Реферат: Интеллигенция и революция
студент 1 го курса
экономико-правового
факультета 4 ой группы
Горбачев Сергей
Тема: “Интеллигенция и революция”.
(реферат)
Научный руководитель:
доктор исторических
наук, профессор
Шевлаков Сергей Николаевич
<span Times New Roman",«serif»; mso-fareast-font-family:«Times New Roman»;mso-ansi-language:RU;mso-fareast-language: RU;mso-bidi-language:AR-SA">План:
I.Вступление............... 3
II.Основная часть........... 4
III.Заключение............ 25
<span Times New Roman",«serif»; mso-fareast-font-family:«Times New Roman»;mso-ansi-language:RU;mso-fareast-language: RU;mso-bidi-language:AR-SA">Список используемойлитературы:
1. “ВеликаяОктябрьская социалистическая революция”. Энциклопедия. Москва,1977 г.
2. “Советскаяисторическая энциклопедия”. Москва, 1965 г.
3. Л. Люкс.“Летопись триумфального поражения”. Вопросы философии. Москва,1991 г.
4. “ЛитературныйПетербург, Петроград”. Москва, 1991 г.
5. В.П. Бажов“Интеллигенция: вопросы и ответы”. Москва, 1991 г.
<span Times New Roman",«serif»;mso-fareast-font-family:«Times New Roman»; mso-ansi-language:RU;mso-fareast-language:RU;mso-bidi-language:AR-SA">При работе над этим рефератом кроме вышеуказаннойлитературы я использовал еще ряд материалов вплоть до школьных записей,которые мне не показалось нужным указывать в списке использованнойлитературы. Я ни в коей мере не претендую на то, чтобы поставитьсвою подпись в конце работы, как автор текста. Этот реферат являетсяобобщением всей информации, которую я почерпнул из различных книг.И так как я признаю это, я не счел необходимым указывать в тексте работысноски.
<span Times New Roman",«serif»;mso-fareast-font-family:«Times New Roman»; mso-ansi-language:RU;mso-fareast-language:RU;mso-bidi-language:AR-SA">Вступление.
К излюбленным западным стереотипам относится тезисо так называемой рабской психологии, будто бы распространенной вРоссии. Как известно, этим клише пользуются уже давно, в его распространенииучаствовали представители самых различных политических направлений.Достаточно вспомнить, с одной стороны, Маркса и Энгельса, а с другой— таких консервативных авторов, как Кюстин или Токвиль. Столь шаблонныйобраз России не учитывает, однако, явления, представляющие собойполную противоположность тому, что в западных кругах является “типичнорусским”: речь идет о революционной интеллигенции. Вряд ли какая-нибудьдругая общественная группа в новой европейской истории была в такоймере склонна к радикальному нонконформизму и бунту. В самом деле,этой кучке людей удалось потрясти основы могущественной монархиии в значительной степени способствовать ее краху. И это несмотря нато, что революционная интеллигенция не имела никакого влияния нааппарат власти, не была сколько-нибудь укорена в обществе и в буквальномсмысле слова олицетворяла беспочвенность. О причинах решающего успехаинтеллигенции ведутся страстные споры и в России и на Западе. Но неменьшей загадкой остается и ее крушение через каких-нибудь десятьлет после триумфа 1917 года.
<img src="/cache/referats/2094/image002.gif" v:shapes="_x0000_i1025">
Вслед за Георгием Федотовым и некоторыми другимирусскими мыслителями мы можем рассматривать интеллигенцию как своегорода духовный орден. “Устав” этого ордена, хоть и неписаный, не уступалпо своей строгости и жесткой регламентации уставу любого католическогомонашеского ордена. Вступление в “общество посвященных” былосвязано с множеством обязательств, ренегатство наказывалось общественнойопалой.
Возникновение интеллигенции было результатом переломав истории страны, который совершился за очень короткое время. Большинствоисториков согласно в том, что члены ордена, контуры которого началивырисовываться в тридцатых годах прошлого века, принадлежали ужек совершенно другой духовной формации, нежели организаторы декабрьскоговосстания 1825 года. Декабристы отнюдь не избегали контактов с государством,это были люди, находившиеся на государственной службе, нередко занимавшиеочень влиятельные посты. Они пытались воспользоваться государственныммеханизмом, прежде всего армией, для осуществления своей программы.Хотя они стремились установить новую форму правления — превратитьсамодержавие в конституционную монархию, — их образ действий(дворцовый переворот) восходил все-таки к XVIII столетию.
В отличие от декабристов, интеллигенция с порогаотрицала государство как таковое. Слуги государства весьма редкооказывались в ее рядах. Этот антигосударственный радикализм был,конечно, связан с общими политическими условиями, которые сложилисько времени, когда на сцену вступила интеллигенция. Деспотическийрежим Николая I поверг страну в оцепенение. Все государственныеили контролируемые государством учреждения подлежали мелочнойбюрократической регламентации, и даже высшие государственные органыне были исключением. Тот, кто хотел избежать этой опеки и сохранитьсвою самостоятельность, в принципе не имел иного выхода, кроме уходаво внутреннюю эмиграцию. Так под внешне спокойной гладью вод зарождалосьто, чему суждено было перевернуть всю страну. Эту трудноопределимуюсмену настроений среди части образованного слоя четко зарегистрировалоуже в начале 40-х годов Третье Собственной Его Императорского, Величестваканцелярии отделение — политическая полиция. Но так как речь шла поначалуо чисто духовном процессе, трудно было предпринять против него конкретныерепрессивные меры.
Новое веяние, замеченное полицией, было само по себесвидетельством возникновения “неофициальной” русской общественности.Мало-помалу становилось ясно, что самодержавие, не знавшее институциональныхограничений власти, все же в огромной степени зависит от общественнойподдержки, хуже всего — не имеет шансов долго просуществовать приналичии все более углублявшейся трещины между властью и общественностью.
Тут интересно отметить, насколько отличалось, начинаяпримерно с середины прошлого столетия, развитие России от западногопути, как велика была асинхронность общественно-политическогоразвития обеих частей континента. После поражения революции 1848года в западно-европейском обществе шел неуклонный процесс внутреннейинтеграции и консолидации. Опыт революционных событий показалпротивникам старого режима, что существующий порядок не поддаетсяпрямому разрушению снизу. В то же время часть консерваторов поняла,что общественное мнение — крайне важный аспект политической жизни,что длительное сопротивление идеям, захватившим общество, борьбапротив “духа” времени — бесперспективна. Наметился компромисс, которыйпозволил существующей системе интегрировать прежних своих противников.Общим знаменателем стал национализм. Националистическая социологияотвлекла широкие слои населения от внутренних конфликтов. О распространениинационалистического сознания среди мелкобуржуазных масс, малоотличавшихся по своему социальному статусу от пролетариата, израильскийисторик Яков Тальмон пишет, что им, этим массам, больше нравилось принадлежатьк избранной нации, чем к ущербленному в своих интересах классу. Но ирабочие партии, дольше всех сражавшиеся с поветрием национализма,как известно, в конце концов сдались и в 1914 году поплыли по течению.Включение рабочего класса в “национальный фронт” создало важнейшиепредпосылки для “войны народов” — Первой мировой войны.
Насколько иначе все выглядело в России! Европейскиесобытия 1848-49 гг. практически не затронули страну, а потому здесьне было и разочарования в революционных идеях. В то время как многиебывшие радикалы на Западе уповали — и чем дальше, тем больше — на спасительнуюнациональную идею, на Востоке только треть осознали значение революционногоидеала. Любая критика революции воспринималась интеллигенциейкак предательство. По словам философа Семена Франка, надо было обладатьпоистине необычайным гражданским мужеством, чтобы в дореволюционнойРоссии выступить за компромисс с правительством.
Заметим, что эта черта не была свойственна интеллигенциис самого начала. Сперва “орден” представлял собой лишь одно из ответвленийобщеевропейского революционного движения. Известно, что романтическаяидеализация революции была распространена среди образованныхкругов на всем европейском континенте вплоть до 1848 года. Своеобразиереволюционного развития России выявляется лишь после смены отцов-основателей“ордена” интеллигентами нового типа. Это произошло после воцаренияАлександра II: парадокс состоит в том, что радикализация интеллигенциисовпала с правлением монарха, вошедшего в русскую историю под именем“царя-освободителя” и, собственно, вызвавшего своей реформаторскойдеятельностью подлинную революцию сверху. Этот перелом в истории“ордена” до сего времени ставит в тупик исследователей. Федотовсравнивал его даже с разрывом между поколениями в Западной Европепосле Первой мировой войны. Но тот разрыв был понятен. А вот духовныйповорот русской интеллигенции после 1855 года кажется загадкой.Ведь он произошел в мирной атмосфере, на фоне либеризации сверху,притом достаточно последовательной, чтобы затронуть самые основысуществующего порядка. И вот в этот момент интеллигенция переходитна жесткие и непримиримые позиции. Романтиков и идеалистов сороковыхгодов вытеснили “реалисты” и “нигилисты”, не похожие на своих мечтательныхпредшественников.
Поведение отцов было более или менее логичным. Их реакцияна политические события представляется адекватной. Эти люди сопротивлялисьрепрессивному николаевскому режиму, а реформы нового царя приветствовалис эйфорическим воодушевлением. Голоса протеста, которые раздавалисьв стане радикально настроенных детей, казались им досадным диссонансом.Эти голоса портили атмосферу национального примирения, установившуюсябыло с приходом к власти Александра II.
Разрыв двух поколений большинство историков пытаетсяобъяснить сословными или идеологическими причинами. Об отцах говорится,что они происходили по большей части из помещичьих семей. Их социальноеположение было стабильным. Лишь очень редко приходилось этим людямтерпеть нужду. Отсюда делается вывод, что уже в силу своего происхожденияотцы не могли быть социально беспочвенными и идеологически непримиримыми,какими стали последующие поколения русской интеллигенции. Для отцовбудто бы было естественным уважать традиционные формы общение иправила игры с противником, вопреки идеологическим расхождениям.Отказ от приличий, огрубление языка и ожесточение политическогомышления историки объясняют тем, что в интеллигентский “орден” сталирекрутироваться выходцы из нижних слоев.
Мастерски описали новый тип интеллигента некоторыеотцы, пережившие подлинный шок при появлении так называемых новыхлюдей. Если верить Герцену, “новые люди” были чувствительны, как мимозы,малейшая критика казалась им оскорблением их достоинства. Но самиони, что называется, засловом в карман не лезли. Критикуя других, они становились совершеннобеспощадными. Непомерное честолюбие сочеталось у них с оскорбленнойпозой, они обвиняли во всем общество, в котором не находили желаемогопризнания.
С критикой непочтительных детей-”нигилистов” выступилиТургенев, Достоевский и другие представители “романтического” поколенияинтеллигенции. Их повергло в ужас не только поведение, но преждевсего мировоззрение этих последышей, их яростный поход против идеалистическойэстетики и философии, обращение к плоскому материализму и утилитаризму.Идеалисты видели в этом какое-то нашествие вандалов на русскую культуру.
Но попытки объяснить эти перемены только тем: что в“орден” вторгались недворянские элементы (разночинцы), оставляютбез ответов множество вопросов Ведь выходцы из низов не были редкостьюи среди отцов (наиболее известный пример — Белинский): с другой стороны,невоспитанные дети подчас происходили из почтенных и состоятельныхсемей, например, Писарев.
Объяснительная модель, оперирующая только социальнымикритериями, неудовлетворительна и по другим причинам. Дело в том,что она сосредоточена исключительно на российских делах и упускаетиз виду то факт, что крушение романтизма и поворот к “реализму”, к верев науку, есть общеевропейский феномен, середины прошлого века. Ина Западе время интеллектуального преобладания эстетов и идеалистов,увлеченных высокими философскими материями, уходило в прошлое.Но обращение к действительности означало здесь принятие неизбежносвязанных с нею обстоятельств. Немало бывших революционеров 1848 годаотказалось от идей, за которыми не стояло никаких материальныхсил. Эти идеи превратились для них в химеры. Август фон Рохау в книге“Основы реальной политики” (1835), сыгравшей огромную роль в эволюцииполитических идей того времени, писал, что только власть являетсясилой, способной править, власть — первое условие счастья народов: нация,пренебрегшая властью, отжила свое. Слова эти цитировались потом многораз.
В России конец “идеализма” привел к совершенно другимрезультатам. Поворот к реализму означал не признание действительностисо всеми ее приятными и неприятными сторонами, а к тому, что ей былаобъявлена непримиримая война. Не было здесь и отказа от политики,всецело основанной на идейных принципах. Наоборот, именно такая политикаи восторжествовала, а нравственный ригоризм интеллигенции достигбеспримерного накала.
То, что “реалисты” и материалисты 60-70 годов прошлоговека так “неразумно” реагировали на тогдашнюю русскую действительность,в отечественной публицистике не зря расценивалось как глубокая национальнаятрагедия. Немало требований, выдвинутых предшествующими поколениямипротивников самодержавия, выполнялись тогда одно за другим: освобождениекрестьян, смягчение цензуры, судебная реформа, местное самоуправление(земство). Радикальная интеллигенция не придавала всему этому никакогозначения. Она не собиралась участвовать в этой грандиозной реформаторскойдеятельности. Другими словами, она сама отстранила себя от практическойработы, которая только и могла стать для нее школой политическогомышления и действия.
Борис Чичерин, один из самых выдающихся правоведовдореволюционной России, сторонник реформ Александра II, считал ригоризминтеллигенции признаком ее политической незрелости. Это означало,что русское общество все еще нуждается в политической опеке, и Чичеринпредупреждал против преждевременного, как ему казалось, введенияКонституции в России. А ведь это был один из наиболее ярких русских либералов!Но так были настроены и некоторые сторонники обновления в самом правительственномаппарате, например, Николай Милютин, принадлежавший к самому радикальномуих крылу. Они тоже хотели оградить дело реформ от общественного“безрассудства”. Большинство из них было против участия общественныхкругов в принятии политических решений, на высшем уровне. Самодержавие,заметно изменившееся при Александре II, было для них идеальным инструментоммодернизации и прогресса. Кстати сказать, они защищали самодержавныйстрой не только от революционеров, но и от консервативно настроенногодворянства. Именно эти дворяне заигрывали с идеей конституции,чтобы создать противовес для части правительственного аппарата,склоняющейся к реформам. Такой двойной фронт помог государственнойбюрократии, не исключая самых просвещенных ее представителей, утвердитьсяв традиционном политическом кредо: только государство может бытьинициатором политических действий, а общество — всего лишь объектотеческих забот правительства.
Консервативное дворянство, несмотря на некоторыеоппозиционные настроения, примирились с такой политикой. Моглоли оно порвать с самодержавием? Самодержавие защищало его от ненавистинизов, где и после освобождения крестьян лелеяли мечту об экспроприациипомещичьей собственности, о черном переделе. Высший слой, как этобывало и прежде в аналогичных ситуациях, готов был примириться сосвоим подчиненным положением, лишь бы не рисковать своими социальнымипривилегиями.
С этим можно только согласится. Действительно,вплоть до середины XIX столетия самодержавие обладало исключительнойсвободой действий, а наиболее важные сословия в стране — дворяне икрестьяне — не подвергали сомнению ( если не считать редких исключений,например, декабристов и некоторую часть казачества) автократическийпринцип как таковой. Лишь с появлением интеллигенции авторитет царяпошатнулся. Интеллигенция вступила в борьбу не просто с тем или инымправительственным курсом, но против самих основ системы, идеологическихи политических. Русскую интеллигенцию можно отчасти сравнить с марксисткиориентированным рабочим движением на Западе во второй половинеXIX века: оно тоже находилось в принципиальной оппозиции к буржуазномугосударству. Но если не придавать большого значения антисоциалистическимзаконам Бисмарка и подобным явлениям, западноевропейские рабочиемогли все же действовать относительно свободно, и это, между прочим,весьма способствовало смягчению их настроений. Решительный протеств этих условиях терял привлекательность. Подобное сглаживание политическихи социальных конфликтов для русской монархии оставалось невозможным.Она предоставляла обществу лишь решение неполитических задач иотказывала оппозиции в праве на легальное существование. Правда,после 1855 года правительство значительно ослабило привычную системуконтроля над населением. Открылось довольно широкое поле деятельностидля нонконформистских сил. В прессе, особенно в журнале “Современник”,под видом литературной критики подчас необычайно резко критиковалсясущественный порядок: суды присяжных на политических процессахпорой выносили на удивление мягкие приговоры, к ужасу и возмущениюконсервативных кругов: студенчество эволюционировало влево и вконце конов вышло из-под опеки властей. Якобы “неполитические” организациии нейтральные учреждения превращались в очаги сопротивления абсолютистскимпритязаниям самодержавной власти, причем правительство, привыкшеек бюрократической регламентации в сфере политики, реагировалона это довольно беспомощно. С одной стороны, оно почти ничего непредпринимало против анархизма студентов, а с другой — по-прежнемубыло склонно к мелочному вмешательству в общественные процессы,в которых оно совершенно не разбиралось.
Так власть, не терпевшая никакой политической оппозиции,невольно поощряла общественный радикализм, не склонный потворствоватькаким бы то ни было институциональным ограничениям.
Ситуация детей была куда благоприятней, чем у ихпредшественников. Тогда, в николаевскую эпоху, оппозицию представлялинемногие изолированные кружки или небольшие группы, не располагавшиени общей трибуной для выражения своих взглядов, ни каналами связидля осуществления каких бы то ни было общественных акций. Возмущениесоциальной несправедливостью и деспотизмом не могло вылиться в открытыйпротест. Расплачиваться за стратегию вытеснения общественногомнения, принятую Николаем I, пришлось его либеральному сыну. Ибо“нигилизм” 60-х годов и террористическое безумие 70-х — не что иное,как запоздалая реакция на засилие крепостнического режима: отказот этого режима, по мнению многих, состоялся слишком поздно, когдауже почти невозможно было преодолеть вражду между правительствоми оппозицией — равно как и отчуждение между помещиками и крестьянами.
Таким образом, невзирая на оттепель, несмотря на эйфориюнационального примирения в начале царствования Александра II,страна все более съезжала к конфронтации. Проповедники терпимостии компромисса оказались в изоляции. Новый либеральный курс долженбыл опираться на социального носителя, — найти его было очень трудно.В России не было или почти не было среднего состояния — главной опорыполитического свободомыслия на Западе. Буржуазия, “торгаши” — никогдане пользовались здесь высоким общественным престижем. В обществене могли проявить себя в полной мере и, так сказать, себя окупить такиебуржуазные качества, как благоразумие, деловитость и т. п. Хотяинтеллигенция утратила всякую связь с православной церковью, мышлениеинтеллигентов не смогло освободиться от определенной религиознойокраски. Их фанатическая преданность революционным идеалам сильнонапоминала страстную веру предков в чистоту православия, ту веру,во имя которой некогда самосжигались старообрядцы. Сочетание новогои старого давало смесь исключительной взрывчатой силы.
Достоевский, сам принадлежавший к “ордену”, но ставшийего судьей и обличителем, писал о социализме, что он лишь на поверхностивыглядит общественно-политическим учением: куда важней его политическихпритязаний стремление социализма стать альтернативой христианству.Эта характеристика претендовала на универсальность, но описываласкорее положение вещей в России, чем на Западе
Тем не менее религиозный характер мышления интеллигентовбыл непроизвольным и неосознанным, ведь задача состояла в полномразрыве с традицией: интеллигенция выступила как разрушительницавсех святынь. Единственное, что уцелело в этом всеобщем процессе разрушенияи оставалось предметом пламенных восхвалений, был русский простойнарод. Народ, олицетворение мудрости и добра. Все понятия, все культурныеначинания, недоступные пониманию низших слоев, были отброшеныкак ненужные и недозволенные. Как замечает Николай Бердяев, занятиефилософией в России долгое время считалось “почти безнравственным”,тех, кто углублялся в абстрактные проблемы, автоматически подозревалив равнодушии к народным бедам.
Но при всей своей самоотверженности, готовности следоватьдо конца идеалам равенства, при всем народолюбии, интеллигенция немогла отменить тот прискорбный факт, что в действительности она принадлежалак образованному и, следовательно, привилегированному слою. Длямужиков интеллигент, как и помещик, был представителем ненавистногоевропеизированного слоя господ: и язык, и мировоззрение этого слоя были им непонятны. Хотя аграрныйвопрос был самым жгучим и насущным вопросом, крестьянство не проявляложелания препоручить интеллигенции руководство в борьбе за его интересы.Об этом свидетельствует хорошо известная судьба народников, юношейи девушек, которые в 70-х годах “пошли в народ”, чтобы открыть ему глаза.Крестьяне не слушали агитаторов, а то и просто выдавали их полиции.Этот провал и ощущение беспомощности, несомненно, были одной из важнейшихпричин радикализации народников, перехода к революционномутеррору. Общество нужно было “разбудить”. Но и самые сенсационныепокушения не сумели встряхнуть эксплуатируемые массы.
Вопреки всем усилиям, интеллигенция не была в состояниизанять вакантное место лидера. Застарелый политический консерватизмкрестьянства препятствовал объединению обеих мятежно настроенныхсоциальных групп. Консервативные силы наверху стремились увековечитьэтот разрыв. Им было ясно, что от того, кто победит в борьбе за душу народа,зависит судьба страны. На интеллигенции они уже и так поставиликрест. Но нужно было любой ценой помешать тому, чтобы низы пошли заобразованной элитой. Консерваторы считали жизненно важным для государствапредохранить от коррозии мир допетровских представлений, в которомжили народные массы. Здесь, конечно нельзя не упомянуть КонстантинаПобедоносцева, юриста и государствоведа, влиятельного советникадвух последних императоров, в 1880-1905 годах занимавшего постобер-прокурора Святейшего Синода — высшего правительственногооргана Русской православной церкви.
Победоносцев был убежден, что русский народ сохраняетабсолютную верность царю: эта верность по сути и есть самая надежнаяопора самодержавия. Народ знать не знает о конституции, она ему и ненужна, он даже и не помышляет о каком-либо ограничении самодержавия.Либеральные уступки обществу совершенно излишни. В них заинтересованолишь ничтожное меньшинство российского населения. Нужно, следовательно,чтобы традиционное мироощущение нижних слоев выдержало напор зловреднойсовременности. Победоносцев всеми силами старался оградить народи общество от новейших веяний, прежде всего, конечно, от идей, шедшихс Запада. Этой цели служила среди прочего выдвинутая им программанародного образования. Обер-прокурор Синода был невысокого мненияоб абстрактных науках, которые только сбивают с току простого человекаи увеличивают недовольство одиночек своим положением в обществе.Образование должно ограничиваться конкретными знаниями и практическиминавыками. Осуществляя свой идеал народного образования, Победоносцевэнергично расширял сеть церковно-приходских школ.
Но в конце концов оказалось, что низшие слои общества,которые этот идеолог последовательного консерватизма считал главнойопорой трона, как раз и представляли собой самую страшную угрозу длягосударственного строя. На грани веков, с пятидесятилетним опозданием,народные массы включились в процесс, начатый интеллигенцией. Теперьборьба оппозиции и автократии могла решиться только в пользу оппозиции.Отмена крепостного права принесла свои плоды. Целое поколение крестьянвыросло в новой, более свободной атмосфере. Эти дети крепостныхуже не так легко подчинялись опеке, как поколение их отцов. А программаконсерваторов осталась прежней и все так же исходила из предпосылкисоциальной незрелости низов.
Провал концепции Победоносцева был вызван еще и тем,что далеко не все силы в правительственных кругах поддерживалиобер-прокурора в его стремлении подморозить Россию. Более того, у Победоносцевабыли могущественные противники, которые надеялись устранить революционнуюопасность другими, в сущности, противоположными средствами. Таковбыл граф Сергей Витте, крупный государственный деятель, в 1892-1903гг. министр финансов, затем председатель Совета министров. Витте,в отличие от Победоносцева, не боялся будущего. Он считал Россиюстраной неисчерпаемых возможностей, которая, однако, нуждаетсяв коренной модернизации. Только так она сумеет сохранить статус великойдержавы и решить свои насущные социальные проблемы. В частности,совершенно иными были представления Витте о народном образовании.Модернизация страны, по его мнению, требовала просвещенных и динамичныхподданных, а не косных приверженцев традиционного мировоззрения.Эгоизм независимой личности, столь беспокоивший Победоносцева,стремление личности реализовать себя Витте вообще считал движущейсилой всякого прогресса. Без личных амбиций граждан нельзя объяснитькультурные и экономические достижения Западной Европы. Чуть ли неглавную причину отсталости России Витте видел в недостаточном развитииличной инициативы.
Наконец, самое резкое неприятие вызывала у Виттеизоляция, проповедуемая Победоносцевым как залог сохранения особенногохарактера России. Для Витте, как и для других сторонников модернизациистраны, от Петра I до Ленина, “особенность России” состояла исключительнов ее отсталости. Преодолев свое отставание, страна ничем не будет отличатьсяот других европейских государств.
В этой концепции было, однако, слабое место: Витте немог получить поддержки ни у какого сколько-нибудь значительного социальногослоя. Рабочие, численность которых стремительно возросла в результатереформ Витте, довольно скоро превратились в наиболее воинственныхпротивников режима. Крестьянам программа индустриализации быланепонятна и чужда. Их интересовало не абстрактное величие России,а вопрос о земле. Развитие промышленности, по крайней мере на первыхпорах, как будто ничего не обещало в смысле решения аграрного вопроса:напротив, предполагалось, что на какое-то время земледельцу придетсяеще хуже. Ведь без высоких налогов невозможно было осуществить программуиндустриализации. Министру финансов не удалось привлечь на своюсторону и либеральные группировки. Камнем преткновения стал тезисо неограниченной царской власти. При всем своем прогрессизме Виттевсе же считал самодержавие наиболее подходящим строем для быстрейшегопереустройства страны, ибо в распоряжении монарха находился мощныйадминистративный аппарат, не подлежащий контролю со стороны парламента.Парламентские дебаты Витте считал лишь тормозом для реформ.
Но вместо того, чтобы преодолеть внутренние противоречияв стране, политический курс Витте лишь обострил их. Таким образом, вРоссии одновременно ужесточились три конфликта, в большей мере ужеразрешенных на Западе: это был конституционный, рабочий и аграрныйвопрос. Самодержавие лишилось социальных корней, и пустота, окружившаядвор, драматически обнаружила себя во время Русско-японской войны.Общество без особой горечи восприня