 |  |
Авторизация
| Главная / Информация / Information / Наши авторы / Our authors / Декабристы в представлениях людейрубежа ХХ и ХХI столетий |
Личность в контексте культуры Декабристы в представлениях людей рубежа ХХ и ХХI столетий*
События прошлого в сознании последующих поколений
Историческое значение явления прошлого, запечатленного в памяти (особенно в массовом сознании), определяется не только восприятием его современниками тех лет, степенью воздействия на них, но и влиянием на последующие поколения, последствиями его. Ученые, изучающие события по прошествии времени, учитывают оба эти обстоятельства. В отличие от современников, они могут оказаться иногда и более осведомленными о подробностях происходившего и взаимосвязи их: особенно если первичным основным историческим источником была официальная информация судебных органов, когда и обвиняемые, и обвинители не склонны были (да и не имели в отведенное для следствия и суда время возможности) к воссозданию действительно полной и объективной картины события и к публичному оповещению об этом.
Отражение образа декабристов в культуре
Декабристы, их жизнь и деятельность и значение этого в отечественной истории и культуре — тема, привлекавшая внимание и ученых (историков, литературоведов), и публицистов, общественных деятелей. Образ поведения декабристов и лиц их круга побуждал к творчеству и в сферах художественной литературы, искусства. Библиография изданной в России многообразной литературы (с включением данных о документальных публикациях) выходила отдельными книгами. Значителен объем и написанного эмигрантами после 1917 г. Историографическая традиция «декабристоведения» начиналась в большей степени в среде политэмигрантов еще времени Николая I. Тогда же отчетливо выявилось противостояние взглядов официозных, навязываемых в России на самой вершине власти, и публикуемого в эмиграции (сочинения Н.И. Тургенева, издания и сочинения А.И. Герцена). Пожалуй, с этой именно темы утверждается свойственное российской общественно-исторической мысли противостояние в характеристике явлений современной (а затем и прежней) истории в отечественных изданиях и за пределами России. Начало положено было еще «Историей о великом князе Московском» А.М. Курбского, написанной эмигрантом в Польско-Литовском государстве и распространенной в списках позднее и в Российском государстве; в годы сталинизма подобную же задачу поставил перед собой Л.Д. Троцкий.
Расширение понятия «декабристы»
Первоначально к «декабристам» относили только участников восстания 14 декабря 1825 г. в Петербурге и осужденных в 1826 г. участников тайных обществ. Их считали «заговорщиками», и показательно, что в энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона при слове «Декабристы» (в томе 10) отсылка: см. «Заговор декабристов». Статья под таким заголовком помещена в 23-м томе, изданном в 1894 г. Затем «декабристами» стали называть лиц, привлеченных к следствию по делу о тайных обществах: появились выражения «декабристы без декабря», «декабристки» (статья под таким заголовком о женах осужденных на каторгу декабристов, добровольно последовавших за мужьями в Сибирь, есть в Советской исторической энциклопедии), «декабризм».
Эпоха «декабризма»
И осужденные в 1826 г., и «декабристы без декабря» постоянно фигурируют в многообразной литературе о А.С. Пушкине, ибо «декабризм» — это и «пушкинская эпоха»: и то, и другое определения уместны для обозначения умонастроений аристократической молодежи тех лет. И начинать эту «эпоху» следует, по крайней мере, с середины 1810-х годов. Ибо история декабристов — это их жизнь и деятельность и до 1825—1826 гг. (даже до 1816 г. — времени образования «Союза спасения»), и в последующие годы после приговора 1826 г.
Начало декабристоведения
Декабристоведение зачиналось еще при жизни декабристов: стараниями и самих декабристов (в ходе следствия, как в развернутом мемуаре Никиты Муравьева, и особенно в их записках и воспоминаниях позднего времени), и высокопоставленных чиновников, близких к лицам, причастным к суду над «злоумышленниками». Рано возникли и устные предания, облекаемые нередко в письменную форму — на них воспитывалась молодежь поколения А.И. Герцена.
В связи со столетием событий декабря 1825 г. были подготовлены книги по историографии декабристов. К обзору все возрастающей литературы о декабристах возвращались и в последующие годы. Об основных направлениях литературы недавних лет узнаем из статьи А.Н. Цамутали «Декабристы и освободительное движение в России: некоторые вопросы историографии» в альманахе «14 декабря 1825 г.: источники, исследования, историография, библиография» (СПб., 1997. Вып. 1) и из ряда других работ. В том же издании, где помещена статья А.Н. Цамутали, имеется богатая информацией статья С.Е. Эрлиха «Публикация письменного наследия декабристов и лиц, привлеченных к следствию по делу о тайных обществах (1803—1892)».
Декабристоведение в истории общественно-политического сознания
Самостоятельное значение имеет и рассмотрение декабристоведения в плане историографии и истории общественно-политического сознания. Его воздействие (иногда может быть даже не осознаваемое полностью самими авторами) на историческую мысль неизменно прослеживается. Особенно заметно это в литературе к юбилейным датам, и прежде всего в научно-популярной и в журнально-газетной публицистике, отражающей сиюминутную политическую конъюнктуру и зависимость или идеологическую ангажированность изданий.
Не отмечено и то, что занятия декабристской тематикой так же, как и изучение всего, что связано с А.С. Пушкиным и лицами его круга, позволили ученым основательно изучать историю российской аристократии, а также генеалогию дворянства второй половины александровского царствования, и потому история верхов дворянства этих лет (как и стиля «ампир» в искусстве) исследована по архивным и музейным памятникам и освещена в литературе более детально, чем за предыдущие и последующие десятилетия. Этот опыт важен не только для интересующихся генеалогией.
Декабристы (их образ мысли и поведение, события на Сенатской площади) уже к середине XIX в. воспринимались как знаковые явления, причем это обычно однозначные символы: преступники-бунтовщики против власти, «данной от Бога» (в книге М.А. Корфа) или прежде всего «первенцы свободы» — идеальные «революционеры» (как старались истолковать А.И. Герцена). Такой однозначности понимания способствовало и то, что источниковая база темы длительное время оставалась крайне бедной — ее можно было использовать для прямолинейных политологических рассуждений, но не собственно исторических. Более основательно стало возможным рассуждать о декабристах не ранее 1860-х годов, когда появились работы А.Н. Пыпина и других, характеризовавшиеся в советские годы как «либеральная легенда» (корни ее усматривают в сочинениях декабриста Н.И. Тургенева).
Образ декабристов в художественной литературе
Л.Н. Толстой уже с начала 1860-х годов работает над романом «Декабристы», оставшимся незавершенным, но приблизившим автора к теме эпопеи «Война и мир». Н.А. Некрасов создает поэму «Дедушка» и цикл поэм «Русские женщины». Публикация воспоминаний декабристов и о них позволила рассматривать эти явления в контексте художественной литературы их времени — прежде всего «Горя от ума» А.С. Грибоедова и пушкинского «Евгения Онегина». «Декабристы» — из тех исторических явлений, на формирование представлений о которых в широкой общественной среде художественная литература оказала, пожалуй, большее воздействие, чем труды историков (то же наблюдаем и по отношению к «пугачевщине»). Тем более что для декабристов изначально историческими источниками были и литературные произведения — и самих декабристов, и их современников. При этом к «литературному творчеству» для первой половины XIX в. можно отнести не только памятники художественной литературы (этим критерием руководствовались и составители биографического словаря «Русские писатели. 1800—1917», первый том которого издан в 1989 г.).
Традиция рассмотрения декабризма в связи с будущим России
В литературе о становлении декабристов, формировании их убеждений справедливо указывают на влияние Отечественной войны 1812 г. и впечатлений времени заграничных походов, но недостаточно уделяют внимания взаимосвязи с явлениями отечественной истории последней четверти XVIII в. и начала XIX в. И вообще декабризм более рассматривается в связи с будущим России, чем с ее прошлым. Тогда как и в мыслях и в действиях декабристов отразилось восприятие не только Французской революции, победы над наполеоновской Францией и роли России в этом, но и изменений в общественном самосознании и мироощущении аристократической среды России недавних десятилетий.
Социокультурный контекст становления декабристов
Декабристы возрастали в обстановке реализации прав, дарованных Манифестом о вольности дворянства 1762 г. и закрепленных Жалованной грамотой дворянству 1785 г. (показательно, что именно в это время создаются в имениях усадебно-парковые ансамбли для длительного проживания главы семейства с домочадцами!), и победоносного утверждения России в ранге великой европейской державы. Это — и время литературно-философских мечтаний нравственной направленности и убеждения в том, что «история прошлого есть поучение будущему» (как формулировал А.И. Герцен, характеризуя Н.М. Карамзина-историка). Старший современник Н.М. Карамзина И.Ф. Гёте утверждал: «Лучшее, что дает нам история, это — возбуждаемый ею энтузиазм». Декабристы воспитаны на чтении плутарховых биографий (о чем сведения в следственных делах не одного декабриста) и в размышлениях о зарубежной истории последних столетий и особенно десятилетий. Но для конца XVIII — начала XIX в. характерен и подъем историко-патриотического сознания, интереса к прошлому своего Отечества. Это нашло отражение и в организации (при участии самой Екатерины II) системы воспитания отечественной историей, и в учебной литературе, и в нацеленных на восприятие широкой публики произведениях художественной литературы, искусства, в создании множества медалей исторической тематики (рассчитанных уже и на ознакомление иностранцев). Да и культ античных героев способствовал не только формированию представлений о чести, личном достоинстве, даже манере поведения (причем с самых юных лет — так, Никита Муравьев в детстве не считал возможным танцевать, объясняя матери: «...разве Аристид и Катон танцевали?»), но и понятий о долге благородного россиянина — следовательно, и представлений о российском патриотизме.
После работ Ю.М. Лотмана очевидно, что образованные аристократы той поры старались в жизни походить на облюбованных ими литературных героев («москвич в гарольдовом плаще», как пушкинский Онегин) или на исторические персонажи и скорбели, если реальная действительность не допускала этого. Напомним опять пушкинское ощущение в стихотворении 1817—1820 гг. «К портрету Чаадаева»: «Рожден в оковах службы царской / Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес / А здесь он — офицер гусарский».
Осознание декабристами своих задач
Ознакомившись воочию с результатами исторического развития стран Западной Европы (прежде всего в заграничных походах), будущие декабристы склонны были приложить свои знания и наблюдения к российской действительности, искали корни современных обстоятельств и все более убеждались в том, что помехой на пути к прогрессу являются крепостное право и форма правления. Тем самым стала осознаваться цель деятельности в мирные годы у привыкших к активным действиям офицеров. Самый старший и с наибольшим жизненным опытом декабрист князь С.Г. Волконский сформулировал ее позднее так: «Поставить Россию в гражданственности на уровень с Европой».
Показательно, что возбужденный впечатлениями войны и восприятием ее в обществе молодой Никита Муравьев, человек уже тогда редкостно образованный и ученый-мыслитель по призванию, сразу же приступает к описанию жизни и воинских подвигов А.В. Суворова. Все более осознавалась справедливость мысли М.В. Ломоносова, сформулированной во Вступлении к книге «Древняя Российская история», изданной еще в 1766 г.: «Всяк, кто увидит в Российских преданиях равные дела и Героев, Греческим и Римским подобных, унижать нас пред оными причины иметь не будет, но только вину полагать должен на бывший наш недостаток в искусстве, каковым Греческие и Латинские писатели своих Героев в полной славе предали вечности».
Интерес декабристов к «Истории государства Российского»
Этим объясняется и обостренный интерес к «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина — сначала к вышедшим одновременно восьми томам (где, казалось им по первоначалу, воспевается деспотизм), а затем особенно к девятому тому о последних десятилетиях царствования Ивана Грозного. Там разъясняется различие «самодержавия» и «самовластия» и в книге, цензором которой был сам император, допускается негативная оценка царя-тирана (тем более, как выразился декабрист В.И. Штейнгейль в мемуарах, «великого царя», прославленного и освоением Поволжья и Сибири, и Судебником и реформами 1550-х годов). Девятый том «Истории» побудил К.Ф. Рылеева к сочинению исторических «Дум» — первая была о А.М. Курбском. Однако следует иметь в виду то, что декабристы не были знакомы с письменным изложением мыслей Историографа о российской истории в XVIII — начале XIX в., так как записка «О древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях» оставалась тогда им неизвестной.
Молодые декабристы мыслили литературными ассоциациями
Молодые аристократы мыслили преимущественно литературными ассоциациями. Обучением в пансионах, а затем службой с юных лет они были оторваны от непосредственного общения с простым народом. И в человеческих достоинствах вышедших из этой среды солдат могли убедиться, лишь когда вместе пришлось ощущать тяготы военных походов. Потому-то сравнительное рассмотрение каждодневной жизни зарубежных поселян и российских крепостных оказалось столь сильнодействующим. Это — радищевское ощущение, искренностью своей так напугавшее Екатерину II, что она посчитала вольнодумца-писателя «бунтовщиком хуже Пугачева». Искренность декабристов покажется в 1826 г. особенно опасной и вступившему на престол Николаю I.
Нестоличность воспитания большинства декабристов
Иногда упускают из виду, что юные декабристы (во всяком случае, старшие из них) воспитывались в той аристократической среде, которая отображена в первых частях «Войны и мира». Не случайно и то, что большинство декабристов не петербуржцы по воспитанию, а москвичи и провинциалы. А литературный мир Москвы с ее журналами и более обширным кругом читателей, университетом и архивом, памятниками российской старины в те годы отличался от петербургского, где преобладали преимущественно придворно-служебные интересы (в первой же главе романа Л.Н. Толстого, не без сарказма представленного изображением салона фрейлины Шерер). В Москве сформировались Н.М. Карамзин, В.А. Жуковский, А.С. Грибоедов, образованнейшие из «архивных юношей» (служащих Московского государственного архива Коллегии иностранных дел). Московское детство предопределило (ранее Лицея!) творчество А.С. Пушкина: влияние именно московских впечатлений (усиленное затем знакомством с «Историей» Н.М. Карамзина) особенно выявилось в создании А.С. Пушкиным (еще до возвращения в Москву после 15-летнего перерыва) «Бориса Годунова». Впоследствии элементы нестоличности помогали декабристам в сибирской ссылке включиться в обиход жизни местных обывателей и в то же время внести в нее светлое начало высокой нравственности и интеллектуальной культуры.
Корневая система декабризма многое объясняет в их взглядах и действиях
Корневая система декабризма многое объясняет в их взглядах и действиях — и «Век Екатерины», и гнетущее аристократию правление Павла I (или, точнее сказать, такое его изображение, как и в набросках воспоминаний А.С. Пушкина), и «дней Александровых прекрасное начало» — все это имело место до активного включения в историческое действие молодых героев Двенадцатого года. Вернемся к страницам «Войны и мира» — граф Лев Толстой не понаслышке знал, о чем думали и говорили его аристократические предки в 1805—1811 гг., и основательно штудировал все вышедшее к середине 1860-х годов о периоде кануна Отечественной войны. Герои Л.Н. Толстого — старшие братья большинства декабристов, которым в момент выступления в декабре 1825 г. было от 20 до 30 лет, или даже старшие из среды самих декабристов.
Самоосознание особых качеств и роли дворянства
Из XVIII века пришло понятие о «благородной дворянской гордости», которая «есть чувство собственного достоинства», и «тот дворянин, кто за многих один» (формулировка Н.М. Карамзина из автобиографической повести «Рыцарь нашего времени»), и презрительное противопоставление таких аристократов «беспородным» сановникам новейшего времени с их «спесью и высокомерием» и одновременно прислужничеством перед попавшими «в случай» у государя. Еще более жестко сформулировал это Н.М. Карамзин в записке-трактате 1811 г. «О древней и новой России», когда писал о правах и обязанностях наследственного дворянства, «столь же древнего как и Россия»; среди таких, по его убеждению, монарх и должен «искать деятельных слуг отечественной пользы». Из подобных соображений исходил и А.С. Пушкин, размышляя о положении потомственного дворянства в России и его обязанностях «предстателя» за весь народ перед высшими властями. Уже тогда (или применительно к тому времени, но позднее — в начале XIX в.) формируется и ощущение «чести» — и личной, и корпоративной, предопределенной и общественным положением haute noblesse — это пушкинское определение можно перевести как «высшее дворянство», «высшее общество» [1].
Люди этого возраста основательно знакомы были еще до 1812 г. и с литературой Века просвещения (Стендаля, побывавшего с армией Наполеона в Москве, поразило богатство иностранных книг в домах знати), с трудами философов, социологов, с художественной литературой, пропагандировавшей идеи борьбы аристократов за освобождение народа от тирании (как драмы Альфьери, на которых воспитывалось поколение итальянских аристократов якобинского толка и позже карбонариев; достойным подражания героем казался шиллеровский маркиз Поза). В XVIII в. накопился и опыт составления «прожектов» государственных преобразований и тайных заседаний масонских лож. В годы правления Екатерины II в аристократической среде распространились не только общественные воззрения масонов, но и рассуждения об устранении крепостного права, а в популярнейшей художественной литературе («Недоросль» Д.И. Фонвизина, журналы Н.И. Новикова) обличались язвы крепостничества. Однако А.С. Пушкин не раз возвращался к мысли и о том, что именно Екатерина II унизила «дух дворянства», и сетовал на «отсутствие чести и честности в высшем классе народа»; унизительное прислужничество ее придворных осмеивает и А.С. Грибоедов. Культивированию «понятия о чести» («point d’honneur») соответствовал и своеобразный культ дуэли: показательно, что дуэлянт и «аристократ-революционер» подчас совмещались в одном лице.
Формирование отношения к самодержавию
Старшее поколение (поколение Н.М. Карамзина) довольствовалось после непредсказуемых действий Павла I (впрочем, как выяснил первым с серьезной основательностью еще М.В. Клочков в книге 1916 г., зачастую более прогрессивной направленности, чем политические акции последних лет правления его матери) провозглашением возврата к тенденциям «просвещенного абсолютизма» Екатерины Великой. Более молодое с надеждой ожидало реализации того, что было задумано Интимным комитетом молодого императора — воспитанника швейцарского республиканца. И когда наступил период аракчеевщины и мистических настроений Александра I, победителям, низвергнувшим наполеоновскую империю и гордящимся тем, что они — «россияне», надеявшимся на внесение прогрессивных начал в российскую жизнь, теперь это было особенно невыносимым. И они нетерпимы в оценках того, что казалось «самовластием» или обосновывало его неизбежность, тем более необходимость. Потому-то «молодые якобинцы негодовали» (как писал позднее А.С. Пушкин), ознакомившись в первых томах «Истории» Н.М. Карамзина с «размышлениями в пользу самодержавия», хотя они и были «красноречиво опровергнуты верным рассказом событий». Ибо, как заметил именно в этой связи Никита Муравьев: «Опыт всех народов и всех времен доказал, что власть самодержавия равно гибельна для правительства и для общества. Все народы европейские достигают законов и свободы. Более всех их народ русский заслуживает то и другое».
Особенность языка эпохи
Остается слабоизученным вопрос об употребительной именно в те годы историко-политической терминологии, о разном смысле, вкладываемом в общераспространенные термины тогда и в последующее время. Не всегда учитывается и то, что это период вхождения в русский язык (точнее сказать, язык русской литературы) иностранных слов, калькирования некоторых из них; и российское «гражданство» обретали такие слова подчас в беседе с типичным для тех лет смешением русского и иностранного (обычно французского) языков. Выявляется исключительное богатство именно русского языка с многообразием оттенков в словах, не отмеченным подобным различием (иногда и существенным в основном понимании) в других языках. Так, во французском языке — языке и письма, и даже мысли для многих декабристов — не ощутима разница понятий «самодержавие» и «самовластие» (что отражено и в русско-французских словарях).
Различение самодержавия и самовластия
Большинство декабристов и А.С. Пушкин, как и Н.М. Карамзин — или вслед за ним, — видели существенное различие в этих словах-терминах. Н.М. Карамзин воспевал «самодержавие» («палладиум России») как единовластие, действующее в соответствии с установленными законами и само подчиняющееся силе этих законов. В его понимании это — общесословная, надклассовая сила (как мы выразились бы теперь), обеспечивающая и нормальную деятельность государственного организма, и облегчающая защиту от внешних врагов. «Мудрое», «истинное самодержавие», придерживающееся правил просвещения и нравственности, противопоставляется им «самовластию» — и отдельных правителей, и олигархии, и народа. Образцом самовластия государя, тягостного и для подданных, и для него самого, показано правление Ивана Грозного после 1560 г. в IX томе его «Истории», где есть и предостерегающие слова: «История злопамятнее народа!». Различие между «самовластием» и «самодержавием» уловил А.С. Пушкин, хотя и не сходился с Историографом в оценке деятельности Александра I. Н.М. Карамзин противопоставляет его «правление самодержавное» «самовластию» царя Ивана (тем самым, впрочем, и предостерегая: «Жизнь тирана есть бедствие для человечества»). А.С. Пушкин же в послании «К Чаадаеву» применительно к российской действительности употребляет определение «самовластие». Как «самовластительный злодей» охарактеризован им и Наполеон в оде «Вольность». Все декабристы были прежде всего противниками проявления всякого «самовластия» и почитали своим долгом противостояние ему.
Созвучность идеям Н.М. Карамзина
Все эти образованные люди обращались к опыту истории, размышляя и о настоящем, и о будущем. Душе их было глубоко созвучно убеждение Н.М. Карамзина в том, что «история питает нравственное чувство и праведным судом своим располагает к справедливости, которая утверждает наше благо и согласие общества». И в духе примитивной вульгарной социологии времен навязывания взглядов М.Н. Покровского повторение тезиса будто для отношения декабристов к «Истории государства Российского» особенно показательны негативной направленности замечания Никиты Муравьева при первом чтении только что вышедших восьми томов «Истории» и известная эпиграмма юного Пушкина: «В его «Истории» изящность, простота / Доказывают нам без всякого пристрастья / Необходимость самовластья / И прелести кнута». Это некорректно в научно-методическом плане, ибо дошло немало суждений декабристов (и до декабря 1825 г., и более поздних) по прочтении IX и последующих томов с совершенно иной оценкой текста Н.М. Карамзина. Это несправедливо, даже оскорбительно и для памяти А.С. Пушкина, неоднократно совершенно в ином тоне писавшего о Н.М. Карамзине («человеке высоком») и его «Истории». «Драгоценной для россиян памяти» Н.М. Карамзина посвятил А.С. Пушкин («гением его вдохновленный») своего «Бориса Годунова» [2].
Настороженное отношение к народному бунту
Уже поколение просвещенных «отцов», с заинтересованным ожиданием встретившее Французскую революцию 1789 г., очень скоро, подобно Н.М. Карамзину, стало испытывать страх перед «революционным» террором и народным «бунтом» (тем более что оставалось еще живым предание о «пугачевщине»). Это передалось и «детям», воспитанным к тому же зачастую покинувшими Францию эмигрантами: «союз ума и фурий» в годы революции во Франции — определение А.С. Пушкина в стихотворении «К вельможе». В цитированных уже Записках С.Г. Волконского о целях декабристов подчеркивалось то, что, следуя «великим истинам, высказанным в начале Французской революции», до?лжно избегать «увлечений, ввергнувших Францию в бездну безначалия», и показательное заключение: «Честь и слава многим павшим жертвам за святое дело свободы. Но строгий приговор тем, которые исказили великие истины эпохи». Народ — по их мнению — не дорос еще до уровня общественного сознания, соответствующего революционному мировоззрению, и способен был лишь к разрушительному «бунташному» порыву. Так думал и А.С. Пушкин, когда позднее сформулировал: «Не приведи Бог видеть русский бунт — бессмысленный и беспощадный».
Действовать не вместе с народом, а за народ и во имя народа
Важно подчеркнуть, что декабристы были далеки не только от народа, но и от воззрений основной массы душевладельцев-помещиков (изображенных в произведениях Н.В. Гоголя 1830—1840-х годов, да и ранее в пушкинских «Повестях Белкина», и в современной декабристам драме «Горе от ума»). И декабристы предпочли действовать не вместе с народом, а за народ и во имя народа. А потому использовать и опыт дворцовых переворотов XVIII в., последний из которых (и таинственнее других подготовленный) был уже в начале нового столетия — 1 марта 1801 г.
Выступление 14 декабря 1825 г. — действие немногих потомственных аристократов и близких им лиц (а также верных им тоже немногих низших военнослужащих). И со стороны такое событие могло восприниматься как попытка военно-дворцового переворота (это сходство «по наружности» отмечал В.О. Ключевский), а декабристы — как последыши аристократов-заговорщиков прошлых лет. Тем более без осведомленности о том, что, в отличие от участников прежних дворцовых переворотов, целью которых были захват власти или ее удержание, декабристы думали не о достижении личной власти, пеклись не о своих личных интересах, а стремились освободить других от ига власти, улучшить их положение. Это — последнее в российской истории групповое выступление офицеров-аристократов, и по форме напоминает то, что происходило в XVIII в., особенно в момент воцарения Екатерины I, а не приемы борьбы за власть в последующее время. (Хотя достаточно исторически образованные руководители октябрьского переворота 1917 г. в Петрограде могли в какой-то мере опираться и на знание ситуации в столице 92 года назад.)
Односторонность восприятия декабристов как предтеч революционеров
В советской литературе основное внимание акцентировалось на том, что декабристы были предтечами российских революционеров последующих эпох. В научных трудах, в учебных пособиях, в популярной публицистике декабристы, соответственно ленинской характеристике 1912 г., — прежде всего первое поколение, «действовавшее в русской революции», разбудившее А.И. Герцена, тоже принадлежавшего к дворянским революционерам. Это восходит к герценовскому определению — «Молодые штурманы будущей бури».
И здесь обнаруживается, что односторонне истолковывают написанное А.И. Герценом в тех же сочинениях («О развитии революционных идей в России», «Былое и думы») и к тому же переносят понимание слова-термина «революция», свойственное нашему сознанию, на XIX в. В языке советских людей это — «коренной переворот» (так сформулировано и в словаре русского языка, и в «Словаре иностранных слов», изданных в недавние десятилетия. Тогда как в словаре В.И. Даля это и «переворот, внезапная перемена состоянья, порядка, отношений», и «смута, тревога, беспокойство», «возмущенье, мятеж, крамолы и насильственный переворот гражданского быта». «Революцией» в сочинениях на французском языке называли в XVIII в. и дворцовые перевороты (как 1762 г.) и другие перемены, и глобальные катаклизмы, с подчеркиванием глобальности как особенности данной «революции» («Revolution du globe» Ж. Кювье, автора «теории катастроф»); и, соответственно, «революционным» действием, поступком «революционера» считалась причастность к любой из таких «революций». Декабристы и люди пушкинской поры, да и А.И. Герцен под «революцией» понимали отнюдь не обязательно коренной политический переворот, тем более социальный.
Трансформация представлений о декабристах
В кратком, рассчитанном на массового читателя однотомном «Большом энциклопедическом словаре» 1997 г. издания находим особенно жесткое определение: «Декабристы — русские дворянские революционеры, поднявшие в декабре 1825 г. восстание против самодержавия и крепостничества». При этом упомянуты и «первые организации в 1816–1821 гг.», и образованный в 1818 г. «Союз благоденствия», основной целью которого провозглашалось формирование «общественного мнения». Краткое определение — перепечатка первой, основной дефиниции из статьи «Декабристы» в пятом томе «Советской исторической энциклопедии», вышедшем в 1964 г.
Такое определение — и одностороннее, и модернизация в угоду общественному сознанию второй половины уже XX в. Сейчас, когда столь существенно расширилась источниковая база изучения жизни и деятельности декабристов (тем более «декабристов без декабря»), нетрудно убедиться в том, что декабристы не были едины в общественно-политических воззрениях. А у молодых офицеров, втянутых во внезапно образовавшийся водоворот неожиданно возникшей революционной ситуации эти воззрения еще не успели сформироваться на достаточно продуманной основе — многое предопределялось понятием об обязанности совместной поддержки дела «чести», даже случайностью местопребывания (напомним слова А.С. Пушкина — «и я бы мог» — у изображения виселицы с повешенными декабристами; и предание о зайце, перебежавшем дорогу уезжавшему из Михайловского поэту). Для молодых офицеров многое значили гордость дружбы со старшими, оказываемое им доверие, сам аффект причастности к героическим поступкам (опять как у А.С. Пушкина: «Есть упоение в бою, / У самой бездны на краю...»). Вспомним и восклицания участников событий декабря 1825 г., особенно декабристов-литераторов (о «славной смерти», «дышим свободою...»).
Неразрывность декабристов с аристократическим обществом
Большинство декабристов принадлежало к аристократической элите общества — haute noblesse. С некоторыми из них были знакомы в царской семье. Знакомыми декабристов были и члены Следственного комитета. В заседаниях литературного кружка «Арзамас» в середине 1810-х годов участвовали и будущие декабристы, и будущие сановники нового царствования (Николая I). Думается, что «декабристские» умонастроения — осознание необходимости тех или иных реформ и долга личного участия в осуществлении таких перемен в той или иной мере было свойственно многим, тем более размышления о будущем России и своем достойном месте в желанном движении вперед. Это становилось темой разговоров и тех, кто был лишь косвенно причастен к деятельности наиболее активных из таких лиц. Болтовня грибоедовского Репетилова о регулярных кружковых заседаниях в Москве и обличительные речи Чацкого в таком, казалось бы, неподходящем для этого месте, как дом Фамусова, — типологические явления определенных годов, совпадающие по времени с собраниями в Петербурге, «витийством резким знаменитых», и где А.С. Пушкин «читал свои ноэли» (что отображено в дошедших фрагментах десятой главы «Евгения Онегина»). Все это не только не отделимо одно от другого, но и от более значительного пласта светского общества, чуждого всему, что не относится к придворноправительственной сфере.
Показательно и то, что, избавляясь от навязанного в годы сталинизма использования лишь двух красок в изображении прошлого (по принципу: «Кто не с нами, тот против нас»), стали в большей мере выявлять воздействие реформаторских предложений декабристов на некоторые стороны правительственной деятельности и влияние увлечений преддекабристской молодости на практику администрирования сановников последующих десятилетий.
Различия политических идеалов, но общность представлений об образе личного поведения
Собственно декабристы — это участники конспиративных обществ и организованных ими восстаний. Но к ним не следует подходить с такими же критериями, как к партиям конца XIX–XX в. с их едиными (и даже обязательными) для всех уставными положениями (требованиями) и программой. У декабристов были разномыслия в вопросах тактики и различия в существенных элементах политических воззрений и футурологических построений. Общим для всех них был в большей мере образ личного поведения: храбрость и совестливость, чувство долга и самоуважение, склонность и способность к самопожертвованию. Для декабристов главное, самое важное — не одинаковость, общность политической идеологии и тактики, а общность представлений о моральном кодексе, «заповедях чести», которым они следовали всю жизнь, готовность во имя этого поступиться личным благополучием, материальным положением, служебной карьерой, даже жизнью.
Потому-то уже на начальном этапе ознакомления с историей декабристов их характеризовали (если пользоваться утвердившимися в современном сознании понятиями) и как «революционеров», и как «либералов», признавая их предтечами (даже родоначальниками) разных ветвей общественно-политического сознания, отражавших и выражавших его группировок. Подобный «расширительный» подход обнаруживается и в исследованиях недавних десятилетий (С.С. Ланды, В.В. Пугачева и др.). Особенно при характеристике взаимосвязей декабристов-литераторов с другими современными им литераторами. (То же проявилось по отношению к А.И. Герцену в литературе юбилейного для него 1912 г. — наследниками А.И. Герцена объявляли себя деятели, во многом не сходившиеся между собой в общественно-политических воззрениях.)
Создание из декабристов образа революционеров
Видимо, самого А.И. Герцена можно признать родоначальником подхода к декабристам как к именно революционному наследию. А.И. Герцен выбрал название своему альманаху «Полярная звезда» для того, чтобы «показать... преемственность труда, внутреннюю связь и кровное родство» своей деятельности с заветами декабристов. Социалисты рубежа XIX и XX вв. не имели «кровного родства» с революционно настроенными потомственными аристократами, но тоже избрали слова из ответа декабриста А.С. Пушкину эпиграфом своей газеты «Искра» и как бы утвердили в широком общественном сознании представление об истоках разгорающейся революции.
«Облагораживающая» роль декабристов по отношению к революционным движениям начала XX века
Обращение к памяти декабристов должно было облагородить движение в глазах общества. Хотя при сходстве целей (улучшение жизни людей) представление о путях достижения цели было принципиально различным. Для декабристов (во всяком случае из «Северного общества») главное — нравственность в политике: подвизаясь «к поступку великому, не до?лжно употребить низкие средства» (слова К.Ф. Рылеева). В начале XX в. для многих революционеров допустимым казался иезуитский подход: «цель оправдывает средства» и характерны компромиссы не только с другими партийными группировками, но и с собственной совестью, а зачастую и жесткий однолинейный фанатизм. И если первоначально была «идеальная» цель без прямой связи с достижением (или закреплением) личной власти, то в годы государственного утверждения сталинизма это стало оправданием произвола «самовластия» и путем к самовозвеличению. Нуждаясь в опоре на широкие массы общества, они не склонны были предварительно воспитывать просвещением общественное сознание этих масс и провозгласили самый популистский, примитивный лозунг, восходящий к периоду рабовладельческой идеологии и воплощенный в доступных всем словах «Интернационала»: разрушить «старый мир до основания» для построения нового и заменить прежнюю власть своей новой властью — «кто был ничем, тот станет всем»).
Рассмотрение декабризма в контексте политической истории
В советские годы проблемы истории декабризма рассматривались преимущественно в контексте политической истории, с акцентом на тактику декабристов и их политическую идеологию (что наблюдалось и при подходе к историческим воззрениям их). Даже обратившись к многообразному и богатому материалу архива Н.М. Муравьева, автор едва ли не самой основательной по источниковой базе и исследовательской методике монографии о декабристе Н.М. Дружинин [3] видел свою задачу в том, чтобы «на конкретной основе биографического материала проследить основные этапы эволюции декабристских организаций» [4]. И выводы советских ученых во многом обусловливались ленинской характеристикой декабристов. Такова была направленность и мобилизация источников.
Зависимость работ о декабристах от историко-идеологических мифологем, а не личностный подход к личности же
Для обогащения источниковой базы декабристоведения сделано было за 70 лет — после 100-летнего юбилея восстания декабристов — очень много. Но зависимость работ о декабристах от историко-идеологических мифологем очевидна. И потому преобладали схематизм и социологизм (подчас вульгарный), а не личностный подход к личности же. Привлекательную для общественного сознания, а также для восприятия юных линию, восходящую к А.С. Пушкину и А.И. Герцену, к поэмам Н.А. Некрасова, продолжали не столько в собственно научных по форме трудах, сколько в сочинениях художественной формы — вначале более всего Ю.Н. Тынянов (в романах о В.К. Кюхельбекере, А.С. Грибоедове, И.И. Пушкине), с 1970-х годов — Н.Я. Эйдельман (в беллетризированных биографиях декабристов М.С. Лунина, С.И. Муравьева-Апостола, И.И. Пущина). Но показательно и то, что авторы этих беллетристических произведений были высокого класса профессиональными учеными-гуманитариями; и одна из работ о творчестве Ю.Н. Тынянова (Т. Хмельницкой) имеет характерный заголовок — «Исследовательский роман».
Введение «человеческого аспекта» в исследования декабристов
Среди традиционных по форме исследовательских работ вехой в декабристоведении стала статья Ю.М. Лотмана «Декабрист в повседневной жизни (Бытовое поведение как историко-типологическая категория)» в сборнике «Литературное наследие декабристов» (Л., 1975). Лотман осмелился сформулировать положение о том, что декабристская традиция в русской культуре не может рассматриваться по-прежнему в чисто идеологическом плане, не менее важен и «человеческий аспект» — традиции определенного типа «поведения». Напомнил Ю.М. Лотман и то, что Л.Н. Толстого декабристы привлекали скорее личностью, чем идеями. «Именно в создании совершенно нового для России типа человека вклад их в русскую культуру оказался непреходящим, в своем приближении к норме, к идеалу напоминающий вклад Пушкина в русскую поэзию», — писал исследователь.
В этой связи Ю.М. Лотман отметил и особые обстоятельства, многое объясняющие в поведении и даже идеологической устремленности декабристов. Выделю наблюдение о том, что для декабристов «сама политическая организация облекается в форму непосредственно человеческой близости, дружбы, привязанности к человеку, а не только к его убеждениям» (включение декабристов «в прочные внеполитические связи», прежде всего родственные). Хотя трудно согласиться с тем, что неотделимое от облика декабриста чувство собственного достоинства базировалось на вере каждого «в то, что он великий человек». Думается, точнее было бы говорить о вере каждого в то, что он способен совершить великий подвиг, достойный войти в историю. Большинству декабристов (особенно из «Северного общества») были чужды культ личности, самолюбование: П.И. Пестель — глава и наиболее серьезный теоретик экстремистского направления в декабризме — в этом отношении скорее исключение, вызывавшее настороженность, даже неприязнь других декабристов; в отличие от них он рассчитывал, можно полагать, и на последующее руководящее участие в деятельности властных структур. В таких умонастроениях декабристов убеждают и их поведение на каторге, и тональность их мемуаров. Среди литературных героев им более всего близки маркиз Поза и, пожалуй, Дон-Кихот. Это не означает, конечно, что сами декабристы были людьми, идеальными во всех отношениях: напротив, как у людей неравнодушных, у них были пристрастия и антипатии, и при том не всегда справедливые (что отражено и в следственных делах, и в мемуарах).
Привлекательность «рыцарского» образа мысли и цельности «героической» личности декабристов
«Рыцарские» образ мысли и поведения, цельность «героической» личности особенно пленяли в декабристах схожего душевного настроя потомков, воспринимавших их жизненный подвиг «чутьем культурных преемников предшествующего исторического развития» (если использовать это определение Ю.М. Лотмана), — и сверстников А.И. Герцена, и петрашевцев, и народовольцев, готовых на жертвы для «общего блага». Это повлияло и на современницу революционных народников, писательницу Э. Войнич, жившую в России в 1880-е годы в имении Веневитиновых с традициями декабристских времен: именно в таком духе она изобразила итальянских карбонариев; и потому-то роман «Овод» нашел родину в России.
Акцент на «моральном аспекте» политической деятельности декабристов
И думается, правильно поступают те, кто в работах 1990-х годов акцентирует внимание на «моральном аспекте» политического действия декабристов: это отражено в книге С.А. Экштута «В поиске исторической альтернативы, Александр I. Его сподвижники. Декабристы» [5] и в статье Л.Б. Нарусовой «Нравственные уроки декабризма» [6]. И, изучая жизнь декабристов, нельзя ограничиваться временем их участия в тайных обществах. Свойства натуры декабристов еще в большей мере проявились и у декабристов, и у приехавших к ним жен в последующие годы.
Без рассмотрения жизни декабристов во всей ее протяженности трудно судить о человеческом характере декабристов, их нравственных устоях, основах мироощущения. Еще в 1978 г. С.В. Житомирская верно указала «на проблемы мировоззрения декабризма как процесса, захватившего более полувека жизни русского общества» [7]. Цельность и благородство облика декабристов особенно высвечиваются при ознакомлении с их перепиской после 1825 г., с их сочинениями той поры, с их отношением друг к другу в тех условиях, с тем, что они сделали для распространения просвещения в Сибири. Нравственный критерий, чувства истинного христианина обнаруживаются и в отношении декабристов к тем, кто уклонился от исполнения намеченной программы действий (как С.П. Трубецкой) или отошел от них накануне восстания, даже уведомил об их планах государя (отношение Е.П. Оболенского к Я.И. Ростовцеву). В отличие от большинства «декабристов без декабря» осужденные декабристы оказались верны «заповедям чести» своей молодости, «декабризм» оставался их мироощущением; даже при явном поправении общественно-политических воззрений и усиливавшейся религиозности (удерживавшей от общественной активности).
«Декабризм» и формирование представлений об интеллигенции
«Декабризм» интересно было бы детально рассмотреть в плане формировавшихся тогда представлений об «интеллигенции» и примечательных ее чертах. Теперь уже знаем, что это понятие, слово-термин появилось не в 1860-е годы, одновременно со словом «нигилизм» и как бы сопутствуя ему, как повторяли вслед за писателем П.Д. Боборыкиным (изобразившим себя его изобретателем) — в лучшем для писателя варианте, в 1860-е годы было второе рождение слова и явное закрепление его в русском языке. «Интеллигенция» — слово пушкинских времен, когда так называли европейски образованную аристократию. Именно в таком смысле слово «интеллигенция» употребил В.А. Жуковский, написав его по-русски в дневнике февраля 1836 г.: «лучшее петербургское дворянство ...которое у нас представляет всю русскую европейскую интеллигенцию» [8]. Очень важно отметить, что для В.А. Жуковского понятие «интеллигенция» ассоциируется не только с принадлежностью к определенной социокультурной среде и с европейской образованностью, но и с нравственным поведением. Понятие «интеллигенция» для него изначально неотделимо от понятия «интеллигентность». И в статьях книги «Русская интеллигенция. История и судьба» [9] некоторые авторы (ссылаясь именно на эту интерпретацию текста В.А. Жуковского) рассуждают об «интеллигенции» как о социокультурной среде, о моральном облике и типе поведения ее уже в пушкинское время. Напомним, что и Л.Н. Толстой в «Войне и мире» пишет о восприятии Пьером в салоне Шерер «всей интеллигенции Петербурга». «Интеллигентность», естественно совмещенная с европейской образованностью «интеллигенции», — характерная черта «декабризма», свойство натуры декабристов.
Общечеловеческое начало в «декабризме»
Главное в «декабризме» — его общечеловеческое начало «высокой» духовности мысли («дум высокое стремленье» — как емко определил А.С. Пушкин в послании декабристам начала 1827 г.), предопределяющее образ поведения, а не политико-идеологическое выражение мировоззрения декабристов, тем более в попытках практических политических мероприятий. Это-то и сближало декабристов с современниками более консервативной политической ориентации, убежденными сторонниками эволюционного пути в общественном развитии, уповавшими преимущественно на воспитание человечества — в целом и тех, кто у руля правления, — просвещением и нравственным примером. А позднее сближало и с людьми другого века.
Декабристы, как и Н.М. Карамзин, советовались и с умом и с совестью (как сформулировано в «Записке о древней и новой России», предназначенной воздействовать на императора Александра I). Это было жизненным кредо и друга Н.М. Карамзина и А.С. Пушкина — В.А. Жуковского, наставника наследника царского престола (будущего Александра II), смелого и убежденного ходатая за осужденных декабристов перед Николаем I, ибо самым важным было для этого великого поэта и педагога «сохранение собственного достоинства» (интересна дневниковая запись 1828 г. после слов: «Надо быть или рабом владыки, или рабом долга...»). Декабрист А.Ф. Бригген и в Сибири преклонялся перед образом мысли и поведением В.А. Жуковского и послал дочери адресованное ему туда письмо В.А. Жуковского как «свадебный подарок», отметив, что «в нем полностью проявляются доброе сердце и прекрасная душа Жуковского» [10]. Такой настрой души писателей, формировавших общественное сознание россиян, обусловил и особое значение темы «совесть», «совестливость» в великой российской классической литературе, во многом объясняющей ее влияние на души и умы за рубежами России. Это было линией и мысли, и поведения тех, кто представляется нам и в недавнее время воплощением лучшего в российской интеллигенции. Д.С. Лихачев полагал, что ценнее всего в жизни «доброта умная, целенаправленная» и «счастья достигнет тот, кто стремится сделать счастливыми других и способен хоть на время забыть о своих интересах, о себе». (Этим призывом «следовать путями доброты» заканчиваются его «Письма о добром».) И А.Д. Сахаров велик прежде всего как личность, а не как политик или теоретик общественного развития. Велик более всего самоуважением и достоинством личного поведения.
Сакрализация памяти о декабристах
Тенденция изобразить себя и своих единомышленников наследниками декабристов объясняется благородством этой исторической памяти, сакрализацией ее, а нечеткость общественно-политических позиций декабристов в целом (если мыслить политологическими — и особенно терминологическими — категориями более позднего времени) облегчает попытку сближения с ними разномыслящих потомков.
А.И. Герцен (возможно, опираясь и на авторитет А.С. Пушкина) обосновал представление о высокой моральной пробе понятия декабристской традиции. Он подчеркивает это даже в большей мере, чем их революционность, знакомит с декабристами в предназначенном для зарубежного читателя сочинении, прежде всего характеризуя моральный пафос их мыслей и действий: «Вскоре после войны в общественном мнении обнаружилась большая перемена. Гвардейские и армейские офицеры, храбро подставлявшие грудь под неприятельские пули, были уже не так покорны, не так сговорчивы, как прежде. В обществе стали часто появляться рыцарские чувства чести и личного достоинства, неведомые до тех пор русской аристократии плебейского происхождения, вознесенной над народом милостью государей» [11]. Знаменательны уже наименования первых декабристских обществ — «Союз спасения», «Союз благоденствия». Декабристы ощущали себя «избранными», обязанными сохранить и воплотить в практических делах миссию потомственной аристократии быть «предстателями» за других «на избранной чреде своей» (слова из пушкинского послания И.И. Пущину: «Мой первый друг, мой друг бесценный...»). Это становилось для них «новым служением Отечеству». И такие личностные черты «декабризма» обнаружились, пожалуй, в еще большей мере не в моменты восстаний, коллективных решений, стремления ощутить аффект соучастия, а после осуждения — в их достойнейшем поведении на каторге и в ссылке, о чем особенно подробно узнаем лишь с изданием сочинений декабристов и их переписки.
Интерес к «личностному» началу в декабризме
Думается, что на грани тысячелетий, более чем через 175 лет после публичного выступления декабристов, переосмысливая опыт стремлений к общественно-политическим преобразованиям и реализации таких замыслов, декабристы нам дороги прежде всего их душевной цельностью, нравственным подвигом, не «партийностью», а «личностным» началом. А для ученых они особенно интересны не столько в плане проблематики политической истории и идеологии общественно-политической деятельности, сколько в плане истории ментальности.
- Полный вариант статьи опубликован в сборнике: Археографический ежегодник за 2000 год. М.: Наука, 2001. С. 8—21.
- Шмидт С.О. Общественное самосознание noblesse russe в XVI в. — первой трети XIX в. // Cahiers du Monde russe et sovietique. P., 1993. Vol. XXXIV (1—2). Janvier-juin. P. 11—31. Перепечатано с сокращениями в кн.: Дворянское собрание: Историко-публицистический и литературно-художественный альманах. М., 1996, № 4. С. 113—125.
- Шмидт С.О. Пушкин и Карамзин // Николай Михайлович Карамзин. Юбилей 1991 г.: Сборник научных трудов. М., 1992. С. 73—91. См. также: Шмидт С.О. Н.М. Карамзин-историк // Венок Карамзину. М., 1992. С. 23-33.
- Дружинин Н.М. Декабрист Никита Муравьев. М., 1933.
- Дружинин М.Н. Воспоминания и мысли историка. М., 1979. С. 42.
- Экштут С.А. В поиске исторической альтернативы, Александр I. Его сподвижники. Декабристы. М., 1994.
- Нарусова Л.Б. Нравственные уроки декабризма. СПб., 1996.
- Житомирская С.В. Источниковедение декабризма: Некоторые нерешенные задачи // Сибирь и декабристы. Иркутск, 1978. Вып. 1. С. 31.
- Шмидт С.О. К истории слова «интеллигенция» // Россия, Запад, Восток: Встречные течения (К 100-летию со дня рождения академика М.П. Алексеева). СПб., 1996. С. 409—417; Шмидт С.О. Этапы «биографии» слова «интеллигенция» // Судьба российской интеллигенции: Материалы научной дискуссии 23 мая 1996 г. СПб., 1996. С. 45—56 и др.
- Русская интеллигенция. История и судьба. М., 1999.
- Шмидт С.О. Подвиг наставничества. В.А. Жуковский — наставник наследника царского престола // Русское подвижничество: Сб. статей к 90-летию академика Д.С. Лихачева. М., 1996. С. 187—221. Переиздано отдельной книгой: Василий Андреевич Жуковский — великий русский педагог. М., 2000.
- Герцен А.И. О развитии революционных идей в России // Собр. соч.: В 30 т. М., 1956. Т. VII. С. 130—131.
«Развитие личности» // Для профессионалов науки и практики. Для тех, кто готов взять на себя ответственность за воспитание и развитие личности