Реферат: Интеллигенция в зарубежье
<img src="/cache/referats/3232/image001.gif" v:shapes="_x0000_s1026"> ГлаваIРазбросанным в пыли по магазинам(Где их не ктоне брал и не берёт!)
Моим стихам,как драгоценным винам,
Настанет свойчерёд.
М. И. Цветаева
Марина Ивановна Цветаевародилась в Москве 26 сентября 1892 года. По происхождению, семейным связям,воспитанию она принадлежала научно-трудовой интеллигенции. Отец её – сынбедного сельского попа, уроженец села Талицы Владимирской губернии – вырос в таких«достатках», что до двенадцати лет сапог в глаза не видал. Трудом италантом Иван Владимирович Цветаев пробил себе дорогу в жизни, стал известнымфилологом и искусствоведом, профессором Московского университета, директоромРумянцевского музея и основателям Музея изящных искусств (ныне музей имениПушкина, у подъезда которого прибита мемориальная доска в честь И.В. Цветаева).Он умер в 1913 году. Мать – из обрусевшей польско-немецкой семьи, натурахудожественно одарённая, музыкантша, ученица Рубинштейна. Она скончалась рано(в 1906 году), но, по словам дочери, успела оказать на неё «главенствующеевлияние»: «Музыка, природа, стихи, Германия… Одна против всех. Heroica».Детство, юность и молодость Марины Цветаевой прошли в Москве и в тихойподмосковной (собственно калужской) Тарусе, отчасти – за границей (Италия, Швейцария, Германия, Франция). Училасьона много, но, по семейным обстоятельствам, довольно бессистемно: совсеммаленькой девочкой – в музыкальной школе, потом – в католических пансионах вЛозанне и Фрейбурге, в ялтинской женскойгимназии, в московских частных пансионах. Окончила в Москве семь классовчастной гимназии Брюхоненко (из 8-го класса вышла). В возрасте шестнадцати лет,совершив самостоятельную поездку в Париж, прослушала в Сорбонне сокращённыйкурс истории старофранцузской литературы. Стихи Цветаева начала писать с шестилет (не только по-русски, но и по-французски и по-немецки), печататься – сшестнадцати, а два года спустя, в 1910 году, ещё не сняв гимнастической формы,тайком от семьи, выпустила довольно объёмистый сборник – «Вечернийальбом». Изданный в количестве всего 500 экземпляров, он не затерялся впотоке стихотворных новинок, затоплявшем тогда прилавки книжных магазинов. Егозаметили и одобрили такие влиятельные и взыскательные критики, как В. Брюсов,Н. Гумилев, М. Волошин. Были и другие сочувственные отзывы. 4
<img src="/cache/referats/3232/image001.gif" v:shapes="_x0000_s1027">Весной 1911 года МаринаИвановна уехала в Крым. В Коктебеле, живя у Волошина, старшего, верного друга,благословителя её на путь поэзии, она встретилась с Сергеем Эфроном; он былкруглым сиротой, сыном революционных деятелей, близким к народническим кругам,- на год моложе её. С этого момента кончилось «трагическоеотрочество» и началась «блаженная юность». В январе 1912 Цветаевавышла за Эфрона замуж и тогда выпустила второй сборник стихов – «Волшебныйфонарь». Этот сборник былисключением в её творческой биографии, когда её новые стихи повторяли,перепевали старые мотивы.
В сентябре 1912 года у неёродилась дочь Ариадна. Внешние события проходили как бы мимо неё, целикомпоглощённой «романом с собственной душой», несмотря на то, что её мужкурсировал одно время с санитарным поездом в качестве брата милосердия, пороюрискуя жизнью, и она очень волновалась за него. Но жила отрешенно, словно бы в прошломстолетии. С весны 1917 года для Цветаевой наступил трудный период. Беззаботные,быстро промчавшиеся времена, когда можно было позволить себе жить тем, чемхотелось, отступали все дальше в прошлое. В апреле она родила вторую дочь,которую собиралась назвать в честь Ахматовой, Анной, но потом передумала:«ведь судьбы не повторяются», — и назвала Ириной. В сентябре Цветаевауехала в Крым. Осенью 1919 года – в самое тяжёлое время – Марина Ивановнаотдала своих девочек в подмосковный приют; вскоре забрала оттуда тяжелозаболевшую Алю, а в феврале двадцатого потеряла маленькую Ирину, погибшую вприюте от истощения и тоски…
После девятнадцатого годапод влияниям неразрывно слитых исторических и личных обстоятельств: гражданскойвойны – и разлуки с мужем, полнейшей о нём неизвестности; поражёнияДобровольческой армии – и, значит, уверенности гибели дела, которому служилСергей Эфрон, и гибели его самого – в цветаевской лирике зазвучала нота,которую она обозначила сама: «Добровольчество – это добрая воля к смерти».«Белая гвардия, путь твой высок: Чёрному дулу — грудь и висок».События, перевернувшее всю последующую жизнь Цветаевой, произошло 14 июля 1921года. В этот день она получила «благую весть» – первое за четыре споловиной года письмо от мужа. Он находился после разгрома белой армии ибегства за границу, в Чехословакии и учился в Пражском университете. Цветаевамгновенно и бесповоровотно приняла решение ехать к Сергею Яковлевичу. Без негоона не мыслила своего существования. Увлечений в её жизни – «топлива»для творческого костра, которое, отогрев, рассеивалось навсегда, было и будетнемало; любовь останется одна до конца дней… Цветаева шла навстречу своей ломающейся судьбе, не переставая ощущатьсебя нерасторжимо слитой с русскими поэтами, всё время мысленно с ними общаясь.
5
<img src="/cache/referats/3232/image001.gif" v:shapes="_x0000_s1028">Стихи продолжали литься,вернее – рваться из души поэта, напряжение их всё нарастало. Звучала в нихтоска и боль расставания с родиной – исстрадавшейся и «лютой», впожарищах и крови, — она представляла как бы живой мученицей. Разлука вырасталадо грандиозных масштабов, ибо речь шла уже не о расставании с человеком, слюбовью к нему, а с родиной, которая вот-вот станет для поэта «тридевятымцарством»… Будущее Цветаевапрозревала философски и миротворчески, — в небе поэта: «По нагориям, Повосхолмиям, Вместе с зорями, С колокольнями, Конь без удержу, — Полным парусом!– В завтра путь держу. В край без праотцев… Дыхом-пыхом – дух! Одни – погожи. –Догоняй лопух! На седьмом уже!». Расставание с родиной иносказательно запечатлено в поэме-сказке«Переулочки» – о чародейке, которая завораживает доброго молодца иуносит его в заоблачную высь, и в стихотворном цикле «Сугробы»,посвящённом Эренбургу, но всемипомыслами обращённому к далёкому любимому: «Велика раскольница Даль, хужей– прилучница!.. Сверх волны обманчивой В грудь – дугою Лютою! Через хляби –няньчанный, Берега – баюканный…». Над обеими вещами Цветаева работала весьмарт и апрель. Одиннадцатого мая тысяча девятьсот двадцать второго года её идевятилетнюю Алю отвёз на извозчике до Виндавского вокзала единственныйпровожавший, и в этом заключается некий символ её рокового одиночества… В БерлинЦветаева приехала 15 мая 1922 года – недолговечный центр русского зарубежья. Вто время там кипела литературная жизнь; существовало множество русскихиздательств; туда отправлялись не только эмигранты, но приезжали и советскиеписатели; отношения между Советской Россией и Германией были дружественными.Помог ей устроится в русском пансионе Эренбург; вскоре она встретилась наконецс мужем, приехавшим из Праги. Цветаева пробыла в Берлине два с половинноймесяца – очень напряжённые и творческие, и человечески. Она успела написатьбольше двадцати стихотворений, совершенно не похожих на прежние и открывшийновые черты её лирического дарования. Эти стихи словно ушли в подполье тайных,интимных переживаний, выраженных изощрённо-зашифрованно:
Есть час на теслова.
Из слуховыхглушин
Высокие права
Выстукиваетжизнь…
Стихи говорили о быте любви тленной и бытии любвивечной, — не нова была тема, но она требовала совершенно иного выражения:«Помни закон: Здесь не владей! Чтобы потом – В Граде Друзей: В этом пустом,В этом крутом Небе мужском – Сплошь золотом – В мире, где реки вспять, наберегу – реки, В мнимую руку взять Мнимость другой руки…» 6
<img src="/cache/referats/3232/image001.gif" v:shapes="_x0000_s1029">В Берлине тогда жили А.Ремизов, М. Горький, А. Толстой и Н. Крандиевская, приехали В. Ходасевич и Н.Берберова. Там произошла мимолетная встреча Цветаевой с С. Есениным, — его онанемного знала раньше, — и очень тёплая – с Андреем Белым, которому МаринаИвановна послужила недолгой, но верной опорой и успокоением в смятенности его«пленного духа». Наконец, в Берлине состоялась самая главная, хотя изаочная, эпистолярная встреча с Борисом Пастернаком, вдохновившая Цветаеву нарецензию-отзыв о его книге «Сестра моя – жизнь» и переросшая вгорячую дружбу… Берлин не был долгимпристанищем Цветаевой; решили ехать в Чехию, где учился муж и, главное,правительство Масарика выплачивало некоторым русским эмигрантамстипендию-пособие за счёт золотого запаса, вывезенного в гражданскую войну изРоссии. Уже первого августа Цветаева была в Праге. Жизнь в Чехии длилась три с небольшим года.Горние Мокропсы, Прага, Иловищи, Дольние Мокропсы, Вшеноры, — такова картаскитаний семьи в поисках более дешевого жилья, где первобытность условий былаобратно пропорционально плате. Бедность, тяжесть жизни внешней – исосредоточенность жизни внутренней, вот главное в положении Цветаевой, котораявпервые за много лет обрела необходимое уединение. Она полюбила Прагу –«летейский город», с рыцарем Брунсвиком, «стригущим реку — дней» — Влтаву у Карлова Моста. Онасердцем ощутила, услышала «голос сирых и малых»,«прокопчённых» трудяг на заводской окраине, у заставы большегогорода. Прага вселяла вдохновение, словно живое существо, — да такоювоспринимала её Цветаева; а жизнь в чешских деревнях позволила ей до самых недрдуши проникнуться природой – вечной, непреходящей, стоящей над всеми людскиминесовершенствами, «земными низостями дней». В Чехии Марина Цветаевавыросла в поэта, который в наши дни справедливо причислен к великим. Её поэзияговорила о бессмертном творческом духе, ищущем и алчущем абсолютна вчеловеческих чувствах. Самой заветной цветаевской темой в то время сталафилософия и психология любви. Сама она, разумеется, знала, что такое нелюбовь,гнев, неприязнь. Но в её романтике не было места таким категориям. Она писала олюбви – это понятие было для неё бездонным. Всё, что не вражда, ненависть илибезразличие, составляло любовь, которая вбирала в себя бесчисленные оттенкипереживаний. Отсюда «формула»: «Пол и возраст ни при чём»,- озадачивающая тех, кто не умеет или не хочет вдуматься в эти, по существутакие простые, слова. Можно влюбиться в ребёнка, в старуху, в дерево, в дом, всобаку, в героя романа, в собственную мечту, — любовь тысячелика, а поэт, каксчитала Цветаева, — «утысячерённый человек». В Чехии она завершиланачатую ещё в Москве поэму – сказку – притчу – трагедию – роман в стихах(одновременно!) «Молодец» – о могучей, всепобеждающей вопреки всемулюбви девушки Маруси к упырю в облике доброго молодца. Через страданья,сомнения, забвения – прорыв в синюю
7
<img src="/cache/referats/3232/image001.gif" v:shapes="_x0000_s1030"> высь, к вечному блаженству, «домой»,- вот сюжет этой вещи, в которой простонародная речь, виртуозно обработаннаяпоэтом, несёт в себе остропсихологический, трагедийный смысл.
Лирика тех чешских летпродолжила мотивы берлинских месяцев: погружение в «единоличьечувств» – самых разноречивых и равно, как всегда, сильных. Это – взрывтоски по Родине, на по родине идеальной, не исковерканной, не измученной:«Покамест день не встал С его страстями стравленными, Во всю горизонтальРоссию восстанавливаю…» Здесь же – стихи, исполненные щемящей боли отубогости «жизни, как она есть», с её неизбывной нищетой, — отголоскисобственных кочевий с квартиры на квартиру: «Спаси господи, дым! – Дым-то,бог с ним! А главное сырость!..» уродливость быта только тысячная причина того, от чего «Жизнь – этоместо, где жить нельзя». И лирические стихи, обращённые к Пастернаку, онилились вместе с письмами к нему – собрату в не измеряемых земными мерамикатегориях. И стихи о поэте, его природе, его сути, о его величии и беззащитности,о его могуществе и ничтожестве «в мире сем»: «Он тот, ктоспрашивает с парты, Кто Канта наголову бьёт»; «Что же мне делать,певцу и первенцу, В мире, где наичернейший – сер! Где вдохновение хранят, как втермосе! С этой безмерностью в мире мер?!» Цветаева, как всякий крупныйхудожник, творила в русле мировой культуры, перенося великие созданиячеловеческого духа в свою поэтическую «страну» и переосмысляя их насвой лад.
Первого февраля 1925 года уЦветаевой родился мечтанный сын Георгий – в семье его будут называть Мур.Спустя месяц Цветаева начала писать своё последнее в Чехословакии произведение– поэму «Крысолов», восходящую к средневековой легенде о флейтисте изГаммельна, который своей музыкой заманил всех крыс города и утопил их в речке,а когда не получил обещанной платы, той же флейтой выманил из домовгаммельнских детей, увёл на гору, и она, разверзшись, проглотила их. УЦветаевой Крысолов-флейтист – олицетворение поэзии; крысы – отъевшиеся мещане,многие из которых в прошлом храбрые бунтари; гаммельнцы – ожиревшие, жадныебюргеры; все они вместе олицетворяют омерзительный, убивающий души быт.«Быт не держит слово Поэзии», «Поэзия мстит» – таковзамысел.
И музыкант уводит под своюдивную музыку детей и топит в озере, даруя им рай – вечное блаженство.
8
<img src="/cache/referats/3232/image001.gif" v:shapes="_x0000_s1031">Последние строки поэмы:
-<span Times New Roman"">
Вечные сны, бесследные чащи…А сердце всё тише, а флейтавсё слаще…
-<span Times New Roman"">
Не думай, а следуй, не думай, а слушай…А флейта всё слаще, а сердцевсё глуше…
-<span Times New Roman"">
Муттер, ужинать не зови!Пу-зы-ри.
Окончила эту поэму Цветаевауже после отъезда из Чехии.
С осени 1925 года Цветаева, к тому времени изрядно уставшая отдлительного и чрезмерного уединения, всё более утверждалась в решении ехать воФранцию, в Париж, — решении подогреваемом мрачной перспективой раститьмаленького сына в убогих деревенских условиях; муж её через несколько месяцевдолжен был окончить учение в университете. Первого ноября 1925 года МаринаИвановна с детьми приехала в Париж, где в довольно непривлекательном районе еёсемью приютили знакомые, отведя им комнату в тесной квартире, которую снимали.
Во Франции Цветаевой было суждено прожить тринадцать споловиною лет: первые месяцы — в Париже, с весны по осень 1926 года – в Вандееи Бельвю, пять лет – до весны 1932 года – в Медоне (тогдашнем пригородеПарижа), два года – в Кламаре (в другом пригороде), четыре (с осени 1934 поосень 1938гг) – в третьем пригороде (Ванв), осень 1938 – лето 1939 – впарижском отеле «Иннова». К этому нужно прибавить поездку в марте 1926года в Лондон, осенью 1929-го, весной 1932-го и летом 1936-го – в Брюссель слитературными чтениями и в летние месяцы (не ежегодно) – отъезды на море. Чужиегорода Марина Ивановна воспринимала без особого интереса, море не любила;будучи «рождённым пешеходом», любила прогулки по медонским лесам. ВоФранции она заявила о себе быстро и энергично, шестого февраля 1926 года водном из парижских клубов состоялся её литературный вечер, принесший ей триумфи одновременно зависть и нелюбовь очень многих из эмигрантских литературныхкругов, почувствовавших в ней силу, а главное независимость. А вскоре в печатипоявился трактат-эссе – «Поэт о критике», в котором Цветаева востроумной, парадоксальной форме излагала свои воззрения на то, кем должен бытькритик. Истинный поэт, по мнению Цветаевой, это – «равенство дара души иглагола». Неудивительно, что статья «Поэт о критике» сильноуязвила литераторов («кто в эмиграции не пишет критики?» – ироническиспрашивала Цветаева). Марина Ивановна не только не была «дипломатом»,но и сознательно шла на конфликт с не понравившемся ей литературным зарубежьеми никогда не присоединилась ни к одной
9
<img src="/cache/referats/3232/image001.gif" v:shapes="_x0000_s1032"> Весною 1926 годаПастернак заочно познакомил Цветаеву с Райнером Мария Рильке, — поэтом, передкоторым она преклонялась издавна. Так возник эпистолярный «роман троих»– «Письма лета 1926 года», изданные во многих странах. Смерть так никогда и не увиденного Рильке,последовавшая почти в канун нового, 1927 года, глубоко потрясла Цветаеву. Онаоткликнулась большим стихотворением-реквиемом «Новогоднее», затем«Поэмой Воздуха».
Большинство произведений, которые писала Цветаева на чужбине,как правило, выходило в свет. Важна была добрая воля двоих-троих людей,связанных с журналом или газетой, которые её печатали. Ещё с чешских времён враспоряжении Цветаевой был пражский журнал «Воля России»; во Францииеё печатал журнал «Современные записки» и менее охотно газета«Последние новости». Не считая нескольких других, временновозникавших печатных изданий, они были её главной опорой. Скромные гонорары немогли, конечно, удовлетворить нужды семьи. Муж Цветаевой уже с конца двадцатыхгодов, постепенно всё более и более принимая всё, что происходило на родине,стал мечтать о возврате домой и хлопотать (в 1931 году) о советскомгражданстве; он метался от одного занятия к другому, был актёром статистом вкино, одно время занимался журналистикой, — деньги были случайные и малые.Чешская стипендия подходила к концу; в течение нескольких лет для МариныИвановны был организован своего рода фонд помощи; две-три более или менее состоятельныедамы, во главе с С. Н. Андрониковой-Гальперн, собирали ежемесячно для неё небольшую суму, и Цветаева безобиняков могла напомнить об «иждивении», поторопить… И, наконец,время от времени выручали литературные вечера-чтения; тогда несколько билетов распространялисьпо дорогой цене; был в этом унизительный оттенок, который Цветаева ощущала, новынуждена была претерпевать; эти деньги ей с детьми обеспечивали (впрочем,далеко не всегда) летний выезд на море. Во Франции ей многое не нравилось – как не нравилось бы, безусловно, налюбой другой чужбине. В письмах к А. Тресковой она, забыв былые невзгоды, снежностью вспоминала Прагу, потому что Прага была далеко, в мечте… Оначувствовала себя ненужной, чужой всюду – несмотря на то что у неё были знакомыеи даже друзья, помогавшие ей. «В Париже и тени моей неостанется», — писала она втридцатые годы. И сам характер еёменялся; всё сильнее одолевали заботы, не оставалось времени «начувства», как она говорила;
10
<img src="/cache/referats/3232/image001.gif" v:shapes="_x0000_s1033"> в начале тридцатых годовон сделался одним из активных деятелей организованного «Союза возращенияна родину». Цветаева же упорно оставалась вне всякой политики,культивировала в себе неистребимую верность обречённым и погибшим. По старымдневникам мужа, остывшего, по её собственным словам, к пережитым событиям,связанным с его белогвардейским прошлым, она написала поэму «Перекоп»(1929 г.), которую так и не напечатала, затем несколько лет работала надбольшой «Поэмой о царской семье» – по многочисленным источникам ислышанным рассказам, работала с обречённым сознанием, что эта вещь «ненужна не кому». Поэма, за исключением начальной главы «Сибирь»,по-видимому, не сохранилась. В 1930 году Цветаева написала стихотворный реквиемна потрясшую её кончину Маяковского. Она не переставала относиться к нему суважением и восхищением; в 1928 году, наперекор эмигрантской политическойшумихи, приветствовала его по случаю приезда в Париж. Смерть МаяковскогоЦветаева трактовала прямолинейно: певец революции, «передовой боец»из-за несчастной любви по-старинному пальнул в себя, словно дворянский сынок:«Правнуком своим проживши, кончил – прадедом своим». Оплакивая поэта,Цветаева выражала трагизм собственного существования «в мире сём».Кончина Маяковского для неё – «чистая смерть. Всё, всё, всё дело – вчистоте». И ещё: «Сила смерти Маяковского в том, что он умер в полнойсиле на высоте дара и судьбы». Марина Цветаева была истинно великим и действительным другом поэтов. Еёбескорыстнейшее преклонение перед собратьями по «святому ремеслу –Поэзии», помноженное на страстность защиты их от вульгаризации иоболгания, — было редчайшем даром. Свидетельство тому – знаменитые стихиПушкину (1931), в которых великий поэт предстаёт не «прилизанным» имирным, а бунтарём. "…Пушкинский мускул На кашалотьей Туше судьбы – Мускулполёта, Бега, Борьбы". Создавая своего Пушкина, Цветаева бросала вызоввсяческим лицемерам от литературы – всех стран и времён, а также предостерегалабудущих вершителей литературных судеб:
Непоручать палачам похорон
Жертв,цензорам – погребенья
Пушкиных…
11
<img src="/cache/referats/3232/image002.gif" v:shapes="_x0000_s1034"> Глава II
В тридцатые годыглавное место в творчестве Цветаевой стала занимать проза. Причиною перехода напрозу была совокупность многих обстоятельств, «бытовых» и«бытийных», внешних и внутренних. Сама Цветаева несколькопрямолинейно заявляла: Эмиграция делает меня прозаиком", — она имела ввиду, что стихотворные произведения труднее устроить в печать, над ними дольшеи труднее работать («Стихи не кормят, кормит проза»). С другойстороны, она признавалась, что у нее становилось все меньше душеного времени,«времени на чувства», а чувство как раз требует силы и времени;прозаическая же вещь создаётся быстрее. И еще говорила о том, что поэт в ней«ревнует» к прозаику и наоборот. Как бы там ни было, Цветаевапроделала на чужбине тот же путь, что и многие русские писатели, например, Бунин, Куприн, Зайцев, Шмелев, Набоков;они — каждый по-своему — чувствовали себя одиноко, отъединённо от эмигрантскойдействительности, от литературной и прочей суеты, и всеми помыслами обратилисьвспять к прошлому, к «истокам дней». Происходило это по-разному, ноустремления были одинаковы. У Цветаевой они вызывались двумя причинами. Уйдя«в себя, в единоличье чувств», она хотела «воскресить весь тотмир», канувший в небытие, милый ее сердцу на расстоянии прошедших лет мир,который создал, вылепил ее — человека и поэта. Так родились «Отец и егомузей», «Мать и музыка», «Жених», «Дом у СтарогоПимена» и другие произведения тридцатых годов, условно причисляемые кавтобиографической прозе, — условно, ибо практически вся цветаевская прозаносила автобиографический характер. Печальные события — кончины современников,которых Цветаева любила и чтила, — служили другими поводами, вдохновлявшимипоэта на очерки-реквиемы. Так появились «Живое о живом» (Волошин),«Пленный дух» (Андрей Белый), «Нездешний вечер» (Мих. Кузмин),«Повесть о Сонечке» (С. Я. Голлидэй), написанные в 1932- 1937 годах.
Особняком стояла«пушкиниана» Цветаевой — очерки «Мой Пушкин» (1936),«Пушкин и Пугачев» (1937). Они тоже автобиографичны, особенно первый,- но, конечно, главный их герой — вечно современный, живой, неотразимый,цветаевский и всемирный Пушкин...
Наконец,творческий темперамент не оставлял Цветаеву равнодушной к проблеме поэта, егодара, призвания, поэта и современности. Статьи «Поэт и время»,«Искусство при свете совести», «Эпос и лирика современнойРоссии», «Поэты с историей и поэты без истории» — все онисоздавались в ие хе годы, и можно лишь поражаться
12
<img src="/cache/referats/3232/image003.gif" v:shapes="_x0000_s1035">огромной творческойэнергии Цветаевой. Но и это было еще не все. Еще смолоду Цветаева привыклавести дневники и писать письма,- там проявлялся ее дар эссиеста. Этот жанр онаочень любила: вольно располагающуюся мысль, смену ее поворотов, неожиданныеассоциации, афористическую остроту,парадоксальность. За границей ей удалось напечатать несколько отрывков из своихстарых дневников: «О любви», «О благодарности»,«Отрывки из книги „Земные приметы“ и другие клочки дневниковыхзаписей, которые она почти не подвергала обработке. Свою жизнь, свои чувства имысли она не таила; в поздние годы набело переписала некоторые записные книжкиувидеть их когда-нибудь в печати. Что же до писем, то их Цветаева писала всюжизнь великое множества, и многие сперва писала начерно, в тетради, ибопридавали им литературное значение,- так, например, в первую очередь — письмамк Пастернаку. Думается, если бы литературные обстоятельства были болееблагоприятные, она создала бы не один эпистолярный роман, подобие»Флорентийским ночам". Но с этим произведением, написаннымпо-французски, ее постигла неудача,- так же, как и с другими ее францезскимивещами — которые тоже созданы в тридцатые годы: «Письмо к амазонке»,«Чудо с лошадьми», «Отец и его музей», — ни одно не былонапечатано.
Вмногожанровой цветаевской прозе (мемуарной, литературно-критической,дневниковой, эпистолярной и т.д.) неизменно присутствовал поэт. Поэт диктовалравновесие мифа и реальности воспоминаниям, превращая их в высокохудожественныетворени; поэт передавал литературно-критическим статьям и эссе об искусстве ипоэзии высокую эмоциональную напряженность; наконец, поэт превращалэпистолярную прозу в истинные лирико-психологически, философские трактаты,черпая мысли и образы из стихов, чтобы наполнить ими письма (что видно,напимер, по «Флорентийским ночам»)...
Итак, втридцатые годы во Франции Марина Цветаева окончательно состоялась, сбылась какоригинальный и крупный прозаик. Лирические стихотворения по-прехнему былиредкими гостями в тетрадях поздней Цветаевой, но все же, вызванные внутреннейнеобходимостью, появлялась там. Так, была создана своеобразная ода неразлучномуверному другу поэта — письменному столу — цикл «Стол», без которого не обходится ни один цветаевский сборник.В «Стихах к сыну» поэт напутствовал будущего человека (ему пока семьлет): «Езжай, мой сын, в свою страну»,- ибо дети сами должны писать«повесть дней своих и страстей своих»; ведь «наша ссора — неваша ссора! Дети! Сами творите брань Дней своих». Цветева верила: СССР — страна будущего, страна детей, не отцов. Отцы — это вымирающее племя высоких,«не от мира сего», бескорыстных душ, которым нет места всовременности; им она, поэт, обязана всею своей сущностью:
13
<img src="/cache/referats/3232/image002.gif" v:shapes="_x0000_s1036">
Поколенье!Я — ваша!
Продолженоезеркал.
Ваша — сутью и статью,
Ипочтеньем к уму,
Ипрезрением к платью
Плоти — временному!..
Допоследнего часа
Обращеннымк звезде -
Уходящаяраса,
Спасиботебе!
В«Стихах сироте» Цветаева величайшей страстностью выразила мысль отом, что человека держит на земле его необходимость другому. «Что для ока- радуга, Злаку — чернозем, Человеку — надоба Человека — в нем». Эта«надоба», по Цветаевой,- любовь. Так возвращалась она к своейзаветной теме… Надоба в человеке, надоба в поэте, в его стихах… Как и вюности, Цветаева провидела, что час ее пробьет только в будущем: «Не нужентвой стих — Как бабушкин сон.- А мы для иных Сносидим времен… А быть или нетСтихам на Руси — Потоки спроси, Потомков спроси». А сама Родина? Цветаевалюбила родину; одни эти строки: «Ты! Сей руки своей лишусь,- Хоть двух!Губами подпишусь На плахе: распрь моих земля — Гордыня, родина моя!» — говорят сами за себя.
Но, любяродину, стремилась ли Цветаева вернуться домой? Ответ на этот вопроснеодназначен; по стихам, письмам видно, как мучила ее эта проблема:«Можноли вернуться В дом, который — срыт?», «Той России — нету, Как и тойменя»; «Нас родина не позовет!». В письме к Тесковой:«Здесь я не нужна. Там я невозможна», и т.п. Двойственность ее натурыи судьбы состояла в том, что она, выражаясь ее же словами, была втянута внасильственный брак со своим временем. Ей не нравился ее век (как не нравилсябы любой другой, если б она в нем родилась). Она была поэтом, опережающим своевремя, но тянулась к уходящей эпохе. Пешеходом, не признающим автомобилей,«авионов», и вообще — «век турбин и динам». Читателем,презирающем газеты с их «злобой дня» (Кто победил на площади — Отомне думай и не ведай"). Ее нет современности было, по существу, порожденосовременностью же. «Глядел назад, а шел впред»,- писала она.
14
<img src="/cache/referats/3232/image004.gif" v:shapes="_x0000_s1037">Больше того: поцветаевскому творчеству можно изучать ту историческую реальность, в которой онажила и которая — хотел того или не хотел
поэт, — уже была в немсамом. Что до возвращения на родину, Цветаева знала одно: если ее муж тудапоедет, она последует за ним, как в 1992 году последовала к нему за границу.
Времямежду тем шло, и в марте 1937 года дочь Цветаевой Ариадна, исполненнаярадостных надежд, уехала в Москву. Все лето Цвеаева напряженно работала: писалаочерк «Пушкин и Пугачев» и «Повесть о Сонечке». А осеноюсудьба всей семьи круто повернулась. Сергею Эфрону, продолжавшему своюдеятельность в Союзе возвращения в СССР, пришлось, в связи с участием в одномполитическом детективе, спешно и тайно уехать в Москву. По поводу этого отъездав заграничной прессе было много шуму… Марина Ивановна осталась с Муром. Ихотъезд был, таким образом, предрешен. Состояние Марины Ивановны былотруднейшим; больше полугода она ничего не писала: «Нет душевного (главногои единственного) покоя, есть — обратное». Осенью переселилась из Ванва впарижскую гостинизу. «Я — страшно однинока,- сетовала она.- Из всегоПарижа — только два дома, где я бываю, остальное все — отпало». Онагоовила к отправке свой архив: переписывала ранние стихи, попутно дорабатываяих, уничтожая наиболее слабые, делая комментирующие пометы. Некоторыепроизведения не рискнулу везти, оставила на хранение знакомым; приводила впорядок могилу семьи Эфронтов на Монпарнасском кладбище.
Сентябрьскиесобытия 1938 года вывели Цветаеву из творческой немоты. Нападение гитлеровцевна Чехословакию вызвало в ее сердце гнев и негодование,- и хлынула лавинаантифашистских «Стихов к Чехии». Теперь Цветаева ревностно следила загазетами, слушала радио, реагировала на политические события. Верила: «Россия Чехию сожрать недаст»- и с горячей любовью воспевала не отдельного человека и любовь кнему, а героический страдающий народ и прекрасную страну, в которой некогданашла приют. Циклы «Сентябрь» и «Март» «Стихов кЧехии» образовали своего рода лирическое единое произведение. То была«лебединая песнь» Марины Цветаевой на чужбине. Летом 1939 года подготовкак отъезду приняла спешный характер: последние «переписка, разборка,укладка». И последние письма. Из них — от 8 июня — поэту А.С.Гингеру, вкотором читаем: «Жаль уезжать, но это подготовка — к другому большомуотъезду, кроме того я с первой минуты знала, что уеду». А в конце:«ИМуру будет хорошо. А это для меня — главное. (Стихам моим — всегда будетхорошо)». 12 июня 1939 года Марина Ивановна Цветаева уехала в СССР.
15
<img src="/cache/referats/3232/image002.gif" v:shapes="_x0000_s1038"> Глава III
В Москву Цветаева с сыном приехали 18 июня. Ее семья наконец воссоединилась; все вместежили в подмосковном поселке Большево. Ноэто последнее счастье длилось недолго: в августе арестовали дочь, в октябре — мужа Цветаевой. Она с сыном скиталась по чужим углам: снимала комнату вГолицыне, переменила три жилья в Москве. Ездила с передачами Але и СергеюЯковлевичу; тряслась над хрупким здоровьем Мура; вызволяла прибывший из Франциибагаж, который задерживали целый год… И занималась переводами — францзского,немецкого, английского, грузинского, болгарского, польского и других языков.Она совершала
истинно подвижнический труд, работая стем же самоотречением, как если б это были ее оригинальные стихи. Слова:«Я перевожу по слуху — и по духу (вещи). Это больше, чем смысл»- былиее девизом в работе. В черновых тетрадях — бесчисленное количество вариантов и, по обыкновению, разногорода записи. Вот одна: «Я отродясь, как вся нашасемья — была избавлена от этих двух (понятий): слава и деноги… (Добрая слава,с просто-славой незнакома. Слава: чтобы обо мне говорили. Добрая слава: чтобыобо мне не говорили — плохого. Добрая слава: один из видов нащей скромности — ився наша честность.) Деньги? Да плевать мне на них. Я их чувствую только, когдаих — нет… Ведь я могла бы зарабатывать вдвое больше. Ну — и? Ну, вдвое большебумажек в конверте. Но у меня-то остантся?.. Ведь нужно быть мертвым, чтобыпредпочесть деньги». По-прежнему, как и двадцать лет назад, она общалась смногими, но, как и прежде, все было лишь «людной пустошью» в еенеибывном одиночестве и горе, которое и доверить-то кому либо было рискованно.Однако «тайный жар» не угасал в ней, она все еще было способназажигаться от людей. Свидетельство тому — несколько прекррасных лирическийстихотворений, затерянных в переводческих тетрадях. Осенью 1940 годаГослитиздат вознамерился издать маленький сборик цветаевских стихов; МаринаИвановна, старательно и волнуясь (сохранились попутные записи об этом),составляла его… Сборник был отвергут К.Зелинским. Подробностей его пространнойи враждбной рецензии, судя по ее записям, ей несообщили, она знала только:человек, в лицо ей хваливший ее стихи, объявил их«формалистическими»… В апреле 1941 года Марину Ивановну Цветаевуприняли в прояком литераторов при Гослитиздате. С фотографии на удостоверениисмотрит старая женщина (а ей всего сорок восемь!) с остиженными, не к лицузавитыми волосами и вымученной слабой улыбкой...
16
<img src="/cache/referats/3232/image002.gif" v:shapes="_x0000_s1039">Война застала Цветаеву запереводом Федерико Гарисиа лорки. Работа была прервана; события привели поэта всостояние паники, беззумного страха за сына, полной безысходности. Тогда-то,вероятно, и начала слабеть ее воля к жизни… Восьмого августа Цветаева с Муромуехала пароходом из Москвы в эвакуацию; восемнадцатого прбыла, вместе снесколькими писателями, в городок Елабугу на Каме. Навис ужас остаться безработы. Надеясь получить что-нибудь в Чистополе, — где, в основном, находилсьэвакуированные московские литераторы, — Марина Ивановна съездила ту