Реферат: Дом и кров в славянофильской концепции

Кафедра философии МСХА

Реферат

аспирантки кафедры селекции и семеноводства овощных и плодовых культурКондаковой Ольги

по теме: «Дом и кров в славянофильской концепции».

Москва, 1996

ДОМ И КРОВ В СЛАВЯНОФИЛЬСКОЙКОНЦЕПЦИИ

Дом относитсяк числу основополагающих, всеобъемлющих архетипических образов, с незапамятныхвремен функционировавших в человеческом сознании. Эквиваленты славянского слова«дом» древнееврейский «bait» — обозначали широкий круг понятий: кров, семью,жилище, строение, некое определенное место — а также явления, связанные скультурной организацией жизни: хозяйство, быт семьи или народа, наследство,иерархию, порядок. Понятие дома связывалось также со своим народом (например, вВетхом завете еврейский народ именуется Домом Израилевым), страной, правом,нравственностью, памятиью и верностью заветам.

Вмифопоэтических представлениях древнихэ славян дому отводилосьчрезвычайноважное место. Он осмыслялся как «мир, приспособленный к масштабам человека исозданный им самим». Жилище было по преимуществу носителем признака«внутренний»: оно оберегало че ловека от невзгод внешенго мира, создавалоатмосферу безопасности, определенности, организованности, противостоящейвнешнему хаосу. Дом сравнивался с матерью, которая кормит и охраняет дитя, атакже с материнским чревом, с наседкой, защищающей цыплят. Закрытое, обжитоепространство, где главенствовали атрибуты дома, как постель, печь, тепло,издавно осмыслялось как женское, в отличие от неуютного холодного внешенгомира, в котором главную роль играл мужчина — землепроходец, строитель,завоеватель. Постоянно подчеркивались такие признаки  дома, как прочность, неподвижность («полнагорница людей»), одушевленность. Человеку нужен был дом, соединяющий небо иземлю. Он крепко стоит на земле и является для его жителя  центром посюстороннего, горизонтального мира.С другой стороны, он возвышается над землей, стремится к небу; «он выпускаетчеловека вовне и в этом смысле связан с внешним миром и с верхом». Поэтомувозникла необходимость создания в доме некоего сакрального пространства,напоминавшего о связи домашней организации и защищенности с божественныммиропорядком и защитой от потусторонних сил.

Русскиенародные представления о доме в целом совпадали с вышеописанными. Об этом свидетельствует«Толковый словарь живого великорусского языка» В. И. Даля и иприведенные в енммногочиленные пословицы и загадки, относящиеся к дому. «Мило тому, у кого многов дому», «Дом вести — не лапти плести», «Худу быть, кто не умеет домом жить»,«На стороне добывай, а дому не покидай» — это и подобные изречения говорят отом, что дом рассматривался народом как осязаемое воплощение своего, родного,безопасного пространства, а привязанность к нему считалась добродетелью.Словарь Даля отмечает также, что слово «дом» означает в русском языке не только«строение для жилья» или «избу со всеми ухожами и хозяйством», но и «семейство,семью, хозяев с домочадцами». Однако и в этом, и в позднейших толковых словаряху лексемы дом отсутствует значение,соответствует значение, соответствующее ангийскому home  или немецкому Heim(домашний, семейный очаг): дом в значении «семяь» в русском языковом сознанииозначает не духовное пространство «родного угла», а группу людей, связанныхкровными узами.

Все этипредворительные замечания необходимы для верного понимания славянофильскойконцепции Дома (с большой буквы, как одного из священных устоевнациональной  жизни). Концепция эта вомногом вобрала в себя архаические мифопоэтические представления русскогонарода. Однако непосредственно она складывалась в ходе умственного движения30-х годов прошлого столетия. В то время в образованных кругах русскогообщества набирал силу спор о ценностном превосходствен патриархальности надццивилизованностью — или, наоборот, цивилизации над  первобытной «непосредственностью», взависимости от симпатии споривших сторон. Тогда не существовало ещезападничества и славянофильства как теоретически оформленных мировоззрений.Спор проходил в сфере незавершенных идеологических построений: кроме застольнойбеседы, он проник в художественную литературу.

Среди«носившихся в воздухе» стереотипных предсставлений — антитез, порожденныхотмосферой романтического противостояния непреклонных, сингулярных точекзрения, не могло не найтись места для противопоставления патриархального ицивилизованного жилища. Описания первого можно было найти у Пушкина(«Дубровский», «Капитанская дочка»), Гоголя («Старосветские помещики»), позднееу Даля («Вакх Сидоров Чайкин», «Павел Алексеевич Игривый», «Отец с сыном»),Григоровича, Тургенева и многих других писателей, обращавшихся к  изображению жизни провинциальных помещиков,крестьян или купцов. Противоположный тип жилища — благоустроенная городскаяквартира, «английская» усадьба, особняк или дача — появляется в русской литературеначиная с «Писем русского путешественника» Карамзина, который во многом  явился первопроходчиком, привившим русскомучитателю вкус к европейской оформленности. В 40-е годы интерес к бытовомуудобству и изяществу возрастает: на страницах петербургских журналов иальманахов появляются физиологические очерки А. А. Бушицкого о жизни столичныхнемцев и о роскошных дачах в Царском Селе, Павловске, Парголове и другихпригородах Петербурга. Главными адептами и фешенебельности (оба эти словавпервые вошли в употребление в середине 40-х годов и не раз вызывали гнев инасмешки из лагеря «Москвитянина») были И. И. Панаев, В. П. Боткин и А. В.Дружинин. Отчетливое противостояние двух образов Дома, на которое к концу«замечательного десятилетия» (1838—1848) наложились две законченные культурныеконцепции — западническая и славянофильская — позволило Гончарову в«Обыкновенной истории», а затем в «Обломове» создать емкие незабываемые образыжилищ, которые олицетворяют два противоположных уклада русской жизни — «почвенный»и «европейский». Это Грачи или Обломовка, с доной стороны, и дома Петра Адуеваили Штольца, — с другой.

В конце20-х годов нашего столетия В. Ф. Переверзев определил основную коллизию романовГончарова как конфликт двух миров — «мира коттеджа» и «мира ковчега».Действительно, два  противоположныхидеала личной и общественной жизни, культурных традиций и бытовых навыков,изображенные романистом, нашли свое воплощение в образах обжитого пространства,обладающих большой силой обобщения. С одной стороны — в самом деле «коттедж»:петербургская квартира, усадьба или дача, в которой человек предоставлен самомусебе, ни от кого не зависит и ни за кого не отвечает; удобство и изысканностьжилища являются залогом внутреннего гармоничного развития личности. С другойстороны, дом, где, как в Ноевом ковчеге, живут общей, роевой жизнью родители,дети, слуги, нянюшки, родня, приживалки, где человеку невозможно уединиться испрятаться от глаз людских, да и неприлично это, не принято. Здесь радость ипечаль каждого становиться общей радостью и печалью. Всякий участвует в делах иразвлечениях сообщества. Завет и предание, обычай предков и страх передневедомыми силами, постоянно поддерживаемый при помощи семейных легенд иняниных сказок, подготовляли почву для обязательной и единой для всехобитателей дома религиозности. Подобно библейскому ковчегу, такой дом призванбыл спасать укрывшихся в енм людей отвраждебных стихий — сперва природных, затем общественных: от непогоды,поветрий, недугов, от смуты и от сопутствующей прогрессу нестабильности. Вжилище том зачастую неудобно, «тесно», комфорту не придается особого значения —зато, как говорят пословицы, «Хотя тесно, да лучше вместе», «В тесноте людиживут, а на простор навоз возят», «В тесноте, да не в обиде».

Наосновании сказанного можно было бы утверждать, что для человека, обитавшего вкультурно-идеологическом горизонте, способном породить славянофильское учение,идеалом Дома был ковчег, если бы не одно обстоятельство.

ДомикАфанасия Ивановича Товстопуза или Обломовка во многом напоминает ковчег: в нихдействительно живет «каждой твари по паре», свято соблюдая заветы единодушия,взаимопомощи, патриархальной простоты; они расположены на периферии обозримогомира, вдалеке от столиц; они не только защищают, но и спасают человека отискушений новейшей цивилизации. Поэтому неотъемлемым для них является элементрелигиозного, сакрального предназначения — во спасение души.  Однако ковчег — это корабль. При всей своей  спасительной прочности он движется ипереносит человека из одного царства в другое, из одной эпохи в другую,обеспечивая лишь временную стабильность в глобальных бытийных переменах. Подревним мифологическим представлениям, корабльозначал средство перемещения виной мир, в царство смерти. Герои народных эпосов, идущие не трансцеденции, непреображая, а возвращая к исходному порядку, не могут стать корабельщиками. Образ корабля способен появиться всознании народа лишь в эпоху дистабилизации, как например, в новгородскомбылинном цикле ли в сказаниях старообрядцев.

Славянофилы40-х годов прошдого столетия сумели претворить трудноуловимую привязанность копределенному типу жилища в довольно стройную, монолитную концепцию Дома,который правильнее было бы назвать не ковчегом, а генздом, роль которого — обеспечить безопасность семьи отвраждебных внешних сил под спасительным прикрытием, под Кровом.

Аксаков,разбирая в 1847 году «Петербургский сборник» и критически оценивая «Бедныхлюдей»  Достоевского, отмечает что «в отдельныхместах, истинно прекрасных», автор повести достигает высокого художественногомастерства.

Достоевский,привыкший в 40-х годах к западничеству и преклонявшийся пред Белинским, тронулСердце славянофила Аксакова и потому, что нащупал своим гениальнымхудожественным чутьем целые сематические пласты архаического сознания,характерного для достаточно чужой ему в социальном отношении патриархальнойдеревни.

ЕслиДостаевский предчувствовал мощные пласты мифопоэтического сознания, связанные спонятием домашнего крова, то славянофилы были первыми русскими теоретикамиДома. Им удалось осмыслить архаическую модель жилища в ее целостности, а такжепридать ей определенную аксиологическую и идеологическую направленность.  Изображенный Достаевским дом ВаренькиДоброселовой (так же, как и опубликованное на год позже описание Обломовки)вполне мог напомнить Константину Аксакову оренбургские усадьбы Ново-Аксаково иНадежино, в которых прошло егодетство.Общийтруди общие досуги влюдской идевичьей, страшные сказки ирассказы, таинственные комнаты, в которыхякобыявляются души усопших предков. Нарядус этимобращает на себя внимание идругое: безусловная власть старших по возрастуипо месту вобщественнойиерархии, господство авторитетов, прикоторомсвященным оказывалсяпринцип «в тесноте, дане в обиде». Обиданатеснотуи неудобство, понимаемые нетолько какфизические, но и какморальныекатегории, как стеснениеправ личности,представлялись дерзким своеволием, порожденным гордыней  — такого родаситуации С. Т. Аксаков описываетнеоднократно.  Подчеркиваетон и другоеважное обстоятельство: разбросанные в ориенбургских и башкирских степяхсемейные гнезда буквально спасали людей от мороза и ветра, от дождей и пурги,служили пристанищем для всех нуждавшихся. Поэтому в них царила всеобъемлющаязабота, гостеприимство, ласка, ахозяева исполняли роль благодетелей иблагодетельниц. В доме человек нге просто живет, а спасает душу, подкрепляя еемолитвой. Поэтому в доме-гнезде, как в освещенном Богом Ковчеге, обязательнонайдется место длясокрально пространства. Иногда это целая комната («образная» укнязя Пожарского в драме  КонстантинаАксакова «Освобождение Моквы в 1612 году»), иногдакрасный угол, киот с образамии лампадами.В другихслучаях сакральные акценты выводятся за пределы домаистановятся постоянными признаками окружающего пейзажа («… здесь и тамсверкает крест, белеет храм»). Таким образом, создается впечатление, с однойстороны, отождествленности   с«нашим»  миром — православной «святойРусью», ас другой — защита от невзгод переводится в метафизическую плоскостьСпасения.Сакрализация жилого пространства непосредственно вытекала изромантической идеи универсального синтеза, всеединства  различных духовных иматериальных начал, которое, по мысли славянофилов, можно было  достичь, если превратить религию в центральнуюсилу, объединяющую вокруг себя все другие культурные ценности.

Однако,если в общей славянофильской концепции духовной культуры религия занималацентральное место, то в частной концепции Дома на первый план выдвигалось нерелигиозное, а семейное начало.

Висторических трудах Константина Аксакова, в публицистике Хомякова и вфилософских трудах Ивана Кириеевского, написанных в 50-е годы, завершилосьидеологическое становление концепции Дома как семейного гнезда. В наиболее отчетливой форме, не предполагавшей,однако, глубокого философского обоснования, эта концепция выступает уКонстантина Аксакова. Еще в 1847 году он сетовал на то, что «хлопочем мы ожизни общественной или лучше гостинной, а жизнь семейная часто у нас забыта илипренебрежена; семейная же жизнь есть неотъемлемая основа и условие истиннообщественной и человеческой жизни, без нее их нет». В последующие годы мысльэта приобрела форму учения о семье как основе общественного быта на Руси, впротивовес родовой теории К. Д. Кавелина и С. М. Соловьева. В статье «О древнембыте у славян вообще и у русских в особенности» Аксаков утверждал, что на Руси«действует сворбодная воля семьи, которая означает собственно союз людей,связанных чисто семейным родством, на тесной семейной основе, союз в своихдействиях свободный и могущий по произволу расширяться и сжиматься длясовокупного жительства и хозяйства». Семья по мнению автора статьи, былапостроена не под влиянием не родового, а общинного начала, которое предполагалоналичие «живой, свободной воли» и свободного голоса всех членов семьи, общеепользование имуществом, а самое главное — «Любовь, дух человека». Аксаковподчеркивает, что оъединяли людей1 в семейную общину не кровные(физиологические), а нравственные узы — искреннее желание «свободно и любовноисполнять волю отца».

Жилищем длякаждой семьи был построенный ею дом. Аксаков указывает, что «зима, вгоняя людейв дома и вводя каждую семью под кров ее избы, вызывала сторону жизни семейную —с семейными работами, с семейным весельем, с хозяевами и гостями», в то времякак лето — время коллективных полевых работ — способствовало развитию «общиннойстороны жизни». «Лес, поле, река принадлежат всем: там семья исчезает; избапринадлежит семье», — подчеркивает Аксаков, определяя при этом дом как «твердоочерченную местность с порогом и воротами», как «пристанище для жизни однойсемьи».

Заметим,что Констан тин Аксаков, то отождествляя, то противопоставляя друг другу оба«положительных» начала русской жизни — общинное и семейное, не может преодолетьнекоторой адвойственности. Ее причиной, по0-видимому, является то, что здесьимеется в виду сельский дом, пространство которого, ограниченное «порогом иворотами», все же является органической частью большого пространства — деревни,окружающих ее угодий, и, наконец, беспредельного «дикого» простора.Двойственность жилого пространства крестьянина, которое сочетает в себе уютпокойной, ограниченной четырмя стенами горницы с выходом на привольебезграничного мира природы и мира «недомашних» мыслей, ощущалась славянофиламипостоянно. Мотив этот звучит в поэзии Хомякова, Константина и Ивана Аксаковых,в особенности в стихотворении последнего «В тихой комнате моей» (1845), гдесоздан образ уютного пристанища, стены которого раздвигаются и дают просторфантазии именно благодаря тому, что они защищают «от чужого слуха» и «от чужихочей».

Темвременем Дом был для славянофилов в первую очередь не физическим и даже некультурным, а этическим пространством — местом, где осуществляется истиннаялюбовь. Утопический идеал такого дома наиболее полно разработан у Хомякова: встатье «О сельских условиях», в разборе оперы Глинки «Жизнь за царя», впредисловии к русским песням из собрания П. В. Киреевского и в ряде другихработ.

Хомяковисходит из посылки, согласно которой у каждого славянина, принадлежавшего «кплемени исконно земледельческому, есть глубокое желание иметь участок земли, закоторым он мог бы ухаживать, который он мог бы холить и улучшать пособственному разумению, на который он мог бы, наконец, смотреть как на что-тодомашнее и семейное». Семья же — главная строительница и устроительница дома —не что иное, как «круг, в котором осуществляется истинная, человеческаялюбовь», при которой один человек становиться для другого дороже самого себя.Семья, по мнению Хомякова, заставляет отказаться от индивидуалистической любвик самому себе и перенести эту любовь на жену или на мужа, на детей, на братьеви сестер. В СЕМЬЕ ЛЮБОВЬ «ПЕРЕХОДИТ ИЗ АБСТРАКТНОГО ПОНЯТИЯ В ЖИВОЕ ИДЕЙСТВИТЕЛЬНОЕ ПРОЯВЛЕНИЕ».

Чтобыпередать суть выстраданного им идеала славянского Дома, Хомяков неоднократноиспользует метафору «теплое гнездо», подчерпнутую им, вероятно из слов народнойпесни: «Не ласточка, не касаточка вкруг тепла гнезда увивается» — которыеприводит он в статье, посвященной опере «Жизнь за царя». В рассеянных по разнымработам характеристиках Дома Хомяков указывает на такие атрибуты этого«гнезда», как «общинное братство», «душевная простота», «живое общение»,«органическая связь с землей».  В отличиеот Константина Аксакова он не видит существенной разницы между семьей иобщиной, так как, по его мнению, славянская семья объединяла под общим кровомне только родных, но также сирот и бездомных, считая их «своими» и ираспространяя на них теплоту братской и родительской любви.

Такимобразом, у всех славянофилов классической поры Дом означал прежде всего семью,круг людей, считающих себя родными не только по крови, но и по духу, обычаю.Семейное «теплое гнездо» было спосительным кровом. Оно спасало человека — и вжитейском, и в религиозно-этическом смысле этого слова. При этом оно требовалоот него взамен беспрекословного признания авторитета старших,  следования «общему мнению» и «завету».Семейный кров воспитывал в человеке жертвенность и смирение передсакрализованной априорной мудростью, верность которой нельзя было проверить припомощи «ограниченного»  критическогомышления. Метафора гнезда подходит к характеристике славянофильского идеалаДома еще и по тому, что такое желище, как гнездо, органически вписывается вокружающую природно-сельскую среду, связано с ними бесчисленными хозяйственнымии культурными нитями. Славянофилы переносили эту метафору (гнездо — кров — дом— семья) также на всю «земскую» Россию, которая, если следовать логике ихутопической мысли, потенциально представляла собою большую семью сотцом-государем во главе. Поэтому, как писал Хомяков, «дом есть единица и всмывсле нравственного союза семейства, и в смысле общественного устройства».

«Нам,нынешним, трудно понять славянофильство, — писал М. О. Гершензон в 1910 г., —потому что мы  вырастаем совершенно иначе— катастрофически. Между нами нет ни одного, кто развивался бы последовательно:каждый из нас не вырастает естественно из культуры родительского дома, но исовершает из нее головокружительный скачок или движется многими такимискачками. Вступая в самостоятельную жизнь, мы обыкновенно уже ничего не имеемнаследственного, мы все переменили в пути — навыки, вкусы, потребности,идеал:  редкий из нас даже остается житьв том месте, где провел детство, и почти никто — в том общественном кругу, ккоторому принадлежали его родители. Я не знаю, что лучше
: эта ли беспочвенная гибкость или тирания традиций. Во всяком случае разницамежду нами и теми людьми очевидна; в биографии современного деятеля частонечего сказать о его семье, биографию же славянофила необходимдо начинать схарактеристики дома, откуда он вышел».

Трудно несогласиться с этими словами. Славянофильская концепция Дома была в первуюочередь проэкцией личного опыта, носившего на себе отпечаток мифопоэтическихпредставлений о Доме как о спасительном крове и хранителе векового укладажизни, в область философии и истории культуры.

Литература.

1.Барабанов Е. Дом общего сиротства // Страна и мир. 1990. № 2. С. 152—153.

2. ЦивьянТ. В. Дом в фольклорной модели мира // Ученые записки Тартускогогосударственного университета. Вып. 464; Труды по знаковым системам. Х.Семиотика культуры: Тарту, 1978. С. 72.

3. ЛотманЮ. М. О метаязыке типологических описаний культуры // Ученые записки Тартускогогосударственного университета. Вып. 236; Труды по знаковым системам. IV. Тарту,1969. С. 471.

4. ЦивьянТ. В. Ук. соч. С. 76.

5. Даль В.Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1978. Т. 1. С. 465—466.

6. КазариР. Купеческий дом: историческая действительность и символ у Достоевского и Лескова//Достоевский. Материалы и исследования. Т. VII. 1988. С. 87—92.

7. Даль В.Ук. соч. Т. IV. С. 450.

8.Плюханова М. Народные представления о корабле в Россити XVII века// Semioticsand the History of Culture. In Honour of Jurij Lotman. Columbus, Ohaio, 1988.p. 183—191.

9. АксаковК. С., Аксаков И. С. Литературная критика. М., 1981. С. 186.

10.Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в 30-ти т. Л., 1972. Т. 1. С. 84. Цит. покн.: Аксаков К. С., Аксаков И. С. Ук. соч. С. 187.

11. ХомяковА. С. Стихотворения. Изд. 4-е М., 1888. С. 66.

12. СтепунФ. Немецкий романтизм и русское славянофильство// Русская мысть. 1910. Кн. 3.С. 76 второй пагинации.

13. АксаковК. С. Три критические статьи г-на Имрека // Аксаков К. С., Аксаков И. С. Ук.соч. С. 191.

14.Киреевский И. В. Избранные статьи. М., 1984. С. 230—231.

ХомяковА.С. Полн. собр. соч. Т. III. С. 342

15. ЧудаковА. Город чеховского детства // Минувшее меня объемлет живо… V/. 1989. C. 385.

16.Гершензон М. О. Грибоедовская Москва. П. Я. Чаадаев. Очерки прошлого. М.,  1989. C. 315.

17.Гершензон М. О. Ук. соч. С. 315—316.