...>

<...> ПоэмаЛермонтова «Песня про царя ИванаВасильеви­ча, молодого опричника и удалогокупца Калашникова»— создание мужественное, зрелое и столько жехудожественное, сколь­ко инародное. <...>«Песня» представляет собою факт в кровном родстве ду­ха поэта с народным духом исвидетельствует об одном из богатей­ших элементов его поэзии, намекающем навеликость его таланта.  В созданияхпоэта, выража­ющих скорби и недуги общества, общество находит облегчение от своих скорбей и недугов: тайна этого целительного действия— со­знание причины болезни чрезпредставление болезни. <...> Вталанте великом избыток внутреннего, субъективного элемента есть признак гуманности. <...> Великий поэт,говоря о себе самом, о своем я, говорит об общем — о человечестве,ибо в его натуре ле­жит все, чем живетчеловечество. И потому в его грусти всякий уз­нает свою грусть, в его душе всякий узнает свою и видит в нем нетолько поэта, но и человека, брата своего по человечеству.Вот что заставило нас обратить особенное вниманиена субъек­тивные стихотворенияЛермонтова и даже порадоваться, что их больше, чем чисто художественных. Ивсе такие его стихотворения глубоки и многозначительны;в них выражается богатая дарами духа природа благородная человечественная личность. Через год после напечатания «Песни» Лермонтов вышел снова наарену литературы с стихотворением «Дума», изу­мившим всех алмазноюкрепостию стиха, громовою силою бурного одушевления, исполинскою энергиеюблагородного негодования и глубокой грусти.<...> Эти стихи писаны кровью; они вышли из глубины оскорбленногодуха: это вопль, это стон человека, для которого отсутствие внутрен­ней жизни есть зло, в тысячу раз ужаснейшеефизической смерти!… Если под «сати­рою» должно разуметь не невинное зубоскальствовеселеньких ост­роумцев, а громы негодования, грозу духа, оскорбленногопозором общества, — то «Дума» Лермонтова естьсатира, и сатира есть за­конный родпоэзии. <...>

Бросая общий взгляд настихотворения Лермонтова, мы видим в них все силы, все элементы, из которых слагается жизнь и поэзия. По глубине мысли, роскоши поэтических образов,увлекательной, неотразимой силе поэтического обаяния, полноте жизни итипической оригинальности его создания напоминают собою создания великихпоэтов. Его поприще еще только начато, и уже как много им сделано, какое неистощимое богатство элементовобнаружено им: чего же должно ожидать от него в буду­щем?.. Пока еще не назовем мы его ни Байроном, ни Гёте, ниПуш­киным и не скажем, чтоб из него современем вышел Байрон, Гёте или Пушкин:-ибо мы убеждены, что из него выйдет ни тот, ни дру­гой, ни третий, а выйдет — Лермонтов… <...> Имы видим уже начало истинного (нешуточного) примирения всех вкусови всех литературных партий над сочинениями Лермон­това,— и уже недалеко то время, когда имя его влитературе сде­лается народным именем и гармонические звуки его поэзиибудут слышимы в повседневном разговоре толпы,между толками ее о житейскихзаботах...

Огромное историко-литературное и теоретическое значение этой статьи («Отечественные записки», 1841, № 2) определяется тем, что в ней В. Г.Белин­ский впервые охарактеризовал М. Ю. Лермонтова каквеликого народного поэта — выразителя самых передовых идейвремени, растущего общественного самосоз­нания. Отрешившисьот «примирительных» тенденций, критик неразрывно связы­вает народность,гуманность, художественное богатство и силу искусства с «субъективностью» поэта — граждански страстным  отношением  к жизни, непримири­мостью к общественному злу. Белинский раскрыл лермонтовскоеотрицание николаевской действительности какстремление к «высшей полноте жизни» — переустройству ее на прогрессивныхначалах. Этим были опровергнуты измышления об«односторонности» музы Лермонтова, доказано, что идея отрицания не только неослабляет творчество, но и дает возможностьвоплотить в нем «все силы, все
элементы, из которых слагается жизньи поэзия». В статье о «Горе от ума», Белинский еще утверждал, что сатира
«не может быть художественнымпроизведением». Поэзия Лермонтова не только способствовала в целом отходу Белинского от «примирения сдействительностью», но и пересмотруего литературных взглядов. По меткому замечанию П. В. Аннен­кова, «Лермонтов втягивал Белинского в борьбу ссамим собою». Позднее Белинский писал:«Что до сатиры, то мы не знаемна русском языке лучших образцов ей, как «Дума» и «Не верь себе» Лермонтова»

В. Г. Белинский.Похождения Чичикова, или Мертвые души

<....> Нашейлитературе вследствие ее искусственного начала и неестественного развития суждено представлять из себязрелище отрывочных исамых противоречащих явлений…И вдруг, среди торжества мелочности, посредственно­сти, ничтожества, бездарности, средиэтих пустоцветов и дождевых пузырей литературных, среди этих ребяческих затей, детских мыс­лей, ложных чувств, фарисейскогопатриотизма, приторной народ­ности,— вдруг, словно освежительный блеск молниисреди томи­тельной итлетворной духоты и засухи, является творение чисто русское, национальное, выхваченное изтайника народной жизни, творение,необъятно художественное по концепции и выполнению, по характерам действующих лиц иподробностям русского быта — и в то же время глубокое по мысли, социальное, общественное и историческое… В «Мертвых душах» авторсделал такой великий шаг, чтовсе, доселе им написанное, кажется слабым и бледным в срав­нении с ними… Величайшим успехом ишагом вперед считаем мы состороны автора то, что в «Мертвых душах» везде ощущаемо, и, так сказать, осязаемо проступает егосубъективность. Здесь мы разумеемне ту субъективность, которая, по своей ограниченности или односторонности, искажаетобъективную действительность изо­бражаемых поэтом предметов; но ту глубокую, всеобъемлющую и гуманнуюсубъективность, которая в художнике обнаруживает че­ловека с горячим сердцем, симпатичною душою идуховно-личною самостию, — ту субъективность,которая не допускает его с апати­ческимравнодушием быть чуждым миру, им рисуемому, но застав­ляет его проводить через свою душу живу. Этопреобладание субъек­тивности,проникая и одушевляя собою всю поэму Гоголя, доходит до высокого лирического пафоса и освежительнымиволнами охва­тывает душу читателядаже в отступлениях… Но этот пафос субъективностипоэта проявляется не в одних таких высоколириче­ских отступлениях: он проявляется бесперестанно, даже и среди рассказа о самых прозаических предметах.<...>

«Мертвые души» прочтутсявсеми, но понравятся, разумеется, не всем. В числе многих причин есть и та, что «Мертвые души» не соответствуют понятию толпы о романе,как о сказке, где действую­щиелица полюбили, разлучились, а потом женились и стали бога­ты и счастливы. Поэмою Гоголя могутвполне насладиться только те,кому доступна мысль и художественное выполнение создания, кому важно содержание, а не «сюжет»;для восхищения всех прочих остаютсятолько места и частности. Сверх того, как всякое глубо­кое создание, «Мертвые души» нераскрываются вполне с первого чтения даже для людей мыслящих: читая их во второй раз, точно читаешь новое, никогда не виданное произведение. «Мертвыедуши» требуют изучения. К тому же еще должноповторить, что юмор доступен только глубокому и сильно развитому духу.Толпа не по­нимает и не любит его.<...> «Комическое» и «юмор» большинство понимает у нас как шутовское, как карикатуру, — и мы уверены, чтомногие не шутя, с лукавою и довольною улыбкою от своей про­ницательности, будут говорить и писать, что Гогольв шутку назвал свой роман поэмою…Именно так! Ведь Гоголь большой остряк и шутник и что за веселый человек, боже мой! Сам беспрестанно хо­хочет и других смешит!.. Именно так, вы угадали,умные люди...

Что касается до нас, то,не считая себя вправе говорить печатно о личном характере живого писателя, мы скажем только, чтоне в шутку назвал Гогольсвой роман «поэмою» и что не комическую поэму разумеет он под нею. Это нам сказал не автор, а егокнига. Мы не видим в нейничего шуточного и смешного; ни в одном слове автора не заметили мы намерения смешить читателя: всесерьезно, спокойно,истинно и глубоко… <...>

<...> Найдутся также те,которые, с свойственной им проница­тельностью,увидят в «Мертвых душах» злую сатиру, следствие хо­лодности и нелюбви кродному, к отечественному, — они, которым так тепло в нажитых ими потихоньку домах и домиках, аможет быть, и деревеньках— плодах благонамеренной и усердной служ­бы… Пожалуй, еще закричат и о личностях… Впрочем, этои хорошо с одной стороны: это будет лучшею критическою оценкою поэмы… Чтокасается до нас, мы, напротив, упрекнули бы автора в некоторых, к счастью, немногих, хотя,к несчастию, и резких — местах,где он слишком легко судит о национальности чуждых племен и не слишком скромнопредается мечтам о превосходстве славянского племени над ними <...>. Мы думаем, что лучше остав­лять всякому свое и, сознаваясобственное достоинство, уметь ува­жать достоинство и в других… <...>

Уже в статье «Орусской повести и повестях г. Гоголя» В. Г. Белинский утверждал, что с Н. В. Гоголя начинается новый период русской литературы.Выход «Мертвых душ», в которых значительность исвоеобразие творчества Го­голя проявились с особой силой,открывал перед Белинским возможность для выступления программного ипринципиального. Такой характер и свойствен ком­ментируемой статье(«Отечественные записки», 1842, № 7), в которой четкая идейно-эстетическаяоценка «Мертвых душ» стала одновременно обоснованием реалистического пути развитиярусской литературы, творческих принципов формирующейся«натуральной школы» (пока еще безыменной). Это выражается и в защите «пафоса действительности, как она есть», и вподдержке социальности художника, егосубъективности (в том смысле, который в это слово вкладывал Белинский), национальной самобытности, и втрактовке юмора Гоголя, и, конеч­ноже, во всей концепции «Мертвых душ», развиваемой критиком. Белинский ор­ганически сочетает социально острое толкованиепоэмы как общественно злобо­дневногопроизведения с постановкой важных для искусства проблем. Вместе с тем критик уже здесь обрушивается на легкоугадывающихся противников «Мертвыхдуш». Против суждений Белинскоговыступили Ф. В. Булгарин в «Северной пче­ле» {1842, № 158) и С. П. Шевырев(см.: «Москвитянин», 1842, № 7).

В. Г. Белинский. Взгляд на русскую литературу 1847 года

Статья первая

<...> Литературанаша была плодом сознательной мысли, яви­