Реферат: Тверская тропа к Пушкину

Введение

Впервые Пушкин увидел края Тверской губернии одиннадцатилетниммальчиком, когда везли его из Москвы в Петербург для поступления в лицей.  А в 1828 – 1833 годах, в один из самыхзначительных и сложных периодов его жизни, приводили его сюда дела, интерес котечественной истории, желание повидать друзей. Тогда стало ясно, что приездыпоэта в Верхневолжье, малинниковские и павловские «осенние досуги» — суть значительные фрагментыгигантской панорамы пушкинской жизни и творчества, фрагменты наиболее зрелого иплодотворного периода.

Теперь эти заповедные места – Берново, Малинники, Павловское,Старица, Торжок – стали широко известны, их объединяет увлекательный маршрут«Пушкинское кольцо».

<img src="/cache/referats/16535/image002.jpg" align=«left» hspace=«12» v:shapes="_x0000_s1026">

    Тверецкая набережная.

Берново

Одноиз любимых мест Пушкина в Тверской губернии – село Берново. Древнее, красивоерасположенное вдоль речки Тьмы, с обветшавшей церковью, с белеющим на взгоркестарым особняком… И на первый взгляд ничего необычного, мало ли таких сел поРоссии! Но перед приезжими людьми открывались удивительные, живописные места сгостеприимными, скромными, чтящими былое людьми.

Заглянем в одну изтверских летописей, где рассказано о боярской семье Берновых,владевших многими землями, что лежат в долине реки Тьмы. Земли эти были богатылесами, а леса—зверем и птицей. В центре своих владений и поставили Берновы первые дома, давшие начало селу, к которомунавсегда приросла их фамилия.

Берново строилось быстро.Росло, богатело. Бойко торговало с соседними городами, сплавляло лес, дубило кожии сбывало их знаменитым на всю Русь новоторжскимсапожникам. Знало разор и пожары, полыхавшие на этой земле в годы княжескихусобиц.

И об этом сказано влетописи. На одной из ее пожелтевших от

времен страниц читаем:

«Не зная, будет ли емууспех, а либо смерть от меча, схоронил тайно князь Андрей Иванович в Бернове часть своего кошта».

Успеха князю не было вжестоком сражении, дружина отступила, а казна его осталась здесь, надежносхороненная в дремучих лесах. Легенда, эхо которой не замолкло и поныне,говорит, что богатый этот клад до сих пор хранит берновскаяземля, да только нет никаких указаний, где искать его...

Позднее берновскаявотчина раздробилась. У новых поместий появились новые хозяева. Одним из самыхкрепких был царский стольник Калитин, предприимчивый человек, оборотистыйхозяин. Берново при нем заметно приросло. Он спокойно прожил бы свой век, невозьмись за одно даже по

нынешним временам грандиозноепредприятие: получил у государства подряд посадить липы вдоль всего Московскоготракта—самую большую липовую аллею в России.

Казна отсчитала ловкому подрядчикуизрядную сумму. Шли годы, дело двигалось медленно, а потом и совсем заглохло:царское золото ушло на другие дела, которые сулили большие барыши.

Повелением императрицыЕлизаветы, разгневанной на проворовавшегося стольника, у Калитина отнялиБерново и отдали его свояку—бригадиру Петру Гавриловичу Вульфу. Отдалипочти бесплатно: за 24 тысячи десятин земли с деревнями и крестьянами, в нихживущими он заплатил всего 500 рублей золотом.

 Новый хозяин в обустройстве Берного не преуспел. Задумалбыло разбить большую

усадьбу с парком и прудами, но планов своих неосуществил и завещал их сыну Ивану, орловскому губернатору. Тот любил это село,намеревался жить здесь, а потому и приказал, не мешкая ставить большойгосподский дом на горе, за околицей. Тогда же решили возводить на берегу Тьмыцерковь.

Господский дом — двухэтажный ампирный особняк — после отделки выглядел внушительно, выделяясьсреди однообразных крестьянских изб. Просторные комнаты с большими окнами,парадный зал. Внизу — поместительные погреба с запасами снеди для барскогостола. Неподалеку хозяйственные постройки, маленький пруд, заросший лилиями. Кнему от заднего фасада липовая аллея. У главного фасада полукольцомлиственницы. Живописен был молодой парк, прорезанный тропинками. Одна из нихсбегала вниз, а потом поднималась на крутой холм, увенчанный сосной. Холм этотокрестили Парнасом.

К тому времени вульфовская вотчина была снова разделена междуродственниками.

Берново – самое богатоеиз всех владений семьи — перешло Ивану Ивановичу Вульфу, а затем НиколаюИвановичу Вульфу.

Пушкинне раз наведывался в это место, причиной тому был его интерес к местномуфольклору – тверским народным песням, преданиям, легендам, к историческим событиям,которыми так богата была эта земля. Пушкин встречался здесь с сельским учителемАлексеем Алексеевичем Раменским. Раменский знал множество историй, связанных с этим краем. Но одна из нихзапомнилась Пушкину особенно…

«…Вдочь берновского мельника влюбился местный помещик, изавязался между ними роман. Помещик обещал на ней жениться, но вскоре, несдержав обещания, уехал. Несчастная девушка утопилась в омуте и сталарусалкой». 

Эталегенда вновь пробудила интерес поэта к, давно написанному и уже забытому,отрывку будущей «Русалки». В то же время Пушкин продолжил тему, которая егоособо занимала, — предназначение поэта, художника, его ответственность заслово, его отношения с обществом и властью.

Но вскоре поэтуехал из села, оставив после себя в сердцах берновцевбессмертную память, которую благодарные жители давно уже хотели увековечить.

Многиегоды местные ребята под руководством педагогов собирали все, что связано в селес именем великого поэта, изучали маршруты поездок Великого писателя по старицкой земле, записывали рассказы о нем. Благодаря этимисследованиям учителя берновской школы оборудовали водной из комнат пушкинский музей. А в 1918 году был создан бланк квитанциисбора добровольных пожертвований «на создание народного музея Пушкина в селе Берново».И не удивительно, что старая квитанция стала одним из самых трогательных иисторических значимых экспонатов Берновскогогосударственного музея А.С.Пушкина, открытого вбывшем доме Вульфов.

Каксвидетельство о непреходящей любви народа к своему поэту, можно привестинекоторые интересные документы. Вот один из них…

В1899 году, накануне столетия со дня рождения Пушкина, газета «Крестьянскийвестник» попросила своих читателей написать о том, что знают, что помнят они опоэте. Более тысячи человек откликнулись на просьбу газеты, в их числе был икрестьянин Осташковского уезда Н.Соколов,в своем письме он прислал стихи:

 …Прошлосто лет, как гений наш родился,

                             Уж прах его истлелв земле сырой,

        Ножив душой поэт, он в сердце к нам вселился

                              И вечною сияет красотой.

Малинники

-<span Times New Roman"">              

Вот они самые и есть Малинники, — сказал,оборотившись, ямщик и ткнул кнутовищем в сторону открывавшейся за поворотомдеревни.

Коляскамежду тем начинала поднимать в гору, довольно крутую. По сторонам разбитойдороги стояли крытые соломой избы, за ними – пустые поля.

Нагоре виднелся парк, начинающийся у самого большака, на котором алели в закатномсвете оставшиеся после недавнего дождя лужи.

Пушкинс любопытством созерцал представшую перед ним картину. «Однако ж и занесломеня…- подумал он. – Экая глушь, хотя, по правде, вид красив, на Михайловскоепоходит…»

В Малинниках, уже давно егождали. Здесь Пушкина встретили милые его сердцу люди: Прасковья АлександровнаОсипова и ее дочь Зина – с которыми он состоял в дальнем родстве и к которымпривязался за годы своего михайловского заточения:сестра Осиповой была замужем за Я.И.Ганнибалом,двоюродным братом матери Александра Сергеевича. Однако близость с этим большимсемейством объяснялась отнюдь не родственными узами. Здесь искренне любили иценили поэта, старались скрасить его одиночество. Общение с ними гасилогнетущее, разрушительное чувство неволи. Так было в Михайловском и Тригорском.

Исейчас здесь, в Малинниках, Пушкину представилось, что не было долгой иутомительной дороги в пятьсот с лишним верст, грязных и скучных почтовыхстанций, брани из-за лошадей, поломанных колес, ворчливых ямщиков, которыетолько и норовили прижать путника; что он, как часто бывало прежде, вышел изсвоего опостылевшего дома в Михайловском и

ноги сами привели его по знакомой дороге, берегомозера в Тригорское, где был он всегда не толькожеланным гостем, но и своим человеком.

<img src="/cache/referats/16535/image004.jpg" align=«left» hspace=«12» v:shapes="_x0000_s1029">Этоощущение схожести с Михайловским не покидало его все дни, проведенные вМалинниках. Причиной тому было не только воображение, дорисовывавшее пейзаж.Ландшафт здешний действительно походил на Михайловский: те же лесистые холмы,река, причудливо петляющая среди них, усадьба на горе. Внизу—сельцо, получившеесвое название за то, что в его окрестностях росла душистая сладкая ягода,бывшая предметом промысла для местных крестьян.

 Пушкин успел заметить, что парк еще молод, норазбит толково, со знанием дела, рукой опытной и ухожен отменно. Отметил просебя: усадьба гораздо скромнее тригорской.Все постройки — деревянные. Барский дом одноэтажный, с четырьмя                                                                        квадратными деревянными колоннами по фасаду. В стороне, почти на самомкосогоре, скотный двор, конюшни. В середине парка, где сходятся аллеи, искусносооруженная плотником-умельцем беседка. Радовала глаз добротность строений:чувствовалось, что с имения, даже в отсутствие Осиповой, не спускают хозяйскогоглаза.

 И село, хотя и было совсем маленьким, в однуулицу, выглядело довольно живописно. Украшала его деревянная часовня со святымколодцем под ней—ручейком, бегущим к Тьме.

Оглядываятихое, затерявшееся в глуши тверских лесов сельцо, Пушкин и не думал тогда, чтона ближайшие годы станет оно одним из самых любимых и желанных для него,главным тверским «кабинетом».

При каждомудобном случае он будет спешить сюда, хотя в этом «кабинете» нет столичныхудобств, почта добирается долго. А дороги такие, что упаси богпутешествовать по ним в осеннюю распутицу—того и гляди,

утонешь в луже. Или, приехавна день-другой, прогостишь против своей воли целый месяц, пока непоставит мороз большаки,  и не полетят поним быстрые санки — с седоками, спешащими в уезд, с битой птицей, с яблоками...

Но не распутица,не скверные дороги задержали Александра Сергеевича Пушкина в Малинниках осенью1828 года, в тот первый приезд в Тверскую губернию, где бывал он прежде толькопроездом и давно уже собирался пожить здесь более основательно. Погоды-то какраз в тот год стояли хорошие, тихие, солнечные, дожди выпадали редко дляоктября, да и те были короткими. Но не они только сделали дни, проведенныеПушкиным на берегах Тьмы, такими радостными, счастливыми, что и потом, многолет спустя, он при случае говорил: «Хоть малиной не корми, да в Малинникивозьми!» Другие обстоятельства были причиной довольно длительного егопребывания в имении Осиповой.

Праваоказалась Прасковья Александровна: и дня не утерпел Пушкин, достал тетрадь,взялся за перо.

Среди забот,дел, суеты, журнальных склок, в часы тяжелых раздумий о своем будущем спасалсяон тем, что мечтал о предстоящей осени. Лето еще не перевалило и за половину, аПушкин уже писал Погодину:

«Проститемне долгое мое молчание, любезный Михайло Петрович;право, всякий день упрекал я себя в неизвинительной лени, всякий день собиралсяк вам писать и все не собрался. По сему самому не присылал вам ничего и вМосковский вестник. Правда, что и посылать было нечего; но дайтесроку—осень у ворот; я заберусь в деревню и пришлю вам оброк сполна».Предчувствие не обмануло его и на этот раз...

Онои сегодня такое же тихое и уютное сельцо Малинники. И ягод а здешних местах невывелась. В парке шумят вековые деревья, звенит на перекатах хлопотливая Тьма, толькосильно обмелевшая, но такая же чистая,

прозрачная, прохладная даже в жаркие летние дни. А вотдома вульфовского нет. Обветшал он настолько, что в1923 году пришлось его разобрать.

А в те времена, о которыхнаш рассказ, дом этот, хотя и скромный на вид, был самым большим строением вМалинниках. Документальные записи прошлого века позволяют воссоздать егооблик: главный усадебный дом, одноэтажные хоромы с небольшими окнами. Комнатынизкие, потолки с матицами. Мебель составляли кресла и диваны красного дерева сгнутыми спинками. На стенах—старые зеркала в рамах красного дерева,портреты многочисленных Вульфов. В одной из комнат—письменныйстол- небольшая библиотека. Этот кабинет сына Прасковьи Александровны—АлексеяНиколаевича—и отвели Пушкину.

Малинниковскаяусадьба напоминала в днипребывания поэта картинку, описанную в одной из строф «Евгения Онегина»:

С утра дом Лариныхгостями

  Весь полон; целыми семьями

Соседи съехались ввозках,

В кибитках,бричках и в санях.

В передней толкотня,тревога;

В гостиннойвстреча новых лиц,

Лай мосек, чмоканьедевиц,

Шум, хохот, давка упорога,

Поклоны, шарканье гостей,

Кормилиц крик и плачдетей.

Причиной тому был сам Пушкин. Весть о егоприезде быстро облетела округу, и помещики, знакомые, соседи считали долгомпобывать в Малинниках, поглядеть на столичную знаменитость, пригласить в гости.

Сперва этозабавляло и развлекало его, потом стало раздражать: их провинциальнаяназойливость была утомительна, разговоры однообразны. Однако следовалособлюдать приличия. Ему приходилось участвовать в

однообразных, обременительных –обильных ужинах, играть в копеечный вист. Но для себя же решил: в деревне – додекабря.

Жизнь в Малинниках постепенноналадилась, вошла в привычное русло, и уже никто не мог помешать ему заполнятьэти осенние досуги теми делами,

ради которых и убежал он из столицы. Ведь обещпал же Погодину прислать оброк свой сполна. 

В кабинет его с утраникто не входил: домочадцы знали—Пушкин пишет. К 27 октября не только перебелил«Полтаву», но и написал к ней «Посвящение».

         Малинниковская его жизнь текла как бы в двух руслах. Впервом—видимом и открытом для праздных взоров—бурно, шумно. В ней были ивеселые застолья, и «вальсы резвые», и «на узкой лестнице замедленные встречи»,и объяснения с «хорошенькими девчонками»…

И казалось, что нет в жизни этого человека нитревог, ни забот, что одна только страсть к развлечениям и увлечениям движетим, что забавы, праздность, охота единственно и привели его в эту деревеньку.Но меж тем Пушкин напряженно работал над новыми произведениями…

Здесь нашло на неговдохновение. И вызвало к жизни много прекрасных строк, среди которых были инесколько сцен для «Онегина». Седьмая глава романа, лежавшая на столе вчерновиках, каждый день «прирастала». «Евгений Онегин» близился к завершению. Предпоследняя песнь была оченьважна для Пушкина. Он посвятил ее родной Москве, взяв в начало целых триэпиграфа о старой столице—из Дмитриева, Баратынского и Грибоедова. Впоэтическую ткань главы вошло и давно передуманное и пережитое, и недавниевпечатления. Так, должно быть, живо откликнулись они в XXXIV и XXXVстрофах, посвященных дорогам.

Теперь у нас дорогиплохи,

Мосты забытые гниют,

На станциях клопы даблохи

Заснуть минуты не дают…

Зато зимы порой холодной

Езда приятна н легка.

Как стих без мысли впесне модной,

Дорога зимняя гладка…

К началу ноября Пушкиннаписал девятнадцать новых строф. Особенно доволен был зимними строчками. Теми,что рождались в долгих одиноких прогулках. Строчки эти дались удивительнолегко, будто слышал он их где-то раньше, а потом только сел и записал:

Вот север, тучи нагоняя,

Дохнул, завыл — и вот сама

Идет волшебница зима.

 

Долгие часы провел он вМалинниках над тетрадью с черновиками «0негина». Здесь завершалось одно изглавных дел его жизни, любимое его создание, в котором, словно в волшебномзеркале, отразились и век, и душа поэта.

«Седьмая глава—решающая, переломная, где поэтведет следствие и суд над своими героями. Над тихими поместьями Лариных,Ленского, Онегина промчался ураган: Ленский убит, Онегин бросился вбайроническое путешествие по России. Разбита, измята и душа Татьяны».

Четвертого ноября 1828 года он дописалпоследнюю строфу:

Благословимой долгий труд,

О ты, эпическая муза!

И,верный посох мне вручив,

                                                  Не дай блуждать мне вкосьи вкривь.

Довольно.С плеч долой обуза!

Яклассицизму отдал честь:

Хотьпоздно, а вступленье есть.

В это день в доме Осиповых был праздник.

Здесь же, в Малинникам,написана «Чернь» («Поэт и толпа»!). Это стихотворение можно рассматривать какответ поэта на попытки царя и правительства приручить его, сделать послушныморудием для осуществления своей воли. Ответ резкий, яростный:

Подите прочь – какое дело

Поэту мирному до вас!

В разврате каменейте смело:

Не оживит вас лиры глас!

Одновременно сседьмой главой «Евгения Онегина» он завершил стихотворение «В прохладесладостной фонтанов…» Читал его Прасковье Александровне. Она хвалила иговорила, что Малинники так же добры к нему, как и Михайловское.

Здесь Пушкинуписалось так, как давно уже не писалось. Он «привозил» новые строки почти скаждой прогулки. В те дни тетрадь его пополнялась то строфой, то наброском, токороткой записью – на будущее. Так появился в ней отрывок, который обещалстать, может быть, главным «малинниковским пейзажем»:

Печальнылес и дол завялый,

Проглянетдень — и уж темно, 

И,будто путник запоздалый,

Стучитсябуря к нам в одно.

Увы,строчки эти остались лишь в черновике…

ЗдесьПушкин продолжил работу над «Клеопатрой». Стихотворение с таким названием ужебыло написано им четыре года назад в Михайловском. И вот теперь он возвратилсяк старой теме и не просто дополнил или исправил прежнее, но написал совершенносамостоятельный вариант,

которыйпотом включил в оставшуюся незавершенной повесть «Египетские ночи».

Он дописалодно из самых сильных и значительных стихотворений — «Анчар». Первые наброскиего были сделаны еще в конце лета, вскоре после того, как в одном из журналовпрочитал он любопытное сообщение врача голландской Ост-Индской компании оядовитом дереве, растущем на Яве. Журнальная заметка заинтересовала, далатолчок игре воображения. Черновики множились, но потом были отложены. Онвернулся к ним в деревне, где ничто не мешало ему довести задуманное до конца.«Анчар» давался трудно. Поэту так много хотелось вложить в это стихотворение,что иные, вчера еще казавшиеся удачными и точными строки безжалостнозачеркивались, заменялись новыми. Но и эти вскоре тоже отвергались. В часыработы над «древом яда» перо его часто прерывало свой стремительный бег ивыводило диковинные рисунки, которые тут же перечеркивались вдруг пришедшимистрочками. Наконец он переписал новое стихотворение набело. Но потом и этастраница стала черновиком: «Анчар» отделывался долго, тщательно, буквально вкаждом слове.

В пустыне чахлой искупой,

На почве, зноемраскаленной,

Анчар, как грозныйчасовой.

Стоит — один вовсей вселенной.

       

Природа жаждущих степей

                                                  Его в день гневапородила,

И зелень мертвую ветвей

И корни ядом напоила.

Яд каплет сквозьего кору,

К полудню растопясь отзною,

И застывает ввечеру

Густой прозрачною смолою.

Наконец, Александр Сергеевичзавершил намеченное на эту осень… Сельцо Малинники стало главным «тверскимкабинетом» Пушкина, а малинниковская осень – прологомк осени болдинской.

   

Старица

Заканчивалсяноябрь. Тихая солнечная осень сменилась мягкой снежной зимой. В Малинникахтолько и разговоров было, что о скорой поездке в Старицу, где Осипова с семьейсобирались провести рождественские праздники. Приглашали и Пушкина, но онпоехал в Москву, чтобы повидать своих друзей, по которым скучал все это время.Однако уже в начале января, поэт покинул столицу и через Тверь поехал вСтарицу.

Древнийэтот городок, обычно тихий, шумел в ту пору балами. Здесь стоял уланский полк,помещики съезжались со всей округи с дочерьми: где же искать женихов, как несреди бравых улан!

Не зря хвалили ПушкинуСтарицу: она была и впрямь хороша — и древностью корня своего, и событиямиисторическими, и строениями знатными — церквами, монастырями...

Преданиегласит, что первыми в эти места пришли в 1110 году два инока из Киево-Печерскойлавры — Трифон и Никандр. Здесь, у Волги, поставилискромную часовню. От них и пошла Старица.<span System",«sans-serif»">

<img src="/cache/referats/16535/image006.jpg" align=«left» hspace=«12» v:shapes="_x0000_s1028">Была она ибезвестным городком, поднявшимся с годами на торговом промысле, коему рекаспособствовала; была и столицей удельного княжества.

При ИванеГрозном обзавелась каменными храмами. В Ливонскуювойну находилась здесь царская ставка.

Под сводамиУспенского собора упокоился прах первого русского патриарха Иова, впавшего внемилость во времена Лжедмитрия I и сосланного за строптивость на свою родину,в Старицу… Много еще всякого видел этот городок, и поныне чарующий глаз своейредкостной красотой.

Пушкинаждали. Прасковья Александровна сняла для своей семьи целый дом, где ему отвеликомнату. Был здесь и Алексей Вульф, приехавший несколько недель назад и ужеизрядно скучавший в провинции.

Его «Дневники» помогают воскресить атмосферу, вкоторую окунулся

поэт.

«В крещение приехал к намв Старицу Пушкин… Он принес в наше общество немного разнообразия. Егосветский блестящий ум очень приятен в обществе, особенно женском. С нимзаключил я оборонительный и наступательный союз против местных красавиц, отчегоего прозвали сестры Мефистофелем, а меня Фаустом. Но Гретхен(Катенька Вельяшева), несмотря ни на советыМефистофеля, ни на волокиту Фауста, осталась холодною: все старания былинапрасны. Мы имели только одно удовольствие бесить Ивана Петровича; образмыслей наших оттого он назвал американским».

Пушкин в самом деле незадержался в Старице. Но,  прежде чемуехать, захотел навестить своего старого знакомого Ивана ЕрмолаевичаВеликопольского, имене которого – Чукавино– находилось всего в нескольких верстах от Старицы. Надо было уладить досаднуюих размолвку, случившуюся весной прошлого года…

В январе 1829 года Пушкинприехал в имение к Великопольскому, там его приняли радушно. Великопольскийуговорил гостя переночевать в Чукавине. Постелили емуна втором этаже, в малой гостиной, окна которой выходили в парк.

УтромПушкин вернулся в Старицу, чтобы проститься с Прасковьей Александровной,которая решила остаться здесь еще на неделю. Она захворала, а здесь доктора былипод рукой. Молодежь собралась в дальнюю дорогу. Пушкин и Алексей НиколаевичВульф сели в одни сани. Ехали веселые, еще не остывшие после праздников.

                                                 Торжок.

Торжок той поры был знаменит на всюРоссию. Возник этот город на древнем торговом пути «из варяг в греки», откуда ипошло его название. Потом, когда пришла в упадок водная

система, соединявшая север страны с центром, пошла черезТоржок «государева дорога», связавшая две столицы. Город рос и процветал засчет извоза, ремесел, торговли. Особенно много было здесь ямщиков. Иные из нихдержали постоялые дворы, трактиры, гостиницы для проезжающих.

Самым знаменитым заведением подобного родаслыл трактир Евдокима Пожарского. Предприимчивыйизвозчик из местных крестьян, разбогатев, построил в самом центре Торжкароскошное по тем времнам двухэтажное зданиепридорожной гостиницы. Денег он не пожалел, ни на постройку ампирного особняка,ни на содержание трактира. После смерти Евдокимазаведение перешло дочери его Дарье. Она приумножила славу трактира своим кулинарым талантом и гостеприимством.

Здесь, у Пожарского, чаще всего иостанавливался Пушкин, проезжая из Петербурга в Москву и обратно. Он отдавалдолжное искусству предприимчивой ямщички, о чем можносудить по его «путеводителю».

Есть и другие тому подтверждения. Летом1833 года поэт остановился в Торжке, когда ехал посвоим делам в Ярополец. Потом, вспоминая эту поездку,писал жене:

«Забыл я тебе сказать, что в Яропольце (виноват, в Торжке)толстая M-llePojarsky, та самая, которая варитславный квас и жарит славные котлеты, провожая меня до ворот своего трактира,отвечала мне на мои нежности: стыдно вам замечать чужие красоты, у вас у самоготакая красавица, что я, встретя ее, ахнула».

Дарья Евдокимовнадержала в нижнем этаже своего заведения мелкие торговые лавки, где можно былокупить изделия местных умельцев,

славившихся золотым шитьем,подобного которому не было во всей России. Искусные руки торжокскихмастериц украшали затейливым швом пояса и головные уборы, скатерти и кафтаны...

Пушкина изделия местных мастериц приводилив восторг. Сколько было в них затейливой выдумки, сколько умения! Золотаярукотворная сказка—да и только!

Приезжая в Торжок, Пушкин часто навещалдом, стоявший неподалеку от трактира Пожарских, на той же Ямской улице, укрутого берега Тверцы. Деревянный этот особняк, спросторным двором и садом, принадлежал Петру Оленину, сыну А. Н. Оленина

<img src="/cache/referats/16535/image008.jpg" align=«left» hspace=«12» v:shapes="_x0000_s1030">Здесь всегда радушновстречали дорогого гостя, ставили на стол диковинный самовар яйцевидной формы,темно-коричневого цвета. Он напоминал этрусскую вазу. Позолоченный крансамовара был сделан в виде головы орла. Пушкин, садясь за стол, просил ухозяйки разрешения самому налить в стакан, чтобы повернуть голову орла.

Славился Торжок не только своимиремеслами, но и «знатными строениями», многие из которых были воздвигнуты попроектам выдающегося русского зодчего, уроженца здешних мест НиколаяАлександровича Львова.

Однако на этот раз Пушкину некогда былолюбоваться красотами Торжка, он снова отправился в путь искать вдохновения.

Павловск

Приехали под вечер. Дом Павла Ивановича вскоренаполнился веселым гомоном. Накрывали на стол, несли из комнат стулья, зажигалисвечи. Пахло духами и пудрой. Степенная Фридерика Ивановна встречала гостей, с каждымцеловалась.

Быстро летели дни в Павловском. Утрами ездили назайцев. Впрочем, скорее для прогулки, нежели для охоты. Скакали по заснеженнымполям, доезжали до Берноваи Малинников. Вечерами танцевали, устраивали забавные игры, дурачились, словнодети. Пушкин прилежно исполнял взятую в Старице роль Мефистофеля. И толькоспокойный, флегматичный Павел Иванович сидел обычно в стороне, взирая с мудройулыбкой на «игры младости». Александр Сергеевич в шутку задирал его:

— На Павла Ивановича упади стена, он не подвинется,право, не подвинется.

<img src="/cache/referats/16535/image010.jpg" align=«left» hspace=«12» v:shapes="_x0000_s1027">— У меня, батенька, стеныкрепкие,—отвечал добродушный хозяин,—век простоят—не повалятся, ежели только выих своими забавами не обрушите.

Нозабавам пришел конец, дела звали в Петербург. Надо было «пустить в печать»новую главу «Евгения Онегина».   Пушкин вследующий раз появился в Павловском только осенью…

Все тот же пестрый парк наберегу Тьмы, тихое, печальное селенье.

Тихо и пусто в знакомомдоме. На дворе октябрь. Листья слетают с деревьев, скользят по прозрачной водеТьмы. Как не похожа эта осень на прошлую! Тогда — шумные ужины в Малинниках, вдоме Прасковьи

Александровны,азартная охота, нашествие соседей, девицы, военные… Сейчас — покой и тишина.Долгие раздумья об увиденном за время поездки.

В нем словно что-то переменилось. Ушла былаявеселость. Горькие мысли о будущем все чаще посещали Пушкина.

Вот и сегодня не смогсовладать с собой. Исчертил несколько листов. Рука выводила знакомые профили,диковинные птицы появлялись на бумаге… Хандра.

Вечером он снова сел затетрадь, в которой было начатое еще в Михайловском «Путешествие Онегина».

Поездка в Арзрум,путешествие по России дали новый толчок для работы над романом. Он решилзавершить главу здесь, в Павловском. В десятках вариантов отыскивал единственнонужные строки, образы, эпитеты. Вспоминалось прошлое, прозревалосьбудущее. С каждым днем множились строфы…

Порой дождливою намедни

Я, завернув на скотный двор…

Тьфу! прозаические бредни,

Фламандской школы пестрый сор!

Таков ли был я, расцветая?

Скажи, фонтан Бахчисарая!

Такие ль мысли мне на ум

Навел твой бесконечный шум,

Когда безмолвно пред тобою

Заремуя воображал

Средь пышных, опустелых зал...

Строфы эти, такие точные, тщательноотделанные, исполненные глубокого смысла и в то же время такие легкие, изящные,потребовали

напряжения всех душевныхсил — в каждом слове, в каждом образе, которые рождались под пером поэта тойосенью в Павловском. Деревенская Россия, печальная, любимая, вытеснила из егосердца романтические видения юга.

Сельские строфы «Путешествия» быликак бы эскизом к эпическому

полотну, поиском стилистического и смыслового ключа.

Мнемилы скромные картины

Люблюпесчаный косогор

Передизбушкой две рябины

Избушку, сломанный забор —

Продолжая работу, Пушкин решительноубирает случайные штрихи, лишние эпитеты иуже знакомые определения. Находит точную, выразительную строку — «На небесеренькие тучки» — и оставляет ее для основного, окончательного варианта, нопозже убирает уменьшительный суффикс в слове «тучки». Затем отвергает строки, вкоторых присутствуют люди,— «вдали бегущую крестьянку» и «стройных прачек уплотины». Появляются в черновике «ручей среди долины», «обрушенный забор»,«колодец», «долина» и другие реалии, словно списанные с натуры. Несколько развозвращается он к строчке «за нивой дымные овины»:

«Соломудымную в овине», «Солому свежую в овине»— и в итоге все отвергает.

Постепенно под его перомначинает проступать необходимый поэту пейзаж—обобщенный, типический иодновременно трепетно живой, осязаемый, достоверный, в котором сплавилиськартины Павловского, Михайловского и еще десятков печальных селений.

В напечатанных позднееотрывках «ЕвгенияОнегина»«павловские» строфы остались, не попав, однако, в основнойтекст романа.

      

Наступил ноябрь. Пушкин почтизакончил «Путешествие Онегина». Пора собираться в дорогу. Но уезжать не хотелось.Остался бы здесь еще на месяц, а может, и дольше, разобрал бы не спеша походныесвои  записки, да и засел за книгу—встолице не дадут. Решил не уезжать ни через день, ни через неделю.

Драма из народной жизни, задуманная еще вМихайловском, продвигалась медленно. Писал ее Пушкин урывками. Ко времениприезда в Павловское успел закончить только две сцены —«Берег Днепра. Мельница»и «Княжеский терем». Здесь, в доме Вульфа, едва закончив «Путешествие Онегина»,вернулся к старой рукописи. Перечитал написанное, поправил и на чистой страницевывел название третьей сцены —«Днепр. Ночь». Поглядел прежние записи, сделанныев Малинниках год назад. Вспомнились прогулки к омуту на Тьме...

Знакомые, печальные места!

Я узнаю окрестные предметы —

Вот мельница! Она уж развалилась;

Веселый шум колес ее умолкнул;

Стал жернов—видно, умер и старик.

Дочь бедную оплакал он недолго.

Тропинка тут вилась — она заглохла,

Давно-давносюда никто не ходит;

-Тут садик был с забором — неужели

Разросся он кудрявой этой рощей?

А вот и дуб заветный..,.

Монолог князя писался быстро. Вскоре былазавершена и вся сцена встречи князя с мельником. Казалось, еще несколько дней—ион завершит работу, растянувшуюся на много лет. Но Пушкин вновь отложилчерновики незаконченной драмы и здесь, в Павловском, более уже к ней невозвращался. Однако именно эти осенние дни 1829 года стали решающими в судьбе«Русалки»: две новые сцены придали рукописи те достоинства, которыевпоследствии сделали ее одним из наиболее значительных творений поэта. Словно прочныймост, связала «берновская трагедия» предшествующую ипоследующую его драматургию — «Бор