Реферат: Легитимность государственной власти в современной России

Политическая власть в России: проблема легитимности.

1. Роль политической власти в России

Особенность цивилизационного развития России состоит в том, что доминантной формой социальной интеграции в ней выступает государственность, задающая единый для российского общества нормативно-ценностный порядок. Этот порядок представляет собой генерируемые государственной властью духовные основы национального единства или то, что в политической лексике получило название «национально-государственной идеи».

Государственная власть в России постоянно стремилась к трансформации исторического сознания и менталитета, пытаясь создать соответствующие структуры, оправдывающие ее деятельность. Такими доминирующими структурами стали прежде всего этатизм и патернализм, которые являются в известной степени универсальными в массовом сознании евразийского суперэтноса.

Этатизм: а) термин, употребляемый для характеристики государства как высшего результата и цели общественного развития; б) процесс усиления роли государства в экономической и политической жизни общества.

Патернализм – отеческая забота со стороны государства по отношению к своим гражданам.

Отношение к государственной власти в России обусловливается этатистским представлением о необходимости сохранения политического единства и социального порядка в качестве антитезы локализму и хаосу. И этот «этатистско-патерналистский» порядок является реальным основанием соединения разнородных национальных традиций и культур. Поэтому дуализм общественного бытия в России имеет иную природу, чем на Западе. Он выражается в первую очередь в таких конфликтных тенденциях, где одной из сторон всегда выступает универсальная и автономная государственность. Это — конфликт между государственностью и регионализмом, государственностью и национальными культурными традициями, государственностью и социальными общностями.

С этой точки зрения характер российского общества в отличие от западноевропейского определяется не столько соглашением подданных и государственной власти об обоюдном соблюдении законов, а молчаливым сговором об обоюдной безнаказанности при их нарушении. Поэтому в российской цивилизации, где стороны перманентно нарушали законы, государство выступало не «примиряющим», а «усмиряющим» началом, а подданные — «безмолвствующим большинством» или «бунтарями».

Начиная с преобразований Петра I, в России складывается особый тип «всепоглощающего государства», символом которого стало «отеческое», бюрократическое попечительство «вождя-государя» и государственной власти о «благе народа», общественной и личной пользе своих подданных – патернализм.

Кроме того, следует учитывать и своеобразие сложившегося еще в эпоху Московского царства «вотчинного государства», основу которого составляет принцип централизованной редистрибуции. Московские князья, русские цари, а затем советские вожди, обладавшие огромной властью и престижем, были убеждены в том, что вся страна является их «собственностью», ибо создавалась она, строилась и перестраивалась по их повелению.

Еще в Московском государстве сложилось особое представление о том, что именно власть рождает собственность и что все живущие в России являются государевыми слугами, находящимися в прямой и безусловной от царя зависимости и не имеющими возможности претендовать ни на собственность, ни на какие-либо неотъемлемые личные «права». Это представление, пронизав все институты государственной власти, придало им характер «вотчинного государства», аналоги которого можно было найти на Востоке, но подобия его было не сыскать во всей Европе.

Одним из центральных моментов в процессе формирования Московской субцивилизации, ее политической культуры и национально-государственной идеи был социально-экологический кризис XIV в., спровоцированный демографическим ростом, неблагоприятными климатическими условиями, чрезмерной антропогенизацией ландшафта, что привело к резкому сокращению технико-экономических возможностей подсечно-огневого земледелия.

Этот кризис заставил русских людей выйти из леса, превратив их в сельских и деревенских. Они оказались вовлеченными и хозяйственно, и культурно в состав соседской общины, а через церковь и государство — в жизнь всего российского социума. Постепенно стала преодолеваться «разорванность» общества и культуры на две части — мира крестьян-полуязычников (жителей лесов), хозяйствовавших по технологии подсечно-огневого земледелия, и христианско-православного мира князей, церкви, горожан, крестьян, территорий пашенного земледелия.

В условиях кризиса сработало универсальное правило: если сами люди не могут остановить падение уровня и качества жизни, то общество передает государству право на проведение радикальных реформ. При этом предполагается «пересмотр» если не всей системы культурных ценностей, то по крайней мере некоторых базовых ее элементов.

Это позволило московским князьям присвоить неограниченные права по отношению к обществу и предопределило перевод его в мобилизационное состояние. Его основу составили внеэкономические факторы государственного хозяйствования, экстенсивное использование природных ресурсов, ставка на принудительный труд, внешнеполитическая экспансия и народная колонизация.

Российская цивилизации перешла на иной, чем Западная Европа, генотип социального развития. Если западноевропейская цивилизация в это время сменила эволюционный путь развития на инновационный, то Россия перешла от эволюционного к мобилизационному, который осуществлялся за счет сознательного и насильственного вмешательства государственной власти в механизмы функционирования общества.

Мобилизационный тип развития представляет собой один из способов адаптации социально-экономической системы к реальностям изменяющегося мира и заключается в систематическом обращении в условиях стагнации или кризиса к чрезвычайным мерам для достижения экстраординарных целей, представляющих собой выраженные в крайних формах условия выживания общества и его институтов.

Испытывая постоянное «давление» с Запада и Востока, Россия ощущала непрерывную потребность в обороне. Поэтому Московское государство с самого начала формировалось как «военно-национальное», основной движущей силой развития которого была постоянная потребность в обороне и безопасности, сопровождавшаяся усилением политики внутренней централизации и внешней экспансии.

Такая политика обеспечивала территориально-государственную целостность российского общества и блокировала тенденции к дезинтеграции. Осуществлялось это в первую очередь с помощью насилия со стороны государственной власти, принуждавшей население принимать любые лишения при решении задач мобилизационного развития. Отсюда проистекали деспотические черты государственной власти, опиравшейся в основном на военную силу и военные методы управления.

В результате включались такие механизмы социально-экономической и политической организации российского общества, которые непрерывно превращали страну в некое подобие военизированного лагеря. Причем это было не следствием широкомасштабной кампании или политической истерии (хотя они постоянно имели место в истории России), а результатом постоянного воспроизводства даже в условиях «мирного» времени тех ее институциональных структур, которые создавались в соответствии с потребностями мобилизационного развития. Это — жесткая централизация и бюрократизация управления, строгая социальная иерархия и дисциплина поведения, тотальный контроль за различными сферами жизни и деятельности людей, «государственное» единомыслие.

Поэтому одной из особенностей мобилизационного развития России было доминирование в ее истории политических факторов и, как следствие, гипертрофированная роль государства в лице центральной власти. Это нашло выражение в том, что правительство, ставя определенные цели и решая проблемы развития, постоянно брало инициативу на себя, систематически используя при этом различные меры принуждения, опеки, контроля и прочих регламентации.

Специфика состояла также в том, что особая роль внешних факторов вынуждала правительство выбирать такие цели развития, которые постоянно опережали социально-экономические возможности страны. Поскольку эти цели не вырастали органическим образом из внутренних тенденций ее развития, то государство, действуя в рамках старых общественно-экономических укладов, для достижения «прогрессивных» результатов прибегало в институциональной сфере к политике «насаждения нового сверху» и к методам форсированного развития экономического и военного потенциала.

Государственная власть в России играла в ее истории не только выдающуюся, но и парадоксальную роль – двойственность власти. С одной стороны, опираясь на целесообразную волю, власть выступала в качестве необходимого нормативно-регулятивного механизма управления обществом и в конечном счете превратила Россию в великую державу. С другой, — опираясь на злую силу, она перманентно прибегала к антигуманным средствам управления, приводившим к таким эксцессам в обществе, в ходе которых зачастую от имени народа уничтожались многие тысячи и даже миллионы людей.

Другой парадокс состоял в том, что в России сама государственная власть, охваченная «демоном державности», становилась непосредственной причиной кризиса государственности и даже развала государства. За четыре столетия российская цивилизация пережила три национально-государственные катастрофы: в ходе первой «смуты» 1603—1613 гг. прекратили существование и династия Рюриковичей, и российская государственность; вторая «смута» 1917—1921 гг. покончила с монархическим государством и династией Романовых; результатом третьей «смуты» 1990-х гг. стал крах идео-партократической государственности и развал СССР.

Основой любой «державности» является ставка на силу и экспансию, при этом часто «державный» аппетит превосходит реальные возможности государства, что, в конце концов, подрывает силы нации и вызывает кризис государственности.

Суть российской автократии, охваченной «демоном державности», проявлялась в первую очередь в личности монархов и вождей.

Автократическая форма власти сильно зависит от случайных черт личности и поэтому легче разрушается. Опричные «беснования» и «юродство» Ивана Грозного, «мертвящий» консерватизм Николая I, иезуитство и «сатанинская» воля И. Сталина обозначили высшие точки развития российской деспотической державности и одновременно предопределили три великие катастрофы российской государственности.

Катастрофические срывы российской автократии свидетельствовали о том, что она, во-первых, не справлялась с историческими задачами, стоявшими перед Россией, и не находила адекватных ответов на вызовы истории; во-вторых, выбирала неверные внутренние и внешние политические цели и средства их достижения.

Общность политики государственной власти при Иване Грозном, Николае I и И. Сталине состояла в милитаризации государства, изоляционизме, недоверчивости и враждебности прежде всего к Западу, поиске «врагов», духовном и физическом терроре, резком ухудшении жизни основной массы населения — крестьянства.

Гипертрофия «державности», деспотизма и насилия по отношению ко всем слоям общества были одинаковыми как при Иване IV, Николае I, так и при Сталине. «Державная» сила трех этих «самодержцев», с презрением относившихся к людям, не только подавляла личность и ее гражданское достоинство, но и приводила к социопсихическому надлому общества, сокращению его духовного и творческого потенциала, падению нравственности в народных низах. Изнемогая от произвола, народ озлоблялся и поднимался на кровавые бунты, сопровождаемые страшной жестокостью.

Давно уже замечено, что крах государств во многом предваряется падением нравственности. Так и в российской истории социально-политическое оцепенение, потеря духовности, снижение морали в обществе, военные поражения, массовая оппозиционность к государственной власти, — все это приводило в конечном счете к катастрофе российской государственности.

«Наследники» тиранов на престоле, продолжая линию на укрепление государственной власти и «державности», вместе с тем не решались, да и не могли уже это делать прежними методами. В России наступало время «мягкой» либерализации и «оттепели». В этих условиях одни «великодержавные наследники» (Б. Годунов, Александр II, Николай II, Н. Хрущев, Ю. Андропов, М. Горбачев) искренне стремились к «обновлению» страны, к улучшению условий жизни населения, но делали это на прежних основаниях, обрекая все свои благие намерения на неудачу. Другие (Федор Иоаннович, Василий Шуйский, Александр III, Л. Брежнев, К. Черненко), «чувствуя» опасность перемен, возвращали страну назад, демонстрируя в лучшем случае социальный консерватизм, а в худшем — политическое безволие и бессилие.

Паралич государственной власти сопровождался коррупцией, падением нравственности на всех этажах социальной иерархии, маразмом «державности», связанным с непомерными внешнеполитическими амбициями, дискредитацией самой власти. Не только общество в целом отказывало ей в поддержке, но и те социальные группы, интересы которых, как казалось власти, она выражает: в 1603—1613 гг. — служилое сословие; в 1917 г. — дворянство и буржуазия; в 1991 г. — рабочий класс.

Отчужденность общества и государственной власти, достигающая своего предела накануне кризиса российской государственности, во многом объясняет и то равнодушие, с которым российское общество воспринимает падение политических режимов, и ту способность русских людей отвернуться от власти в трудную для нее минуту, и ту их готовность проявить себя самым неожиданным и радикальным образом на крутых поворотах истории. Так было и в начале XVII века, и во время свержения самодержавия в России, и в период крушения коммунистического режима в СССР.

Как показывает исторический опыт, в тех странах, где государство контролировалось гражданским обществом, развитие шло по наиболее эффективному пути, и политические режимы оказывались наиболее стабильными, потому что при всех кризисах государственная власть могла надежно опереться на социальный фундамент в виде этого общества.

Еще один парадокс государственной власти связан с проведением в России реформ «сверху». Суть его выражена в расхожем современном афоризме: «Хотели как лучше, получилось как всегда».

История России — это непрерывный процесс реформ, революций и перестроек, неизменно сопровождавшихся контрреформами и контрреволюциями. Эту «вечную стройку» в России, как правило, объясняют теорией «догоняющего развития», идеалы и ориентиры которого или задавались ушедшими вперед в технико-технологическом отношении странами Запада, или идеально сконструированными моделями желаемого устройства общества. Провал же очередных реформаторских усилий обычно связывали с деятельностью реакционеров, консерваторов или догматиков.

В эпоху реформации всегда есть открытые противники преобразований, однако результаты реформ зависят, прежде всего, от реакции на них со стороны управляемых, до поры до времени «безмолвствующего» большинства.

Реформы в России задумывались и проводились «сверху» в специфических условиях, которые в современной литературе получили название социокультурного раскола. Реформаторская элита с инновационным типом культуры, в основе которого — критический целерациональный, технократический стиль мышления, была больше озабочена целями развития и его организационными формами, чем ценностными ориентациями людей. Ей казалось, что посредством административного воздействия на сложившуюся ситуацию достаточно человека поставить в особые организационные условия, чтобы он вынужденно или с сознанием необходимости, изменив свои жизненные установки, стал решать новые задачи.

Большинству русских людей присущ ценностно-рациональный стиль мышления и поведения, для них важны не столько цели и результаты, сколько смысл преобразований. В иерархии ценностей русского человека ведущее место отводится справедливости, трактуемой в нравственно-уравнительном смысле: спокойной совести и душевной гармонии; свободе, понимаемой как возможность быть хозяином самому себе. В этой иерархии далеко не первое место принадлежит труду, который в производственной этике человека рассматривается как обязанность и повинность.

Поэтому попытки трансформировать основы экономической, социальной и политической жизни России без изменения культуры как духовного кода жизнедеятельности подавляющего большинства ее населения приводили к социокультурному отторжению реформ, по мере того как они создавали ситуацию фрустрации или дискомфорта. Это сопровождалось кризисом государственной власти и заканчивалось контрреформами «сверху» или революциями «снизу».

Контрреформы были реакцией правительства в условиях пассивного общественного противодействия на результаты преобразований и попыткой, чаще всего стихийной, привести их цели и средства в соответствие с социокультурной средой. Превращение реформ в представлении субъектов в негативную ценность и активное сопротивление этой среды всяким инновациям приводило к иному варианту развития: реформы — революция; революция — контрреволюция.

Ощущение внутреннего «нелада», смутная тоска о лучшей доли России постоянно толкали государственную власть, охваченную «демоном» державности и порывом политической воли, к реформаторству, замешанному на насилии и утопии. Реформаторский «безудерж», отсутствие чувства меры и формы преобразований губили самые разумные начинания.

Опыт реформ в России и других странах свидетельствует о том, что для успешного их проведения требуется соблюдение по крайней мере двух условий.

Во-первых, реформы должны соответствовать социокультурному пространству, в котором они осуществляются, то есть быть санкционированы ментальностью различных социальных групп и культурными архетипами индивидов. Если инновации не воспринимаются как необходимое и конструктивное, не вызывают положительных эмоций, а, наоборот, провоцируют массовое дискомфортное состояние, то это может вызвать всплеск социальной агрессивности у определенной части населения, стремление возвратиться к привычному порядку вещей или, наоборот, все «разрушить до основания, а затем...».

Во-вторых, реформы могут успешно проводиться только легитимной государственной властью, которая в состоянии согласовать ценностные ориентации различных групп населения по поводу целей и средств преобразований и не допустить перерастания социокультурных противоречий раскола в необратимый процесс социально-политической дезорганизации.

Эти два условия проведения реформ тесно связаны между собой, поскольку речь идет прежде всего о ценностном обосновании социальных инноваций и реформаторской деятельности самой государственной власти.

2. Легитимность политической власти

2.1. Понятие легитимности политической власти.

Одним из основных специфических свойств политической власти является легитимность. Она представляет собой форму поддержки, оправдания правомерности применения власти и осуществления (конкретной формы) правления либо государством в целом, либо его отдельными структурами и институтами.

Этимологически слово «легитимность» ведет свое начало от латинского legalis — законность. Однако легитимность и законность не являются синонимами. Поскольку политическая власть не всегда основывается на праве и законах, но всегда пользуется той или иной поддержкой хотя бы части населения, легитимность, характеризующая опору и поддержку власти реальными субъектами политики, отличается от легальности, свидетельствующей о юридическом, законодательно обоснованном типе правления, т.е. о признании его правомочности всем населением в целом. В одних политических системах власть может быть легальной и нелегитимной, как, например, при правлении метрополий в колониальных государствах, в других — легитимной, но нелегальной, как, скажем, после свершения революционного переворота, поддержанного большинством населения, в-третьих — и легальной, и легитимной, как, к примеру, после победы определенных сил на выборах.

В истории политической мысли высказывалось немало разноречивых взглядов относительно самой возможности легитимации власти. Так, ученые, стоящие на антропологических позициях и платформе естественного права, исходят из того, что легитимность возможна и реальна, поскольку в человеческом обществе наличествуют некие абсолютные, общие для всех ценности и идеалы. Это и дает гражданам возможность поддерживать власть.

В то же время немало ученых полагает, что как раз отсутствие таких общих для всех идей в сегментированном обществе является причиной невозможности возникновения легитимности. Так, по мнению австрийского ученого Г. Кельсена, человеческое знание и интересы крайне релятивны, а потому все свободны и в конструировании своей жизни, и в отношении к власти. Вместе с тем сторонники договорных теорий утверждают, что поддержка власти возможна до тех пор, пока существует совместная договоренность граждан относительно ее целей и ценностей. Поэтому «любой тип легитимности предполагает существование минимального социального консенсуса относительно тех ценностей, которые приемлет большинство общества и которые лежат в основе функционирования политического режима».

Иной подход еще в XVIII в. предложил английский мыслитель Э. Берк, который разделил теоретические и практические аспекты легитимности. Легитимность он анализировал не саму по себе, а связывал ее только с конкретным режимом, с конкретными гражданами. По его мнению, только положительный опыт и привычка населения могут привести к построению такой модели власти, при которой она удовлетворяла бы интересы граждан и, следовательно, могла бы пользоваться их поддержкой. Причем этот опыт и соответствующие условия должны формироваться, накапливаться эволюционно, препятствуя сознательному конструированию легитимности.

2.2. Источники легитимности.

В настоящее время в политической науке принято более конкретно подходить к понятию легитимности, фиксируя значительно более широкий круг ее источников и форм. Так, в качестве основных источников легитимности, как правило, рассматриваются три субъекта: население, правительство и внешнеполитические структуры.

Население. Легитимность, которая означает поддержку власти со стороны широких слоев населения, является самой заветной целью всех политических режимов. Именно она в первую очередь обеспечивает стабильность и устойчивость власти. Положительное отношение населения к политике властей и признание им правомочности правящей элиты формируются по любым проблемам, оказывающимся в фокусе общественного мнения. Одобрение и поддержка населением властей связаны с разнообразными политическими и гражданскими традициями, механизмами распространения идеологий, процессами формирования авторитета разделяемых «верхами» и «низами» ценностей, определенной организацией государства и общества. Это заставляет относиться к легитимности как к политико-культурной характеристике властных отношений.

Население, как уже отмечалось, может поддерживать правителей и тогда, когда они плохо управляют государством. В силу этого такая легитимность может формироваться даже в условиях снижения эффективности правления. Поэтому при такой форме легитимности во главу угла ставится не зависящая от формально-правовых установлений реальная расположенность и комплиментарность граждан к существующему режиму.

Правительство. В то же время легитимность может инициироваться и формироваться не населением, а самим государством (правительством) и пoлитическими структурами (проправительственными партиями), побуждающими массовое сознание воспроизводить положительные оценки деятельности правящего режима. Такая легитимность базируется уже на праве граждан выполнять свои обязанности по поддержанию определенного порядка и отношений с государством. Она непосредственно зависит от способности властей, элитарных структур создавать и поддерживать убеждения людей в справедливости и оптимальности сложившихся политических институтов и проводимой ими линии поведения.

Для формирования такой легитимности громадное значение приобретают институциональные и коммуникативные ресурсы государства. Правда, подобные формы легитимности нередко оборачиваются излишней юридизацией, позволяющей в конечном счете считать любое институционально и законодательно оформленное правление узаконенным правом властей на применение принуждения. Таким образом легитимность по сути отождествляется с легальностью, законностью, юридической обоснованностью государственной власти и закрепленностью ее существования в обществе.

Внешние факторы. Легитимность может формироваться и внешними политическими центрами — дружественными государствами, международными организациями. Такая разновидность политической поддержки часто используется при выборах руководителей государства, в условиях международных конфликтов.

Категория легитимности применима и для характеристики самих политиков, различных институтов, норм и отдельных органов государства.

Т.е. и внутри государства различные политические субъекты могут обладать разным характером и иметь разный уровень поддержки общественным или международным мнением. Например, институт президента в Югославии пользовался широкой поддержкой внутри страны, но решительно осуждался на международной арене, где многие страны признают Милошевича военным преступником. Или наоборот, отдельные политики или партии на родине могут подвергаться остракизму, а за рубежом пользоваться поддержкой как представители демократического движения. Так, население может поддерживать парламент и протестовать против деятельности правительства, а может поддерживать президента и негативно относиться к деятельности представительных органов. Таким образом, легитимность может обладать различной интенсивностью, давая возможность устанавливать иерархические связи между отдельными политиками и органами власти.

2.3. Типы легитимности.

Многообразие возможностей различных политических субъектов поддерживать систему правления предполагает столь же разнообразные типы легитимности. В политической науке наиболее популярна классификация, составленная М. Вебером, который с точки зрения мотивации подчинения выделял следующие ее типы:

— традиционная легитимность, формирующаяся на основе веры людей в необходимость и неизбежность подчинения власти, которая получает в обществе (группе) статус традиции, обычая, привычки к повиновению тем или иным лицам или политическим институтам. Данная разновидность легитимности особенно часто встречается при наследственном типе правления, в частности, в монархических государствах. Длительная привычка к оправданию той или иной формы правления создает эффект ее справедливости и законности, что придает власти высокую стабильность и устойчивость;

— рациональная (демократическая) легитимность, возникающая в результате признания людьми справедливости тех рациональных и демократических процедур, на основе которых формируется система власти. Данный тип поддержки складывается благодаря пониманию человеком наличия сторонних интересов, что предполагает необходимость выработки правил общего поведения, следование которым и создает возможность для реализации его собственных целей. Иначе говоря, рациональный тип легитимности имеет по сути дела нормативную основу, характерную для организации власти в сложно организованных обществах. Люди здесь подчиняются не столько олицетворяющим власть личностям, сколько правилам, законам, процедурам, а, следовательно, и сформированным на их основе политическим структурам и институтам. При этом содержание правил и институтов может динамично меняться в зависимости от изменения взаимных интересов и условий жизни;

— харизматическая легитимность, складывающаяся в результате веры людей в признаваемые ими выдающимися качества политического лидера. Этот образ непогрешимого, наделенного исключительными качествами человека (харизма) переносится общественным мнением на всю систему власти. Безоговорочно веря всем действиям и замыслам харизматического лидера, люди некритически воспринимают стиль и методы его правления. Эмоциональный восторг населения, формирующий этот высший авторитет, чаще всего возникает в период революционных перемен, когда рушатся привычные для человека социальные порядки и идеалы и люди не могут опереться ни на бывшие нормы и ценности, ни на только еще формирующиеся правила политической игры. Поэтому харизма лидера воплощает веру и надежду людей на лучшее будущее в смутное время. Но такая безоговорочная поддержка властителя населением нередко оборачивается цезаризмом, вождизмом и культом личности.

Помимо указанных способов поддержки власти ряд ученых выделяют и другие, придавая легитимности более универсальный и динамичный характер. Так, английский исследователь Д. Хелд наряду с уже известными нам типами легитимности предлагает говорить о таких ее видах, как: «согласие под угрозой насилия», когда люди поддерживают власть, опасаясь угроз с ее стороны вплоть до угрозы их безопасности; легитимность, основанная на апатии населения, свидетельствующей о его безразличии к сложившемуся стилю и формам правления; прагматическая (инструментальная) поддержка, при которой оказываемое властям доверие осуществляется в обмен на данные ею обещания тех или иных социальных благ; нормативная поддержка, предполагающая совпадение политических принципов, разделяемых населением и властью; и наконец, высшая нормативная поддержка, означающая полное совпадение такого рода принципов.

Некоторые ученые выделяют также идеологический тип легитимности, провоцирующий поддержку властей со стороны общественного мнения в результате активных агитационно-пропагандистских мероприятий, осуществляемых правящими кругами. Выделяют и патриотический тип легитимности, при котором высшим критерием поддержки властей признается гордость человека за свою страну, за проводимую ею внутреннюю и внешнюю политику.

2.4. Кризисы легитимности и способы их урегулирования.

Легитимность обладает свойством изменять свою интенсивность, т.е. характер и степень поддержки власти (и ее институтов), поэтому можно говорить о кризисах легитимности. Под кризисами понимается такое падение реальной поддержки органов государственной власти или правящего режима в целом, которое влияет на качественное изменение их ролей и функций.

В настоящее время не существует однозначного ответа на вопрос: есть ли абсолютные показатели кризиса легитимности или это сугубо ситуативная характеристика политических процессов? Так, ученые, связывающие кризис легитимности режима с дестабилизацией политической власти и правления, называют в качестве таких критериев следующие факторы:

— невозможность органов власти осуществлять свои функции или присутствие в политическом пространстве нелегитимного насилия (Ф. Били);

— наличие военных конфликтов и гражданских войн (Д. Яворски);

— невозможность правительства адаптироваться к изменяющимся условиям (Э. Циммерман);

— разрушение конституционного порядка (С. Хантингтон);

— отсутствие серьезных структурных изменений или снижение эффективности выполнения правительством своих главных задач — составления бюджета и распределения политических функций среди элиты. Американский ученый Д. Сиринг считает: чем выше уровень политического участия в стране, тем сильнее поддержка политических структур и лидеров обществом; указывает он и на поддержание социально-экономического статус-кво. Широко распространены и расчеты социально-экономических показателей, достижение которых свидетельствует о выходе системы власти за рамки ее критических значений.

Сторонники ситуативного рассмотрения причин кризисов легитимности чаще всего связывают их с характеристикой социокультурных черт населения, ролью стереотипов и традиций, действующих как среди элиты, так и среди населения, попытками установления количественной границы легитимной поддержки (оперируя при этом цифрами в 20—25% электората). Возможно, такие подходы в определенной степени опираются на идеи Л. С. Франка, который писал: «Всякий строй возникает из веры в него и держится до тех пор, пока хотя бы в меньшинстве его участников сохраняется эта вера, пока есть хотя бы относительно небольшое число "праведников" (в субъективном смысле этого слова), которые бескорыстно в него веруют и самоотверженно ему служат».

Обобщая наиболее значимые подходы, можно сказать, что в качестве основных источников кризиса легитимности правящего режима, как такового, можно назвать уровень политического протеста населения, направленного на свержение режима, а также свидетельствующие о недоверии режиму результаты выборов, референдумов, плебисцитов. Эти показатели свидетельствуют о «нижней» границе легитимности, за которой следует распад действующего режима и даже полной смены конституционного порядка. К факторам, определяющим ее «верхнюю» границу, т.е. текущее, динамичное изменение симпатий и антипатий к властям, можно отнести: функциональную перегруженность государства и ограниченность ресурсов властей, резкое усиление деятельности оппозиционных сил, постоянное нарушение режимом установленных правил политической игры, неумение властей объяснить населению суть проводимой им политики, широкое распространение таких социальных болезней, как рост преступности, падение уровня жизни и т.д.

В целом же урегулирование кризисов легитимности должно строиться с учетом конкретных причин снижения поддержки политического режима в целом или его конкретного института, а также типа и источника поддержки. В качестве основных путей и средств выхода из кризисных ситуаций для государства, где ценится мнение общественности, можно назвать следующие:

— поддержание постоянных контактов с населением;

— проведение разъяснительной работы относительно своих целей;

— усиление роли правовых методов достижения целей и постоянного обновления законодательства;

— уравновешенность ветвей власти;

— соблюдение правил политической игры без ущемления интересов участвующих в ней сил;

— организация контроля со стороны организованной общественности за различными уровнями государственной власти;

— укрепление демократических ценностей в обществе;

— преодоление правового нигилизма населения и т.д.

2.5. Легитимность и делегитимация государственной власти в России.

Государственную власть можно рассматривать как способ управления общественными процессами с помощью общеобязательных средств регламентации правил и норм социального взаимодействия и поведения. Существует две модели государственной власти: 1) авторитарно-властного господства и 2) авторитетно-властного полномочия. В первой модели доминируют механизмы принуждения и насилия, во второй — убеждения и влияния.

Государственная власть в выполнении своих функций может основываться на силе или легитимности. В первом случае «управляющие» стремятся реализовать принятые решения вопреки желанию «управляемых», во втором, наоборот, — опираясь на их добровольное согласие или даже солидарность. Государственная власть не может долгое время опираться на силу: «штыки хороши всем, кроме одного, — на них нельзя сидеть» (Ш. Талейран). Такая власть не может быть в длительной перспективе социально-эффективной, ибо «управляемые» внутренне не расположены к реализации принятых властью решений.

Поэтому государственная власть, чтобы быть успешной, должна быть, прежде всего, легитимной Легитимность государственной власти часто отождествляют с ее юридически-правовой законностью. Однако это свидетельствует не о легитимности, а о ее легальности. Власть легитимна в том случае, если «управляемые» признают за ней право управлять вообще, и именно так, как это делается в данный момент.

Легитимация государственной власти представляет собой взаимообусловленный процесс, с одной стороны, «самооправдания» и рационального обоснования собственной власти со стороны «управляющих», с другой — «оправдания» и признания этой власти со стороны «управляемых».

Государственная власть, обладая символическим капиталом, может формировать в нормативно-ценностном пространстве общества такие конструкты когнитивного и ценностного содержания, усвоение которых изменяет внутренний мир людей и задает определенные стереотипы восприятия социальной действительности. Государственная власть тем самым обеспечивает в обществе необходимый уровень «логического и морального конформизма» и создает легитимизирующие структуры массового сознания, которые П.Бурдье называет «духами государства».

Однако эти конструкты значимы лишь для тех, кто предрасположен к их восприятию, а эта предрасположенность заключена не только в рефлексирующем сознании, но и в культурных архетипах. Поэтому в процессе легитимации происходит непосредственное согласование между внедренными извне ментальными структурами и неосознаваемыми духовными «кодами» жизнедеятельности людей.

Эти «коды» представляют собой социокультурные доминанты поведения людей в любых обстоятельствах, в том числе и катастрофических, и являются своеобразным выражением «на уровне культуры народа исторических судеб страны, как некое единство характера исторических задач и способов их решения, закрепившихся в народном сознании, в культурных стереотипах» (И. Пантин).

Легитимность государственной власти не может носить всеобщего характера, поскольку в обществе всегда есть социальные группы, которые негативно относятся к ней и ее политике.

Кризис легитимности государственной власти начинается тогда, когда происходит резкое сокращение легитимирующего ее бытие социокультурного пространства. Это происходит тогда, когда нарушаются когнитивные и ценностные механизмы «самооправдания» государственной власти и ее «оправдания» со стороны большинства «управляемых».

Кризис легитимности государственной власти в России, с одной стороны, связан с тем, что происходила или утрата национально-государственной идеи, или эта идея переставала выполнять присущие ей функции: 1) быть социально-интегрирующим фактором, задавая единое нормативно-ценностное пространство бытия российского социума; 2) служить апологией существующего политического режима и социального порядка; 3) формулировать консолидирующие цели «общего дела».

С другой стороны, кризис обусловливался падением социальной эффективности государственной политики, которая переставала соответствовать ожиданиям и надеждам различных социальных групп российского общества.

3. Легитимность государственной власти в СССР

После свержения самодержавия в феврале 1917 г. в России к власти пришел Центристский блок, объединявший кадетов, октябристов и примыкавшие к ним другие политические силы. Однако, придя к власти под лозунгом честной политики, эти силы не смогли удержать ее, оказавшись неспособными к «наведению законности и порядка» в стране. Не было у них и соответствующего лидера общенационального масштаба, решительного и бескомпромиссного в политической борьбе.

После непродолжительной эйфории, связанной с приходом к власти Временного правительства, общество неожиданно обнаружило, что желанного порядка нет, социально-экономическая ситуация не улучшается, сохраняется ненавистная война, продолжается вакханалия казнокрадства и воровства, нарастает «возмутительность жизни». И все это наблюдалось в условиях острейшей социальной поляризации, давно уже воспринимавшейся «массами» и демократической интеллигенцией в стране как «грабеж богатыми бедных» на фоне воины, принесшей неисчислимые страдания народу и бешеные барыши буржуазии.

Дни Временного правительства были сочтены. Сплав недовольства жизнью с убежденностью, что причиной всех бед служит безнравственность и негодяйство государственной власти, привел к ликвидации политического режима, сопровождаемый национальным катаклизмом.

Приход к власти большевиков был во многом обусловлен тем, что в то время они стояли на такой великой опоре, как нравственность в политике. Центральным моментом их социалистической «проповеди» были честность и справедливость как основа жизни.

После прихода в 1917 г. к власти большевики развернули яростную теоретическую и практическую борьбу против «буржуазно-помещичьей» государственности. Однако, формируя собственную национально-государственную идею, они синтезировали, с одной стороны, традиционный для российского общества «административно-бюрократический полицеизм», а с другой, — марксистскую рациональную «научность» в управлении и политике. Уже в 1918 г. П.Струве отмечал, что «советская власть есть, по существу, николаевский городничий, возведенный в верховную власть великого государства».

Однако для «победы нового, социалистического строя» «полицеизма» и «научности» было недостаточно, ибо «социализм, — как пророчествовал Ф. Ницше, — есть фантастический младший брат почти отжившего деспотизма, которому он хочет наследовать... Он жаждет такой полноты государственной власти, какою обладал только самый крайний деспотизм, и он даже превосходит все прошлое тем, что стремится к формальному уничтожению личности; последняя представляется ему неправомерной роскошью природы, и он хочет реформировать ее, превратив ее в целесообразный орган коллектива».

Поэтому полицеизм как платформа, с которой стартовала новая советская государственность, вскоре превратился в «партийную теократию», а затем тоталитаризм. Его основу составляли, с одной стороны, «партийное государство», с другой, — вера, облаченная в форму марксистской квазирелигии.

Национально-государственная идея советской государственности носила во многом сакральный и эзотерический характер. Сакральный характер этой идее придавала вера в то, что социализм является необходимой и неизбежной стадией развития человеческого общества, и эта истина уже доказана марксистско-ленинской наукой и исторической практикой.

Строительство социализма в СССР на научной основе требовало создания интеллектуального механизма самопознания советского общества. Однако в 30—50-х гг. познавательный потенциал марксисткой теории был заблокирован сталинизмом как теорией и практикой государственного, уравнительно-казарменного социализма, базировавшегося на догматизме, волюнтаризме, фальсификации и демагогии. Расплата за все это была хотя и постепенной, но неотвратимой: доведенное идеологией до абсурда советское общество, отравленное ядом самодовольства, великодержавности, ложными представлениями о нашей социалистической исключительности, утратило динамичность, способность к переменам, к адекватным ответам на вызовы времени. Это привело к Кризису легитимности государственной власти в СССР, а затем и развалу советской государственности.

Основу национально-государственной идеи советской эпохи формально составлял принцип, согласно которому «руководящей и направляющей силой советского общества является Коммунистическая партия», которой отводилась роль «демиурга» советской истории. Партия разрабатывала грандиозные социальные проекты и технологии: при И. Сталине — построения «социализма в отдельно взятой стране»; при Н. Хрущеве — строительства «коммунизма в основном»; при Л Брежневе — «развитого социализма»; при М. Горбачеве — «социализма с человеческим лицом».

При этом высшим принципом провозглашалось «служение народу», а священным долгом — «защита социалистического Отечества». Другим важным компонентом этой национально-государственной идеи советской эпохи были идеологемы: «Торжество дела социализма и коммунизма во всем мире — неизбежно», «СССР — оплот мира и социального прогресса».

Вместе с тем эта национально-государственная идея имела и эзотерический смысл, который состоял в том, что марксизм-ленинизм, лежащий в ее основе, обладал всей квазирелигиозной символикой:, идеал — коммунистическое общество («царствие земное», «град коммунистический»); боги — «учителя», классики марксизма-ленинизма (Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин); апостолы — «ученики», партийные вожди; мученики — партийные товарищи, «павшие от рук врагов революции»; духовные академии и семинарии — Академия общественных наук, высшие партийные школы, университеты марксизма-ленинизма, где готовились «попы марксистского прихода»; духовная литература — партийная пресса, «ленинский университет миллионов»; храмы и приходы — дома политпроса, «красные уголки» со специфической культовой атрибутикой.

Центральное место в национально-государственной идее отводилось культу вождя («генсека»), который одновременно был и духовным и светским властителем народа. Именно вождь обладал монополией на истину «для нашей страны и для всего мира».

Эта идея содержала идеальный образ советского социалистического государства: «идеальный правитель» — ныне правящий генсек, «мудрый и последовательный ученик В. И. Ленина», восстановивший «ленинские нормы коллективного руководства», непримиримый борец за чистоту марксизма-ленинизма, творчески развивающий «единственно научное учение» в современных условиях; «идеальная государственная власть» — власть народа, «нерушимого блока коммунистов и беспартийных», последовательно идущего под мудрым руководством Коммунистической партии («партгосхозноменхлатуры») от «победы к победе», «идеальный гражданин» — «слуга народа», «боец партии», у которого нет иного желания, кроме как «служить Родине, партии, государству», «принадлежать братской семье советских народов» (человек, у которого коллективное сознание вытеснило все индивидуальное).

Используя весь свой пропагандистский аппарат, всю мощь тоталитарной, а затем авторитарной власти, «идео-партократическое» государство в СССР последовательно внедряло в массовое сознание постулаты («духи государства») этой национально-государственной идеи. Эти постулаты, налагаясь на культурные архетипы и социалистическую ментальность советских людей, на традиционную веру в возможность построения «града Китежа» (коммунизма, общества справедливости и достатка) на земле, выливались в поток солидарности общества с «партией-государством».

Культ вождя-генсека, руководство Коммунистической партией всеми сторонами жизни социалистического общества воспринимались многими советскими людьми долгое время как вполне нормальное явление. Во-первых, культ вождя и партии позволял персонифицировать общественные достижения и чаяния, связывать их непосредственно с мудрым руководством «направляющей» силы общества. Во-вторых, советским людям в социоцентристском социалистическом обществе это доставляло определенный социальный и моральный комфорт.

«Полицеизм», мощный пропагандистский «пресс» и конформизм значительной части советских людей, с одной стороны, создавали иллюзию непосредственной сопричастности «великим свершениям». Это позволяло простому человеку идентифицировать себя с «партией-государством», возбуждало у него чувство солидарности с ней. И это чувство усиливалось благодаря тому, что «партийно-государственная власть» в СССР всегда стремится декларировать популярные и понятные для людей цели. С другой стороны, советский человек, попадая в сферу государственного патернализма, «с чувством глубокого удовлетворения» вручал свою судьбу социалистическому государству, а вместе с этим перекладывал на него и всю ответственность за происходящее в стране. В советскую эпоху это служило мощным фактором легитимации партийно-государственной власти.

Большую роль в ее легитимизации играла также ассоциация власти с национальными символами, признание ее вначале «рабоче-крестьянской», а затем «народной», убеждение большинства советских людей в том, что именно эта власть наилучшим способом учитывает их интересы и чаяния. В результате советским людям долгое время казалось, что в нашей стране может существовать только такая власть и никакая другая.

Любой власти, особенно если она социально неэффективна и к тому же репрессивна, важно заручиться «одобрением» со стороны народа на осуществление конкретной внутренней и внешней политики. Легче всего добиться согласия народа с властью тогда, когда люди ощущают угрозу обществу со стороны «внутренних» или «внешних» сил.

При И.Сталине широкое распространение получили идеологические клише о «враждебном империалистическом окружении» и прямо ставилась задача «выживания любой ценой». Много говорилось в то время о неизбежности новой войны, похода объединенного Запада против первого в мире социалистического государства. Мы должны, говорил И Сталин, ликвидировать отставание от Запада в 10 лет, иначе нас сомнут, и это делало форсированные программы индустриализации и коллективизации вполне обоснованными и легитимными.

Идеологема «осажденной крепости» в массовом сознании вполне оправдывала и репрессии против «врагов народа», и помощь коммунистам Запада, и «сговор» с фашистской Германией.

После второй мировой войны, когда в целях сдерживания ком-м> нистической экспансии возник военный блок НАТО и началась « голодная война», в СССР коалиции Запада стала вновь восприниматься как повторная реализация марксистско-сталинского прогноза о неизбежности войны между капитализмом и социализмом в мировом масштабе. Подготовкой к третьей мировой и «последней для капитализма» войне сталинизм стал «оправдывать» и чрезмерную милитаризацию советской экономики, и низкую ее социальную эффективность «Затянуть пояса» в ответ на проьски империалистов, раскрутивших гонку вооружений, — этот лозунг стал привычным для митингового протестующего сознания 50-х гг.

Ссылками на «происки империалистов», действительно стремившихся ослабить СССР и весь социалистический лагерь, оправдывалось военное вмешательство в события в Венгрии (1956 г ), Восточной Германии (1960 г), Чехословакии (1968 г ), Афганистане (1978 г).

В процессе легитимации особое значение приобретает выдвижение хилиастических целей, весьма неопределенных, но, по сути своей, мессианских. В частности, на всем протяжении советской истории людям внушали, — а они верили в это, — что первому в мире социалистическому государству предначертано выполнить всемирно-историческую миссию — привести человечество к светлому будущему.

Легитимация через будущее делала неизбежным инструментальном подход к реалиям сегодняшнего дня, ибо современность — это только трамплин для пути в завтра Поэтому неважно, эффективна ли власть в обеспечении достойного уровня жизни народа, главное в том, насколько ее деятельность соответствует целям этой миссии, как далеко она продвинулась в их достижении. При этом именно власть определяла критерии «успешного» продвижения к цели, благодаря чему она располагала мощным символическим капиталом, способным обеспечить максимальное согласие народа с властью, а значит и ее легитимацию.

Объявляя социализм и коммунизм исторической неизбежностью и легитимируя свою деятельность, партийно-государственная власть в СССР в качестве аргумента использовала ссылку на объективные законы общественного развития и необходимость революции как средства достижения конечной цели. Характерно, что аргументы «революционной легитимации» широко использовались не только в 20— 50-х гг., «революционная фразеология» сохранилась до самого последнего времени. Так, М. Горбачев при «самооправдании» курса перестройки выдвинул лозунг: «Революция продолжается». Б. Ельцин квалифицировал действия ГКЧП в августе 1991 года как «контрреволюционные».

Использование «революционной легитимации» объясняется тем, что этот способ подспудно содержит посылку: «Цель оправдывает средства», включая насилие, нарушение законности, ограничение прав и свобод человека, деятельности партий, функционирования политических элит.

В советское время в качестве аргументов легитимации широко использовалась акцептация внимания на успехах социалистического строительства как доказательстве эффективности партийно-государственной власти и способности ее к руководству. Прейскурант достижений занимал значительное место в выступлениях партийной номенклатуры всех уровней, в пропагандистской литературе и средствах массовой информации. Постоянно сравнивались достижения СССР с дореволюционной Россией на фоне показа «язв» и «пороков» «гнилого Запада».

Однако такой способ легитимации был достаточно эффективен в условиях временной самоизоляции советского государства и фальсификации дореволюционной истории. По мере того как советские люди получали все большие возможности для расширения контактов с Западом, а советские историки — для более объективного освещения прошлого, легитимация через успех превращалась в фактор делегитимации партийно-государственной власти.

В середине 80-х гг., когда был взят курс на перестройку, легитимность партийно-государственной власти в СССР усилилась, благодаря прежде всего тому, что советский народ ждал перемен «сверху», и поэтому решимость нового генсека М. Горбачева приступить к обновлению страны встретила поддержку со стороны населения.

Советским людям, «истосковавшимся» по настоящему «общему делу», оно было предложено в виде концепции перестройки как «завершения» дела революции, начатого Великим Октябрем, путем ускорения социально-экономического развития советского общества на основе использования новейших достижений НТП, приобщения его к общечеловеческим ценностям, перехода к демократическому «социализму с человеческим лицом».

Однако к концу 80-х гг. начался кризис легитимации курса перестройки, поскольку эйфория от «захватывающих дух» глобальных замыслов быстро прошла, а результаты преобразований оказались явно не соответствующими ожиданиям советских людей. Непродуманные попытки добиться подъема экономики в рамках старой системы провалились. На фоне ухудшающейся экономической ситуации в стране был впервые поставлен вопрос о необходимости реформирования политической системы советского общества. Политика гласности обнажила все пороки, накопившиеся за весь период строительства социализма. «Открытая» информация привела в шок определенную часть населения и пробудила общественное сознание другой его части.

В конце 1989 г. «перестроечное» руководство столкнулось с кризисом доверия: на многолюдных митингах выражалось открытое недовольство ходом перестройки, политической нестабильностью, ростом преступности, пустыми прилавками магазинов, нерешительностью самого М. Горбачева. После отмены шестой статьи Конституции СССР, закреплявшей монополию КПСС на власть, по стране прокатилась волна провозглашения суверенитетов союзных республик. В Прибалтике начался распад СССР. К лету 1991 г. ситуация, сложившаяся во всех областях жизни страны, воспринималась и руководством, и людьми как кризисная. Стремление Президента М. Горбачева встать над «схваткой», его постоянное лавирование в русле «центризма» рассматривались «партократами» как предательство государственных интересов, а «демократами» как нерешительность и слабость.

Провал экономической политики правительства В. Павлова, явившейся последней и отчаянной попыткой консервативных сил легальным путем спасти положение, подтолкнул наименее гибкую и недальновидную их часть к идее силового решения проблем наведения «порядка» в стране.

Августовские события 1991 г. изменили страну: ушла в прошлое перестройка как «революция сверху» в рамках социалистического выбора; перестала существовать КПСС как правящая государственная структура власти; развален СССР; в России был объявлен переход к рыночной экономике, демократическому обществу и правовому государству на путях проведения либеральных реформ.

4. Легитимность государственной власти в современной России

В начале 90-х гг. перспектива «стать собственником», в кратчайшие сроки «повысить жизненный уровень», обрести «долгожданную свободу и справедливость» была настолько заманчивой, что выбранный путь шоковой терапии большинством населения воспринимался как неприятный, но необходимый шаг. Легитимность государственной власти и авторитет Президента Б Ельцина был настолько высок, что ему Верховный Совет Российской Федерации предоставил даже дополнительные полномочия на время проведения «болезненных» реформ. Согласно опросам общественного мнения осенью 1991 г. около половины россиян готовы были ради будущего процветания страны и изобилия потребительских товаров терпеть на начальном этапе преобразований и рост цен, и безработицу, и «временное» снижение уровня жизни. Лишь пятая часть опрошенных была настроена решительно против реформ правительства Е. Гайдара.

Однако по мере «размораживания» всех цен и стремительного их роста, проведения жесткой бюджетной и денежно-кредитной политики и сворачивания социальных программ, приватизации, «обвального» сокращения производства, роста безработицы, резкого падения жизненного уровня значительной части населения легитимность государственной власти падала, а в конце 1993 г. ее охватил системный кризис.

Кризис легитимности государственной власти в современной России вызван несколькими факторами. В историко-культурном аспекте нынешние реформаторы в определенной степени повторяют опыт «вестернизаторов» прошлого, (1) используя такую модель модернизации, которая ориентируется на положительные примеры других стран, без выяснения того, какие ценностные ориентации, духовные интенции жизнедеятельности людей скрываются за их достижениями. К тему же (2) реформы в России проводятся на основе нормативистского, программно-целевого подхода в управлении, слабо учитывающего социокультурные возможности управляемой системы и (3) исходящего из иллюзии о том, что «власть всесильна».

Такая государственно-управленческая патология унаследована современной государственной властью в России от СССР, где она сформировалась на основе утвердившегося за годы советской власти тотального политического отчуждения человека. В связи с чем эволюция российского общества в постперестроечный период представляет собой «восьмерку» блужданий между реформацией и реставрацией. Очередные витки этой «восьмерки» представляют собой области наложения и доминирования циклов реформ, для которых характерно движение по пути демократии и законности, и контрреформ, связанных с восстановлением в той или иной форме начал авторитаризма и вседозволенности, мотивированной соображениями практической целесообразности.

Первый такой виток российское общество совершило в 1989— 1991 гг., когда под воздействием демократических сил оно начало двигаться по пути радикальной реформации, но уже в первой половине 1991 г. стало «соскальзывать» на орбиту социальной реставрации, завершившейся распадом СССР.

Второй виток реформации начался в 1992 г., когда легитимная государственная власть суверенной России, располагая максимальным доверием населения, пустила страну по пути «шоковой терапии», результаты которой в социально-психологическом плане противопоставили власть «демократов» народу, дискредитировав идею «демократии» в политическом менталитете россиян. Более того, «демократическая» государственная власть осенью 1993 г., расстреляв Белый дом под предлогом политически-целесообразной вседозволенности, сама подтолкнула эволюцию российского общества на орбиту реставрационного цикла.

С принятием Конституции Российской Федерации и выборами в Государственную Думу (декабрь 1993 г.) начался третий виток «блужданий между реформацией и реставрацией»: реформаторские «потуги» первой половины 1994 г. плавно завершились усилением авторитаристских тенденций политической вседозволенности, достигшей своего пика во время чеченского кризиса зимой 1994/1995 гг. В начале 1996 т. рейтинг Президента Российской Федерации, ассоциированный в сознании россиян с выбранным политическим и социально-экономическим курсом, достиг критически низкой отметки, что свидетельствовало о кризисе легитимности государственной власти в стране.

Выбор социальных приоритетов экономического развития, «заверения» в верности курсу демократических реформ, кадровые перестановки в верхних эшелонах государственной власти, осуществленные в ходе предвыборной президентской кампании 1996 г., и в значительной степени антикоммунистический настрой значительной части российского электората позволил реформаторам совместно с центристами-государственниками удержаться у власти, но будет ли это возвратом на реформационную орбиту или эволюция России будет продолжаться в реставрационном цикле — покажет время. По крайней мере, выздоровевший Президент и сформированный им новый состав Правительства В. Черномырдина, а с апреля 1998 г. обновленный состав правительства С. В. Кириенко, свидетельствуют о намерениях власти продолжать курс рыночных реформ.

С цивилизационной точки зрения кризис легитимности государственной власти в России вызван кризисом этатизма и патернализма, как основных принципов нормативно-ценностного порядка, сливающегося в российской цивилизации с государственностью. Для этатистского сознания, отождествляющего государственную власть и авторитет, характерны две крайности безудержный государственный пиетет, преклонение, «обожествление» государственной власти, которая соответствует социокультурному идеалу, и беспощадная критика, готовность на «бессмысленные» бунты, когда власть перестает соответствовать наиболее значимым ценностям, составляющим систему этого идеала Причем речь здесь идет не столько о том, что государство в современной России проводит «антинародную» политику и не удовлетворяет интересов социальных «низов», а о том, что в этатистском сознании российское государство утратило смысл и не реализует более определенных социально признанных ценностей.

В социальном плане кризис легитимности политической власти в России обусловлен, с одной стороны, скептицизмом и недовольством значительной части населения деятельностью государственной власти, а также политических партий, представляющих конкретные группы интересов; с другой стороны, слабостью самой власти, ее неспособностью эффективно решать актуальные проблемы современной российской действительности. Сложилась ситуация, описанная в теориях «государственной перегрузки» (Бриттэн и Нордхауз), «узаконения кризиса» (Хабермас).

Эти теории объясняют падение легитимности политической власти двумя обстоятельствами: во-первых, тем, что государственная власть берет на себя гораздо больше обязательств, чем способна выполнить; а во-вторых, тем, что правительство и партии, особенно в ходе предвыборных кампаний, дают гораздо больше обещаний, чем могут выполнить. Безответственность правительства, партий, политических лидеров ведет к разочарованию и скептицизму в массовом сознании, а, следовательно, и к утрате политической властью легитимности.

Кризис легитимности государственной власти в России связан также с нарушением когнитивных механизмов ее легитимации. В настоящее время резко обострилась ситуация «псевдоморфоза» (разрушающего влияния заимствованной культуры на культуру-реципиент), что обусловлено трудностями творческого освоения приобретаемого западного духовного опыта. Ситуация «псевдоморфоза» оказывает глубокое влияние на современную социально-политическую лексику, в которой можно обнаружить три отдельных семантических пласта, механически соединенных друг с другом в единое понятийное поле, но не составляющих непротиворечивого понятийного континуума. Эти пласты соответствуют разным культурным типам, воздействующим на современную российскую культуру: архаический — древнерусскому народному типу; традиционалистский — православно-славянскому и общественно-социалистическому; современный пласт — либерально-западному типу культуры.

Происходит постоянное столкновение языческих, православно-христианских и современных западных политических идеалов (правды, благодати и закона; лада, соборности и консенсуса; воли, преображения и контроля общества над государством). Взаимодействие этих пластов происходит зачастую неосознанно, что затрудняет функционирование понятийного аппарата как целого в рамках не только политической ментальности, но и его развития в русле научной теоретико-методологической рефлексии. Наблюдается мифологизация одних понятий и придание сверхценностного им значения, разрушение содержания и фальсификация других понятий.

Сегодня и политику, и ученому, и простому человеку приходится думать одновременно на нескольких языках, смыслы слов в которых часто отрицают друг друга. Ситуация усугубляется еще и тем, что европейские политические понятия в русском употреблении отличаются «ложной ясностью», поверхностным их восприятием, без осознания тех духовных интенций и культурных традиций, которые скрываются как за достижениями либеральной демократии, так и ключевыми ее понятиями (гражданское общество, правовое государство, свобода, равенство, консенсус, толерантность и т. д ).

Внутренние противоречия, разрывающие понятийный континуум современной российской политической лексики; наличие многочисленных теоретических конструктов, представляющих собой идеологические интерпретации политической реальности, в контексте которых формируются различные идеалы политической власти, порождают множественность символических универсумов. В рамках этих универсумов, служащих системами отсчета определенных секторов институциенализированного политического поведения, происходит соответственно процесс легитимации или делигитимации политической власти в современной России.

Кризис легитимности политической власти в современной России поэтому во многом обусловлен дискретностью нормативно-ценностного ее пространства, множественностью составляющих его символических универсумов, в рамках которых идет постоянная интерпретация и переинтерпретация этой власти. Поэтому легитимность любой государственной власти в современной России может быть лишь «частичной». Но степень этой легитимности зависит от того, насколько реальная власть коррелируется с образом власти в рамках того или иного символического универсума. Иными словами, государственная власть в России, чтобы быть легитимной, должна соответствовать в той или иной мере разным культурным типам, представленным в трех пластах семантического пространства: архаическом, традиционалистском и современном.

В этом плане интерес представляет та функция символического универсума, благодаря которой упорядочивается история и политические события связываются в единое целое, включающее прошлое, настоящее и будущее. По отношению к прошлому создается историческая «память», объединяющая всех тех, кто социализирован в данной общности. По отношению к будущему — общая смысловая система отсчета для того, чтобы индивид мог планировать свои действия.

Специальные исследования исторической памяти россиян показывают, что единственным периодом российской истории, вызывающим у большинства из них чувство гордости и эмоциональной сопричастности, является царствование Петра I, которое в плане оценки его деятельности многократно превышает любую другую историческую эпоху. При этом исследователи подчеркивают, что отношение к Петру I и его эпохе, особую «маркировку» этой эпохи в современном массовом сознании нельзя выводить из объективных реалий того времени. Перед нами не объективное отражение и даже не идеализация, а национальный исторический миф, существующий относительно независимо от самой истории и воплощающий в себе сущностные черты русского национального самосознания и культурного архетипа. Поэтому структурно-семантический анализ этого мифа имеет большую когнитивную ценность, поскольку он позволяет понять, что люди склонны принимать в политической реальности, а что будут отвергать.

Власть в России может быть сильной, жестокой, но она должна быть прежде всего «настоящей» и «правильной». Стать такой она может лишь в том случае, когда оказывается способной предложить «семье-нации» некое «общее дело» и стать источником социально значимых ценностей и смыслов, задавая обществу символическую матрицу единства и определенную перспективу развития. Образ такой легитимной власти в России и олицетворяет Петр I, который не только задумал и осуществил это «общее дело», открывшее перед Россией совершенно новые горизонты, но и участвовал в нем как бы «наравне со всеми». В общем деле, исполняемом народом вместе с государственной властью, русская культурная традиция выделяет не столько факторы утилитарного, сколько ценностного характера.

Структурно-семантический анализ петровского мифа обнаруживает связь между его парадигмой и реальным политическим поведением россиян сегодня. Причем этот миф в наибольшей степени коррелируется с различными культурными типами и семантическими пластами восприятия государственной власти. Это обусловлено тем, что в русле российской формулы власти россияне испытывают глубокую потребность в появлении нового «отца-преобразователя», способного сплотить «семью-нацию», и их сознание активно настроено именно на этот образ. Этими элементами мифологизации во многом объясняется политический триумф А. Лебедя в ходе президентской избирательной кампании 1996 г. и губернаторской 1998 г., свидетельствующий о том, что «демократические» лидеры первой волны уже не вписываются в оценочно-смысловые парадигмы российского менталитета. Поскольку политическое мышление россиян в высокой степени персонифицировано, это, с одной стороны, существенно подрывает уважение к самой идее демократии, а с другой, — подспудно подталкивает их к выбору такой государственной власти, которая более соответствует специфике России, олицетворяемой лидерами авторитарно-традиционалистского плана, более склонных к реформации, чем реставрации.

Мифологическое российское политическое сознание, безусловно, предрасположено к режиму личной власти. Но вместе с тем в качестве главной ценности и условия деятельности государственной власти россияне всех возрастов и социальных групп выдвигают не снятие ограничений с воли вождя, а, наоборот, подчинение всех закону. Характерно: почти 90 % респондентов считает, что страна может выйти из кризиса лишь тогда, когда люди научатся уважать законность и правопорядок. Как полагают исследователи, мера жесткости политической власти, на которую в целом согласно сегодня население России, соответствует скорее умеренно авторитарному правлению, чем тоталитаризму. При этом авторитаризм выступает, по существу, как альтернатива тоталитарному перерождению власти и общества, альтернатива, которая людям кажется более реальной, чем укрепление собственно демократических институтов.

О кризисе легитимности государственной власти в современной России свидетельствует потребность в нравственной политике. В стране складывается ситуация, когда в общественном мнении начинает преобладать представление о том, что все трудности, переживаемые страной, напрямую связаны с нечестностью, обманом, коррупцией и воровством на всех этажах социально-политической иерархии. На волне массового нравственного негодования рождается мысль, что стоит положить конец разворовыванию страны и грабежу народа, как все наладится и все проблемы разрешатся сами собой.

В современной России существует целый ряд обстоятельств, побуждающих людей рассматривать государственную власть только сквозь призму нравственного деяния.

Во-первых, это крайне неудовлетворительное положение значительной части населения, вызывающее дискомфорт, раздражение и озлобленность.

Во-вторых, уверенность в том, что политическая власть утратила способность что-либо изменить «сверху», и убежденность общества в собственной «праведности», в том, что само оно никоим образом неповинно в «бедах» и «неурядицах» в стране.

В-третьих, наличие в обществе демагогических политических сил и деятелей, суровых обличителей безнравственности «власть придержащих» и страстных «проповедников» честности в политики.

В-четвертых, перманентное появление в структуре государственной власти «козлов отпущения», легко «подставляемых» самой властью, на которых возлагается ответственность за все тяготы народной жизни.

Значительная часть населения в нашей стране начинает поворачиваться к идее «честности» власти как единственно возможному средству «выправить» жизнь и навести в стране «порядок». Суждения о современных реалиях упрощаются, оценки действительности ужесточаются Фанатичная «захваченность» общества идеей честной политики, превращающая остальные, не менее важные качества ее (цели, средства, результаты) во второстепенные, — свидетельство кризиса легитимности государственной власти

Кризис легитимности политической власти в современной России обусловлен также тем, что, участвуя в формировании символических универсумов, сама власть располагает ограниченными возможностями использования тех или иных факторов легитимации.

Российская государственность не располагает вразумительной национально-государственной идеей, мифы либеральной экономики и демократии не могут стать ее основанием, поскольку отторгаются и современной ментальностью значительной части населения, и культурными архетипами подавляющего его большинства. Государственная власть не может предложить обществу и «общее дело», кроме рассуждений о необходимости «выживания» в переходный период.

Современная государственная власть в России не может задействовать такой наиболее существенный из факторов легитимации, как время, в течение которого люди привыкают к определенному типу власти, к традиционным ритуалам и атрибутике. Не может опереться современная власть и на такой фактор легитимации, как успех, ибо большинством россиян ее деятельность не признается социально эффективной.

Не действует и такой фактор легитимации, как ассоциация в повседневном сознании власти с национальными символами, признание ее народной, питающейся от исторических корней и учитывающей культурные и исторические традиции России Большинству россиян не кажется, что в их стране может существовать только данная власть и никакая другая.

Относительное согласие достигнуто между властью и населением по поводу тех целей, во имя достижения которых совершаются те или иные, пусть и неодобряемые гражданами, действия Это согласие, правда, достигнуто благодаря тому, что в 1996 г 40% россиян ощутили угрозу радикальной реставрации и увидели источник этой опасности в лице коммунистической оппозиции.

В большей мере легитимность политической власти в современной России приобретена благодаря правильному способу формирования властных институтов, каким явились президентские выборы 1996 и 2000 гг., в ходе которых в известной мере произошло дистанцирование должности от ее носителя, личного авторитета от авторитета должности, ибо в сохранении должности Президента многим россиянам видится гарантия успешной реформации России.

Нынешняя Администрация Президента усвоила некоторые уроки прошедших 1993—1996 гг. выборов, в ходе которых немалая часть избирателей активно поддержала вначале демагогические химеры ЛДПР, близкие по духу и простоте лозунги КПРФ социальной справедливости и равенства возможностей.

Уроки власти:

Первый урок состоит в том, что нельзя пренебрегать национально-государственной идеей и как социально-консолидирующим фактором российского общества, и как легитимизирующим высшую государственную власть. Это нашло выражение в «поручении» Президента лояльной интеллектуальной элите в кратчайшие сроки разработать «национальную идею». Эта идея, по замыслу команды Президента, должна выступить объединяющим фактором в аморфном и «разорванном» российском социуме на основе сопереживания и сопричастности россиян к «общему делу», великие цели которого выстраданы всем ходом исторического развития России и обусловлены особым предназначением ее в современном мире.

Второй урок состоит в том, что именно высшая власть в лице Президента должна быть носителем этой идеи Государственная власть (прежде всего президентская) в современной России развернула большую активность, используя символический капитал своей власти (другого она пока эффективно использовать не может) для формирования в нормативно-ценностном пространстве российского общества легитимирующих ее деятельность структур.

Третий урок, освоение которого пока с трудом удается государственной власти в России, состоит в том, что «старая Россия не сумела возвести государственную идею на ту высоту, которая представляет сочетание твердых национально-государственных и религиозных основ с идеями равенства и свободы» (П. Новгородцев).

Другое направление легитимации связано не столько с постановкой и обоснованием «великих целей», сколько с поиском эффективных способов решения насущных проблем российского общества.

Если сравнить три ветви государственной власти в современной России, то их легитимация имеет разные основания. Президентская власть как власть верховная легитимируется в основном культурным архетипом и соотносится прежде всего с нравственным идеалом Правды, основанном на патриархальном этатизме, вере в «чудо» со стороны умеренно-авторитарного лидера, наделяемого в определенной мере харизматическими чертами. Президентская власть как власть верховная в русском культурном архетипе во многом деперсонифицирована: должность и «образ» Президента в нем синкретичны, поэтому о качествах Президента судят, исходя не из того, какими качествами он реально обладает, а из того, какими должна обладать высшая власть. В силу этого уровень легитимности президентской власти в России всегда будет выше уровня легитимности других ветвей государственной власти.

Легитимность исполнительной власти, правительства в России, наоборот, санкционируется менталитетом и носит сознательно-оценочный характер, соотносясь через понятие социальной эффективности. В настоящее время за этим понятием скрывается способность правительства проводить политику, соответствующую ожиданиям различных групп населения и поддерживать в обществе социальный Порядок.

Законодательная власть, российский парламент, в русской ментальности воспринимается как «говорильня», большинство населения не связывает с ним своих надежд. Легитимация представительных учреждений государственной власти в русской ментальности осуществляется через соотнесение их деятельности с принципом соборности как «воли к согласию», а не «воли к власти».

Таким образом, легитимность государственной власти в России обусловливалась, с одной стороны, символическим капиталом власти, формирующим в нормативно-ценностном пространстве «духи государства», прежде всего в виде национально-государственной идеи. Эта идея «оправдывала» существующий в стране «порядок» и задавала для «семьи-нации» «общее дело». Консолидируя на этой основе общество, государственная власть тем самым на время обеспечивала себе легитимность, вплоть до солидарности значительной его части с российским государством.

Легитимность государственной власти во многом зависела от того, насколько эта власть и ее деятельность соответствовали «образу» идеальной власти, сформированному в контексте культурных архетипов «безмолвствующего» большинства и актуализированному в его ментальности на том или ином этапе развития российского общества.

Большую роль в легитимации государственной власти играла рациональная интерпретация на уровне ментальности результатов ее деятельности, степени соответствия их ожиданиям различных социальных групп и общества в целом.

Кризис легитимности государственной власти выражался в первую очередь в том, что государственная власть утрачивала национально-государственную идею, переставала соответствовать «образу» власти и оказывалась социально неэффективной.

Список литературы

Артамонов В. Катастрофы в истории российской государственности // Общественные науки и современность. 1994. № 3.

Бушуев С. В., Миронов Г. Е. История государства Российского: Историко-библиографические очерки. Кн. первая. IX—XVI вв. М., 1991.

Бушуев С. В.. История государства Российского: Историко-библиографические очерки. Кн. вторая. XVII—XVIII вв. М., 1994.

Верт Н. История советского государства. 1900—1991гг. М., 1992.

Волков Ю. Г., Лубский А. В., Макаренко В. П., Харитонов Е. М. Легитимность политической власти: Методологические проблемы и российские реалии. М., 1996.

Ефимов В. И. Власть в России. М. , 1996.

История Отечества: Люди, идеи, решения. Очерки истории России IX - начала XXв. М., 1991.

История Отечества: Люди, идеи, решения. Очерки истории советского государства. М , 1991.

Куда идет Россия?.. Альтернативы общественного развития. М., 1995.

Кулъпин Э. С. Истоки государства Российского: от церковного собора 1503 года до опричнины // Общественные науки и современность. 1997. № 2.

Лаппо-Данилевский А. С. Идея государственности и главнейшие моменты ее развития в России со времени смуты и до эпохи преобразований // Полис. 1994. № 1.

Миронов Г. Е. История государства Российского: Историко-библиографические очерки. XIX век. М., 1995.

Оболонский А. В. Драма российской политической истории: Система против личности. М., 1994.

Черная Л. А. От идеи «служения государю» к идее «служения Отечеству» в русской общественной мысли второй половины XVII — начала XVIII в. // Общественная мысль: Исследования и публикации. Выпуск 1. М., 1989.

Согрин В. Политическая история современной России. 1985—1994: От Горбачева до Ельцина. М., 1994.

Тихомиров Л. А. Монархическая государственность. СПб., 1992.

Флиер А. Я. Об исторической типологии Российской цивилизации // Научный альманах «Цивилизации и культуры». Выпуск 1. М., 1995.

Щербинин А. И. Через полицеизм к тоталитаризму // Полис. 1994. № 1.

Эффективность государственной власти и управления в современной России. Ростов н/Д, 1998.
еще рефераты
Еще работы по истории россии