Реферат: Николай Бердяев
Борис ПАРАМОНОВ
НиколайАлександрович Бердяев (годы жизни 1874 — 1948) — самый бесспорный кандидат название русского европейца; да и не кандидат даже, а человек, обладающий всейполнотой прав этого звания. Начать хотя бы с того, что он уже при жизни былвсемирно известен. Не только в европейском масштабе, но именно всемирно: вавтобиографии «Самопознание» Бердяев пишет, как он однажды получил письмо отчитателя из Чили, и как стало ему грустно, что его знают везде, но не знают народине. Сейчас, конечно, положение изменилось, Бердяев вошел в пантеонотечественной классики, книги его широко изданы в России. Тут не обошлось,конечно, без парадоксов: поначалу, когда рушились цензурные препятствия, в эпохугласности и перестройки, Бердяева начали издавать такими тиражами, что, какговорится, затоварили рынок. Приехавший из Парижа культурный эмигрант,занимавшийся как раз изданием за границей запрещенных в СССР русских книг,увидев на прилавках книжных магазинов кипы нераспроданной книги Бердяева«Истоки и смысл русского коммунизма», сказал: «У меня нет сил комментироватьэтот факт, я должен сперва его обдумать».
Этобыл, конечно, русский курьез, что-то вроде Демьяновой ухи. Но вот ажиотажсхлынул, русский культурный пантеон восстановлен в полноте, значимость той илииной фигуры этого пантеона определилась, кажется, на вечные времена. Что жеможно сказать о Бердяеве и России сейчас?
Яне думаю, что он стал бестселлерным автором; да и не должен таким быть философ.Его издают и читают — те, кому сегодня надо читать такие книги. В конце концов,на большее никакой серьезный автор и не может претендовать. Но заметно идругое: в России некоторые философские имена оказались предпочтительней других,некоторые авторы имеют аудиторию, как бы и превышающую корректные академическиеили учебные масштабы. Похоже, что слишком популярным стал Иван Ильин, когда-тонаписавший серьезную — лучшую в России — двухтомную книгу о Гегеле, но потом, вэмиграции, ставший, прямо скажем, черносотенным публицистом. Одну из его книг«О сопротивлении злу силой» именно Бердяев назвал сочинением ВеликогоИнквизитора.
Чтокасается самого Бердяева, то у него с эмиграцией возникли холодноватыеотношения. Его уважали, с ним считались — по причине его славы, — но оноставался чужим среди русских. В эмигрантской церковной среде Бердяева вообщененавидели, почти открыто. При этом в европейских культурных кругах Бердяевсчитался едва ли не наиболее типичным русским: его тип мышления таким считали,видя в нем, думается, одного из философствующих героев Достоевского, хорошознакомого на Западе. Вот тут и намечается центр бердяевского проблемы:знаменитый русский — не совсем и русский по складу своего мышления, по типусвоей духовной личности. Тем более стоит говорить о европейском егоспецификуме.
Впрочем,сам Бердяев в упоминавшейся уже автобиографии «Самопознание» определилочертания и границы своего отношения к русской и западной культурной традиции:
«Ябыл человеком западной культуры. Можно даже про меня сказать, что западнаякультура мне имманентна и что я имманентен ей. С какими же русскими мыслямиприехал я на Запад? Думаю, что прежде всего я принес эсхатологическое чувствосудеб истории, которое западным людям и западным христианам было чуждо и, можетбыть, лишь сейчас пробуждается в них. Я принес с собой мысли, рожденные вкатастрофе русской революции, в конечности и запредельности русского коммунизма(:) Принес с собой сознание кризиса исторического христианства. Принес сознаниеконфликта личности и мировой гармонии, индивидуального и общего, неразрешимогов пределах истории. Принес также русскую критику рационализма, изначальнуюрусскую экзистенциальность мышления. (:) Я многому учился у западной мысли,более всего у германской, многому продолжаю учиться за годы своегоизгнанничества в Западной Европе. Но во мне всегда оставалось что-тонеистребимо «мое» индивидуально-личное и мое русское. (:) Я принес также ссобой своеобразный русский анархизм на религиозной почве, отрицаниерелигиозного смысла принципа власти и верховной ценности государства. Русским ясчитаю также понимание христианства как религии Богочеловечества».
Бердяевоказался прав в том, что западные люди вскоре сподобились приобщитьсякатастрофам. Всё прочее в этом перечислении не такое уж и стопроцентно-русское.Подобные темы и мотивы можно обнаружить в мировой философии, и Бердяев самбудет писать о вкорененности экзистенциального типа мышления — которое он здесьбегло очерчивает — в большую европейскую традицию. Экзистенциальность мышления —отнюдь не исключительно русская черта философии. Можно сказать и больше:главная черта мысли Бердяева, его философского даже не типа, а лица —обостренный персонализм — вообще вряд ли русская особенность. Бердяев был самыйострый — и едва ли не единственный — персоналист в русской мысли, в русскойкультуре как таковой. Философия Бердяева — философия свободного духа,отвергающего любые социальные и культурные объективации, даже категорию бытиясчитающего результатом объективирующей рационализации. Родовая характеристикарусской культуры — поиск соборности в мысли и социальном бытии. Европейцыдействительно ошибались, принимая Бердяева за типично русского. Типично русскиемыслители — это философы христианизированного платонизма, софиологи, идущие отВладимира Соловьева: Флоренский, о. С. Булгаков, Карсавин, связанные с той жетрадицией евразийцы, да тот же Иван Ильин, если постараться не думать о егоистерическом казаковании с воображаемой нагайкой в руках (а папаху казацкую онв самом деле носил). Вот показательный штрих: крупнейший сейчас знаток, да ипродолжатель, если угодно, русской философии Сергей Хоружий в своих «Путяхрусской философии», выстраивая традицию, говорит о всех, кроме Бердяева,старается забыть его, вытеснить из сознания.
Иеще — если хотите, главное: свойствен ли русскому мышлению тот анархизм нарелигиозной почве, который усвояет себе Бердяев? Тут всё нужно повернуть вверхголовой и вниз ногами. Невозможно спорить с тем, что русские действительноанархисты не только внутри себя, в своем коллективном бессознательном, но и навысочайших высотах культуры. Достаточно назвать одно имя: Лев Толстой. Это былгений, на высотах культуры начавший погром культуры. Есть очень серьезныеисторико-культурные интерпретации Толстого, связывающие его с большевизмом(одна из таких интерпретаций принадлежит самому Бердяеву в статье 1918 года«Духи русской революции»). И есть даже не соблазн, а скорее горькаянеобходимость думать о том, что авторитаризм русской истории и пытающейсяосознать ее философии объясняется реакцией на этот природный — докультурный ипротивокультурный — анархизм, на угрожающую опасность русского бунта,бессмысленного и беспощадного.
Бердяевже был по своей природе бунтарь, и пишет об этом констатирующим тоном, ноодновременно как бы и с гордостью. Несомненно, случай Бердяева не может вызватьсомнения в оправданности персонализма — острого сознания первостепеннойценности личности, ее богоподобия, неподвластности никому, кроме Бога,осознания самого Бога не как карающей власти, а как модели и побуждения квысшему творчеству. Но это такая высокая планка, которую редко брали и вЕвропе, а сейчас, в эпоху масс и массовой культуры, вообще забыли о такихвысотах. Философия Бердяева — вся, целиком — апология гениального творчества. Амы слабы и малодушны. Какое дело поэту мирному до нас — и далее по тексту.
Бердяевуне понадобятся массовые тиражи.
Список литературы
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.rubricon.com/