Реферат: Противостояние Александру Блоку в творчестве Николая Гумилева

Противостояние  Александру БлокувтворчествеНиколая  Гумилева

  

  Как в этом мире дышитсялегко! 

  Скажите мне, кто жизньюне доволен,

  Скажите, кто вздыхаетглубоко,

  Я каждого счастливымсделать волен.

 

  Пусть он придет, я расскажу ему

  Про девушку с зеленымиглазами,

  Про голубую утреннюютьму,

  Пронзенную лучами истихами.

 

  Пусть он придет! Ядолжен рассказать,

  Я должен рассказатьопять и снова,

  Как сладко жить, каксладко побеждать

  Моря и девушек, врагов ислово.

       

  А если все-таки он непоймет,

  Мою прекрасную не приметверу

  И будет жаловаться всвой черед

  На мировую скорбь, наболь — к барьеру!

 Н. Гумилев 

    

Николай Степанович Гумилев  родился в 1886 году вКронштадте в семье корабельного врача. В 1906 году он окончил НиколаевскуюЦарскосельскую гимназию.

Первое стихотворение Гумилева“Я в лес бежал из городов...” было опубликовано в 1902 году в “Тифлисскомлистке”, а первая книга стихов “Путь конквистадоров” — в 1905 году. С тех порпоэтические сборники следовали один за другим: 1908 год — “Романтическиецветы”, 1910 год — “Жемчуга”, 1912 год — “Чужое небо”, 1916 год — “Колчан”,1918 год — “Костер”, “Фарфоровый павильон” и поэма “Мик”, 1921 год — “Шатер”,“Огненный столп”.

“Темно-зеленая, чуть тронутаяпозолотой книжка, скорей даже тетрадка  Н. Гумилева прочитывается быстро. Вывыпиваете её, как глоток зеленого шартреза”, — писал Ин. Анненский в своейрецензии на “Романтические цветы”.

  Однако каждая публикация Гумилева резкокритиковалась современниками. Так, Вяч. Вс. Иванов рекомендовал читателям необставлять знакомство с ним “академически, в хронологическом порядке первыхсборников, которые могут только от него оттолкнуть...”. Он предлагает сразуоткрыть “Огненный столп”, начиная разговор непосредственно с “Заблудившегосятрамвая” — самого знаменитого стихотворения книги, и в дальнейшем останавливаясьисключительно на позднем Гумилеве, его связях как с русской, так и с мировойкультурой.

Интересно, что стихотворение“Заблудившийся трамвай” содержит не только пророчество о собственной смерти(“Голову срезал палач и мне”), но, возможно, и предвидение обстоятельств своего“дела”. Тема Машеньки, Гринева и Императрицы (“Как ты стонала в своей светлице,я же с напудренною косой шел представляться  Императрице и не  увиделся вновь  с  тобой”)     вводит   в   стихотворение   мотив  л о ж н о г о  обвиненияв участии в замыслах бунтовщиков. Обвинения, которое уже никто не в силахотвести.

Вяч. Иванов, с легкостьюперемещаясь вслед за своим героем во времени и пространстве, естественно,касается и отношений Гумилева с русским символизмом, с Блоком в частности.Однако тщательно фиксируя и подробно разбирая совпадения между этими двумя поэтами,Иванов почему-то оставляет в стороне полемику между ними, в последние годы особеннонапряженную. И интересную читателям прежде всего потому, что именно в этой полемикеГумилев обретает отчетливый гражданский темперамент, в чем ему принято — с легкойруки того же Блока — решительно отказывать.

Считая Блока величайшимсовременным поэтом, без сомненья учась у него, Гумилев в то же время был резконе согласен с целым комплексом важнейших блоковских идей, получивших завершениепосле революции. И это несогласие выплескивалось не только в прямые, спонтанновспыхивающие споры, о которых в один голос вспоминают современники, но и встихи, потом составившие “Огненный столп”. Например, гумилевское “Шестоечувство” непосредственно сталкивается с блоковской  статьей “Крушениегуманизма”: и у Блока, и у Гумилева речь идет о возникновении “новойчеловеческой породы”, и у того, и у другого — о рождении “человека — артиста”.Однако сама операция мыслится абсолютно по-разному. Если у Блока это кровавый,революционный акт, то у Гумилева — длительный эволюционный процесс: “Так век завеком — скоро ли, Господь?..”. И если у Блока все творится острым “ножичком”двенадцати, то у Гумилева — соответственно — деликатным   “скальпелем  природы  и искусства”.

Этот политический, всущности, спор возникает не сам по себе, а вырастает из спора эстетического,давнего спора акмеизма и символизма.

/>/> Гумилевбыл приверженцем идей акмеизма (от греч. a k m e  — высшаястепень чего-либо, цветущая сила) — течения в русской поэзии 1910-х гг. Акмеизмпровозгласил освобождение поэзии от символистских порывов к “идеальному”, отмногозначности и текучести образов, усложненной метафоричности, возврат кматериальному миру, предмету, стихии “естества”, точному значению слова. Этомутечению присущи модернистские мотивы, склонность к эстетизму, камерности,поэтизации чувств первозданного человека. Приверженцами  акмеизма    были  также   С.Городецкий, М. Кузмин, ранние А. Ахматова, О. Мандельштам.

Символизм, сторонникомкоторого был А. Блок, представляет собой направление в европейском и русскомискусстве 1870-1910-х гг., сосредоточенное преимущественно на художественномвыражении посредством символа (как многозначно-иносказательного и логическинепроницаемого образа) и идей, находящихся за пределами чувственноговосприятия. Главные представители  символизма  в  литературе   -   А. Белый, Вяч. Иванов, Ф.Сологуб.

Если у Блока недостатокдуховности связан с тлетворным влиянием “старого” мира, “обескрылевшего иотзвучавшего”, а потому и подлежащего уничтожению, то у Гумилева всеобъясняется (и извиняется) как раз “молодостью” мира, не реализовавшего ещесвоего потенциала и требующего в силу этого терпенья и труда.

В “Чужом небе”, самой своейакмеистской книжке, воодушевленно утверждая собственный поэтический характер,тщательно выстраивая систему координат, четко определяясь в симпатиях иантипатиях, Гумилев находит силы на мгновение остановиться. Остановиться вразгаре этих хлопот, чтобы задуматься о правомерности только что рожденного лирическогогероя — “сильного, злого, веселого”. Правомерности с точки зрения традиции, нелитературной, конечно, а христианской. Стихотворение “Отрывок” (“Христоссказал: убогие блаженны, завиден рок слепцов, калек и нищих...”) отражает этираздумья. Резко выделяясь медлительной, тяжелой интонацией на фоне брызжущихвесельем стихов “Чужого неба”, стихотворение как бы дает толчок той незаметнойпоначалу, но неуклонной переориентации, что происходит в поэзии Гумилева.

Цветение не только плоти, нов первую очередь духа (“Расцветает дух, как роза мая, как огонь, он разрываеттьму, тело, ничего не понимая, слепо повинуется ему”) будет все более заниматьпоэта, становясь темой многих поздних стихов, в одном из которых Гумилев непосредственноприходит к церковным дверям:

“Я дверь толкнул. Мне яснобыло, -

  Здесь не откажутпришлецу,

  Так может мертвый лечь в могилу,

  Так может сын войти котцу...”

   Приходит тогда, когда Блокот церковных дверей, по сути, уходит, утверждая в “Крушении гуманизма”, что“музыка”, явственно им различимая, “противопо-ложна привычным для нас мелодиямоб истине, добре и красоте”. То есть как раз тем мелодиям, которым с волнениемГумилев внимает в “евангелической церкви”:

 “А снизу шум взносился многий,

  То  пела  за скамьейскамья,

  И  был пред ними нектострогий,

  Читавший книгу Бытия.

  И в тот же самый мигбезмерность

 Мне в грудь плеснула, какволна,

 И понял  я,  чтодостоверность

 Теперь навек обретена”.

   Но, собственно, этим“мелодиям” Гумилев внимал и раньше. Ими определялось неустанное движение егопоэтического характера, та “смена душ”, о которой говорится в стихотворении“Память”. Ими же исподволь внушено и представление о человеческой и поэтическоймиссии:

 “Я — угрюмый и упрямый зодчий

Храма,  восстающего вомгле,

Я возревновал о Славе Отчей,

Как на небесах, и на земле”.

И это образ, образ “храма,восстающего во мгле”, видится прямой альтернативой той разрушительной стихии,которую восславил Блок.

Внимательное чтениегумилевских сборников убеждает, что поэт имел сложившуюся концепцию русской иевропейской жизни, в отсутствии которой упрекал его А. Блок в своейантиакмеистской и антигумилевской статье “Без божества, без вдохновенья”(1921). Концепция Гумилева, однако, расходилась с общесимволистской. Чтобы этопонять, достаточно сопоставить “Итальянские стихи” Блока с “итальянскими”стихотворениями Гумилева, вошедшими в состав его сборника “Колчан” (1916). Дажеудивительно, как одна и та же реальность — Италия начала века (Блок посетил еев 1909, а Гумилев — в 1912 году) — по-разному отозвалась в стихах двух поэтов.Так, если Блоку в лице современной Италии видится страшный, отвратительныйраспад:

О, Bella, ñìåéñÿíàä ñîáîþ,

   Уж не прекрасна большеты!

  Гнилой  морщиной гробовою

  Искажены  твои черты!   

то Гумилеву, напротив, Италияударяет в глаза своей яркостью, блеском — словом, избытком жизненных сил:

Как эмаль, сверкает море,

   И багряные  закаты

  На  готическом  соборе

  Словно гарпии, крылаты,

ослепляет красотою закатов,конечно не метафорических, а реальных, но все равно полемичных по отношению кеще не сформулированной, но уже носящейся в воздухе метафоре “заката Европы”.

   И если Блок, бродя поулицам Флоренции, все время наталкивается на зловещие признаки вырождениякультуры в “цивилизацию”:

 

Хрипят  твои  автомобили,

 Твои  уродливы дома,

 Всеевропейской желтойпыли

 Ты  предала себя сама!   

то Гумилев как раз веселосетует на  “нецивилизованность”:

Но какой античной грязью

  Полон  город, и не вдруг

  К  золотому  безобразью

  Нас приучит буйный юг.

   Но главная разница — в интонации. У Блока здесь — раздраженная, у Гумилева и здесь, и в остальных стихотворениях итальянскогоцикла — неизменно веселая.

   Типичного для символистов контраста между былымрасцветом Европы, запечатленным в твореньях старых мастеров, и ее нынешнимсуетным днем поэзия Гумилева не знает. Зато она знает другой контраст, не менееглубокий и не менее болезненный, — контраст между Европой и Россией. “Русские”стихотворения, которыми переслоены в “Колчане” “итальянские”, выделяются на ихфоне своей неизбывной грустью.

   Того, чего больше всегобоялись, чего не хотели и  все-таки обнаруживали в России символисты — ее стремительное“обуржуазивание”, особенно явственное в больших городах, как раз этого-то и невидит Гумилев. В его поэзии вообще нет русских городов, даже их названий.Города как бы остались для него в Европе — и их он охотно перечисляет в самихзаглавиях стихов: “Рим”, “Венеция”, “Неаполь”, “Генуя”, “Болонья”. Можновстретить в его стихах упоминание о Берлине, Париже, Константинополе, даже об Аддис-Абебе,а вот о Москве или Петербурге — нельзя. В гумилевской России — одни только“тихие углы”, где идет, а вернее, стоит неподвижная, тусклая жизнь.

Гумилева не страшитперспектива перерождения “культуры” в “цивилизацию”, поэт вообще не понимает,почему эти понятия надо противопоставлять. За всеми этими абстракциями он видитпросто жизнь — “жестокую, милую жизнь”, как говорится в стихотворении “Моичитатели”, видит “родную, странную землю” — и именно они имеют для негоабсолютную ценность.

   Если чего и боится этотхрабрый человек, то только того, что отвлеченная идея, пусть самая высокая изаманчивая, возьмет и восторжествует над жизнью, пусть жестокой, несовершенной.От чего он и предостерегает в поэме “Звездный ужас”. И вовсе не случайно, что“звезды” называются там чужими, — ведь это символистские “кормчие звезды”. Авот “ужас” — свой, акмеистский, гумилевский ужас, как и плач по “прежнему”времени. И это сам Гумилев вместе с одним из героев поэмы восклицает: “Горе!горе! Страх, петля и яма для того, кто на земле родился”.

   “Звездным ужасом”завершается “Огненный столп”, последний сборник, который Гумилев составлял самолично,хотя вышел он уже после смерти поэта. На этой обобщающей ноте как бызаканчивается его спор с Блоком, спор, в котором Гумилев встает во весь свойрост, перестав, наконец, быть вечно младшим.

   Анна Ахматова, женаГумилева, писала в 1963 году: “Я знаю главные темы Гумилева. И главное — еготайнопись. В последнем издании Струве отдал его на растерзание двум людям, изкоторых один его не понимал (Брюсов), а другой (Вяч. Иванов) — ненавидел.Невнимание критиков(и читателей) безгранично. Что они вычитывают измолодого Гумилева, кроме озера Чад, жирафа, капитанов и прочей маскараднойрухляди? Ни одна его тема непрослежена, не угадана, не названа. Чем он жил, к чему шел? Как случилось, чтоиз всего вышеназванного образовался большой замечательный поэт, творец“Памяти”, “Шестого чувства”, “Трамвая” и тому  подобныхстихотворений. Фразы вроде “Я люблю только “Огненный столп””, отнесениестихотворения “Рабочий” к годам Революции и т.д. ввергают меня в полное уныние,а их слышишь каждый день… Дело в том, что и поэзия, и любовь были дляГумилева всегда трагедией. Оттого и “Волшебная скрипка” перерастает в“Гондолу”. Оттого и бесчисленное количество любовных стихов кончается гибелью(почти все “Ром<антические> цветы”), а война была длянего эпосом, Гомером. И когда он шел в тюрьму, то взял с собой “Илиаду””.

   Гумилев былбездоказательно причислен к участникам контрреволюционного заговора ирасстрелян в 1921 году в возрасте 35-ти лет.

   В 1965 году А. Ахматовасказала: “По моему глубокому убеждению, Гумилев поэт еще не прочитанныйи по какому-то странному недоразумению оставшийся автором “Капитанов” (1909г.), которых он сам, к слову сказать, — ненавидел”.

“И тело мне ответило мое,

  Простое тело, но сгорячей кровью:

  “Не знаю я, что значитбытие,

  Хотя и знаю, что зовутлюбовью.

 

  Но я за все что взяло ихочу, -

  За все печали, радости ибредни,

  Как подобает мужу,заплачу

  Непоправимой гибельюпоследней”.

Н. Гумилев.

Список литературы.

1.           Винокурова И. Жестокая, милаяжизнь. //

2.           Ж-л “Новый мир”. — 1990. — №5.

3.           Гумилев Н.С.  Избранное. — М.,1990.

4.           Гумилев Н.С.  Стихи. Поэмы. — Тбилиси, 1988.

5.           Гумилев Н.С.  Стихи. //  Ж-л“Юность”. — 1988. — №7.

6.           Черных В.А.  “Самый непрочитанныйпоэт”.

7.           Заметки Анны Ахматовой о НиколаеГумилеве. // Ж-л “Новый мир”. — 1990. — №5.

еще рефераты
Еще работы по литературе и русскому языку