Реферат: Научная революция Галилея - первый шаг к современной науке
КАФЕДРА ФИЛОСОФИИ РАН
НАУЧНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ ГАЛИЛЕЯ — ПЕРВЫЙ ШАГ К СОВРЕМЕННОЙ НАУКЕ
МОСКВА — 1993
План
1. Введение.История развития науки есть история научных революций.
2. Категориясходства — основная в средневековом научном познании.
3. XVII век — познавать значит различать.
4. От физикиАристотеля — через физику импетуса — к физике Галилея.
5. Мысленныйэксперимент — основной метод Галилея.
6. Новое понятиематерии. Противоречия Галилея.
7. Распад Космоса- смысл галилеевской научной революции.
8. П.Фейерабенд:пропагандистские приемы — основа успеха Галилея.
9. Научнаяреволюция XVII века — первый шаг к современной науке.
Плавное течение научной мысли только кажется нам тако-
вым. Находясь всамом потоке, постоянно ощущая непрерывность
времени, мы незамечаем те скачки и повороты, которые совер-
шает процесснаучного мышления. Только оглядываясь назад,
пристально рассматривая последовательность этапов развития
науки, мы обнаруживаем то, что потом называем революцией,
что оказываетсяопределяющим для научного познания на столе-
тия вперед.
Согласно концепции Томаса Куна, развитиенауки проходит
рядпоследовательных состояний. Начальнаястадия характери-
зуется наличием различных точек зрения, отсутствием фунда-
ментальныхтеорий, общепринятых методов иценностей. Затем
возникает консенсус членов научного сообщества и создается
единая парадигма- система взглядов и установок, ценностей и
образцовдеятельности, которые признаются и разделяются все-
ми членамиданного научного сообщества. На её основе осу-
ществляетсянормальное развитие науки, накапливаютсяфакты,
совершенствуютсятеории и методы. В процессе такого развития
возникаютаномальные факты, приводящие к кризису,а затем и
к научнойреволюции. В результате революциивозникает новая
парадигма и весьпроцесс повторяется снова.
Одной из таких революций является тот поворотв мышле-
нии, который произошел в европейской науке в XVIIвеке. Он
послужил причинойстановления так называемой «классической
науки», тоесть тех представлений в математике, физике, аст-
рономии, связанных с именами Галилея, Декарта, Ньютона,ко-
торые адекватны способу мышления человека, имеющего дело с
обычнымиразмерностями, скоростями, временем.Понятия клас-
сической наукидостаточны для повседневной, обыденной жизни.
Они легкодоступны пониманию и входят в нашу жизнь с раннего
школьного возраста. В отличии от релятивистских построений
Эйнштейна ихможно проверить в любой момент. По словам
А.Койре «онислишком ясны и просты — так ясны и просты, что,
как и всеначальные понятия, онитрудноуловимы». Именно эта
«очевидность»,эта невозможность представить, что может быть
иначе, и делает чрезвычайно интересным и важным попытку
рассмотреть сампроцесс перехода от средневековой науки, ос-
нованной напредставлениях Аристотеля, к новому научному
мышлению. Этотинтерес касается как бы трёх аспектов научной
революции XVIIвека. Во-первых, исторический: как и почему
именно в этовремя, именно в Европе она смоглапроизойти.
Во-вторых, философско-психологический: каковыми были миро-
воззрение и личные качества людей, её осуществивших. И,
в-третьих, прогностический: что в ситуации и способемышле-
ния того времени можно использовать вкачестве указателей
для предсказанийбудущих научных революций и открытий.
Надо добавить, что история науки XVII века является
весьмапривлекательным объектом для изучения. С одной сторо-
ны это времядостаточно удалено от нас, чтобы мы могли бесп-
ристрастно ивсеобъемлюще оценить происходящее, будучи уве-
ренными вдостоверности оценок, подтвержденных научной прак-
тикой четырёхстолетий. С другой — достаточно близко,чтобы
оставить множество документов ипервоисточников, которые
позволяют исключить возможность нежелательного влияния
трансляторов, какэто имеет место, например, с античной нау-
кой.
* * *
Каков же был способ научного мышлениянакануне научной
революции XVIIвека? Вплоть до конца XVI в. основнуюроль в
знании в рамкахзападной культуры играла категория сходства.
Мир замыкался насебе самом: земля повторяла небо, лицаот-
ражались в звёздах, живопись копировала пространство. И
представления о вещах выступали как повторение — отсюда ме-
тафоры«театр жизни», «зеркаломира». Мишель Фуко в книге
1966 года «Слова и вещи» выделяет четыре типа категорий
сходства вметодологии средневекового научного познания.
Пригнаность (convenientia). Пригнаными являются такие
вещи, которые, соприкасаясь краями, соединяютсядруг с дру-
гом и конец однойобозначает начало другой. Благодаряэтому
происходитпередача движения, воздействий, свойств от вещи к
вещи. Насочленениях вещей возникают черты сходства, которые
с одной стороныявляются знаком некоторого родства, а с дру-
гой — порождаютновые сходства, устанавливающие общийпоря-
док. Мир — этовсеобщая «пригнаность» вещей. Сколько сущест-
вует рыб вводе, столько же имеется на землеживотных; всех
вместе в воде ина земле столько же существ, сколько и на
небе, и одни соответствуют другим. А всего существ столько
же, сколько ихвысшим образом содержится в Боге. Таким обра-
зом, мир образует цепь вещей и замыкается на себесамом. В
каждой точкеконтакта вещей начинается и кончается звено,
похожее на предыдущее и на последующее. Так круг за кругом
следуютподобия, удерживая крайности — Бога иматерию - на
соответствующемрасстоянии и одновременно сближая их.
Соперничество (aemulatio). Здесь имеется в виду нечто
подобноетому, как если бы пространственноесочленение было
бы порвано и звеньяцепи, разлетевшиеся далеко друг от дру-
га, воспроизводили бы свои замкнутые очертания без всякого
контакта с собой.Посредством соперничества вещи, рассеянные
в мире, вступаютмежду собой в перекличку. Человеческое лицо
соперничает снебом, и как человеческий ум несовершенным об-
разом отражаетбожественную мудрость, так и глаза с их огра-
ниченнымсиянием отражают свет, распространяемый в небе
солнцем и луной.Однако соперничество не оставляет инертными
относительно другдруга обе фигуры, связанные взаимным отра-
жением. Бывает, что одна из них более слабаявоспринимает
сильное влияниедругой. Так земля является зеркалом усеянно-
го звездами неба.А звезды господствуют над травами, для ко-
торых ониявляются духовным прообразом, неизменным образцом,
источником скрытых влияний. Здесь одно подобиеохватывает
другое, которое в свою очередь его окружает, и, возможно,
будет охваченодругим, которое может возобновляться добес-
конечности.
Аналогия. Использование этого понятиястало иным, чем в
античной исредневековой науке. В аналогии, которуюимеет в
виду Фуко, совмещаются пригнаность и соперничество.Подобно
соперничествуаналогия обеспечивает столкновение сходств в
пространстве. Подобно пригнаности она говорит о их соедине-
ниях исвязях. Рассматриваемые ею подобия - более тонкие
сходства их отношений. Аналогия теперь способна установить
неопределенноечисло черт родства, исходя из одногои того
же момента. Такстарая аналогия между растением и животным -
растение этоживотное, голова которого внизу, а рот (корень)
погружен в землю- теперь усиливается и развивается: расте-
ние — это стоящееживотное, питательные вещества в котором
поднимаются снизувверх, вдоль стебля (тела), и увенчивается
цветами, плодами(головой), так как у животных венозная сеть
также начинаетсяв нижней части живота, причем главнаявена
поднимается ксердцу и голове. Посредством аналогий могут
сближаться любыевещи. Особая точка среди аналогийчеловек,
который находитсяв пропорциональном отношении и с небом, и
с животными, и с растениями, и с землей, и с металлами, ис
бурями.
Симпатия. Она свободно действует вглубинах мира. В од-
но мгновение онапреодолевает огромные пространства, может
появиться врезультате единственного контакта, как, напри-
мер,устанавливается контакт в момент рождения человека меж-
ду ним ипланетой, которой он управляется. Симпатия приводит
в движение вещи вмире, вызывая взаимное сближение самых от-
даленных из них. Симпатия обеспечиваетподвижность вещей:
притягиваеттяжелые предметы к тяжести земли, легкие тела
увлекает в невесомый эфир, заставляет поворачиваться вслед
за солнцембольшой желтый цветок подсолнуха. Симпатия актив-
но изменяет вещи в направлении тождества, и если бы она не
имела быпротивовеса — антипатии — то мир свелся бы к одно-
родноймассе, к одной точке. Антипатия сохраняет вещи в их
изоляции друг отдруга и препятствует их уподоблению. Она
сохраняет каждуювещь в её стойком отличии, в еёстремлении
к самосохранению.Постоянное равновесие симпатии и антипатии
обеспечивает то, что вещи могут походить друг на друга,
сближаться междусобой, не поглощая друг друга, не утрачивая
при этом своейнеповторимости. Именно этим равновесиемобъ-
ясняется то, чтовещи растут, развиваются, исчезают, но бес-
конечновоспроизводятся, то есть, что существуетпространс-
тво и время.
Пригнаность, соперничество, аналогия и симпатия указы-
вают нам путиразвития подобия, но не место егосуществова-
ния не способ егорегистрации и опознания. Для того, чтобы
скрытые сходствабыли бы видимы на поверхности вещей, необ-
ходима зримая примета. Мир подобного — этонепременно мир
примет. Знаниеподобий основывается на определении этих при-
мет и на ихрасшифровке. Лицо мира покрытознаками, харак-
тернымичертами, и тайными словами, являющимися видимыми
формами невидимыхсходств. Например, между волчьим корнеми
глазамисуществует симпатия. Его семена представляют собой
маленькие черныешарики, помещенные в белые оболочки, подоб-
но векам сверхуглаз. Эта отметина сообщает нам, что это
растение помогаетпри болезнях глаз.
Таким образом, в знании XVI века сходство оказывается
самым универсальным, самым очевидным, но вместе с тем и са-
мым скрытым, подлежащим выявлению элементом, определяющим
форму познания игарантирующим богатство его содержания. Но
сходство — категория чрезвычайно неустойчивая, таккак при
любой попытке еёпознания отсылает к другому подобию, кото-
рое в своюочередь взывает к новым и так до бесконечности.
Приходитсяобследовать весь мир, чтобы установитьдостовер-
ность самойповерхностной аналогии. Такое знаниеполучается
из бесконечного нагромождения утверждений, влекущихся друг
за другом.Поэтому, начиная с самых основ, оно будет зыбким.
Простое сложение - единственная форма связи элементов зна-
ния. Отсюдабесконечные реестры, отсюда их однообразие.
Именно здесь вступает в дело категория Космоса. Это
староеплатоновское понятие сохранило свою жизнеспособность
в течение средневековья и Возрождения. ВXVI веке понятие
Космоса играетосновополагающую роль в знании, выполняядве
определенныефункции. Во-первых, как категория мышления, оно
гарантируетисследованию, что каждая вещь при болеешироком
охвате найдетсвое зеркало и свое космическое подтверждение.
Во-вторых, каквсеобщая конфигурация природы, оно устанавли-
вает пределы на пути неустанного движения сменяющих друг
другаподобий, то есть указывается на то, что существует
большой мир и его границами обозначены пределы длявсех ве-
щей, в них развертывается действие всехподобий. В рамках
системы, где приметы и подобия взаимно переплетаются вбес-
конечномвитке, было совершенно необходимо, чтобыв сущест-
вовании Космоса мыслилась гарантия знания XVI века ипредел
егораспространения.
«Нам представляется, — пишет М.Фуко,- что познания XVI
века слагались изнеустойчивой смеси рационального знания,
из понятий, порожденных обрядами магии, и из всегокультур-
ногонаследия, воздействие которого былоприумножено вновь
открытыми античными текстами. Наука этой эпохи выстроенная
таким образом, неотличается структурной прочностью; она яв-
ляется как бывсего-навсего лишь свободным пространством, в
которомсталкиваются приверженность к авторитетам древности,
пристрастие к чудесному и уже обострённое внимание к той
высшейразумности, в которой мы узнаем себя. И эта трехчлен-
ная эпоха как быотражается в зеркале каждого произведения и
каждогоотдельного ума...»
* * *
В начале XVII века мысль перестаетдвигаться в стихии
сходства. Отнынеподобие — не форма знания, а, скорее, повод
совершить ошибку.«Заметив какое-нибудь сходство между двумя
вещами, — говоритДекарт в „Правилах для руководства ума“, -
люди имеютобыкновение приписывать им обеим, даже в том, чем
эти вещи междусобой различаются, свойства, которые они наш-
ли истинными для одной из них». Эпоха подобного постепенно
замыкается в себесамой. Картезианская критика сходства иск-
лючает подобие как основную практику и первичнуюформу зна-
ния, обнаруживая в нем беспорядочную смесь,подлежащую ана-
лизу в понятияхтождества и различия меры и порядка.
Попытаемся реконструировать те изменения внаучном мыш-
ление XVII века,которые сделали иным само знание. В связи с
тем, что утрачивает свое всеобщее значение понятиеподобия,
и его применение ограничивается самыми нижними и скромными
рубежами знания,отныне любое сходство подчиняется испытанию
сравнением, то есть принимается только на основе порядка
тождества и серииразличий. Более того, прежде цепьподобий
могла бытьбесконечной — всегда можно было открыть новые по-
добия. Теперь жестановится возможным полное перечисление: и
в формеперечисления всех элементов, и в формекатегорий, и
в формеанализа. Следовательно теперь сравнениевещей может
достичь невиданной доселе точности, в то время какстарая
системаподобий, никогда незавершаемая, всегдаоткрытая для
новыхслучайностей, могла становится лишь всеболее вероят-
ной, но неточной.
Таким образом, деятельность ума ученого XVII века, в
отличии от векапредыдущего, состоит не в том, чтобы сбли-
жать вещи междусобой, занимаясь поиском всего того, что мо-
жет быть в нихобнаружено в плане родства, взаимногопритя-
жения или скрытойприроды, а, напротив, в том, чтобыразли-
чать. Познаватьтеперь значит различать, то есть посредством
интуиции дать себе представление о вещах, установить тож-
дества, а затем зафиксировать необходимость переходаот од-
ного элементасерии к другому, непосредственно следующему за
ним.
* * *
С научной революцией XVII веканеразрывно связано имя
ГалилеоГалилея. Пересматривая все традиционныепредставле-
ния о науке, еёметоде и задаче, он опирался на определенную
традицию, на тедостижения, которые составилипредпосылки
его собственнойработы. Сам Галилей называет нескольковаж-
нейших имен, традиции которых он продолжает: критикуяАрис-
тотеля, Галилейапеллирует к Платону, а ещё чаще к Архимеду,
чьи сочинения действительно оказали решающее влияние на
творчествоГалилея. Из более близких по времени он чаще все-
го ссылается на Коперника — обоснованиегелиоцентрической
системыпоследнего, создание физики, которая согласовалась
бы с этойсистемой, стали делом жизни Галилея.
Физика Аристотеля к тому времени уже полностью отжила
свой век, но тем не менее это была прекрасно разработанная
наука, хотя она и не была построена наматематических нача-
лах. Более тогоона была более близка к опыту здравого смыс-
ла, чем физика Галилея. Это была теория, котораяестествен-
ным образом исходяих данных здравого смысла, подвергала их
чрезвычайносвязному и систематическому истолкованию. Кроме
того, аристотелевская физика не удовлетворяласьпростым вы-
ражением«факта» здравого смысла, она его помещала в целост-
ную концепциюфизической реальности, основными чертами кото-
рой были вера всуществование качественно различных «природ»
и вера всуществование Космоса, т.е., в общем, вера в су-
ществованиеглобальных принципов порядка, в силу которых
множествореальных существ образует иерархически упорядочен-
ное целое.
Итак, в аристотелевской физике каждаявещь, подчиняясь
всеобщему порядкуимела свое естественное место в Космосе. И
если эта вещь«в порядке», то она в немоставалась и пребы-
валанавсегда. Более того, она должна былаоказывать сопро-
тивление любойпопытке удалить её из этого места. Последнее
можно былосовершить только в результате принуждения, и тог-
да тело, оказавшись вне своего места, стремилось в него
возвратиться. То есть всякое движение вызывало своего рода
космическийбеспорядок, так как оно есть результат либо при-
нуждения, либо, наоборот, усилия со стороны бытия, направ-
ленного напротиводействие этому принуждению. Всёэто восс-
тановлениепорядка и являлось движением «по природе». Следо-
вательно, состояние покоя в объяснении не нуждалось — это
объяснялосьсобственной природой тела. Но хотядля каждого
из движущихся тел движение являлось преходящим и эфемерным
состоянием, тем не менее для Космоса в целом оно быловечно
необходимымфеноменом, неким процессом, в котором вещи конс-
титуировались, актуализировались и становились собственно
вещами. В случаенасильственного движения, которое предпола-
гало непрерывноедействие связанного с движущимся телом дви-
гателя, то оно, разумеется, не могло быть продолжительным,
так как ничто изтого, что «является противоестественным, не
может быть бесконечным и непрерывным». Если прервать связь
между движущимсятелом и двигателем, то движениеостанавли-
валось.Аристотель не допускал действия на расстоянии, с его
точкизрения, всякая передача движенияпредполагает сопри-
косновение — т.е., чтобы перемещать тело, его надо или та-
щить или толкать.
Таким образом, аристотелевская физикаобразовывала все-
объемлющую, совершенно связную теорию, в которую неуклады-
вается лишь одинповседневно наблюдаемый факт: движение бро-
шенноготела. Объяснение Аристотеля, чтобросающий приводит
в движение нетолько тело, но и воздух, который всостоянии
некоторое времядержать в движении тело, было отвергнуто ещё
в VI веке ИоаномФилопоном. Он предложил новый способ объяс-
нения движенияброшенного тела, который в XIV веке былраз-
вит в физикуимпетуса.
Согласно Филопону, бросающий сообщает брошенному телу
некуюнематериальную движущую силу, а воздух, приводимый при
этом вдвижение, ничего не добавляет к движениютела. В фи-
зике импетуса ещёнет никаких идей, в которых был бы хотя бы
намек на то, чтобыло названо законом инерции, но она содер-
жала ряддопущений, которые могли привести коткрытию этого
закона. Именно вней наметился тот путь, которым затем пошел
Галилей. Как показал А.Койре, Галилей в своем сочинении «О
движении»выступает как критик аристотелевской динамики с
точки зрениядинамики импетуса, и впоследствии придает ей ту
форму, в которой уже и на самом деле содержался принцип
инерции.
Физика импетуса строится на базе космологии и физики
Аристотеля, пересматривая лишь отдельные положения послед-
ней. Полностьюсохраняются представления о конечности Космо-
са,неравноценности пространства и связанным с этим делением
движения наестественное и насильственное. Движение тела
продолжается до тех пор пока действует двигатель. Скорость
тела прямопропорциональна силе двигателя и обратно пропор-
циональнасопротивлению среды. То есть сила здесь, в отличии
от классическоймеханики, является причинойскорости, а не
ускорения.Тенденцию к покою, которая постоянно присутствует
в движущемся теле, и которую должна преодолевать движущая
сила, нельзя рассматривать как предшественницуинерции, как
её понималаклассическая механика. Импетус, илизапечатлен-
ную силу (impetus impressus), расходует по мере движения
брошенноетело. И он иссякает, уходя напреодоление тенден-
ции тела кпокою. То есть инерция в физике импетусаэто то,
что способствуеттрате импетуса, прекращению движения, в
противоположностьинерции классической механики, сохраняющей
состояниеравномерного прямолинейного движения.
Первоначально понятие импетуса применялосьдля объясне-
ниянасильственного движения. Однакопостепенно его стали
применять также и для объяснения движения подброшенного
вверх тела, какнаиболее уникального случая, где как бы сни-
мается различиеестественного и насильственного движений. И
в самомделе, если брошенное вверх телодвижется насильст-
венно подвоздействием сообщенного ему импульса, то, остано-
вившись потом намгновение, оно падает назад уже под дейс-
твием силы тяжести. Физики пытались понять, чемобъяснить
различие скоростипадающего тела в начале и конце движения,
какую роль здесь играет тот импульс, который двигал тело
вверх. Если он оказывает в первые моменты падениянекоторое
сопротивлениесиле тяжести, то это означало бы, чтоимпетус
можетсохраняться, консервироваться в теле в момент мгновен-
ной остановкитела. Этого не могла допуститьсхоластическая
физика в силупринципиального различения естественного и на-
сильственногодвижений, которое требовало различатьтакже и
характер сил,вызывающих эти два разных движения.
Галилей сделал допущение, что импетусможет сохраняться
в теле всостоянии покоя. Это снималопринципиальное разли-
чие междусилами, действующими при естественном инасильст-
венномдвижении, и, таким образом, сблизило эти два вида
движения. Здесь Галилей близко подходит коткрытию закона
инерции, но сделать следующий шаг и допустить, чтотело мо-
жет двигатьсясамо по себе, не расходуя никакого импетуса, а
поэтому и незамедляя своего движения, в рамках физики импе-
туса невозможно.
Итак, к началу XVII века невозможностьприменения неоп-
ределенной и расплывчатой концепции «импетуса»в дальнейшем
развитии теориидвижения становилась все более очевидной.
Необходимо былоотбросить эту концепцию с тем, чтобы создать
математическуюфизику, новое понятие движения. И именноэто
сделал Галилей.
«Мы так хорошо знакомы с принципамии понятиями новой
механики или,точнее, так к ним привыкли, — пишет А.Койре, -
что нам почтиневозможно усмотреть те трудности, которые не-
обходимо было преодолеть, чтобы установить этипринципы и
понятия. Эти принципы представляются нам столь простыми,
столь естественными, что мы не замечаем содержащиеся в них
парадоксы.… мытак свыклись с математической наукой, мате-
матическойфизикой, что нам больше не кажется странным расс-
мотрение бытия сматематической точки зрения, не кажется
страннымпарадоксальное дерзновение Галилея, заявившего, что
книга природынаписана математическими знаками. Намвсё это
представляетсясамо собой разумеющимся, но совсем иначе обс-
тояло дело длясовременников Галилея.» Для них было чрезвы-
чайно трудно понять Галилея, объясняющего реальное бытие
посредством бытияматематического: ведь события новойдина-
микиразворачиваются в бесконечном пустом пространстве и ка-
саются тел,движущихся по прямым линиям, которые не являются
реальными телами,перемещающимися в реальном пространстве, а
математическими телами, перемещающимися в математическом
пространстве.Галилей дает математическое решение конкретных
физическихпроблем: проблемы падения тела, проблемы движения
с силойброшенного тела, утверждая, что«желать исследовать
проблемы природыбез математики — это всё равно что пытаться
сделать некуювещь, которую сделать невозможно».
Сближая математический объект с объектом физическим,
преобразованным спомощью эксперимента, настаивая на необхо-
димости иметьдело с идеализированными объектами, а необъ-
ектамиэмпирического мира, Галилей сразу решает ряд проблем.
Во-первых, он снимает различие между физикой, объясняющей
причины движения, и математикой, позволяющей, описав это
движение, сформулировать его закон. Во-вторых, устраняет
принципиальноеразличие между математикой и физикой как нау-
ками, и механикойкак искусством. В-третьих, отменяет тради-
ционное представление о том, что математика — это наукао
неизменныхсущностях, и тем самым кладет началоновой мате-
матике, способнойописывать движение и изменение, и устанав-
ливать ихзаконы. В-четвертых, ставит вопрос отом, что для
физика важнееустановить закон, описывающий измененияявле-
ний, чем искатьих причины.
Как живопись того времени обращается кперспективе, так
наука этогопериода — к геометрии. Галилей стремитсяпоста-
вить на местофизики Аристотеля механику, которая по его за-
мыслу была бычем-то вроде геометрии физического мира. Гали-
лей осуществляетгеометризацию пространства, т.е.замещение
конкретногопространства Аристотеля абстрактным пространс-
твом эвклидовой геометрии, которое теперьрассматривалось
как реальноеи становилось тем пространством, в котором
позднеепоместилась его физика.
* * *
Условием возможности решения всех этихпроблем является
у Галилеяэксперимент, который представляет собойили умоз-
рительныйопыт, или материализацию математическойконструк-
ции.
В более ранний период развития наукимысленный экспери-
мент тоже имелместо. Так, например, Аристотельосуществлял
мысленный эксперимент, доказывая невозможность в природе
пустоты. Однакороль мысленного эксперимента здесь была дру-
гая. Аристотель прибегал к нему для того, чтобы отвергнуть
какую-либовозможность: в этом смыслеэксперимент играл у
него негативную роль. Галилей же прибегает к воображаемому
эксперименту дляподтверждения своих допущений. Теоретичес-
кое построение уГалилея создается до всякого опыта и неза-
висимо от него — оно представляет собой решение задачи, пра-
вильностькоторого лишь задним числом должна быть подтверж-
дена в опыте. Это построение приобретает характер теорети-
ческогодопущения, которое не могло получить точного аналога
в опыте, но моглобыть минимально к нему приближенно за счет
устранения всехпомех и увеличения чистоты эксперимента. Та-
кое изменениезначения мысленного эксперимента в физике свя-
зано сперестройкой метода доказательства, со стремлением
построить физику на базе математики. Как пишет французский
историк наукиП.Таннери, «Физики поступалитак. Выдвигался
какой-нибудьаприорный постулат, из него делалисьвыводы, а
затем эти выводыпроверялись на опыте. Галилей по существу
следовал именно этому пути.» Таким образом, научная работа
для Галилея восновном сводилась к созданию геометрической
схемымеханического события и последующему мысленному экспе-
риментированию сэтим идеально сконструированным объектом
или, есливозможно, его практической реализации.
Здесь заключен богатый методологический источник для
сегодняшнеговозрождения тех особенностей познания, которые
дают нам нетолько информацию, но и доставляютнаслаждение.
И прежде всегоэто те, которые значительно утраченысегодня
из-за господства реального эксперементирования вестествен-
ных науках. Этоможно было бы считать положительным, если бы
одновременно непострадало и умение вести дискуссию, выдви-
гать и доказыватьгипотезы, и вообще, способность ксвобод-
ной игре ума, которая может быть и делает великого ученого
таковым.
* * *
Создание математической физики привело кпереосмыслению
таких фундаментальных понятий как материя и пространство.
Аристотелевскомупонятию материи были свойственны неопреде-
ленность,изменчивость, непостоянство, что, конечно, не мог-
ло служитьосновой для воплощения математических конструк-
ций. У Галилея она предстает как всегда себеравная, само-
тождественная, неизменная, выступает в качестве самостоя-
тельнойсубстанции, становится неизменной и постоянной осно-
вой природныхявлений. Новое, совершенно особое значение
приобретает принцип атомизма, который объясняет явления,
внешне имеющие видимость структурности и упорядоченности,
сводя их кскрытому в их глубине беспорядочному движению
бесчисленныхизолированных частиц, то есть порядок на уровне
явленийоказывается продуктом хаоса на уровне сущности. Об-
суждая вопрос о возможностях воплощения в материалеидеаль-
ныхконструкций, Галилей отвергаетутверждение, что «многие
изобретения в машинах удаются в малом, но не применимы в
большом». ВXVI веке было распространено мнение, что механи-
ческая конструкция тем ближе к своей геометрическоймодели,
чем меньше в нейматерии. «Общераспространенное мнение,- го-
ворит Галилей,-совершенно ложно, настолько ложно, чтоско-
рее можно было быутверждать как истину противное, аименно
что многие машины можно сделать более совершеннымибольшего
размера, нежели меньшего... Смею утверждать, что если мы,
отвлекшись от всякого несовершенства материи и предположив
таковуюнеизменяемой и лишенной всяких случайных недостат-
ков, построим большую машину из того же самого материала и
точно сохранимвсе пропорции меньшей, то в силу самого
свойства материимы получим машину, соответствующуюменьшей
во всехотношениях… Так как я предполагаю, что материя не-
изменяема, т.е. постоянно остается одинаковой, то ясно,что
такое вечное инеобходимое свойство может вполне быть осно-
вой для чистоматематических рассуждений.»
А.Койре доказал, что механика Галилеяоснована на поня-
тиях материиблизких к таковым у Платона и Демокрита. Но хо-
тя и демокритовские атомы отвечают потребностимеханики но-
вого времени внеизменной и равной себе материи, но уГали-
лея они выполняют другую роль. С помощью этой идеи Галилей
решает проблемуконтинуума. И бесконечно малые Галилея — это
не атомыДемокрита: в них появляются характеристики, которых
не было уантичного философа. Он утверждает, что континуум
состоит изнеделимых, природа которых парадоксальна: они са-
ми не имеютвеличины, но из их бесконечногомножества сос-
тавляется любаяконечная величина. Тут одно непонятное — ли-
шенная величинычастица — объясняется через другое — реально
существующеебесконечное множество. Это понятие-парадокс иг-
рает важную рольв механики и математике Галилея. Хотя они
понимает противоречивый характер своего учения обесконечно
малых, однако спомощью этого принципа Галилей вводит важную
категориюмеханики «мгновенную скорость», отменяя тем самым
аристотелевскуютеорию движения. Как пишет П.П.Гайденко:
«Коль скоромгновение — это бесконечно малая „доля“ времени,
то, стало быть,само мгновение — это уже не время; мгновение
— это не конечныйотрезок времени, каким бы малым он не был;
это нечто среднеевневременностью и временем, точно также,
как бесконечномалый отрезок пространства не есть не матема-
тическаяточка, ни как угодно малый отрезок пространства.
»Мгновенная скорость" - этоуже не скорость в собственном
смыслеслова, ибо всякая скорость предполагаетдвижение, а
движение можетпроисходить только во времени. Значит,мгно-
венная скорость — это нечто вроде неподвижного начала движе-
ния." Спомощью именно этого понятия Галилей пытается решать
проблемуконтинуума. Через понятие бесконечномалого, кото-
рое не является реальностью ни математической (сточки зре-
ния традиционнойматематики), ни физической, он осуществляет
построение физикина основе математики. Нопротиворечие, с
самого началозаложенное в понятие бесконечно малого, с не-
избежностьвоспроизводится на каждом следующем этапе разви-
тия галилеевской мысли. Этим объясняется почемуДекарт не
мог принятьмногих утверждений Галилея, в частностиего те-
зиса о переходепадающего тела через все стадии медленности.
Лейбницвысказывает в адрес Галилея упрек ещё более серьез-
ный, имея в виду уже не частный вопрос: онсчитает, что Га-
лилей не развязалузел парадоксов континуума, а разрубил
его. Вопроссоотношения математики и физики также не получил
удовлетворительногорешения у Галилея, который строил меха-
нику как ветвь геометрии. Подобно художнику, овладевшему
перспективой, которая всегда влечет за собой зрительную ил-
люзию, Галилей наталкивается на то же противоречие, что и
художники: он хочет создать науку как объяснение природных
феноменов, а в действительности наука превращается унего в
описаниепроцессов изменения этих феноменов. Все эти пробле-
мы получили вдальнейшем философское обоснование у Декарта.
* * *
Итак, мы видим, что, несмотря на свои заблуждения и
противоречия,несмотря на незавершенность и непоследователь-
ность многихсвоих положений, именно Галилей был тем челове-
ком, который произвел ряд фундаментальныхзамен в способе
познания в XVIIвеке. Прежде всего он заменил средневековую,
основанную напостроениях Аристотеля, установкусознания на
новую, на которой впоследствии базировалась всясовременная
наука. Галилейсгладил существовавшее различие между естест-
венным иискусственным, открыв тем самым дорогуэксперемен-
тальному изучениюприроды, потому что только тепе