Реферат: Философия Платона
МИНИСТЕРСТВО ОБЩЕГО И ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО
ОБРАЗОВАНИЯ
ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ УПРАВЛЕНИЯ
ИНСТИТУТ НАЦИОНАЛЬНОЙ И МИРОВОЙ ЭКОНОМИКИ
КАФЕДРА ФИЛОСОФИИ
РЕФЕРАТнатему:
Философия ПЛАТОНА
Сдал:студентгруппы
Предпринимательство 2-2
ПархомчукА.А.
Проверил:
———————————
г.Москва
1998г.
Оглавление
TOC o «1-3» 1. ЖИЗНЬ… PAGEREF _Toc438231266 h 3
2. СУДЬБА… PAGEREF _Toc438231267 h 5
3.УЧЕНИЕ… PAGEREF _Toc438231268 h 6
ОСНОВАНИЯОРИГИНАЛЬНОСТИ… PAGEREF _Toc438231269 h 6
О ФИЛОСОФИИ… PAGEREF _Toc438231270 h 7
О ВСЕЛЕННОЙ… PAGEREF _Toc438231271 h 7
ВРЕМЯ… PAGEREF _Toc438231272 h 8
ПРОЦЕСС И ПРОЦЕДУРАВОЗНИКНОВЕНИЯ… PAGEREF _Toc438231273 h 9
О ЗРЕНИИ… PAGEREF _Toc438231274 h 9
ГЛАВНОЕ УПОДОБЛЕНИЕ(ОБРАЗ ПЕЩЕРЫ)… PAGEREF _Toc438231275 h 10
ИДЕЯ БЛАГА… PAGEREF _Toc438231276 h 12
О ДУШЕ… PAGEREF _Toc438231277 h 13
ЗНАНИЕ КАК ПРИПОМИНАНИЕВИДЕННОГО В ПОТУСТОРОННЕЙ ЖИЗНИ… PAGEREF _Toc438231278 h 17
ГОСУДАРСТВАМ ДО ТЕХ ПОРНЕ ИЗБАВИТЬСЯ ОТ БЕД, ПОКА НЕ БУДУТ В НИХ ПРАВИТЬ ФИЛОСОФЫ PAGEREF _Toc438231279 h 17
4. МЫСЛИ… PAGEREF _Toc438231280 h 18
Литература… PAGEREF _Toc438231281 h 21
«Не золото надо завещать детям,
анаибольшую совестливость.»
Платон
<span Times New Roman",«serif»">«Мыв действительности нечего не знаем.»
<span Times New Roman",«serif»">Платон
1. ЖИЗНЬДревнегреческий философ; сын Аристона и Периктионы.
Родился 07.11.428 г. Умер 347 г.
Родом из Афин, настоящее имя его — Аристокл.
По преданию, Аристокл получил свое прозвище Платон (греч.platus — «полный», «широкоплечий») от Сократа заширину двух частей тепа—груди и лба.
Семья была небогатой, хотя и знатной: Аристонпроисходил из рода последнего афинского царя Кодра, а Периктиона— из семьи,давшей Афинам Солона.
Получил обычное для знатного афинянина образование:гимнастика, грамматика, музыка, математика.
Рано познакомился с философией Гераклита, Парменида, Зенона,пифагорейцев. В 407 г. до н.э. познакомился с Сократом и да смерти Сократа былв числе его ближайших учеников.
Много времени уделил поэзии. Платону приписываются эпическиеи лирические произведения, трагедии и комедии. Под егоименем дошло до нас около 25 стихотворных миниатюр-эпиграмм.Однако знакомство с Сократом и полное посвящение себя философии привело к тому,что Платон сжег свои поэтические произведения.
В 389—387 гг. до н. э. Платон посетил Италию и Сицилию. ВСицилии случилась какая-то коллизия между ним и Дионом — родственникомсиракузского тирана Дионисия. Этот конфликт закончился для Платона рабством, изкоторого выручил философа пифагореец Архит, заплатив 30 мин. Когда друзьяПлатона, собрав деньги, решили погасить Архиту долг, тот от денег отказался.Тогда Платон на эти 30 мин купил сад, носивший имя афинского героя Академа, иоткрыл в нем свою философскую школу. (Сад героя Академа был у афинян обычнымместом прогулок. Гиппарх, сын тирана Писистрата, обнес его стеной, Кимонпревратил эту местность из запущенной и безводной в хорошо орошаемую рощу стенистыми аллеями и устроил там гимнасий. )
В диалоге «Тимей» Платон первым всеобъемлюще обсудилпроисхождение первоначал и структуру Космоса.
«Нам необходимо рассмотреть, какова была сама природа огня,воды, воздуха и земли до рождения неба и каково было их тогдашнее состояние.Ибо доныне никто не объяснил их рождения, но мы называем их началами ипринимаем за стихии буквы Вселенной.
Происхождение вещей и явлений из первоначал в греческойнауке периода Платона довольно устойчиво понимается наподобие сложения слов иотдельных букв. Характерно, что обозначающий начала терминστοίχεια (отсюда старославянскаякалька— «стихия») означает также буквы алфавита и восходит к более раннемуслову στοίχοs— ряд, линия.
Впервые поставилвопрос о сущностивещей и их, сущностей, местопребывании.Положил начало учению об эталонныхпервообразах (греч.:paradeigma —парадигма), (греч.:idea — идея), взирая на которые, Демиург (греч.:demioyrgos),творец Вселенной,матрицирует вещныймир.
«Как, постучав, мы ждем, раздастся ли звук целогоили надтреснутого сосуда, так и целостность несущегося мимо нас бытияопределяется слушанием и усмотрением его сущностей.
Надо бытьисключительно даровитым, чтобы понять, что существует некий род каждой вещи исущность сама по себе, а еще более удивительный дар нужен для того, чтобыдоискаться до всего этого, обстоятельно разобраться во всем и разъяснитьдругому!
Идеи пребывают вприроде как бы в виде образцов, прочие же вещи сходны с ними и суть их подобия,самая же причастность вещей идеям заключается не в чем ином, как только вуподоблении им.
Идея — это нечто, во-первых,вечное, то есть не знающее ни рождения, ни гибели, ни роста, ни оскудения, аво-вторых, само по себе, всегда в самом себе единообразное, все ееразновидности причастны к ней таким образом, что они возникают и гибнут, а еене становится ни больше, ни меньше,, и никаких воздействий она не испытывает.»
Платон первым обозначил виды любви,навсегда связал свое имя с открытием любви духовной, без чувственного элемента.
С точки зрения Платона, тело являетсяне очень надежным предметом для любовного влечения. Оно и слабое и ничтожное,то больное, то здоровое, а то и просто смертное, оно умирает, исчезает,забывается, забывается сначала не всеми, а потом и всеми.
Куда надежнее душа. Но и душичеловеческие тоже слишком капризны, слишком неустойчивы, слишком истеричны,слишком нуждаются во всем, и прежде всего в воспитании, и тоже уходят куда-то внеизвестную бездну, откуда еще неизвестно когда они вернутся и вернутся ли.
Произведения души и ума как будто быболее устойчивы и более заслуживают быть любимыми. Произведения науки иискусства, конечно, тоже влекут к себе с огромной силой и тоже заставляют ихлюбить и на них любоваться. Но что такое наука? Сегодня она есть, а завтра еезабыли. И что такое искусство? Сегодня на него любуются, а завтра его проклинают.
Нет, уж если что любить, тодавайте любить, думает Платон, что-нибудь более твердое, более надежное, болееустойчивое. И если к чему иметь любовное влечение, вот эту самую безумнуюстрасть к порождению, то уж лучше тогда любить вечное и неизменное, вступать вбрак с идеальным и страстно увлекаться чем-то бессмертным и небесным.
КлассификационноПлатон может быть отнесен к основоположникам и аналитикам дефинитивной философии.
«Уверен, что до сих пор никто толком не понимал Платона.Дело в том, что все, рассматривая ходизложения тех или иных вопросов, делали акцент исключительно на изложении,ход же оставался в тени.
Суть же дела в том, что вседиалоги Платона являют собой не болеекак разнообразные вариации на одну и ту же тему — метод Сократа. Именно поэтомутак трудно уловить ход рассуждений Сократа с его собеседниками. Именно поэтомунепонятным кажется: почему Сократ перескакивает с темы на тему, говорит то опрекрасном, то вдруг — переключившись как ни в чем не бывало—о совершеннодругом.
Все, однако, просто. Платон сумел в юности ухватитьглубинный смысл сократовского метода, раскачивающего, повергающего наземь иобращающего в пух и прах любое дефинитивноеутверждение. И суть здесь в том — и Сократ это знал; знали Платон, но нигдедаже словом не обмолвился, — что слабость определительного утверждения ужеистоково, заранее, ограничивает возможности того, кто его высказывает, какемкость сделанного ведра ограничивает возможности его использующего.
А Сократ сначала предлагал дать определение (то есть сделатьведро), ничего не подозревающий бедняга-собеседник с удовольствием его делал, азатем Сократ раздувал пожар слов и предлагал гасить его «сделанным» только чтоведром.
Так как Сократ знал, что делал, емкости «ведра» оказывалосьнедостаточно, и собеседник в любом случае терпел фиаско: либо он сгорал (отстыда и позора), либо вынужден был браться за изготовление другой емкости, чтотоже означало поражение, ибо это был отказ от прежнего, первоначальногоутверждения.»
(П.С.Таранов. «Платон.Жизнь, судьба, учение.»)
Под именем Платона до нас дошли: 23 подлинных и 11сомнительных диалогов, речь «Апология Сократа», а также 13 писем, некоторые изкоторых, возможно, подлинные.
Диалоги Платона:
«Протагор»; «Федр»; «Лахет»; «Федон»; «Софист»; «Менон»;«Пир»; «Филеб»; «Государство»; «Парменид»; «Тимей»; «Политик»; «Теэтет»;«Критий»; «Законы» и другие.
Письма — переписка с сицилийским тираном Дионисием Младшим.
«Был весьма гостеприимен. Те, кто однажды приняли участие втрапезе у Платона, желали испытать это удовольствие вторично. А один из гостейсказал даже так: «Твои пиры нравятся не только тогда, когда в них участвуешь,но и тогда, когда о них вспоминаешь».
Платон изобрел будильник, впервые применив в гидравликепринцип реле. Падавшая по каплям в верхний ящик вода, дойдя до определенногоуровня, посредством особого устройства с силой прорывалась в нижний ящик.Вытесненный из последнего воздух проходил по узкой трубке в статую флейтиста.Раздававшийся громкий звук флейты пробуждал заспавшихся учеников Платона.
Незадолго до кончины Платон увидел во сне, будто превратилсяв лебедя, летает с дерева на дерево и доставляет много хлопот птицеловам.Сократик Симмий истолковал это так, что Платон останется неуловим для тех, ктозахочет его толковать, — ибо птицеловам подобны толкователи, старающиесявыследить мысли древних авторов, неуловим же он потому, что его сочинениядопускают толкования и физическое, и этическое, и теологическое, и множествоиных.
Потомкам Платон оставил непреходящее по значимостиназидание:
«Человеческий род не избавится от зла до тех пор, покаистинные и правильно мыслящие философы не займут государственные должности иливластители в государствах по какому-то божественному определению не станутподлинными философами».
2.СУДЬБАКогда сицилийскийтиран Дионисий попал в беду и у него спросили, что дала ему мудрость Платона,он ответил: «Неужели кому-то кажется, что я ничего не взял от Платона, если такспокойно переношу превратность судьбы?».
ПифагорейцыКлиний и Амикл рассказывают, что им однажды довелось отговорить Платона отсожжения сочинений Демокрита, напомнив вышедшему из себя философу, что егозатея бесполезная, так как сочинения Демокрита имеются у многих.
В 1979 году,через 1326 лет после смерти Платона, вся пресса Греции сообщила об автомобильнойкатастрофе, единственно о которой можно сказать, что она была «философской» — вследствие наезда было поврежденодерево, под которым философ обучал юных сынов Эллады.
Уайтхед: «Самая надежная характеристикаевропейской философии состоит в том, что она представляет ряд примечаний кПлатону».
3.УЧЕНИЕОСНОВАНИЯ ОРИГИНАЛЬНОСТИЗанебеснуюобласть не воспел никто. Она же вот какова...
Я держусьединственного объяснения: ничто иное не делает вещь прекрасною, кромеприсутствия прекрасного самого по себе или общности с ним….Единственный путь,каким возникает любая вещь, — это ее причастность особой сущности.… Каждая из идей существует… Вещи получают свои имена всилу причастности к ним.
Противоположность никогда не перерождается всобственную противоположность ни в нас, ни в природе. Огонь, когда приближаетсяхолодное, либо сходит с его пути, либо же гибнет: он и не хочет и не в силах,принявши холод, быть тем, чем был прежде, — огнем и, вместе, холодным.
Различать все породам, не принимать один и тот же вид за иной и иной за тот же самый—это делодиалектического знания.
Диалектическаяметода одна возводит предположения к самому началу.
Человек естьсущество бескрылое, с двумя ногами и плоскими ногтями, способное обладатьобщественным знанием.
Ощущение не даетничего надежного.
Платон, «Софист»:
«Чужеземец: Следовательно, бытие по своей природе и не стоити не движется.
Теэтет: По-видимому.»
Оказавшись в Сиракузах в правление тирана Дионисия Старшего,Платон попытался преобразовать тираническую власть в аристократическую и дляэтого явился к самому Дионисию. Дионисий его спросил: «Кто, по-твоему,счастливец среди людей?)» — «Сократ», — ответил Платон. Дионисий опять спросил:«В чем, по-твоему, задача правителя?». Платой ответил: «В том, чтобы делать изподданных хороших людей». Третий вопрос задал Дионисий: «Скажи, а справедливыйсуд, по-твоему, ничего не стоит?» Дело в том, что Дионисий славилсясправедливостью своего суда. Но Платон отвечал без утайки: «Ничего не стоит,или разве что самую малость, — ибо справедливые судьи подобны портным, делокоторых -— зашивать порванное платье». Четвертый вопрос задал Дионисий: «А бытьтираном, по-твоему, не требует храбрости?» — «Нисколько, — отвечал Платон, —тиран самый боязливый человек на свете: ему приходится дрожать даже передбритвой цирюльника в страхе, что его зарежут». Дионисий на это так разгневался,что приказал Платону в тот же день покинуть Сиракузы.
Обобщенно вся «логика» Платона сродни фокусничеству того,кто, к примеру, ломая идеально прозрачное стекло на кусочки, показывает ихобщую (и в частях, и кучеобразно) непрозрачность, а затем, составляя осколкиопять в поверхность, вновь приходит, теперь уже к как бы обратному результату —прозрачности. А суть фокуса в том, что нарушаются неизвестные пока фокуснику законы оптики: в целостном стекле путьсветовых линий таков, что лучи проходят его без искривлений, а. сквозьдробленое стекло свет проникает иначе, в большинстве своем тая в бесчисленных,хаотического характера, преломлениях.
О ФИЛОСОФИИВсякий имеющий разумникогда не осмелится выразить словами то, что явилось плодом его размышления, иособенно в такой негибкой форме, как письменные знаки.
Я во многомпревосхожу тех, кто занимается философией ивменяю себе в заслугу лишь то, что следую своему разуму. Нет ничего сильнее знания, оно всегда и вовсем пересиливаети удовольствия ивсе прочее.
Занимайтесьфилософией и более молодых людей побуждайте к тому же.
Подлинныефилософы те, кто любит усматривать истину.
Философамсвойственно испытывать изумление. Оно и есть начало философии.
В род боговникому не позволено попасть, если он не занимается философией.
Из богов никто незанимается философией и не желает стать мудрым, поскольку боги и так уже мудры.
Ни мудрецы, ниневежды философией не занимаются. Занимаются ею те, кто находится посрединемежду мудрецами и невеждами.
Человека, несроднившегося с философией, ни хорошие способности, ни память с ней сроднить несмогут, ибо в чуждых для себя душах она не пускает корней.
Философия прелестна, если заниматься ею умеренно ив молодом возрасте; но стоит задержаться на ней больше, чем следует, и она —погибель для человека. Если даже ты очень даровит, но посвящаешь философииболее зрелые свои годы, ты неизбежно останешься без того опыта, какой нужен,чтобы стать человеком достойным и уважаемым. Ты останешься несведущ в законахсвоего города, в том, как вести с людьми деловые беседы, в радостях и желаниях,одним словом, совершенно несведущ в человеческих нравах. И к чему бы ты тогдани приступив, чем бы ни занялся — своим ли делом или государственным, ты будешьсмешон, так же, вероятно, как будет смешон государственный муж, есливмешивается в философские рассуждения и беседы.
О ВСЕЛЕННОЙ«Приступим теперь к рассуждениям о Вселенной, намереваясьвыяснить, возникла ли она и каким именно образом или пребывает невозникшей;значит, нам просто необходимо, если только мы не впали в совершенноепомрачнение, воззвать к богам и богиням и испросить у них, чтобы речи наши былиугодны им, а вместе с тем удовлетворяли бы нас самих.
Таким да будет наше воззвание к богам! Но и к самим себе намследует воззвать, дабы вы наилучшим образом меня понимали, а я возможно болееправильным образом развивал свои мысли о предложенном предмете.
Представляется мне, что для начала должно разграничить воткакие две вещи: что есть вечное, не имеющее возникновения бытие и что естьвечно возникающее, но никогда не сущее. То, что постигается с помощьюразмышления и объяснения, очевидно, и есть вечно тождественное бытие; а то, чтоподвластно мнению и неразумному ощущению, возникает и гибнет, но никогда несуществует на самом деле.
Однако все возникающее должно иметь какую-то причину длясвоего возникновения,ибовозникнуть без причины совершенно невозможно. Далее, если демиург любой вещивзирает на неизменно сущее и берет его в качестве первообраза при создании идеии потенции данной вещи, все необходимо выйдет прекрасным; если же он взирает нанечто возникшее и пользуется им как первообразом, произведение его выйдетдурным.
А как же всеобъемлющее небо? Назовем ли мы егокосмосом или иным именем, которое окажется для него самым подходящим, мы вовсяком случае обязаны поставить относительно него вопрос, с которого должноначинать рассмотрение любой вещи: было ли оно всегда, не имея начала своеговозникновения, или же оно возникло, выйдя из некоего начала?
Оно возникло: вещь оно зримо, осязаемо, телесно, а все вещитакого рода ощутимы и, воспринимаясь в результате ощущения мнением, возникают ипорождаются. Но мы говорим, что всевозникшее нуждается для своего возникновения в некоей причине. Конечно, творца и родителя этойВселенной нелегко отыскать, а если мы его и найдем, о нем нельзя будет всемрассказывать. И все же поставим еще один вопрос относительно космоса: взирая накакой первообраз работал тот, кто его устроил, — на тождественный и неизменныйили на имевший возникновение?
Если космос прекрасен, а его демиург добр, ясно, что онвзирал на вечное; если же дело обстояло так, что и выговорить-то запретно,значит, он взирал на возникшее. Но для всякого очевидно, что первообраз былвечным: ведь космос—прекраснейшая из возникших вещей, а его демиург — наилучшаяиз причин. Возникши таким, космос был создан по тождественному и неизменномуобразцу, постижимому с помощью рассудка и разума.
Если это так, то в высшей степени необходимо, чтобы этоткосмос был образом чего-то. Но в каждом рассуждении важно избрать сообразное сприродой начало. Поэтому относительно изображения и первообраза надо принятьвот какое различие: слово о каждом из них сродни тому предмету, который оноизъясняет. О непреложном устойчивом и мыслимом предмете и слово должно бытьнепреложным и устойчивым: в той мере, в какой оно может обладатьнеопровержимостью и бесспорностью, ни одно из этих свойств не должно бытьутрачено.
Но о том, что лишь воспроизводит первообраз и являет собойлишь подобие настоящего образа, и говорить можно не более как правдоподобно.Ведь как бытие относится к рождению, так истина относится к вере. А потому неудивляйтесь, если мы, рассматривая во многих отношениях много вещей, таких, какбоги и рождение Вселенной, не достигнем в наших рассуждениях полной точности инепротиворечивости.
Напротив, мы должны радоваться, если наше рассуждениеокажется не менее правдоподобным, чем любое другое, и притом помнить, что и я,рассуждающий, и, вы мои судьи, всего лишь люди, а потому нам приходитсядовольствоваться в таких вопросах правдоподобным мифом, не требуя большего.»
ВРЕМЯ«И вот когда Отец усмотрел, что порожденное им, это изваяниевечных богов, движется и живет, он возрадовался и в ликовании замыслил ещебольше уподобить творение образцу. Поскольку же образец являет собой вечноживое существо, он положил в меру возможного и здесь добиться сходства; но делообстояло так, что природа того живого существа вечна, а этого нельзя полностьюпередать ничему рожденному.
Поэтому он замыслил сотворить некое движущееся подобие вечности; устроил небо, он вместе с нимтворит для вечности, пребывающей в едином, вечный же образ, движущийся от числак числу, который мы назвали временем.Ведь не было бы ни дней, ни ночей, ни месяцев, ни годов, пока не было рожденонебо, но он уготовил для них возникновение лишь тогда, когда небо былоустроено.
Все это — части времени, а «было» и «будет» суть видывозникшего времени, и, перенося их на вечную сущность, мы незаметно для себяделаем ошибку. Ведь мы говорим об этой сущности, что она «была», «есть» и«будет», но, если рассудить правильно, ей подобает одно только «есть», междутем как «было» и «будет» приложимы лишь к возникновению, становящемуся во времени,ибо и то и другое суть движения.»
ПРОЦЕСС И ПРОЦЕДУРА ВОЗНИКНОВЕНИЯ«Сущность, внутри которой вещи получают рождение и в которуювозвращаются, погибая, мы назовем «то» и «это»; но любые качества, будь тотеплота, белизна или то, что им противоположно либо из них слагается, ни в коемслучае не заслуживают такого наименования. Надо, однако, постараться сказать отом же самом еще яснее.
Положим, некто, отлив из золота всевозможные фигуры, безконца бросает их в переливку, превращая каждую во все остальные; если указатьна одну из фигур и спросить, что же это такое, то будет куда осмотрительнее иближе к истине, если он ответит «золото» и не станет говорить о треугольнике ипрочих рождающихся фигурах как о чем-то сущем, — ибо в то мгновение, когда их именуют,они уже готовы перейти во что-то иное, —и надо быть довольным, если хотя бы снекоторой долей уверенности можно допустить выражение «такое».
Вот так обстоит дело и с той природой, которая приемлет всетела. Ее следует всегда именовать тождественной, ибо она никогда не выходит запределы своих возможностей; всегда воспринимая все, она никогда и никоимобразом не усваивает никакой формы, которая была бы подобна формам входящих внее вещей.
Природа эта по сути своей такова, что принимает любыеоттиски, находясь в движении и меняя формы под действием того, что в неевходит, и потому кажется, будто она в разное время бывает разной; а входящие внее и выходящие из нее вещи — это подражания вечно сущему, отпечатки по егообразцам, снятые удивительным и неизъяснимым способом.»
О ЗРЕНИИНайдя, что передняя сторона благороднее и важнее задней,боги уделили ей у нас больше подвижности. Сообразно с этим нужно было, чтобыпередняя сторона человеческого тела получила особое и необычное устройство;потому-то боги именно на этой стороне головной сферы поместили лицо, сопрягши сним все орудия промыслительной способности души, и определили, чтобы именнолицо по своей природе было причастно руководительству.
Из орудий они прежде всего устроили те, что несут с собой свет,то есть глаза, и сопрягли их с лицом вот по какой причине: они замыслили, чтобыявилось тело, которое несло бы огонь, не имеющий свойства жечь, но изливающиймягкое свечение, и искусно сделали его подобным обычному дневному свету. Дело втом, что внутри нас обитает особенно чистый огонь, родственный свету дня:его-то они заставили гладкими и плотными частицами изливаться через глаза; приэтом они уплотнили как следует глазную ткань, но особенно в середине, чтобы онане пропускала ничего более грубого, а только этот чистый огонь.
И вот когда полуденный свет обволакивает это зрительноеистечение и подобное устремляется кподобному, они сливаются, образуя единое и однородное тело в прямомнаправлении от глаз, и притом в месте, где огонь, устремляющийся изнутри,сталкивается с внешним потоком света. А поскольку это тело благодаря своейоднородности претерпевает все, что с ним ни случится, однородно, то стоит емукоснуться чего-либо или, наоборот, испытать какое-либо прикосновение, идвижения эти передаются уже всему телу, доходя до души, отсюда возникает тотвид ощущения, который мы именуем зрением.
Когда же ночь скроет родственный ему огонь дня, внутреннийогонь как бы отсекается: наталкиваясь на то, что ему не подобно, он терпитизменения и гаснет, ибо не может слиться с близлежащим воздухом, не имеющим всебе огня. Зрение бездействует и тем самым наводит сон.
Дело в том, что, когда мы при помощи устроенных богамиприродных укрытий для глаз, то есть век, запираем внутри себя силу огня,последняя рассеивает и уравновешивает внутренние движения, отчего приходитпокой.
ГЛАВНОЕ УПОДОБЛЕНИЕ (ОБРАЗ ПЕЩЕРЫ)Человеческуюприроду в отношении просвещенности и непросвещенности можно уподобить воткакому состоянию… посмотри-ка: ведь люди как бы находятся в подземном жилищенаподобие пещеры, где во всю ее длину тянется широкий просвет. С малых лет уних там на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видятони только то, что у них прямо перед глазами, ибо повернуть голову они не могутиз-за этих оков.
Людиобращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине, амежду огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражденная — глянь-ка —невысокой стеной вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своихпомощников, когда поверх ширмы показывают кукол.
— Это я себе представляю.
— Так представь же себе и то, что за этой стеной другие людинесут различную утварь, держа ее так, что она видна поверх стены; проносят онии статуи, и всяческие изображения живых существ, сделанных из камня и дерева.При этом, как водится, одни из несущих разговаривают, другие молчат.
— Странный ты рисуешь образ и странных узников!
— Подобных нам. Прежде всего разве ты думаешь, что, находясьв таком положении, люди что-нибудь видят, свое ли или чужое, кроме теней,отбрасываемых огнем на расположенную перед ними стену пещеры?
— Как же им видеть что-то иное, раз всю свою жизнь онивынуждены держать голову неподвижно?
— А предметы, которые проносят там, за стеной? Не то же лисамое происходит и с ними?
— То есть?
— Если бы узники были в состоянии друг с другом беседовать,разве, думаешь ты, не считали бы они, что дают названия именно тому, что видят?
— Непременно так.
— Далее. Если бы в их темнице отдавалось эхом все, что бы нипроизнес любой из проходящих мимо, думаешь ты, они приписали бы эти звукичему-нибудь иному, а не проходящей тени?
— Клянусь Зевсом, я этого не думаю.
— Такие узники целиком и полностью принимали бы за истинутени проносимых мимо предметов.
— Это совершенно неизбежно.
— Понаблюдай же их освобождение от оков неразумия иисцеление от него, иначе говоря, как бы это все у них происходило, если бы сними естественным путем случилось нечто подобное. Когда с кого-нибудь из нихснимут оковы, заставят его вдруг встать, повернуть шею, пройтись, взглянутьвверх — в сторону света, ему будет мучительно выполнять все это, он не в силахбудет смотреть при ярком сиянии на те вещи, тень от которых он видел раньше.
И как ты думаешь, что он скажет, когда ему начнут говорить,что раньше он видел пустяки, а теперь, приблизившись к бытию и обратившись кболее подлинному, он мог бы обрести правильный взгляд? Да еще если станутуказывать на ту или иную мелькающую перед ним вещь и задавать вопрос, что этотакое, и вдобавок заставят его отвечать! Не считаешь ли ты, что это крайне егозатруднит и он подумает, будто гораздо больше правды в том, что он виделраньше, чем в том, что ему показывают теперь?
— Конечно, он так подумает.
— А если заставить его смотреть прямо на самый свет, развене заболят у него глаза и не вернется он бегом к тому, что он в силах видеть,считая, что это действительно достовернее тех вещей, которые ему показывают?
— Да, это так.
— Если же кто станет насильно тащить его по крутизне вверх,в гору и не отпустит, пока не извлечет его на солнечный свет, разве он не будетстрадать и не возмутится таким насилием? А когда бы он вышел на свет, глаза егонастолько были бы поражены сиянием, что он не мог бы разглядеть ни одногопредмета из тех, о подлинности которых ему теперь говорят.
— Да, так сразу он этого бы не смог.
— Тут нужна привычка, раз ему предстоит увидеть все то, чтотам, наверху. Начинать надо с самого легкого: сперва смотреть на тени, затем —на отражения в воде людей и различных предметов, а уж потом — на самые вещи;при этом то, что на небе, и самоё небо ему легче было бы видеть не днем, аночью, то есть смотреть на звездный свет и Луну, а не на Солнце и его свет.
— Несомненно.
— И наконец, думаю я, этот человек был бы в состояниисмотреть уже на самое Солнце, находящееся в его собственной области, иусматривать его свойства, не ограничиваясь наблюдением его обманчивогоотражения в воде или в других, ему чуждых средах.
— Конечно, ему это станет доступно.
— И тогда уж он сделает вывод, что от Солнца зависят ивремена года, и течение лет, и что оно ведает всем в видимом пространстве и оноже каким-то образом есть причина всего того, что этот человек и другие узникивидели раньше в пещере.
— Ясно, что он придет к такому выводу после тех наблюдений.
— Так как же? Вспомнив свое прежнее жилище, тамошнююпремудрость и сотоварищей по заключению, разве не сочтет он блаженствомперемену своего положения и разве не пожалеет своих друзей?
— И даже очень.
— А если они воздавали там какие-нибудь почести и хвалу другдругу, награждая того, кто отличался наиболее острым зрением при наблюдениитекущих мимо предметов и лучше других запоминал, что обычно появлялось сперва,что после, а что и одновременно, и на этом основании предсказывал грядущее, то,как ты думаешь, жаждал бы всего этого тот, кто уже освободился от уз, и развезавидовал бы он тем, кого почитают узники и кто среди них влиятелен? Или ониспытывал бы то, о чем говорит Гомер, то есть сильнейшим образом желал бы ...как поденщик, работая в поле, службой убедного пахаря хлеб добывать свой насущный и скорее терпеть что угодно, толькобы не разделять представлений узников и не жить так, как они?
— Я-то думаю, он предпочтет вытерпеть все что угодно, чемжить так.
— Обдумай еще и вот что: если бы такой человек опятьспустился туда и сел бы на то же самое место, разве не были бы его глазаохвачены мраком при таком внезапном уходе от света Солнца?
— Конечно.
— А если бы ему снова пришлось состязаться с этими вечнымиузниками, разбирая значение тех теней? Пока его зрение не притупится и глаза непривыкнут — а на это потребовалось бы немалое время, — разве не казался бы онсмешон? О нем стали бы говорить, что из своего восхождения он вернулся сиспорченным зрением, а значит, не стоит даже и пытаться идти ввысь. А ктопринялся бы освобождать узников, чтобы повести их ввысь, того разве они неубили бы, попадись он им в руки?
— Непременно убили бы.
— Так вот этоуподобление следует применить ко всему, что было сказано ранее: область, охватываемая зрением, подобнатюремному жилищу, а свет от огня уподобляется в ней мощи Солнца. Восхождение исозерцание вещей, находящихся в вышине, — это подъем души в областьумопостигаемого. Если ты все этодопустишь, то постигнешь мою заветную мысль — коль скоро ты стремишься ееузнать, — а уж богу ведомо, верна ли она. Итак, вот что мне видится: в том, чтопознаваемо, идея блага — это предел, и она с трудом различима, но стоит толькоее там различить, как отсюда напрашивается вывод, что именно она — причинавсего правильного и прекрасного. В области видимого она порождает свет иего владыку, а в области умопостигаемого она сама — владычица, от которойзависят истина и разумение, и на нее должен взирать тот, кто хочет сознательнодействовать как в частной, так и в общественной жизни.
ИДЕЯ БЛАГА— Зрение ни само по себе, ни в том, в чем оно возникает, —мы называем это глазом — не есть Солнце.
— Конечно, нет.
— Однако из орудий наших ощущений оно самое солнцеобразное.
— Да, самое.
— И та способность, которой обладает зрение, уделена ему Солнцем, как некое истечение.
— Конечно.
— Значит, и Солнце не есть зрение. Хотя оно — причиназрения, но само зрение его видит.
— Да, это так.
— Вот и считай, что я утверждаю это и о том, что порождаетсяблагом, — ведь благо произвело его подобным самому себе:
чем будет благо в умопостигаемой области по отношению к умуи умопостигаемому, тем в области зримого будет Солнце по отношению к зрению изрительно постигаемым вещам.
— Как это? Разбери мне подробнее.
— Ты знаешь, когда напрягаются, чтобы разглядеть предметы,озаренные сумеречным сиянием ночи, а не те, цвет которых предстает в свете дня,зрение притупляется, и человека можно принять чуть ли не за слепого, как будтоего глаза не в порядке.
— Действительно, это так.
— Между тем, те же самые глаза отчетливо видят предметы,освещенные Солнцем; это показывает, что зрение в порядке.
— И что же?
— Считай, что так бывает и с душой: всякий раз, когда онаустремляется туда, где сияют истина и бытие, она воспринимает их и познает, аэто показывает ее разумность. Когда же она уклоняется в область смешения смраком, возникновения и уничтожения, она тупеет, становится подверженноймнениям, меняет их так и этак, и кажется, что она лишилась ума.
— Похоже на это.
— Так вот, то, чтопридает познаваемым вещам истинность, а человека наделяет способностьюпознавать, это ты и считай идеей блага — причиной знания и познаваемостиистины. Как ни прекрасно и то и другое — познание и истина, но если идеюблага ты будешь считать чем-то еще более прекрасным, ты будешь прав. Какправильно было считать свет и зрение солнцеобразными, но пр