Реферат: Анна Ахматова: жизнь и творчество

Нарубеже прошлого и нынешнего столетий, хотя и не буквально хронологически,накануне революции, в эпоху, потрясенную двумя мировыми войнами, в Россиивозникла и сложилась, может быть, самая значительная во всей мировой литературенового времени «женская»поэзия- поэзия Анны Ахматовой. Ближайшейаналогией, которая возникла уже у первых ее критиков, оказалась древнегреческаяпевица любви Сапфо: русской Сапфо часто называли молодую Ахматову.

АннаАндреевна Горенко родилась 11(23)июня 1889года под Одессой. Годовалым ребенкомона была перевезена в Царское Село, где прожила до шестнадцати лет. Первыевоспоминания Ахматовой были царскосельскими: "… зеленое, сыроевеликолепие парков, выгон, куда меня водила няня, ипподром, где скакалималенькие пестрые лошадки, старый вокзал… " Училась Анна вЦарскосельской женской гимназии. Пишет об этом так:«Училась я сначалаплохо, потом гораздо лучше, но всегда неохотно». В 1907году Ахматоваоканчивает Фундуклеевскую гимназию в Киеве, потом поступает на юридическийфакультет Высших женских курсов. Начало же 10-ых годов было отмечено в судьбеАхматовой важными событиями: она вышла замуж за Николая Гумилева, обрела дружбус художником Амадео Модильяни, а весной 1912года вышел ее первый сборник стихов«Вечер», принесший Ахматовой мгновенную славу. Сразу же она быладружно поставлена критиками в ряд самых больших русских поэтов. Ее книги сталилитературным событием. Чуковский писал, что Ахматову встретили«необыкновенные, неожиданно шумные триумфы». Ее стихи были не толькоуслышаны, — их затверживали, цитировали в разговорах, переписывали в альбомы,ими даже объяснялись влюбленные. «Вся Россия, -отмечал Чуковский, -запомнилату перчатку, о которой говорит у Ахматовой отвергнутая женщина, уходя от того,кто оттолкнул ее».

"Так беспомощно грудь холодела,

Ношаги мои были легки.

Яна правую руку надела

Перчаткус левой руки. "

Песняпоследней встречи.

Романность в лирике Ахматовой

ЛирикаАхматовой периода ее первых книг («Вечер», «Четки»,«Белая стая»)- почти исключительно лирика любви. Ее новаторство какхудожника проявилось первоначально именно в этой традиционно вечной,многократно и, казалось бы до конца разыгранной теме.

Новизналюбовной лирики Ахматовой бросилась в глаза современникам чуть ли не с первыхее стихов, опубликованных еще в «Аполлоне», но, к сожалению, тяжелоезнамя акмеизма, под которое встала молодая поэтесса, долгое время как быдрапировало в глазах многих ее истинный, оригинальный облик и заставлялопостоянно соотносить ее стихи то с акмеизмом, то с символизмом, то с теми илииными почему-либо выходившими на первый план лингвистическими илилитературоведческими теориями.

Выступавшийна вечере Ахматовой( в Москве в 1924 году), Леонид Гроссман остроумно исправедливо говорил: «Сделалось почему — то модным проверять новые теорииязыковедения и новейшие направления стихологии на „Четках“ и»Белой стае". Вопросы всевозможных сложных и трудных дисциплин началиразрешаться специалистами на хрупком и тонком материале этих замечательныхобразцов любовной элегии. К поэтессе можно было применить горестный стих Блока:ее лирика стала «достоянием доцента». Это, конечно, почетно и длявсякого поэта совершенно неизбежно, но это менее всего захватывает тонеповторяемое выражение поэтического лица, которое дорого бесчисленнымчитательским поколениям".

Идействительно, две вышедшие в 20-х годах книги об Ахматовой, одна из которыхпринадлежала В. Виноградову, а другая Б. Эйхенбауму, почти не раскрываличитателю ахматовскую поэзию как явление искусства, то есть воплотившегося вслове человеческого содержания. Книга Эйхенбаума, по сравнению с работойВиноградова, конечно, давала несравненно больше возможностей составить себепредставление об Ахматовой — художнике и человеке.

Важнейшейи, может быть, наиболее интересной мыслью Эйхенбаума было его соображение о«романности» ахматовской лирики, о том, что каждая книга ее стиховпредставляет собой как бы лирический роман, имеющий к тому же в своемгенеалогическом древе русскую реалистическую прозу. Доказывая эту мысль, онписал в одной из своих рецензий: «Поэзия Ахматовой — сложный лирическийроман. Мы можем проследить разработку образующих его повествовательных линий, можемговорить об его композиции, вплоть до соотношения отдельных персонажей. Припереходе от одного сборника к другому мы испытывали характерное чувствоинтереса к сюжету — к тому, как разовьется этот роман».

О«романности» лирики Ахматовой интересно писал и ВасилийГиппиус(1918). Он видел разгадку успеха и влияния Ахматовой(а в поэзии ужепоявились ее подголоски) и вместе с тем объективное значение ее любовной лирикив том, что эта лирика пришла на смену умершей или задремавшей в то время формеромана. И действительно, рядовой читатель может недооценить звукового иритмического богатства таких, например, строк:«и столетие мы лелеем елеслышный шорох шагов», — но он не может не плениться своеобразием этихповестей — миниатюр, где в немногих строках рассказана драма. Такие миниатюры — рассказ о сероглазой девочке и убитом короле и рассказ о прощании уворот(стихотворение «Сжала руки под темной вуалью… „),напечатанный в первый же год литературной известности Ахматовой.

Потребностьв романе — потребность, очевидно, насущная. Роман стал необходимым элементомжизни, как лучший сок, извлекаемый, говоря словами Лермонтова, из каждой еерадости. В нем увековечивались сердца с неприходящими особенностями, икруговорот идей, и неуловимый фон милого быта. Ясно, что роман помогает жить.Но роман в прежних формах, роман, как плавная и многоводная река, сталвстречаться все реже, стал сменяться сначала стремительнымиручейками(“новелла»), а там и мгновенными «гейзерами».Примеры можно найти, пожалуй, у всех поэтов: так, особенно близок ахматовскойсовременности лермонтовский «роман» — «Ребенку», с егозагадками, намеками и недомолвками. В этом роде искусства, в лирическом романе- миниатюре, в поэзии «гейзеров» Анна Ахматова достигла большого мастерства.Вот один из таких романов:

"Как велит простая учтивость, Подошел ко мне, улыбнулся. Полулаского, полуленивоПоцелуем руки коснулся. И загадочных древних ликов На меня посмотрели очи.Десять лет замираний и криков. Все мои бессонные ночи Я вложила в тихое слово Исказала его напрасно. Отошел ты. И стало снова На душе и пусто и ясно".

Смятение

Романкончен. Трагедия десяти лет рассказана в одном кратком событии, одном жесте,взгляде, слове.

Нередкоминиатюры Ахматовой были, в соответствии с ее излюбленной манерой, принципиальноне завершены и подходили не столько на маленький роман в его, так сказать,традиционной форме, сколько на случайно вырванную страничку из романа или дажечасть страницы, не имеющей ни начала, ни конца и заставляющей читателядодумывать то, что происходило между героями прежде.

"Хочешь знать, как все это было?- Три в столовой пробило, И прощаясь, держась заперила, Она словно с трудом говорила: «Это все… Ах, нет, я забыла, Ялюблю вас, я вас любила Еще тогда!» «Да». "

Хочешьзнать, как все это было?

Возможно,именно такие стихи наблюдательный Василий Гиппиус и называл«гейзерами», поскольку в подобных стихах — фрагментах чувстводействительно как бы мгновенно вырывается наружу из некоего тяжкого пленамолчания, терпения, безнадежности и отчаяния.

Стихотворение«Хочешь знать, как все это было?.. » написано в 1910 году, то естьеще до того, как вышла первая ахматовская книжка «Вечер»(1912), ноодна из самых характерных черт поэтической манеры Ахматовой в нем ужевыразилась в очевидной и последовательной форме. Ахматова всегда предпочитала«фрагмент» связному, последовательному и повествовательному рассказу,так как он давал прекрасную возможность насытить стихотворение острым иинтенсивным психологизмом; кроме того, как ни странно, фрагмент придавал изображаемомусвоего рода документальность: ведь перед нами и впрямь как бы не то отрывок изнечаянно подслушанного разговора, не то оброненная записка, непредназначавшаяся для чужих глаз. Мы, таким образом, заглядываем в чужую драмукак бы ненароком, словно вопреки намерениям автора, не предполагавшего нашейневольной нескромности.

Нередкостихи Ахматовой походят на беглую и как бы даже не«обработанную»запись в дневнике:

"Он любил три вещи на свете:

Завечерней пенье, белых павлинов И стертые карты Америки. Не любил, когда плачутдети, Не любил чая с малиной И женской истерики.

.… А я была его женой".

Онлюбил…

Иногдатакие любовные «дневниковые» записи были более распространенными,включали в себя не двух, как обычно, а трех или даже четырех лиц, а такжекакие-то черты интерьера или пейзажа, но внутренняя фрагментарность, похожестьна «романную страницу» неизменно сохранялась и в таких миниатюрах:

"Там тень моя осталась и тоскует,

Всев той же синей комнате живет,

Гостейиз города за полночь ждет

Иобразок эмалевый целует.

Ив доме не совсем благополучно:

Огоньзажгут, а все-таки темно…

Неоттого ль хозяйке новой скучно,

Неоттого ль хозяин пьет вино

Ислышит, как за тонкою стеною

Пришедшийгость беседует со мною".

Тамтень моя осталась и тоскует…

Вэтом стихотворении чувствуется скорее обрывок внутреннего монолога, татекучесть и непреднамеренность душевной жизни, которую так любил в своейпсихологической прозе Толстой.

Особенноинтересны стихи о любви, где Ахматова — что, кстати, редко у нее — переходит к«третьему лицу», то есть, казалось бы, использует чистоповествовательный жанр, предполагающий и последовательность, и дажеописательность, но и в таких стихах она все же предпочитает лирическуюфрагментарность, размытость и недоговоренность. Вот одно из такихстихотворений, написанное от лица мужчины:

"Подошла. Я волненья не выдал,

Равнодушноглядя в окно.

Селасловно фарфоровый идол,

Впозе, выбранной ею давно.

Бытьвеселой — привычное дело,

Бытьвнимательной — это трудней…

Илитомная лень одолела

Послемартовских пряных ночей?

Утомительныйгул разговоров,

Желтойлюстры безжизненный зной

Имельканье искусных проборов

Надприподнятой легкой рукой.

Улыбнулсяопять собеседник

Ис надеждой глядит на нее…

Мойсчастливый богатый наследник,

Тыпрочти завещанье мое".

Подошла.Я волненья не выдал…

Загадка популярности любовной лирикиАхматовой

Едвали не сразу после появления первой книги, а после «Четок» и«Белой стаи» в особенности, стали говорить о «загадкеАхматовой». Сам талант был очевидным, но непривычна, а значит, и неяснабыла его суть, не говоря уже о некоторых действительно загадочных, хотя ипобочных свойствах. «Романность», подмеченная критиками, далеко невсе объясняла. Как объяснить, например, пленительное сочетание женственности ихрупкости с той твердостью и отчетливостью рисунка, что свидетельствуют овластности и незаурядной, почти жесткой воле? Сначала хотели эту волю незамечать, она достаточно противоречила «эталону женственности». Вызывалонедоуменное восхищение и странное немногословие ее любовной лирики, в которойстрасть походила на тишину предгрозья и выражала себя обычно лишь двумя — тремясловами, похожими на зарницы, вспыхивающие за грозно потемневшим горизонтом.

Ноесли страдание любящей души так неимоверно — до молчания, до потери речи — замкнуто и обуглено, то почему так огромен, так прекрасен и пленительнодостоверен весь окружающий мир?

Дело,очевидно, в том, что, как у любого крупного поэта, ее любовный роман,развертывавшийся в стихах предреволюционных лет, был шире и многозначнее своихконкретных ситуаций.

Всложной музыке ахматовской лирики, в ее едва мерцающей глубине, в ее убегающейот глаз мгле, в подпочве, в подсознании постоянно жила и давала о себе знатьособая, пугающая дисгармония, смущавшая саму Ахматову. Она писала впоследствиив «Поэме без героя», что постоянно слышала непонятный гул, как бынекое подземное клокотание, сдвиги и трение тех первоначальных твердых пород,на которых извечно и надежно зиждилась жизнь, но которые стали терятьустойчивость и равновесие.

Самымпервым предвестием такого тревожного ощущения было стихотворение «Первоевозвращение» с его образами смертельного сна, савана и погребального звонаи с общим ощущением резкой и бесповоротной перемены, происшедшей в самомвоздухе времени.

Влюбовный роман Ахматовой входила эпоха — она по-своему озвучивала ипереиначивала стихи, вносила в них ноту тревоги и печали, имевших более широкоезначение, чем собственная судьба.

Именнопо этой причине любовная лирика Ахматовой с течением времени, впредреволюционные, а затем и в первые послереволюционные годы, завоевывала всеновые и новые читательские круги и поколения и, не переставая быть объектомвосхищенного внимания тонких ценителей, явно выходила из, казалось бы,предназначенного ей узкого круга читателей. Эта «хрупкая» и«камерная», как ее обычно называли, лирика женской любви началавскоре, и ко всеобщему удивлению, не менее пленительно звучать также и дляпервых советских читателей — комиссаров гражданской войны и работниц в красныхкосынках. На первых порах столь странное обстоятельство вызывало немалоесмущение — прежде всего среди пролетарских читателей.

Надосказать, что советская поэзия первых лет Октября и гражданской войны, занятаяграндиозными задачами ниспровержения старого мира, любившая образы и мотивы,как правило, вселенского, космического масштаба, предпочитавшая говорить нестолько о человеке, сколько о человечестве или во всяком случае о массе, былапервоначально недостаточно внимательной к микромиру интимных чувств, относя ихв порыве революционного пуританизма к разряду социально небезопасных буржуазныхпредрассудков. Из всех возможных музыкальных инструментов она в те годыотдавала предпочтение ударным.

Наэтом грохочущем фоне, не признававшем полутонов и оттенков, в соседстве сгромоподобными маршами и «железными» стихами первых пролетарскихпоэтов, любовная лирика Ахматовой, сыгранная на засурденных скрипках, должнабыла бы, по всем законам логики, затеряться и бесследно исчезнуть…

Ноэтого не произошло.

Молодыечитатели новой, пролетарской, встававшей на социалистический путь СоветскойРоссии, работницы и рабфаковцы, красноармейки и красноармейцы — все эти люди,такие далекие и враждебные самому миру, оплаканному в ахматовских стихах, темне менее заметили и прочли маленькие, белые, изящно изданные томики ее стихов,продолжавшие невозмутимо выходить все эти огненные годы.

«Великая земная любовь» в лирикеАхматовой

Ахматова,действительно, самая характерная героиня своего времени, явленная в бесконечномразнообразии женских судеб: любовницы и жены, вдовы и матери, изменявшей иоставляемой. По выражению А. Коллонтай, Ахматова дала «целую книгу женскойдуши». Ахматова «вылила в искусстве» сложную историю женскогохарактера переломной эпохи, его истоков, ломки, нового становления.

Геройахматовской лирики (не героиня) сложен и многолик. Собственно, его даже трудноопределить в том смысле, как определяют, скажем, героя лирики Лермонтова. Этоон — любовник, брат, друг, представший в бесконечном разнообразии ситуаций:коварный и великодушный, убивающий и воскрешающий, первый и последний.

Новсегда, при всем многообразии жизненных коллизий и житейских казусов, при всейнеобычности, даже экзотичности характеров героиня или героини Ахматовой несутнечто главное, исконно женское, и к немуто пробивается стих в рассказе окакой-нибудь канатной плясунье, например, идя сквозь привычные определения изаученные положения («Меня покинул в новолунье // Мой друг любимый. Ну такчто ж!») к тому, что «сердце знает, сердце знает»: глубокуютоску оставленной женщины. Вот эта способность выйти к тому, что «сердцезнает», — главное в стихах Ахматовой. «Я вижу все, // Я всезапоминаю». Но это «все» освещено в ее поэзии одним источникомсвета.

Естьцентр, который как бы сводит к себе весь остальной мир ее поэзии, оказываетсяее основным нервом, ее идеей и принципом. Это любовь. Стихия женской душинеизбежно должна была начать с такого заявления себя в любви. Герцен сказалоднажды как о великой несправедливости в истории человечества о том, чтоженщина «загнана в любовь». В известном смысле вся лирика (особенноранняя) Анны Ахматовой «загнана в любовь». Но здесь же прежде всего иоткрывалась возможность выхода. Именно здесь рождались подлинно поэтические открытия,такой взгляд на мир, что позволяет говорить о поэзии Ахматовой как о новомявлении в развитии русской лирики двадцатого века. В ее поэзии есть и«божество», и «вдохновение». Сохраняя высокое значение идеилюбви, связанное с символизмом, Ахматова возвращает ей живой и реальный,отнюдь не отвлеченный характер. Душа оживает «Не для страсти, не длязабавы, // Для великой земной любви».

"Эта встреча никем не воспета,

Ибез песен печаль улеглась.

Наступилопрохладное лето,

Словноновая жизнь началась.

Сводомкаменным кажется небо,

Уязвленноежелтым огнем,

Инужнее насущного хлеба

Мнеединое слово о нем.

Ты,росой окропляющий травы,

Вестьюдушу мою оживи, —

Недля страсти, не для забавы,

Длявеликой земной любви".

«Великаяземная любовь» — вот движущее начало всей лирики Ахматовой. Именно оназаставила по-иному — уже не символистски и не акмеистски, а, есливоспользоваться привычным определением, реалистически — увидеть мир.

"То пятое время года, Только его славословь. Дыши последней свободой, Оттого,что это — любовь. Высоко небо взлетело, Легки очертанья вещей, И уже непразднует тело Годовщину грусти своей".

Вэтом стихотворении Ахматова назвала любовь «пятым временем года». Изэтого-то необычного, пятого, времени увидены ею остальные четыре, обычные. Всостоянии любви мир видится заново. Обострены и напряжены все чувства. Иоткрывается необычность обычного. Человек начинает воспринимать мир судесятеренной силой, действительно достигая в ощущении жизни вершин. Мироткрывается в дополнительной реальности: «Ведь звезды были крупнее, //Ведь пахли иначе травы». Поэтому стих Ахматовой так предметен: онвозвращает вещам первозданный смысл, он останавливает внимание на том, мимочего мы в обычном состоянии способны пройти равнодушно, не оценить, непочувствовать. «Над засохшей повиликою // Мягко плавает пчела» — этоувидено впервые.

Потомуже открывается возможность ощутить мир по-детски свежо. Такие стихи, как«Мурка, не ходи, там сыч», не тематически заданные стихи для детей,но в них есть ощущение совершенно детской непосредственности.

Иеще одна связанная с тем же особенность. В любовных стихах Ахматовой многоэпитетов, которые когда-то знаменитый русский филолог А. Н. Веселовский назвалсинкретическими и которые рождаются из целостного, нераздельного, слитноговосприятия мира, когда глаз видит мир неотрывно от того, что слышит в нем ухо;когда чувства материализуются, опредмечиваются, а предметы одухотворяются.«В страсти раскаленной добела» — скажет Ахматова. И она же видит небо,«уязвленное желтым огнем» — солнцем, и «люстры безжизненныйзной».

Рольдеталей в стихах

олюбви у Ахматовой

УАхматовой встречаются стихи, которые «сделаны» буквально из обихода,из житейского немудреного быта — вплоть до позеленевшего рукомойника, накотором играет бледный вечерний луч. Невольно вспоминаются слова, сказанныеАхматовой в старости, о том, что стихи «растут из сора», чтопредметом поэтического воодушевления и изображения может стать даже пятноплесени на сырой стене, и лопухи, и крапива, и сырой забор, и одуванчик Самоеважное в ее ремесле — жизненность и реалистичность, способность увидеть поэзиюв обычной жизни — уже было заложено в ее таланте самой природой.

Икак, кстати, характерна для всей ее последующей лирики эта ранняя строка:

Сегодняя с утра молчу,

Асердце — пополам…

Недаром,говоря об Ахматовой, о ее любовной лирике, критики впоследствии замечали, чтоее любовные драмы, развертывающиеся в стихах, происходят как бы в молчании:ничто не разъясняется, не комментируется, слов так мало, что каждое из нихнесет огромную психологическую нагрузку. Предполагается, что читатель илидолжен догадаться, или же, что скорее всего, постарается обратиться ксобственному опыту, и тогда окажется, что стихотворение очень широко по своемусмыслу: его тайная драма, его скрытый сюжет относится ко многим и многим людям.

Таки в этом раннем стихотворении. Так ли нам уж важно, что именно произошло вжизни героини? Ведь самое главное — боль, растерянность и желание успокоитьсяхотя бы при взгляде на солнечный луч, — все это нам ясно, понятно и едва ли некаждому знакомо. конкретная расшифровка лишь повредила бы силе стихотворения,так как мгновенно сузила бы, локализовала его сюжет, лишив всеобщности иглубины. Мудрость ахматовской миниатюры, чем-то отдаленно похожей на японскуюхоку, заключается в том, что она говорит о целительной для души силе природы.Солнечный луч, «такой невинный и простой», с равной лаской освещающийи зелень рукомойника, и человеческую душу, поистине является смысловым центром,фокусом и итогом всего этого удивительного ахматовского стихотворения.

Еелюбовный стих, в том числе и самый ранний, печатавшийся на страницах«Аполлона» и «Гиперборея», стих еще несовершенный(«первые робкие попытки», — сказала Ахматова впоследствии), иногдапочти отроческий по интонации, все же произрастал из непосредственных жизненныхвпечатлений, хотя эти впечатления и ограничивались заботами и интересами«своего круга». Поэтическое слово молодой Ахматовой, автора вышедшейв 1912 году первой книги стихов «Вечер», было очень зорким ивнимательным по отношению ко всему, что попадало в поле ее зрения. Конкретная,вещная плоть мира, его четкие материальные контуры, цвета, запахи, штрихи,обыденнообрывочная речь — все это не только бережно переносилось в стихи, но исоставляло их собственное существование, давало им дыхание и жизненную силу.При всей нераспространенности первых впечатлений, послуживших основой сборника«Вечер», то, что в нем запечатлелось, было выражено и зримо, и точно,и лаконично. Уже современники Ахматовой заметили, какую необычно большую рольиграла в стихах юной поэтессы строгая, обдуманно локализованная житейскаядеталь. Она была у нее не только точной. Не довольствуясь одним определениемкакой-либо стороны предмета, ситуации или душевного движения, она подчасосуществляла весь замысел стиха, так что, подобно замку, держала на себе всюпостройку произведения.

"Не любишь, не хочешь смотреть?

О,как ты красив, проклятый!

Ия не могу взлететь,

Ас детства была крылатой.

Мнеочи застит туман,

Сливаютсявещи и лица,

Итолько красный тюльпан,

Тюльпану тебя в петлице".

Смятение

Неправда ли, стоит этот тюльпан, как из петлицы, вынуть из стихотворения, и ононемедленно померкнет!.. Почему? Не потому ли, что весь этот молчаливый взрывстрасти, отчаяния, ревности и поистине смертной обиды — одним словом, все, чтосоставляет в эту минуту для этой женщины смысл ее жизни, все сосредоточилось,как в красном гаршинском цветке зла, именно в тюльпане: ослепительный инадменный, маячащий на самом уровне ее глаз, он один высокомерно торжествует впустынном и застланном пеленою слез, безнадежно обесцветившемся мире. Ситуациястихотворения такова, что не только героине, но и нам, читателям, кажется, чтотюльпан не «деталь» и уж, конечно, не «штрих», а что он — живое существо, истинный, полноправный и даже агрессивный герой произведения,внушающий нам некий невольный страх, перемешанный с полутайным восторгом ираздражением.

Уиного поэта цветок в петлице так и остался бы более или менее живописнойподробностью внешнего облика персонажа, но Ахматова не только вобрала в себяизощренную культуру многосмысленных значений, развитую ее предшественниками — символистами, в частности их умение придавать жизненным реалиям безграничнорасширяющийся смысл, но и, судя по всему, не осталась чуждой и великолепнойшколе русской психологической прозы, в особенности романа (Гоголь, Достоевский,Толстой). Ее так называемые вещные детали, скупо поданные, но отчетливыебытовые интерьеры, смело введенные прозаизмы, а главное, та внутренняя связь,какая всегда просвечивает у нее между внешней средой и потаенно бурной жизньюсердца, — все живо напоминает русскую классику, не только романную, но иновеллистическую, не только прозаическую, но и стихотворную (Пушкин, Лермонтов,Тютчев, позднее — Некрасов).

Пушкин и Ахматова

Говоряо любовной лирике Ахматовой, нельзя не сказать несколько слов о чувствах самойпоэтессы, о ее кумирах, о предметах ее восхищения.

Иодним из неоскудневающим источником творческой радости и вдохновения для Ахматовойбыл Пушкин. Она пронесла эту любовь через всю свою жизнь, не побоявшись дажетемных дебрей литературоведения, куда входила не однажды, чтобы прибавить кбиографии любимого поэта несколько новых штрихов. (А. Ахматовой принадлежатстатьи: «Последняя сказка Пушкина (о „Золотом петушке“)»,«Адольф» Бенжамена Констана в творчестве Пушкина", «О»Каменном госте" Пушкина", а также работы: «ГибельПушкина», «Пушкин и Невское взморье», «Пушкин в 1828году» и др. )

В«Вечере» Пушкину посвящено стихотворение из двух строф, очень четкихпо рисунку и трепетно-нежных по интонации.

Любовьк Пушкину усугублялась еще и тем, что по стечению обстоятельств Анна Ахматова — царскоселка, ее отроческие, гимназические годы прошли в Царском Селе,теперешнем Пушкине, где и сейчас каждый невольно ощущает неисчезающийпушкинский дух, словно навсегда поселившийся на этой вечно священной землерусской Поэзии. Те же Лицей и небо и так же грустит девушка над разбитымкувшином, шелестит парк, мерцают пруды и, по-видимому, так же (или — иначе?)является Муза бесчисленным паломничающим поэтам…

ДляАхматовой Муза всегда — «смуглая». Словно она возникла перед ней в«садах Лицея» сразу в отроческом облике Пушкина, курчавого лицеиста — подростка, не однажды мелькавшего в «священном сумраке»Екатерининского парка, — он был тогда ее ровесник, ее божественный товарищ, иона чуть ли не искала с ним встреч. Во всяком случае ее стихи, посвященныеЦарскому Селу и Пушкину, проникнуты той особенной краской чувства, которуюлучше всего назвать влюбленностью, — не той, однако, несколько отвлеченной,хотя и экзальтированной влюбленностью, что в почтительном отдалениисопровождает посмертную славу знаменитостей, а очень живой, непосредственной, вкоторой бывают и страх, и досада, и обида, и даже ревность… Да, дажеревность! Например, к той красавице с кувшином, которою он любовался, воспел инавек прославил… и которая теперь так весело грустит, эта наряднообнаженная притворщица, эта счастливица, поселившаяся в бессмертном пушкинскомстихе!

"Урну с водой уронив,

обутес ее дева разбила.

Девапечально сидит,

праздныйдержа черепок.

Чудо!Не сякнет вода,

изливаясьиз урны разбитой;

Дева,над вечной струей,

вечнопечальна сидит".

Ахматовас женской пристрастностью вглядывается и в знаменитое изваяние, пленившеекогда-то поэта, и в пушкинский стих. Ее собственное стихотворение,озаглавленное (не без тайного укола!), как и у Пушкина, «Царскосельскаястатуя», дышит чувством уязвленности и досады:

"И как могла я ей простить

Восторгтвоей хвалы влюбленной…

Смотри,ей весело грустить,

Такойнарядно обнаженной".

Надосказать, что небольшое ахматовское стихотворение безусловно одно из лучших вуже необозримой сейчас поэтической пушкиниане, насчитывающей, по-видимому,многие сотни взволнованных обращений к великому гению русской литературы. НоАхматова обратилась к нему так, как только она одна и могла обратиться, — каквлюбленная женщина, вдруг ощутившая мгновенный укол нежданной ревности. Всущности, она не без мстительности доказывает Пушкину своим стихотворением, чтоон ошибся, увидев в этой ослепительной стройной красавице с обнаженными плечаминекую вечно печальную деву. Вечная грусть ее давно прошла, и вот уже околостолетия она втайне радуется и веселится своей поистине редкостной, избраннической,завидной и безмерно счастливой женской судьбе, дарованной ей пушкинским словоми именем…

Какбы то ни было, но любовь к Пушкину, а вместе с ним и к другим многообразным и сгодами все расширявшимся культурным традициям в большой степени определяла дляАхматовой реалистический путь развития. В этом отношении она была и осталасьтрадиционалисткой. В обстановке бурного развития различных послесимволистскихтечений и групп, отмеченных теми или иными явлениями буржуазного модернизма,поэзия Ахматовой 10-х годов могла бы даже выглядеть архаичной, если бы еелюбовная лирика, казалось бы, такая интимная и узкая, предназначенная ЕЙ и ЕМУ,не приобрела в лучших своих образцах того общезначимого звучания, какоесвойственно только истинному искусству.

Больная и неспокойная любовь

Надосказать, что стихи о любви у Ахматовой — не фрагментарные зарисовки, неразорванные психологические этюды: острота взгляда сопровождена остротой мысли.Велика их обобщающая сила. Стихотворение может начаться как непритязательнаяпесенка:

Яна солнечном восходе

Пролюбовь пою,

Наколенях в огороде

Лебедуполю.

Азаканчивается оно библейски:

"Будет камень вместо хлеба

Мненаградой злой.

Надомноютолько небо,

Асо мною голос твой".

Личное(«голос твой») восходит к общему, сливаясь с ним: здесь квсечеловеческой притче и от нее — выше, выше — к небу. И так всегда в стихахАхматовой. Тематически всего лишь как будто бы грусть об ушедшем (стихотворение«Сад») предстает как картина померкнувшего в этом состоянии мира. Авот какой романной силы психологический сгусток начинает стихотворение:

"Столько просьб у любимой всегда! У разлюбленной просьб не бывает".

Неподобно ли открывается «Анна Каренина»: «Все счастливые семьипохожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему….»? О. Мандельштам имел основания еще в 20-ые годы написать: "….Ахматова принесла в русскую лирику всю огромную сложность и психологическоебогатство русского романа девятнадцатого века. Не было бы Ахматовой, не будь Толстогои «Анны Карениной», Тургенева с«Дворянским гнездом», всегоДостоевского и отчасти даже Лескова.

ГенезисАхматовой весь лежит в русской прозе, а не поэзии. Свою поэтическую форму,острую и своеобразную, она развивала с оглядкой на психологическую прозу".

Нолюбовь в стихах Ахматовой отнюдь не только любовь — счастье, тем болееблагополучие. Часто, слишком часто это — страдание, своеобразная антилюбовь ипытка, мучительный, вплоть до распада, до прострации, излом души, болезненный,«декадентский». И лишь неизменное ощущение ценностных начал кладетгрань между такими и особенно декадентскими стихами. Образ такой"больной" любви у ранней Ахматовой был и образом больногопредреволюционного времени 10-х годов и образом больного старого мира. Недаромпоздняя Ахматова в стихах и особенно в «Поэме без героя» будетвершить над ним суровый самосуд, нравственный и исторический. Еще в 1923годуЭйхенбаум, анализируя поэтику Ахматовой, отметил, что уже в «Четках»«начинает складываться парадоксальный своей двойственностью образ героини- не то „блудницы“ с бурными страстями, не то нищей монахини, котораяможет вымолить у Бога прощенье».

Любовьу Ахматовой почти никогда не предстает в спокойном пребывании. То змейкой,свернувшись клубком, У самого сердца колдует, То целые дни голубком На беломокошке воркует, То в инее ярком блеснет, Почудится в дреме левкоя… Но вернои тайно ведет От счастья и от покоя.

Чувство,само по себе острое и необычайное, получает дополнительную остроту инеобычность, проявляясь в предельном кризисном выражении — взлета или падения,первой пробуждающей встречи или совершившегося разрыва, смертельной опасностиили смертной тоски. Потому же Ахматова тяготеет к лирической новелле снеожиданным, часто прихотливо капризным концом психологического сюжета и кнеобычностям лирической баллады, жутковатой и таинственной.

Обычноее стихи — начало драмы, или только ее кульминация, или еще чаще финал иокончание. И здесь опиралась она на богатый опыт русской уже не только поэзии,но и прозы. «Этот прием, — писала Ахматова, — в русской литературевеликолепно и неотразимо развил Достоевский в своих романах — трагедиях; всущности, читателю — зрителю предлагается присутствовать только приразвязке». Стихи самой Ахматовой, подобно многим произведениям Достоевского,являют свод пятых актов трагедий. Поэт все время стремится занять позицию,которая бы позволяла предельно раскрыть чувство, до конца обострить коллизию,найти последнюю правду. Вот почему у Ахматовой появляются стихи, как быпроизнесенные даже из-за смертной черты. Но никаких загробных, мистических тайнони не несут. И намека нет на что-то потустороннее. Наоборот, до концаобнажается ситуация, возникающая по эту сторону. Без учета того очень легковстать на путь самых разнообразных обвинений подобных стихов, например, впессимизме. В свое время, еще в 20 — ые годы, один из критиков подсчитывал,сколько раз в стихах Ахматовой употребляется, скажем, слово «тоска»,и делал соответствующие выводы. А ведь слово живет в контексте. И кстати,именно слово «тоска», может быть, сильнее прочих в контекстеахматовских стихов говорит о жизненной силе их. Эта тоска как особое состояние,в котором совершается приятие мира, сродни тютчевской тоске: «Час тоскиневыразимой: все во мне и я во всем». Но это и та грусть — тоска, которойчасто проникнута народная песня.

СтихиАхматовой, и правда, часто грустны: они несут особую стихию любви

— жалости. Есть в народном русском языке, в русской народной песне синоним слова«любить» — слово «жалеть»; «люблю» — «жалею».

Ужев самых первых стихах Ахматовой живет не только любовь любовников. Она частопереходит в другую, любовь — жалость, или даже ей противопоставляется, или дажеею вытесняется:

Онет, я не тебя любила,

Палимасладостным огнем,

Такобъясни, какая сила

Впечальном имени твоем.

Вотэто сочувствие, сопереживание, сострадание в любви — жалости делает многиестихи Ахматовой подлинно народными, эпичными, роднит их со столь близкими ей илюбимыми ею некрасовскими стихами. И открывается выход из мира камерной,замкнутой, эгоистической любви — страсти, любви — забавы к подлинно«великой земной любви» и больше — вселюбви, для людей и к людям.Любовь здесь не бесконечное варьирование собственно любовных переживаний.Любовь у Ахматовой в самой себе несет возможность саморазвития, обогащения ирасширения беспредельного, глобального, чуть ли не космического.

Любовная лирика Ахматовой в 20-е и 30-егоды

Заметноменяется в 20-30-е годы по сравнению с ранними книгами тональность того романалюбви, который до революции временами охватывал почти все содержание лирикиАхматовой и о котором многие писали как о главном открытии достижении поэтессы.

Оттогочто лирика Ахматовой на протяжении всего послереволюционного двадцатилетияпостоянно расширялась, вбирая в себя все новые и новые, раньше не свойственныеей области, любовный роман, не перестав быть главенствующим, все же занялтеперь в ней лишь одну из поэтических территорий. Однако инерция читательскоговосприятия была настолько велика, что Ахматова и в эти годы, ознаменованныеобращением ее к гражданской, философской и публицистической лирике, все жепредставлялась глазам большинства как только и исключительно художник любовногочувства. Мы понимаем, что это было далеко не так.

Разумеется,расширение диапазона поэзии, явившееся следствием перемен в миропонимании имироощущении поэтессы, не могло, в свою очередь, не повлиять на тональность ихарактер собственно любовной лирики. Правда, некоторые характерные ееособенности остались прежними. Любовный эпизод, например, как и раньше, выступаетперед нами в своеобразном ахматовском обличье: он, в частности, никогдапоследовательно не развернут, в нем обычно нет ни конца, ни начала; любовноепризнание, отчаяние или мольба, составляющие стихотворение, всегда кажутсячитателю как бы обрывком случайно подслушанного разговора, который начался непри нас и завершения которого мы тоже не услышим:

"А, ты думал — я тоже такая,

Чтоможно забыть меня.

Ичто брошусь, моля и рыдая,

Подкопыта гнедого коня.

Илистану просить у знахарок

Внаговорной воде корешок

Ипришлю тебе страшный подарок

Мойзаветный душистый платок.

Будьже проклят.

Нистоном, ни взглядом

Окаяннойдуши не коснусь,

Ноклянусь тебе ангельским садом,

Чудотворнойиконой клянусь

Иночей наших пламенным чадом

Як тебе никогда не вернусь".

Этаособенность ахматовской любовной лирики, полной недоговоренностей, намеков,уходящей в далекую, хочется сказать, хемингуэевскую, глубину подтекста, придаетей истинную своеобразность. Героиня ахматовских стихов, чаще всего говорящаякак бы сама с собой в состоянии порыва, полубреда или экстаза, не считает,естественно, нужным, да и не может дополнительно разъяснять и растолковыватьнам все происходящее. Передаются лишь основные сигналы чувств, без расшифровки,без комментариев, наспех — по торопливой азбуке любви. Подразумевается, чтостепень душевной близости чудодейственно поможет нам понять как недостоющиезвенья, так и общий смысл только что происшедшей драмы. Отсюда — впечатлениекрайней интимности, предельной откровенности и сердечной открытости этойлирики, что кажется неожиданным и парадоксальным, если вспомнить ееодновременную закодированность и субъективность.

"Кое-как удалось разлучиться

Ипостылый огонь потушить.

Врагмой вечный, пора научиться

Вамкого-нибудь вправду любить.

Я-товольная. Все мне забава,

НочьюМуза слетит утешать,

Ана утро притащится слава

Погремушкойнад ухом трещать.

Обомне и молиться не стоит

И,уйдя, оглянуться назад…

Черныйветер меня успокоит.

Веселитзолотой листопад.

Какподарок, приму я разлуку

Изабвение, как благодать.

Но,скажи мне, на крестную муку

Тыдругую посмеешь послать?"

Цветаевакак-то писала, что настоящие стихи быт обычно «перемалывают», подобнотому как цветок, радующий нас красотой и изяществом, гармонией и чистотой, тоже«перемолол» черную землю. Она горячо протестовала против попыток иныхкритиков или литературоведов, а равно и читателей обязательно докапаться доземли, до того перегноя жизни, что послужил «пищей» для возникновениякрасоты цветка. С этой точки зрения она страстно протестовала противобязательного и буквалистского комментирования. В известной мере она, конечно,права. Так ли нам уж важно, что послужило житейской первопричиной длявозникновения стихотворения «Кое-как удалось разлучиться… »? Можетбыть, Ахматова имела в виду разрыв отношений со своим вторым мужем

В.Шилейко, поэтом, переводчиком и ученым-ассирологом, за которого она вышла замужпосле своего развода с Н. Гумилевым? А может быть, она имела в виду свой романс известным композитором Артуром Лурье?.. Могли быть и другие конкретныеповоды, знание которых, конечно, может удовлетворить наше любопытство.Ахматова, как видим, не дает нам ни малейшей возможности догадаться и судить оконкретной жизненной ситуации, продиктовавшей ей это стихотворение. Но,возможно, как раз по этой причине — по своей как бы зашифрованности инепроясненности — оноприобретает смысл, разом приложимый ко многим другимсудьбам исходным, а иногда и совсем несходным ситуациям. Главное встихотворении, что нас захватывает, это страстная напряженность чувства, егоураганность, а также и та беспрекословность решений, которая вырисовывает переднашими глазами личность незаурядную и сильную.

Отом же и почти так же говорит и другое стихотворение, относящееся к тому жегоду, что и только что процитированное:

Пустьголоса органа снова грянут,

Какпервая весенняя гроза;

Из-заплеча твоей невесты глянут

Моиполузакрытые глаза.

Прощай,прощай, будь счастлив, друг прекрасный, Верну тебе твой радостный обет, Ноберегись твоей подруге страстной Поведеть мой неповторимый бред, — Затем, чтоон пронижет жгучим ядом Ваш благостный, ваш радостный союз… А я иду владетьчудесным садом, Где шелест трав и восклицанья муз.

А.Блок в своих «Записных книжках» приводит высказывание Дж. Рескина, котороеотчасти проливает свет на эту особенность лирики Ахматовой. «Благотворноедействие искусства, — писал Дж. Рескин, — обусловлено (также, кромедидактичности) его особым даром сокрытия неведомой истины, до которой выдоберетесь только путем терпеливого откапывания; истина эта запрятана и запертанарочно для того, чтобы вы не могли достать ее, пока не скуете, предварительно,подходящий ключ в своем горниле».

Ахматоване боится быть откровенной в своих интимных признаниях и мольбах, так какуверена, что ее поймут лишь те, кто обладает тем же шифром любви. Поэтому онане считает нужным что-либо объяснять и дополнительно описывать. Форма случайнои мгновенно вырвавшейся речи, которую может подслушать каждый проходящий мимоили стоящий поблизости, но не каждый может понять, позволяет ей бытьлапидарной, нераспространенной и многозначительной.

Этаособенность, как видим, полностью сохраняется и в лирике 20-30-х годов.Сохраняется и предельная концентрированность содержания самого

эпизода,лежащего в основе стихотворения. У Ахматовой никогда не было вялых, аморфныхили описательных любовных стихов. Они всегда драматичны и предельно напряженны,смятенны. У нее редкие стихи, описывающие радость установившейся, безбурной ибезоблачной любви; Муза приходит к ней лишь в самые кульминационные моменты,переживаемые чувством, когда оно или предано, или иссякает:

.… Тебе я милой не была,

Тымне постыл. А пытка длилась,

Икак преступница томилась

Любовь,исполненная зла.

Тословно брат. Молчишь, сердит.

Ноесли встретимся глазамиТебе клянусь я небесами, В огне расплавится гранит.

Словом,мы всегда присутствуем как бы при яркой, молнийной вспышке, при самосгорании иобугливании патетически огромной, испепеляющей страсти, пронзающей все существочеловека и эхом отдающейся по великим безмолвным пространствам, с библейской,торжественной молчаливостью окружающим его в этот священный вневременной час.

СамаАхматова не однажды ассоциировала волнения своей любви с великой и нетленной«Песнью Песней» из Библии.

Ав Библии красный клиновый лист

Заложенна Песне Песней…

СтихиАхматовой о любви — все! — патетичны. Но стихи ранней Ахматовой — в«Вечере» и в «Четках» — менее духовны, в них большемятущейся чувственности, суетных обид, слабости; чувствуется, что они выходятиз обыденной сферы, из привычек среды, из навыков воспитания, из унаследованныхпредставлений… Вспоминали в связи с этим слова А. Блока, будто бы сказанныепо поводу некоторых ахматовских стихов, что она пишет перед мужчиной, а надо быперед Богом…

Начинаяуже с «Белой стаи», но особенно в «Подорожнике», «AnnoDomini» и в позднейших циклах любовное чувство приобретает у нее болееширокий и более духовный характер. От этого оно не сделалось менее сильным.Наоборот, стихи 20-х и 30-х годов, посвященные любви идут по самым вершинамчеловеческого духа. Они не подчиняют себе всей жизни, всего существования, какэто было прежде, но зато все существование, вся жизнь вносят в любовныепереживания всю массу присущих им оттенков. Наполнившись этим огромнымсодержанием, любовь стала не только несравненно более богатой и многоцветной,но — и по-настоящему трагедийной. Библейская, торжественная приподнятостьахматовских любовных стихов этого периода объясняется подлинной высотой,торжественностью и патетичностью заключенного в них чувства. Вот хотя бы одноиз подобных стихотворений:

Небывалаяосень построила купол высокий,

Былприказ облакам этот купол собой не темнить.

Идивилися люди: проходят сентябрьские сроки,

Акуда провалились студеные, влажные дни?

Изумрудноюстала вода замутненных каналов,

Икрапива запахла, как розы, но только сильней.

Былодушно от зорь, нестерпимых, бесовских и алых,

Ихзапомнили все мы до конца наших дней.

Былосолнце таким, как вошедший в столицу мятежник, И весенняя осень так жадноласкалась к нему, Что казалось-сейчас забелеет прозрачный подснежник… Воткогда подошел ты, спокойный, к крыльцу моему.

Трудноназвать в мировой поэзии более триумфальное и патетическое изображение того,как приближается возлюбленный. Это поистине явление Любви глазам восторженногоМира!

Любовнаялирика Ахматовой неизбежно приводит всякого к воспоминаниям о Тютчеве. Бурноестолкновение страстей, тютчевский «поединок роковой» — все это в нашевремя воскресло именно у Ахматовой. Сходство еще более усиливается, есливспомнить, что она, как и Тютчев, импровизатор — и в своем чувстве, и в своемстихе. Много раз говорит Ахматова например, о первостепенном значении для неечистого вдохновения, о том, что она не представляет, как можно писать по заранееобдуманному плану, что ей кажется, будто временами за плечами у нее стоит Муза.…

Ипросто продиктованные строчки

Ложатсяв белоснежную тетрадь.

Онане раз повторяла эту мысль. Так, еще в стихотворении «Муза» (1924),вошедшем в цикл «Тайны ремесла», Ахматова писала:

Когдая ночью жду ее прихода,

Жизнь,кажется, висит на волоске.

Чтопочести, что юность, что свобода Пред милой гостьей с дудочкой в руке. И вотвошла. Откинув покрывало, Внимательно взглянула на меня. Ей говорю:«Ты льДанту диктовала Страницы Ада?» Отвечает:«Я».

Отом же и в стихотворении 1956 года «Сон»:

Чемотплачу за царственный подарок? Куда идти и с кем торжествовать? И вот пишу какпрежде, без помарок, Мои стихи в сожженную тетрадь.

Этоне означает, что она не переделывала стихов. Много раз, например, дополнялась иперерабатывалась «Поэма без героя», десятилетиями совершенствовалась«Мелхола»; иногда менялись, хотя и редко, строфы и строчки в старыхстихах. Будучи мастером, знающим «тайны ремесла», Ахматова точна искурпулезна в выборе слов и в их расположении. Но чисто импульсивное,импровизаторское начало в ней, действительно, очень сильно. Все ее любовныестихи, по своему первичному толчку, по своему произвольному течению,возникающему так же внезапно, как и внезапно исчезающему, по своей обрывочностии бесфабульности, — тоже есть чистейшая импровизация. Да, в сущности, здесь ине могло быть иначе: «роковой» тютчевский поединок, составляющий ихсодержание, представляет собой мгновенную вспышку страстей, смертельное единоборстводвух одинаково сильных противников, из которых один должен или сдаться, илипогибнуть, а другой — победить.

Нетайны и не печали,

Немудрой воли судьбы

Этивстречи всегда оставляли

Впечатлениеборьбы.

Я,с утра угадав минуту,

Когдаты ко мне войдешь,

Ощущалав руках согнутых

Слабоколющую дрожь…

МаринаЦветаева в одном из стихотворений, посвященных Анне Ахматовой, писала, что ее«смертелен гнев и смертельна — милость». И действительно, какой-либосрединности, сглаженности конфликта, временной договоренности двух враждующихсторон с постепенным переходом к плавности отношений тут чаще всего даже и непредполагается. «И как преступница томилась любовь, исполненная зла».Ее любовные стихи, где неожиданные мольбы перемешаны с проклятиями, где всерезко контрастно и безысходно, где победительная власть над сердцем сменяетсяощущением опустошенности, а нежность соседствует с яростью, где тихий шепотпризнания перебивается грубым языком ультиматумов и приказов, — в этихбурнопламенных выкриках и пророчествах чувствуется подспудная, невысказанная итоже тютчевская мысль об игралищах мрачных страстей, произвольно вздымающихчеловеческую судьбу на своих крутых темных волнах, о шевелящемся под намипервозданном Хаосе. «О, как убийственно мы любим» — Ахматова, конечноже, не прошла мимо этой стороны тютчевского миропонимания. Характерно, чтонередко любовь, ее победительная властная сила оказывается в ее стихах, к ужасуи смятению героини, обращенной против самой же… любви!

Ягибель накликала милым,

Игибли один за другим.

О,горе мне! Эти могилы

Предсказанысловом моим.

Каквороны кружатся, чуя

Горячую,свежую кровь,

Такдикие песни, ликуя,

Мояпосылала любовь.

Стобою мне сладко и знойно.

Тыблизок, как сердце в груди.

Дайруку мне, слушай спокойно.

Тебязаклинаю: уйди.

Ипусть не узнаю я, где ты,

ОМуза, его не зови,

Дабудет живым, невоспетым

Моейне узнавший любви.

Критика30-ых годов иногда писала, имея в виду толкование Ахматовой некоторыхпушкинских текстов, об элементах фрейдизма в ее литературоведческом методе. Этосомнительно. Но напряженный, противоречивый и драматичный психологизм еелюбовной лирики, нередко ужасающейся темных и неизведанных глубин человеческогочувства, свидетельствует о возможной близости ее к отдельным идеям Фрейда, вторичнолегшим на опыт, усвоенный от Гоголя, Достоевского, Тютчева и Анненского. Вовсяком случае значение, например, художественной интуиции как формы«бессознательного» творчества, вдохновения и экстаза подчеркнуто еюнеоднократно.

Однаков художественно-гносеологическом плане здесь, в истоках, не столько, конечно,Фрейд, сколько уходящее к Тютчеву и романтикам дуалистическое разделение мирана две враждующие стихии — область Дня и область Ночи, столкновение которыхрождает непримиримые и глубоко болезненные противоречия в человеческой душе.Лирика Ахматовой, не только любовная, рождается на самом стыке этихпротиворечий из соприкосновения Дня с Ночью и Бодрствования со Сном:

Когдабессонный мрак вокруг клокочет, Тот солнечный, тот ландышевый клин Врывается вотьму декабрьской ночи.

Интересно,что эпитеты «дневной» и «ночной», внешне совершеннообычные, кажутся в ее стихе, если не знать их особого значения, странными, даженеуместными:

Увереннов дверь постучится

И,прежний, веселый, дневной,

Войдетон и скажет: «Довольно,

Тывидишь, я тоже простыл»…

Характерно,что слово «дневной» синонимично здесь словам «веселый» и«уверенный».

Также, вслед за Тютчевым, могла бы она повторить знаменитые его слова:

Какокеан объемлет шар земной,

Земнаяжизнь кругом объята снами…

Снызанимают в поэзии Ахматовой большое место.

Но- так или иначе — любовная лирика Ахматовой 20-30-х годов в несравненно большейстепени, чем прежде, обращена к внутренней, потаенно-духовной жизни. Ведь исны, являющиеся у нее одним из излюбленных художественных средств постижениятайной, сокрытой, интимной жизни души, свидетельствуют об этой устремленностихудожника внутрь, в себя, в тайное тайных вечно загадочного человеческогочувства. Стихи этого периода в общем более психологичны. Если в«Вечере» и «Четках» любовное чувство изображалось, какправило, с помощью крайне немногих вещных деталей ( вспомним образ красноготюльпана), то сейчас, ни в малейшей степени не отказываясь от использованиявыразительного предметного штриха, Анна Ахматова, при всей своейэкспрессивности, все же более пластична в непосредственном изображениипсихологического содержания.

Надотолько помнить, что пластичность ахматовского любовного стихотворения ни вмалейшей мере не предполагает описательности, медленной текучести илиповествовательности. Перед нами по-прежнему — взрыв, катастрофа, моментнеимоверного напряжения двух противоборствующих сил, сошедшихся в роковомпоединке, но зато теперь это затмившее все горизонты грозовое облако, мечущеегромы и молнии, возникает перед нашими глазами во всей своей устрашающейкрасоте и могуществе, в неистовом клублении темных форм и ослепительной игренебесного света:

Ноесли встретимся глазами

Тебеклянусь я небесами,

Вогне расплавится гранит.

Недаромв одном из посвященных ей стихотворении Н. Гумилева Ахматова изображена смолниями в руке:

Онасветла в часы томлений

Идержит молнии в руке,

Ичетки сны ее, как тени

Нарайском огненном песке.

Заключение

Еслирасположить любовные стихи Ахматовой в определенном порядке, можно построитьцелую повесть со множеством мизансцен, перипетий, действующих лиц, случайных инеслучайных происшествий. Встречи и разлуки, нежность, чувство вины,разочарование, ревность, ожесточение, истома, поющая в сердце радость,несбывшиеся ожидания, самоотверженность, гордыня, грусть — в каких толькогранях и изломах мы не видим любовь на страницах ахматовских книг.

Влирической героине стихов Ахматовой, в душе самой поэтессы постоянно жилажгучая, требовательная мечта о любви истинно высокой, ничем не искаженной.Любовь у Ахматовой — грозное, повелительное, нравственно чистое, всепоглощающеечувство, заставляющее вспомнить библейскую строку: «Сильна, как смерть,любовь — и стрелы ее — стрелы огненные».

Список литературы

Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.repetitor.ru/