Реферат: Герцен

                                Герцен.

Летом 1833 г. Александр Иванович Герцен (1812 — 1870) завершилчетырехлетний курс обучения в Московском университете. Решением СоветаУниверситета Герцен на основании Положения о производстве в ученые степени и«за отличные успехи и поведение» 30 июня 1833 г. (Все даты в статьеприводятся по старому стилю) был утвержден кандидатом Отделенияфизико-математических наук. Ему также была присуждена серебряная медаль задиссертацию «Аналитическое изложение солнечной системы Коперника».Перед молодым выпускником открывался путь к успешной научной карьере, однакосудьба Герцена сложилась иначе. Через год после окончания университета егоарестовали за участие в «тайном обществе» и после 9-месячного тюремногозаключения отправили в ссылку, продлившуюся в общей сложности до 1842 г.

{Подробные сведения о жизни,творчестве и революционной деятельности Герцена можно найти в егомногочисленных биографиях. См., например, книгу В. А. Прокофьева

После возвращения из ссылки в Москву Герцен возобновляетначатое в студенческие годы изучение теоретических основ, методологии исовременных достижений естествознания. Он штудирует труды зарубежных иотечественных ученых по физике, химии, зоологии и физиологии, посещает лекции ипубличные чтения в университете, а также в период с 1842 по 1846 гг. пишет ипубликует философско-науковедческие работы «Дилетантизм в науке»,«Письма об изучении природы» и «Публичные чтения г-на профессораРулье»

{Подробнее о философии наукиГерцена см. статьи А. И. Володина

В этих работах, пользовавшихся широкой известностью средистудентов и столичной интеллигенции, Герцен проявил себя как серьезныйметодолог и блестящий популяризатор науки. Однако и этот, новый этап егонаучной деятельности прервался. В 1847 г., не выдержав полицейских придирок,Герцен навсегда покинул Россию и, находясь за границей, наукой уже больше незанимался, сосредоточив свои силы на революционно-публицистической деятельностии создании независимой российской печати.

И все же реакционная атмосфера николаевского политическогорежима была не единственной причиной превращения Герцена из подававшего немалыенадежды ученого в революционера. Дело в том, что и он сам, и круг егоединомышленников-западников первоначально именно в науке видели не толькомощный фактор социального развития и обновления, но и альтернативу попыткамчисто насильственного преобразования общества, каковыми молодежи конца 30-х — начала 40-х гг. представлялись восстание декабристов и некоторые другиереволюционные выступления в Европе первой трети XIX в. Но что же в таком случаезаставило Герцена предпочесть науке революцию?

{Участник герценовскогоуниверситетского кружка Н. И. Сазонов в связи с этим вспоминал:«Разочарования 1825 и 1830 годов послужили нам полезным уроком, послекоторого мы стали стремиться к разрешению больших национальных вопросов преждевсего при помощи науки». (Цит. по:

В предлагаемой статье я попытаюсь ответить на этот вопрос,анализируя те проблемы, с которыми Герцен столкнулся при знакомстве с современнойему западной наукой и которые привели его к убеждению, что эта наука находитсяв состоянии глубокого кризиса, погрязла в мелочах и нуждается в спасении состороны смело и широко мыслящих «людей жизни», способных преодолетьразобщенность научных дисциплин и достичь органического единства науки,философии и практики.

Мне представляется, что основную роль в разочаровании Герценасыграло прежде всего непонимание им специфики работы ученых-профессионалов,занятых решением своих узкоспециальных задач, смысл которых можно понять, лишьнаходясь в постоянных творческих контактах с коллективами исследователейпередовых лабораторий. При этом, как показывает современный опыт, аналогичноенепонимание (и разочарование) возникает у многих ученых из развивающихся стран.Даже получив блестящее образование, такие ученые испытывают огромные, в первуюочередь мировоззренческие, трудности при вхождении в западное научноесообщество

{Мировоззренческие проблемы науки в развивающихся странахизучаются в последнее время многими социологами и культурологами. См.,например, монографии Е. Б. Рашковского и, в которыхосновное внимание сосредоточено на анализе специфики ментальности ученых изстран Азии и Африки. В отличие от работ Рашковскогозадача данной статьи — анализ специфики работ именно западного научногосообщества, его своеобразной эзотеричности,проявляющейся в том, что многие концептуальные изменения, непрерывноосуществляющиеся в развивающейся науке, как правило, не отражаются впубликациях (а тем более в учебниках) и могут быть осознаны только в ходедостаточно длительной работы в исследовательских коллективах.}.

В связи с этим интересно сопоставить философско-науковедческиеработы Герцена с современными проблемами восприятия передовой науки. Такоесопоставление, на мой взгляд, позволило бы глубже понять особенности развитияроссийской науки первой половины XIX в. и роль в этом развитии Герцена. Мечтаяо качественно новой науке будущего и стремясь подготовить российскую молодежь ксозданию такой науки, Герцен не смог заметить тех действительно революционныхизменений, которые содержала в себе будничная работа западных и отечественныхпрофессионалов. В результате своими статьями он лишь дезориентировалстуденчество, провоцируя его на конфликты с «отсталыми и реакционными»профессорами и, как следствие, уход из науки. При этом одной из первых жертвтакой дезориентации стал сам Герцен.

Несостоявшийсяученый

В июне 1833 г. А. И.Герцен завершил обучение на физико-математическом отделении Московскогоуниверситета. Он готовился к выпускным экзаменам и трудился над кандидатскойдиссертацией «Аналитическое изложение солнечной системы Коперника».Написание такой работы — небольшого сочинения реферативного типа, а такжеполучение достаточно высокого балла на экзаменах были необходимы для тех, ктохотел стать кандидатом университета, с тем чтобы продолжить научную работу изатем защищать магистерскую и докторскую диссертации.

Судя по письмам друзьям, Герцен был настроен оптимистически. Онблагодарил и благословлял университет, радовался теме диссертации, предложеннойему куратором, профессором Д. М. Перевощиковым.Первая неудача постигла Герцена на экзаменах. 24 — 27 июня 1833 г. он писал Н.П. Огареву, что «срезался у Перевощикова.

{Дмитрий Матвеевич Перевощиков(1788 — 1880) — математик, астроном, видный ученый-просветитель, создатель идиректор первой астрономической обсерватории Московского университета, а с 1855г. член Петербургской академии наук. Подробнее о нем см. работы

по механике, это сильно потрясло мое честолюбие, я на другойдень был болен; но во всех прочих предметах я отвечал хорошо, в некоторыхотлично, и я кандидат; теперь осталось получить медаль (золотую), и яуниверситетом доволен»

{Экзамены проходили 22 июня 1833 г. Для получения степеникандидата требовалось набрать не менее 28 баллов при оценках от «0»до «4». Герцен набрал 29 баллов: «4» — по ботанике,математике, минералогии, зоологии, химии и «3» — по физике, механике,астрономии. О сдаче экзаменов и обучении Герцена в университете см. статью В.П. Гурьянова

К сожалению, не оправдалась и эта надежда Герцена. Егодиссертация была удостоена серебряной медали. Золотую медаль за сочинение наэту же тему получил другой ученик Перевощикова — А.Н. Драшусов, который был оставлен при обсерватории университета и в 1851 г.стал ее вторым, после Перевощикова, директором.

Т. П. Пассек, друг юности Герцена,писала, что Перевощиков предпочел диссертациюДрашусова, т. к. «нашел в сочинении Саши слишком много философии и слишкоммало формул (точнее, их нет вообще. — Ю. М.). Золотую медаль получил студент,который, говорили тогда, выписал свою диссертацию из астрономии Био и растянул на листах формулы»

Возможно, Пассек права и после несовсем удачной сдачи экзаменов по физическим наукам Перевощиковмог с настороженностью отнестись к слишком философизированнойработе Герцена. В то же время Перевощиковкатегорически не пожелал взять к себе Драшусова на место помощника приобсерватории. Более того, Перевощиков держал этоместо свободным почти месяц и согласился взять на работу Драшусова лишь поддавлением высоких покровителей последнего.

Не исключено, что Перевощиковсохранял вакансию для Герцена (других кандидатур у него тогда просто не было).Но Герцен, вместо того чтобы проявить хоть какую-то инициативу, высмеивал вписьмах своих учителей и университет и сообщал друзьям, что целыми днями ест,спит, купается и собирается всерьез заняться социальной философией иполитическими науками. К чему привели эти занятия, известно. Ровно через годГерцен был арестован за организацию кружка революционного направления(достаточно безобидного даже по меркам того времени). Затем были 9 месяцевтюрьмы и ссылка с обязательной службой в качестве младшего чиновника вканцелярии, где Герцен смог вдоволь насмотреться на все «прелести»российской жизни.

Неудивительно поэтому, что вскоре после возвращения из ссылки вМоскву (1842 г.) Герцен принялся хлопотать о заграничном паспорте и в 1847 г.вместе с семьей выехал за границу. Там он сблизился со многими российскими иевропейскими революционерами и в 50-е гг. совместно с Огаревым создал Вольнуюрусскую типографию, издававшую в числе прочего знаменитую газету«Колокол».

Трудно сказать, потеряла ли российская наука с уходом Герценавыдающегося ученого, но можно только пожалеть о том, что она потерялаталантливого и широко образованного популяризатора и публициста, а такжепрекрасного организатора. Сожалел ли сам Герцен о несостоявшейся научнойкарьере? В автобиографической книге «Былое и думы» Герцен снескрываемой завистью пишет о своем друге немецком физиологе Карле Фогте,который, прежде чем оказаться втянутым в потерпевшую поражение германскуюреволюцию 1848 г., стал признанным ученым, не расставшимся с микроскопом даже вгоды эмиграции. При этом особое восхищение Герцена вызывала семья Фогта — однаиз тех старинных немецких семей, члены которой из столетия в столетиестановились профессионалами высочайшего класса в ремеслах, науках, искусстве,наконец, просто в умении воспитывать здоровых, целеустремленных и трудолюбивыхдетей.

Всего этого, пишет Герцен, нравственной связи поколений,положительного примера отцов, правильного воспитания, я был лишен, будучивынужден с детских лет бороться со всем окружавшим меня. Поэтому, выходя издетской, заключает свое сравнение Герцен, «бросился в другой бой и, толькочто кончил университетский курс, был уже в тюрьме, потом в ссылке. Наука наэтом переломилась, тут представилось иное изучение — изучение мира несчастногос одной стороны, грязного — с другой».

Герцен ипроблемы становления науки в России

И все же только лиобстоятельства и условия жизни помешали Герцену стать ученым? Конечно,атмосфера николаевской России 30 — 40-х гг. была не слишком благоприятной длянаучных исследований. Тем не менее все возрастающее количество людей начиналозаниматься наукой, причем некоторые из них делали это на мировом уровне.Достаточно вспомнить имена Лобачевского, Остроградского, Струве, Пирогова,Ленца, Зинина и других выдающихся ученых. В то же время и правительствоначинало осознавать государственную важность науки и иногда выделяло средствана ее развитие не скупясь. Так, на строительство престижной, тогда самойпередовой в мире Пулковской обсерватории была в 30-е гг. выделена колоссальнаясумма 1,5 млн. рублей серебром.

{Уважение Петербурга к науке почувствовали дажепровинциальные чиновники. В своих воспоминаниях Герцен рассказывает о том, какв годы ссылки резко улучшилось его положение после того, как он помог сделатьстатистический отчет по хитроумной форме, присланной из столицы и изобиловавшейтаблицами и формулами

В первой трети XIX в. к Московскому университету прибавилисьуниверситеты в Дерпте (Тарту), Вильно, Казани, Харькове, Петербурге и Киеве.Безусловно, такого количества университетов было совершенно недостаточно длягигантской Российской империи

{К началу XX в. число университетов в России возросло до 10.Для сравнения: в Западной Европе уже в начале XVI в. было примерно 60университетов, и их количество продолжало расти. Кроме того, некоторыеуниверситеты работали как международные центры подготовки специалистов,восполняя нехватку учебных заведений в других странах. Так, в Лейденскомуниверситете только на протяжении XVII в. обучалось около 4 тыс. студентов изАнглии

однако развитие вузовской системы во многом тормозилосьострейшей нехваткой квалифицированных преподавателей. Зачастую в созданныхнаспех университетах многие кафедры подолгу пустовали или влачили жалкоесуществование, а преподаватели задыхались от непосильной нагрузки, что,естественно, пагубно сказывалось на качестве подготовки студентов.

Хорошо известно, что становление западноевропейской цивилизациибыло неразрывно связано с начавшейся уже в XI — XII вв. беспрецедентной посвоим масштабам подготовкой юристов, врачей, инженеров, преподавателей вузов идругих специалистов

{Вот лишь два примера, иллюстрирующих скорость и масштабыразвития средневекового общества. Ф. Бродель приводитданные о количестве нотариусов в крупнейших городах Италии конца XIII в.: вМилане — 1,5 тыс. на 60 тыс. жителей, в Болонье — свыше 1 тыс. на 50 тыс. жителей,в Вероне — более 500 на 40 тыс. жителей Н. В. Варбанецпишет, что всего за полстолетия, прошедших после изобретения в середине XV в.книгопечатания, в Европе было создано более тысячи типографий, обеспечивающихвыход около 40 тыс. всевозможных изданий общим тиражом 16 — 17 млн.экземпляров.

Особого упоминания при этом заслуживает подготовка хорошообразованных, вышколенных кадров для правительственной, церковной имуниципальной администрации. Получившие нередко университетское образование,искушенные в юриспруденции, логике и риторике, эти люди составляли костякуправления европейских государств и совместно с деятельностью другихспециалистов создавали предпосылки для действительно революционных измененийобщества: становления в нем правовой культуры, основ парламентаризма,высокоэффективной экономики, системы вузов и многого другого.

К сожалению, Россия была лишена таких ресурсов развития. Всвоей деятельности российское правительство могло опереться лишь на армиюполуграмотных чиновников. Поэтому не приходится удивляться тому, что жизненноважные для страны реформы запаздывали, а когда все-таки начинались, топроводились поспешно, путем простого копирования западных институтов. Врезультате, как резонно считал В. О. Ключевский, действия реформаторов лишьистощали народные силы и вызывали устойчивое отвращение ко всем попыткамказенного просвещения. Однако, разочаровываясь в способности правительства«обустроить Россию» и не желая сотрудничать с бездарным идеспотическим режимом, люди типа Герцена лишь увеличивали дефицитцивилизованности в государстве и тем самым уменьшали возможность прогрессивныхизменений. Так возникал порочный круг, в существовании которого былозаинтересовано только российское чиновничество.

{А. П. Столыпин писал о том, кактрудно было его отцу П. А. Столыпину подыскатьсотрудников, обладавших подлинным государственным мышлением. «Разрыв,происшедший еще в прошлом веке между государственным аппаратом и либеральнойинтеллигенцией, приносил свои горькие плоды»

Конечно, представить себе Герцена или Огарева, добровольнопошедшими на службу в николаевскую администрацию, трудно. Однако в областиразвития науки и университетского образования они могли бы сотрудничать справительством, не слишком поступаясь принципами. Более того, именно в этойобласти российское дворянство первой половины XIX в., во всяком случае егопросвещенная часть, могло, на мой взгляд, сыграть выдающуюся роль. Обладаяполитическим весом, материальными средствами, досугом, правом свободных поездокза границу, будучи самой образованной частью общества, оно располагаловозможностями не только существенно ускорить становление отечественной науки,но и, заняв в ней ведущее положение, взять реванш за свое оттеснениечиновничеством, резко усилившееся после разгрома декабристов.

Безусловно, создание национальной науки — чудовищно сложнаязадача. Но ведь создало же российское дворянство великую литературу, что врядли было легче (организация издательского дела, преодоление цензурныхпрепятствий, усвоение принадлежавших иной культуре художественных форм и т.д.), чем, например, развитие университетов. Тем не менее становление в Россиилитературы, по сути, на добровольных началах, шло намного успешнее, чемподдерживаемой государством науки.

{Из работ современных историков и социологов науки видно,что с аналогичной ситуацией мы сталкиваемся в Индии, Японии, странах ЛатинскойАмерики, где уже давно пытаются создать у себя развитые научные сообществазападного типа, не жалея на это материальных и прочих средств. Однако заимствованиеэтими странами западного искусства, казалось бы, неразрывно связанного с чужимикультурными традициями, шло быстрее и легче, чем объективной, вненациональнойпо самому своему смыслу западной науки. (См. по этому вопросу статью исодержащуюся в ней библиографию.).}

Говоря о возможной роли Герцена в «сайентизации»России, важно подчеркнуть и то, что западники, к которым он принадлежал,безоговорочно выступали за распространение в стране науки, видя в ней, в стилеевропейских социальных идей, мощнейшее средство материального и духовногопреобразования общества.

{Отношение славянофилов к распространению в обществе науки иобразования было довольно настороженным из-за опасения бесконтрольнымраспространением знаний повредить нравственность народа. Так, например, И. В.Киреевский в «Записке о направлении и методах первоначального образованиянарода в России» (1839), адресованной попечителю Московского учебногоокруга графу С. Г. Строганову, настаивал на том, что даже техническое иремесленное образование должно быть обязательно увязано с нравственным, впределе религиозным воспитанием. «Школа, — писал Киреевский, — должна бытьне заменою, но необходимым преддверием церкви».

Но почему же тогда Герцен и другие радикально настроенныеинтеллигенты сами не занимались научными исследованиями, не преподавали вуниверситетах, а предпочитали превращаться в «кающихся дворян»,социалистов и революционеров? Почему тот же Герцен, разочаровавшись вМосковском университете, не отправился продолжать свое образование за границу?Хотел ли он вообще заниматься наукой и, если да, то как и какой? Для ответа наэти вопросы мы должны обратиться к анализу его философских воззрений. В концеконцов именно они стали фактически главной причиной обиды на Перевощикова, разочарования в науке и ухода из нее.

PRIVATE
— Да ведь не всем же, — говорил я ему, — за вами на небо лезть. Мы здесь займемся, на земле, кой-чем.
— Помилуйте-с, как же-с это-с можно-с, какое занятие-с. Гегелева-с философия-с; ваши статьи-с читал-с, понимать нельзя-с, птичий язык-с. Какое-с это дело-с. Нет-с!"

Упоминаемые Перевощиковым статьи — это философско-публицистическаяработа Герцена «Дилетантизм в науке», которая в 1843 г. по частямвыходила в журнале «Отечественные записки». Не исключено также, что Перевощиков мог быть знаком, хотя бы понаслышке, с первымистатьями «Писем об изучении природы» — большого историко-философскогои историко-научного труда, над которым Герцен работал в 1844 — 1845 гг. и вфеврале 1845 г. начал публиковать в этом же журнале. С «Отечественнымизаписками» с 1840 г. активно сотрудничал и Перевощиков,напечатав в них ряд весьма интересных популярных статей об астрономии, ееистории и методологии. Таким образом, в этот период Герцен и его учитель, напервый взгляд, занимались одним и тем же делом — популяризацией и пропагандойнауки в России. Что же в таком случае вновь вызвало раздражение Перевощикова?

«Дилетантизмв науке» А. И. Герцена

Работа Герцена«Дилетантизм в науке» — сочинение во многом уникальное, являющеесяпрактически первой в России попыткой построить развернутую философскуюконцепцию развития науки, определить ее место в обществе и в духовной жизничеловека. Сам Герцен характеризовал свою работу как пропедевтическую,предназначенную прежде всего тем, кто только приступает к изучению науки. Приэтом ее главная цель — предохранить начинающих от того опасного разочарования внауке, которое распространяется в российском обществе. (Естественно, той егочасти, с которой контактировал Герцен.) Он пишет, что, столкнувшись с первымитрудностями и не пойдя дальше предисловий, отечественные дилетанты все громчестенают теперь о том, что наука не соответствует высоким чаяниям духа и«вместо хлебов предлагает камни», что она слишком сложна, неинтереснаи, кроме того, пользуется незнакомыми словами. Но самое главное, посколькусовременная наука — всего лишь «разработка материалов», промежуточнаястадия, то нет смысла корпеть над ней, так как всё равно скоро появится новая,более совершенная и более доступная наука ю

Понятно, насколько опасными были подобные настроения в стране,где отсутствовали прочные научные традиции и где еще совсем недавно, помня о«чистке» Магницким Казанского университета, даже скептическинастроенные профессора вставляли в свои лекции и учебники цитаты из Библии,всячески подчеркивая согласие науки и религии. Поэтому неудивительно, чтоГерцен, не жалея сарказма и возмущения, пишет, что этим романтикам и лжедрузьям науки нужна фактически не сама наука, а ихсобственные туманные представления о ней, возможность непринужденнопофилософствовать о различных проблемах, не утруждая себя необходимостьюпроверить собственные суждения опытом или вычислениями. Причем особеннобеззащитной перед такими «любителями» науки оказывается философия,где чаще всего берутся судить о любых вещах, не удосужившись даже поверхностнымзнакомством с предметом

Такое отношение к науке Герцен вполне резонно объяснял тем, чтоона досталась России готовой, без мук и труда. Отсюда та дикая смесь пиетета иснисходительности, мистических надежд и подозрительности, с которой, ксожалению, и по сей день приходится часто сталкиваться в нашей стране икоторую, как это ни странно, мы обнаруживаем у самого Герцена, когда от критикидилетантов он переходит к критике современных ученых за чрезмернуюспециализацию, формализм, оторванность от жизни и другие «грехи». Скакой-то поразительной непоследовательностью он предъявляет им все те жеобвинения и претензии, за которые только что высмеивал дилетантов. Так, в главе«Дилетанты и цех ученых» Герцен пишет, что современная наука рветсяиз тесных аудиторий и конференц-залов в действительную (?!) жизнь, чему,однако, препятствует каста ученых, ревниво окружившая науку лесом схоластики,варварской терминологии и тяжелым, отталкивающим языком. «Наконец,последняя возможность удержать науку в цехе была основана на разрабатывании чисто теоретических сторон, не вездедоступных профанам».

Герцен пишет, что современные ученые окончательно превратилисьв средневековых цеховиков-ремесленников, утратившихширокий взгляд на мир и не разбирающихся ни в чем, кроме своей узкой темы.Конечно, снисходительно замечает Герцен, от занятий таких ученых может быть икакая-то польза, хотя бы в накоплении фактов, но тут же пугает читателявозможностью утонуть в море сведений, кое-как связанных искусственными теориямии классификациями, о которых ученые «вперед знают, что они неистинны» .

Важно подчеркнуть, что, критикуя ученых-цеховиков,Герцен имеет в виду прежде всего Германию, в науке которой, как он считает, внаибольшей степени восторжествовали «педантизм, распадение с жизнью,ничтожные занятия, искусственные построения и неприлагаемыетеории, неведение практики и надменное самодовольство» и т. д. Но что,собственно, дает Герцену право судить о состоянии науки в Германии? Разве онучился в ее университетах, общался с немецкими учеными, работал в ихлабораториях?

{Кстати, знакомство с реальными немецкими учеными, вчастности, с К. Фогтом поколебало уверенность Герцена в том, что научнаяспециализация ведет к тупости, самодовольству и мещанской ограниченности.}

Понятно, что судить с такой уверенностью о ничтожестве именнонемецкой науки Герцен мог лишь потому, что основывался на той критике, которуюв изобилии можно было найти в статьях и книгах выдающихся немецких писателей,ученых и публицистов, мучительно переживавших униженное положение своей родины,ее экономическую отсталость, раздробленность, политическую зависимость и мечтавшихо том возрождении Германии, которое принесет ей наука, философия и искусство.Однако для выполнения такой миссии эти области духовной деятельности должныбыли достичь невиданных ранее высот, и колоссальные успехи немцев в развитиифилософии вселяли надежды на то, что это достижение вполне возможно. Этопервое.

Второе. Для европейской науки 30 — 40-х гг. XIX в., и особеннодля немецкой науки, был характерен острый конфликт с философией. Тесносвязанные в XVII в., у истоков науки Нового времени, в XIX в. эти дведисциплины быстро разъединялись, обвиняя друг друга в некомпетентности ипренебрежении к истинно важным вопросам. Хорошо известно, что разъединениенауки и философии было в целом полезным процессом, позволявшим им обеим обрестисвои собственные предметы и методы исследований и благодаря этому ускорить своеразвитие. Однако для того, чтобы увидеть тогда за взаимной критикой позитивныерезультаты и, в частности, понять особенности философской критики науки

{Конституируя себя как анализ теоретического мышлениякультуры Нового времени («чистого разума») и нащупывая контурыкаких-то иных логик, философия не могла не критиковать науку, в которой этомышление воплотилось наиболее последовательно. Кроме того, критика науки тоговремени за чрезмерный эмпиризм была в принципе правильной, хотя и неучитывающей того, что ученые, особенно экспериментаторы, просто«обогнали» тогда теоретиков.}

требовалось несоизмеримо более глубокое знакомство синтеллектуальной жизнью Европы, чем то, которое было у Герцена. Но это значит,что импортируя западную критику науки без самой науки, он попадал в положениевысмеиваемых им дилетантов, получавших западный продукт готовым и незадумывавшихся ни о трудной истории его появления, ни о том контексте, вкотором он имеет смысл.

Конечно, можно сказать, что Герцен на примере Западапредостерегал отечественную науку от возможных опасностей. Но было ли такоепредостережение полезным? В то время как российская наука делала первые шаги напути к профессионализму, Герцен издевался над специалистами, называя ихсовременными троглодитами и готтентотами.Стоит ли после этого удивляться тому,что российская литература в поисках положительного героя обращалась к комуугодно, но только не к ученому?

Не менее серьезные последствия имело и распространение вобществе взглядов о необходимости создания новой, более простой и понятнойнароду науки, которая благодаря использованию диалектического метода сможеторганически соединить философию и науку, теоретическое и эмпирическое и т. д.Причем главную роль в создании такой науки Герцен в своей следующей работе«Письма об изучении природы» отводил, естественно, России, проводяпараллели между европейским Ренессансом, начавшимся после восприятия Западомантичной образованности, и послепетровским развитиемРоссии, усваивающей ныне западную культуру.Так применительно к наукеформировалась опасная идея обратить отставание России во благо и разомпреодолеть все те трудности и противоречия, в которых запутался Запад.

При этом Герцен прибегает к фактической апологии российскогодилетантизма, сравнивая его с наивной, но эстетически яркой, богатой потенциямиантичной философией.

Понятно, что подобные идеи также не способствовали ростууважения к профессионализму и в немалой степени содействовали политизациироссийских университетов, студенты которых нередко видели в себе не будущихспециалистов, а носителей нового, революционного мировоззрения, способногоспасти мир. Таким образом, пытаясь помочь распространению в стране науки,Герцен только ей повредил. Своими статьями он фактически дезориентировалмолодежь, внушая ей неадекватные, а то и просто ложные представления о миреученых.

Принципиальную роль в этой дезориентации (прежде всего, самогосебя) сыграло увлечение Герценом философией, критический пафос которойпредполагал существование в стране достаточно развитого научного сообщества. Нопочему, собственно, Герцен, пытаясь спасти от дилетантизма науку, не обратилсяк нормальной пропаганде ее результатов и достижений? Оказывается, каналогичным, дезориентирующим результатам могло приводить заимствование нетолько революционных идей западных философов, но и вполне добропорядочныхсведений из научных и научно-популярных журналов.

В 1829 — 1830 гг. Д. М. Перевощиков,с целью распространения среди студентов современных научных представлений,перевел и опубликовал в журнале «Новый магазин естественной истории»около сотни статей из иностранной научной периодики, посвященных в основномисследованиям взаимосвязи различных классов явлений, в том числе живой и неживойматерии, а также идеям о фундаментальной роли электрических сил в природе.

Как известно, открытия в начале XIX в. химического, теплового,физиологического и магнитного действий электрического тока оказалифундаментальное воздействие на развитие естествознания. Эти открытияподтверждали высказанные ранее догадки об универсальной взаимосвязи различныхсил природы и побуждали ученых предполагать и искать другие связи такого типа.К сожалению, необычный характер новых явлений, их несоответствие существующимтеоретическим концепциям, а также элемент случайности во многих открытияхпородили, особенно в околонаучной среде, представления о том, что длясовершения научных открытий не нужно никакой серьезной теоретической подготовкии достаточно лишь смелых гипотез и настойчивости. Этим же недостатком страдалиподборки и обзоры Перевощикова, создававшие (вопрекиубеждениям самого автора, отказавшегося вскоре от такой формы популяризациинауки) у студентов опасный образ легкой, порхающей от открытия к открытию науки,что вело их затем к разочарованиям и дилетантизму.

Таким образом, попытка Перевощиковасформировать у студентов адекватный образ современной науки, вывести их напередний край ведущихся в Европе исследований потерпела неудачу. Но была лиразрешима эта задача вообще?

Проблемысоздания научных сообществ западного типа

Россия была первойразвивающейся страной, попытавшейся внедрить у себя западную науку. С тех портакие попытки предпринимались и предпринимаются во множестве государств.Поэтому не исключено, что мы сможем лучше понять отечественный опыт, сравниваяего с опытом других стран. Для такого сравнения я хочу воспользоваться оченьинтересной и своеобразной статьей индийского астрофизика А. Р. Чоудхури, посвященной анализу проблем адаптации стажеров изстран Азии к западному научному сообществу.

Опубликованная в американском журнале «Социальныеисследования науки» статья Чоудхури, тем неменее мало похожа на традиционные социологические исследования и скореепредставляет очерк личных впечатлений автора об индийском и американскомнаучных сообществах, а также размышлений о психологических проблемах восприятиязападной науки представителями из стран с неевропейскими культурнымитрадициями.

В своей статье Чоудхури прежде всегоотмечает тот широко известный факт, что полноценную, способную работать навысшем европейском или американском уровне науку не удалось пока создать даже встранах с высокоразвитой современной промышленностью (Япония и Южная Корея,Австралия, ЮАР). При этом, конечно, высокоодаренные ученые могут появлятьсядаже в отсталых в экономическом отношении регионах, но они слабо влияют на своинаучные сообщества, продолжающие оставаться отсталыми и провинциальными.

Для того чтобы пояснить, что он понимает под передовым научнымсообществом, Чоудхури вводит следующие критерии:

1. Есть члены сообщества, хорошо осведомленные в надежноустановленном научном знании прошлого.

2. Есть члены сообщества, которые постоянно поддерживают себяна уровне хорошего знакомства с текущими достижениями мировой науки.

3. Есть члены сообщества, которые постоянно осуществляютзаметный вклад в развитие науки.

Хорошие результаты по всем трем пунктам дают, по Чоудхури, полную (total), а поотдельным — частичную (partial) науку. Так, индийскуюфизику автор характеризует как частичную, с большим «счетом» попервому пункту, с низким по третьему. Как следствие, пишет он, физика в Индииразвивается лишь по нескольким, хорошо установленным направлениям, что создаету студентов совершенно искаженное представление о характере современной науки .

Попробуем взглянуть с точки зрения предложенной классификациина российскую науку 30 — 40-х гг. XIX в. Безусловно, это «частичная»наука, представители которой предпринимали поистине героические усилия для ееразвития по всем трем направлениям, выделенным Чоудхури:преподавание основ науки и популяризация ее достижений, поддержка устойчивыхконтактов с европейским научным сообществом, проведение на надлежащем уровнесамостоятельных исследований.

Важно подчеркнуть, что наибольших результатов отечественныеученые достигли в третьем направлении деятельности. В результате в Россиипервой половины XIX в. сложилась парадоксальная ситуация, когда в стране ужебыли первоклассные ученые, но фактически не было научного сообщества,

{По-видимому, такое положение было следствием петровскогоподхода к развитию науки в России, когда исследовательский центр (Академиянаук) был создан намного раньше, чем университеты. Благодаря этому ученыедолгое время представляли анклав, крайне слабо связанный с остальным обществом.(Подробнее о развитии российской науки в XVIII в. и положении ученых в обществесм. статью Н. И. Кузнецовой.

что существенно тормозило дальнейшее развитие науки и еепревращение в неотъемлемый фактор национальной культуры. Ученые продолжалиоставаться в своей стране иностранцами, более связанными с зарубежнымиколлегами, чем с собственным обществом, и для того чтобы преодолеть этоположение, требовалось, прежде всего, организовать массовую подготовкувысококачественных специалистов. Однако решение этой, казалось бы, вполнереальной задачи и во времена Перевощикова, и вовремена Чоудхури наталкивается на какие-то непонятныеи практически непреодолимые трудности.

Проблемывосприятия западной науки

Анализируя причины, покоторым в Индии не удается создать полную науку, Чоудхурисперва ссылается на недостаток средств, слабое развитие научных коммуникаций ит. п. Однако далее он сам подчеркивает, что главная причина все же не в этом. Введущих индийских университетах студенты располагают необходимым оборудованием,обучаются по лучшим зарубежным программам, нередко с привлечениемвысококвалифицированных западных преподавателей. В результате студенты получаютпрекрасное, ничуть не уступающее западному образование, успешно участвуют вовсевозможных международных конкурсах, но, как правило, не умеют самостоятельнои творчески применять полученные знания.

У таких с

еще рефераты
Еще работы по исторической личности